Я был очень рад, что избавился от Джона Сильвера, и с любопытством стал осматривать местность, в которую меня завела судьба.
Сначала я вступил в болотистую долину, поросшую ивами, тростником и какими-то незнакомыми мне деревьями. Отсюда я вышел на песчаную поляну, где росли местами сосны и зелёные дубы. Вдали виднелся один из холмов, голый силуэт которого ярко освещался полуденным солнцем.
Итак, мне суждено было сделаться исследователем! Остров был необитаем. От товарищей я убежал. Передо мной были только деревья да дикие звери. Всё было ново для меня: и цветы, и птицы, и змеи. Я увидал одну змею, она выставила голову из-за утёса, за которым лежала, и зашипела мне прямо в лицо. Её шипенье было похоже на жужжанье волчка и я сейчас же понял, что наткнулся на смертельного врага, на знаменитую гремучую змею…
Вскоре я дошёл до густой чащи деревьев, очень похожих на наши дубы и растущих всегда на песке. Их зелень очень густа и темна, а ветви сплетаются между собою, образуя непролазную чащу. Почва, на которой рос этот лес, напоминала песчаную дюну и оканчивалась большим камышовым болотом, по которому лениво ползли в море два замеченные мною раньше ручья. Над болотом курились пары и утёсы Далекого Вида, казалось, как будто дрожали в голубоватой мгле.
Вдруг тростник зашумел и заколыхался. Вот крякнула и взлетела дикая утка, за ней другая, третья; затем вспорхнула целая стая и с криком закрутилась в воздухе. Я подумал, что к болоту подошёл кто-нибудь из моих товарищей. В этом я не ошибся, потому что вскоре до меня издали донёсся звук человеческого голоса. Говоривший был ещё далеко, но по звуку голоса я заключил, что он быстро приближается к тому месту, где я стоял.
Я испугался и поспешил спрятаться за первый попавшийся дуб. Закрывшись его густыми ветвями, я весь съёжился и, удерживая дыхание, притаился как мышь.
Вскоре первому голосу ответил другой, потом опять заговорил первый голос, по которому я сейчас же узнал Джона Сильвера. Он говорил долго, потом между собеседниками начался быстрый обмен возражений. Тон разговора был одушевлённый, почти азартный, но я не мог расслышать ни одного слова.
Наконец, собеседники, как мне показалось, остановились. Должно быть, они присели где-нибудь, потому что голоса перестали приближаться, а птицы прекратили кружение и, успокоившись мало-помалу, опустились в болото. Меня как будто кольнула немножко совесть. Мне представилось, что я нарушил свой долг, пустившись в бесцельное шатание для собственной потехи, что если я безрассудно съехал с негодяями на берег, то должен, по крайней мере, подглядывать за ними и подслушивать их совещания. Одним словом, я счёл своей обязанностью подойти к ним как можно ближе, прикрываясь тенью окружавших меня развесистых деревьев.
По звуку голосов я без труда определил направление, куда мне идти, а несколько птиц, кружившихся над болотом, безошибочно указали мне место, где сидят разговаривающие. Я бесшумно пополз на четвереньках по лесу и остановился, увидав сквозь ветви маленькую полянку возле болота и на ней Джона Сильвера, который сидел рядом с одним из наших матросов и горячо о чём-то рассуждал.
Солнце падало прямо на них. Несмотря на то, Джон Сильвер снял шляпу, которая лежала брошенная на земле и его гладкое, белокурое, потное лицо почти с умоляющим видом было устремлено на собеседника.
— Поверь, друг, — говорил Сильвер, — я делаю это из одной любви к тебе. Если бы я тебя не любил, неужели я стал
.jpg)
бы тебя предупреждать? Всё кончено и ты ничего не можешь сделать… Мне только тебя хочется спасти. Что со мной будет, если кто-нибудь из моих товарищей узнает о моём поступке?… Ну же, Том, скажи мне что-нибудь.
— Джон Сильвер, — отвечал дрожащим голосом матрос, и я видел, как лицо его вспыхнуло и покраснело, — Джон Сильвер, вы не ребёнок и вас считают честным человеком; у вас и деньги есть, а этим не всякий матрос может похвалиться; вы человек храбрый, или я ничего не смыслю в людях… Зачем вы поддаётесь толпе негодяев?… Соберитесь с духом и сбросьте с себя их иго… Это вовсе не трудно. Право, я скорее позволил бы отрубить себе обе руки, чем изменил бы своему долгу…
Он замолчал, услыхав громкую перебранку… Итак, передо мной был один честный человек. Вскоре я узнал, что на корабле был ещё и другой… За этим гневным возгласом послышался крик ярости, потом раздался протяжный, ужасный вопль боли, огласивший крутые утёсы Далёкого Вида и вспугнувший целую стаю болотных птиц, которые взлетели на воздух и на несколько минут затемнили небо.
За этим воплем агонии настала мёртвая, тоскливая тишина. Лишь вдали уныло роптали волны.
Том вскочил как ошпаренный. Джон Сильвер даже не шевельнулся. Он продолжал сидеть, слегка опираясь на костыль и глядя на собеседника взглядом змеи, готовой броситься на добычу.
— Джон! — вскричал матрос, простирая к нему руки.
— Прочь лапы! — возразил Джон Сильвер, отскочив назад с лёгкостью настоящего акробата.
— Пожалуй, если вам этого хочется, — отвечал матрос. — Вы, стало бытья меня боитесь?… Знаете что, Джон Сильвер: это у вас совесть не чиста… Но скажите, пожалуйста, кто это кричал там ужасно?
—Кто кричал? — переспросил Сильвер, загадочно улыбаясь и не меняя оборонительной позы. — Алан вероятно… его, должно быть, убили.
Узенькие глазки Сильвера блестели как два уголька на широком лице его, принявшем какое-то коварно-зловещее выражение.
Том героически выпрямился во весь рост. — Алан! — вскричал он. — Успокой Господи его душу!… Хороший был моряк и честный малый… А вы, Джон Сильвер, вы теперь уж не товарищ мне. Я больше не знаю вас и знать не хочу. Если мне суждено умереть, то я умру, а уж долгу не изменю… Вы убили Алана? Да? Ну, так убейте и меня, если можете… Только предупреждаю: я даром себя не дам.
Храбрый матрос подождал с минуту, какой будет ответ от Джона Сильвера, но, видя, что тот не трогается с места и молчит, повернулся к нему спиною и пошёл к берегу.
Но ему не пришлось далеко уйти. Взявшись рукой за древесный сук, чтобы не упасть, Джон Сильвер схватил в правую руку костыль и, зарычав от злобы, взмахнул этим неожиданным оружием. Костыль просвистал по воздуху и острымъ концом своим ударил бедного Тома между плеч в самую середину спинного хребта. Несчастный поднял руку и с глухим стоном упал ничком на землю.
Для меня так и осталось неразгаданным: убил Тома этот удар до смерти или только ушиб? Не давая матросу оправиться, Джон Сильвер подскочил к нему без костыля, но с ловкостью обезьяны, и в два приема всадил ему в спину нож. Я слышал, как подлый убийца зверски пыхтел во время этого гнусного дела.
Не помню, что со мной было потом. Кажется, я потерял сознание, потому что на несколько минуть всё помутилось у меня в глазах и я был как в тумане. Джон Сильвер, птицы, кружившиеся в воздухе, вершина Далёкого Вида, — всё завертелось, заплясало у меня в глазах; в ушах шумело; я перестал понимать, что вокруг меня делается.
Когда я пришёл в себя, злодей уже стоял прямо, опираясь на костыль и надев шляпу. У ног его лежал без движения Том. Но убийца даже не глядел на него и преспокойно вытирал пучком травы окровавленный кортик. Над ними равнодушно сияло солнце, озаряя курящееся болото и вершины холмов. Никак нельзя было подумать, что здесь сию минуту безжалостно загублена молодая человеческая жизнь…
Джон Сильвер опустил в карман руку, достал свисток и резко свистнул.
Я не понял сигнала, но тем не менее застыл от ужаса. Что если разбойники придут и найдут меня? Они уже убили двух честных людей; не мудрено, что настанет и моя очередь.
Не теряя ни минуты, я раздвинул окружавшие меня ветви, стараясь как можно меньше шуметь, и по-прежнему на четвереньках пополз к большой поляне. Я слышал сзади себя крики старого мерзавца и его товарищей и, подгоняемый страхом, нёсся вперёд как на крыльях. Выбравшись из чащи, я вскочил на ноги и побежал как никогда не бегал, побежал без оглядки, сам не зная куда, лишь бы подальше от убийц. И чем больше я бежал, тем сильнее рос во мне страх, доходя до какого-то сумасшествия.
И разве не ужасно было моё положение? При выстреле зоревой пушки мог ли я сесть в одну лодку с убийцами, покрытыми ещё дымящеюся кровью? Не был ли готов каждый из них свернуть мне шею, как только увидит меня? Самое моё отсутствие не обличало ли во мне тревогу и подозрение?
— Кончено! — говорил я себе. — Прощай, Испаньола! Прощайте, сквайр, доктор, капитан! Я осуждён на гибель от голода и от рук злодеев.
Среди таких горьких размышлений я всё бежал и бежал. Сам не помню, как я прибежал к подножию одного из холмов в той части острова, где зелёные дубы были не так густы и где виднелись местами высокие, стройные сосны. Воздух был тут свежее и чище, чем в болоте.
Тут новая тревога и новый страх заставили моё бедное сердце ещё сильнее забиться в измученной груди.
С холма посыпался вниз мелкий булыжник. Услыхав этот характерный шум, я невольно обернулся в ту сторону, откуда он послышался, и увидал за сосною какое-то странное существо, тихонько кравшееся ко мне. Я не мог определить, что это за существо, не то медведь, не то большая обезьяна, не то человек. Я заметил только, что оно было чёрное и косматое. От страха я окончательно застыл на месте. Я понял, что погибаю: сзади меня были убийцы, а передо мной — это неведомое страшилище.
Я недолго колебался в выборе и решил, что уж лучше пусть убьёт Сильвер, чем этот подозрительный лесной житель.
Я поворотил пятки и пустился старой дорогой, тревожно оглядываясь назад.
Судьба меня положительно преследовала. Таинственный зверь, сделав большой обход, снова появился передо мною и шёл мне прямо навстречу.
Я падал от усталости, но будь это даже утром, когда я был свеж и не утомлён, я всё равно не мог бы состязаться в быстроте с подобным соперником. Он мелькал между деревьями как самая быстроногая лань, хотя имел всего две ноги… Я, наконец, рассмотрел и убедился, что это странное существо был человек.
Мне пришли на память рассказы о людоедах. Я уже хотел было закричать о помощи, но меня вдруг успокоила мысль, что я имею дело всё-таки с человеком, хотя и с диким. Я подумал, что он быть может всё-таки не до такой степени свиреп, как Сильвер. Я остановился, чтобы обдумать, нельзя ли как-нибудь вывернуться, и вспомнил, что у меня есть пистолет. Ко мне вернулась храбрость. Я решительно повернулся и смело пошёл навстречу незнакомцу.
Последний спрятался за древесный ствол, но видно было, что он за мной наблюдал, потому что, заметив моё движение, он сейчас же сделал шаг в мою сторону. Нерешительно постояв на месте, он отступил назад, потом вдруг к моему великому удивлению и конфузу бросился передо мной на колена и с мольбою протянул ко мне руки.
Я остановился как вкопанный.
— Кто вы такой? — спросил я.
— Бен Гунн, — отвечал незнакомец, хриплый голос которого напомнил мне звук заржавленного замка. — Я бедный Бен Гунн. Вот уже три года, как я не говорил ни с одной душой человеческой.
Я вгляделся и заметил, что незнакомец был такой же белый человек, как и я, и с довольно приятным лицом. Кожа на всём его теле загорела до последней возможности, так что даже губы почернели, и тем страннее было видеть на таком смуглом лице совершенно светлые, северные глаза. Таких лохмотьев, как на этом чудаке, я в жизнь свою не видывал. Его наряд состоял из курьёзнейшего соединения остатков матросской одежды с обрывками парусины. Соединение это поддерживалось целою системой самых разнообразных застёжек: тут были и медные пуговицы, и маленькие деревяшечки, и
.jpg)
кусочки пропитанной дёгтем бичёвки. Единственной солидной принадлежностью смехотворного костюма был старый кожаный пояс с широкою пряжкой, которым мой чудак был подпоясан поверх своего жалкого отрепья.
— Три года! — вскричал я. — Вы, должно быть, потерпели крушение здесь?
— Нет, родной, — отвечал он, — я несчастный маррон.
Слово было мне знакомо. Оно относилось к отвратительному наказанию, которое в большом ходу у пиратов. Наказание состоит в том, что виноватого высаживают на какой-нибудь необитаемый остров, дают ему небольшой запас пороха и пуль и оставляют так навсегда.
— Да, — продолжал он, — маррон, и вот уже три года как я так живу. Всё это время я питался мясом диких коз, дикими ягодами, да устрицами. Уж так человек устроен: куда бы он ни попал, везде отыщет чем жить. Но только мне эта собачья жизнь ужасно надоела, ужасно, ужасно… Как бы мне хотелось съесть теперь кусочек сырку!… Нет ли с вами кусочка, а?… Нет? Очень жаль. Я очень часто вижу по ночам во сне огромный кусок сыра и будто бы я ем его… Но, увы, всё это только во сне…
— Если мне когда-нибудь удастся вернуться на свой корабль, — сказал я, — то будьте уверены, что вы получите сыру вволю.
Всё это время он то ощупывал материю на моём кафтане, то гладил мои руки, то любовался на мои башмаки, заметно радуясь, что видит перед собой человека. Но при последних моих словах он вздрогнул и поднял на меня глаза с каким-то диким испугом.
— Если вам удастся вернуться на корабль? — переспросил он. — А кто же вам не велит?
— Разумеется не вы, я в этом уверен, — отвечал я.
— О, разумеется… Но как вас зовут, дорогой мой?
— Джимом. — отвечал я.
— Джимом!… Джимом! — повторил он с восторгом. — Джим — прехорошенькое имя… Да, Джим, много лет я жил как собака. Неправда ли, ведь, глядя на меня, нельзя подумать, что и у меня была честная мать, как у всякого другого?
— По правде сказать, да, — отвечал я простодушно.
— А между тем этому следует верить. У меня былая такая мать… ну, словом, золото, а не мать. И сам я был мальчик очень умный и так всегда бойко отвечал уроки… При всём том, взгляните, Джим, до чего я дошёл!… А всё от чего! От того, что ещё школьником начал играть на бильярде… Матушка ведь говорила мне, пророчила. В ту пору я не слушался… Теперь я одумался. В рот больше никогда не возьму рому, честное слово. Разве рюмочку с напёрсток, и то при особенном случае, если например поздравить кого-нибудь придётся или пожелать счастья. Примерно буду жить, помяните моё слово… И потом знаете, что я должен вам сказать, Джим? — Он оглянулся кругом и понизил голос. — Я ведь богат, очень богат.
— Бедняга помешался здесь на просторе-то, — подумал я про себя.
Должно быть он по выражению моего лица угадал мою мысль, потому что повторил с нетерпеливою настойчивостью:
— Да, очень, очень богат, говорю вам. И знаете, что я придумал? Я и вам помогу разбогатеть, Джим. Вы можете благодарить свою счастливую звезду за то, что она привела вас ко мне
Чтобы поскорее его успокоить, я рассказал ему вкратце историю нашего путешествия и описал наше критическое положение. Он слушал меня с глубоким участием и по окончании моего рассказа возразил:
— Вижу, Джим, что ты честный, хороший мальчик и что все вы попали в изрядную передрягу. Положитесь же на Бена Гунна, он вас выручит. Только, мальчик, скажи мне одно: хороший ли человек твой сквайр, достанет ли у него благородства, чтобы не обидеть человека, который его спасёт?
Я поспешил уверить, что сквайр великодушнейший, благороднейший из людей.
— Да, знаю, всё это так, — возразил Бен Гунн, — но я рассчитываю вовсе не на место доезжачего или на что-нибудь в этом роде. Я, Джим, до подобных вещей не охотник, они не по мне. Но как ты думаешь, согласится твой сквайр дать мне… скажем… ну, хоть тысячу фунтов стерлингов из тех денег, которые теперь всё равно что мои?
— Я уверен, что согласится, — отвечал я. — Он намерен каждому дать известную долю.
— А возьмётся ли он перевезти меня даром через океан? — дипломатически продолжал Бенн Гунн.
— Ручаюсь за это. Сквайр никогда ни в чём подобном не откажет. К тому же, вы будете нам очень полезны как матрос, если нам удастся отделаться от тех негодяев.
— Это правда, — сказал он с довольным видом, особенно успокоенный последним моим доводом. — Так постой же, я расскажу тебе мою историю. Я был у Флинта матросом на Саванне, когда он приехал сюда с шестью самыми сильными из нас, чтобы закопать свой клад. Они провели на острове целую неделю, а нам было приказано дожидаться их в гавани. В одно прекрасное утро подали сигнал и Флинт возвратился в лодке один. Голова у него была перевязана синим фуляровым платком. Взошедшее солнце прямо падало на его лицо и мы все обратили внимание на его мертвенную бледность. Но заметь, он возвращался один, значит те остальные были… убиты… и похоронены. Каким образом он это сделал, из нас так никто и не узнал. Ссора ли была какая, убил ли он их, или сами они умерли своей смертью, но только остался цел один он, а прочие погибли все шестеро. Билли Бунс был тогда подшкипером, а Джон Сильвер боцманом. Они спросили у него, куда он девал клад. „Ступайте, ищите, если хотите, — отвечал он, — только знайте, что Саванна вас ждать не станет и сейчас поднимет паруса“. Так прямо и сказал… Три года спустя я был уже на другом корабле. Проходим мы раз мимо острова, я и говорю: „Друзья, здесь зарыт клад Флинта. Поедемте, отыщемте его“. Капитану это не понравилось, но делать было нечего и он нас отпустил. Искали мы, искали, дней двенадцать промучились, а так ничего и не нашли. Товарищи мои озлобились. Однажды вечером они взяли да и сговорились уехать одни, а меня оставить на острове… Говорят мне: „Слушай, Бен Гунн, вот тебе ружье, вот тебе заступ, вот тебе лом. Оставайся и ищи себе Флинтовы деньги как знаешь“… Сказали и уехали. И вот я живу здесь три года, три года не вижу ни кусочка хлеба… Посмотри на меня, Джим разве я похож на простого матроса? — Он подмигнул мне и ущипнул меня за руку. — Я ведь и в правду не простой матрос, ты так сквайру и скажи. Я три года прожил на острове, видел и красные дни, и дождливые, и всё думал о своей старушке-матери… Не знаю, жива ли она… Ты и это скажи сквайру. Я и ещё кое о чём думал… о многом… скажи ему это, Джим, и ущипни его за руку… вот так, как я тебя теперь… — И он меня опять ущипнул с коварным подмигиваньем, потом продолжал: — Скажи сквайру: Бен Гунн честный человек, Бен Гунн отлично понимает разницу между настоящим джентльменом и рыцарями фортуны, как они сами себя называют, Бен Гунн и сам был такой же…
Я остановил его, говоря, что ничего не понимаю из его слов.
— Ну, да впрочем это всё равно, — прибавил я. — Вопрос вот в чём: как мне вернуться на корабль?
— Так ты вот чем смущаешься? — отвечал он мне. — А лодка на что, которую я сделал своими собственными руками? Она спрятана у меня за белой скалой. Если тебе так хочется, то мы попробуем сделать это ночью… А! что там такое? — вскрикнул он вдруг.
До заката оставалось ещё не менее двух часов, а между тем по всему острову прокатился оглушительный пушечный выстрел.
— Уж началось! — вскричал я. — Это битва!.. Идите за мной… Идите скорее!
Забывши все свои страхи, я что есть духу пустился бежать к пристани. Мой новый знакомый от меня не отставал.
Левей, левей, друг Джим, — кричал мне, припрыгивая, островитянин. — Прячься за деревьями! Вот место, где я убил первую козу. Теперь они уж сюда не ходят, напугал их Бен Гунн. А вот кладбище, видишь эти бугорки?
Так он болтал на бегу, не получая, да и не дожидаясь ответа.
После довольно долгого промежутка за пушечным выстрелом раздался ружейный залп, потом опять всё стихло. Вдруг, приближаясь к берегу, я в четверти мили перед собою увидал над деревьями английский флаг, гордо распустившийся по ветру.