Сегодня, часу в десятом утра, Р… пришёл ко мне рассказать, что он поссорился с князем К…, и что князь назвал его подлецом. «Поздравляю тебя! Что ж ты сделал?» — «Ничего! Я сказал, что он негодяй, но, кажется, он этого не слыхал». — «Как всё это хорошо! и ты пришёл похвалиться, что тебя назвали подлецом! Я в первый раз от роду слышу, чтоб тот, кто так назвал благородного человека, остался без пощёчины. Говоря это, мы оба стояли у открытого окна, и только что я кончила, князь К., как на беду, шёл мимо. Р. позвал его; надобно думать, что К. счёл голос Р. за мой, потому что, поклонясь вежливо, пошёл тотчас ко мне; но, к величайшему удивлению своему, моему, моего хозяина и ещё двух офицеров, был встречен в самых дверях от Р. и вопросом («это меня вы назвали подлецом?»), и пощёчиной вдруг!! С. просил всех нас провалиться из его дома: «Деритесь где хотите, господа, только не здесь!..» Мы все пошли за город. Разумеется, дуэль была неизбежна, но какая дуэль!.. Я даже и в воображении никогда не представляла её себе так смешною, какою видела теперь. Началось условием: не ранить друг друга в голову; драться до первой раны. Р. затруднился, где взять секунданта и острую саблю; я сейчас вызвалась быть его секундантом и отдала свою саблю, зная наверное, что тут, кроме смеху, ничего не будет особенного. Наконец два сумасброда вступили в бой; я никак не могла, да и не для чего было, сохранять важный вид; с начала до конца этой карикатурной дуэли я невольно усмехалась. Чтоб сохранить условия не ранить по голове и, как видно, боясь смертельно собственных своих сабель, оба противника наклонились чуть не до земли и, вытянув каждый свою руку, вооружённую саблей, вперёд, как можно далее, махали ими направо и налево без всякого толку; сверх того, чтоб не видеть ужасного блеска стали, они не смотрели; да, как мне кажется, и не могли смотреть, потому что оба нагнулись вперёд вполовину тела. Следствием этих мер и предосторожностей, чтобы сохранить первое из условий, было именно нарушение этого условия: Р., не видя где и как машет саблею, ударил ею князя по уху и разрубил немного; противники очень обрадовались возможности прекратить враждебные действия. Князь однако ж вздумал было шуметь, зачем ему в противность уговора разрубили ухо; но я успокоила его, представя, что нет другого средства поправить эту ошибку, как опять рубиться. Чудаки пошли в трактир, а я отправилась обратно к С. «Ну, что, как кончилось?» Я рассказала. «Вы помешанный человек, Александррв! что вам за охота была подстрекнуть Р.; самому ему никогда б и в мысль непришло вызывать на дуэль, а ещё менее давать пощёчину». (Мне, право, не приходило в голову, что я подстрекала его к поступку противному законам; и только теперь вижу, что С. был прав). Старый С. принялся хохотать, вспомня сцену в дверях.
— Надобно проститься с залою принца Виртембергского! надобно оставить Витебск и возвратиться в грязные Яновичи. Эскадронные командиры с воплем требуют офицеров к своим местам; нечего делать, завтра еду. Яновичи. Кажется здешняя грязь превосходит все грязи, сколько их есть на свете. Не далее как через площадь, к товарищу, не иначе можно пробраться, как верхом; можно, правда, и пешком, но для этого надобно лепиться около жидовских домов, по завалинам, как можно плотнее к стенам, окнам и дверям, из которых обдаёт путешествующего различного рода па́ром и запахами, например: водки, пива, гусиного сала, козлиного молока, бараньего мяса, итак далее… Можно быть уверену в насморке по окончании этого отвратительного обхода.
Витебск. В теперешний приезд мой, старый С., напуганный буйною сценою, не пустил уже меня к себе на квартиру, и мне отвели её в доме молодой и прекрасной купчихи. Только что я расположилась там по-хозяйски, пришёл ко мне Херов, короткий знакомец брата. «Здравствуй Александров! давно ли ты приехал?» — «Сейчас!» — «А брат?» — «Он в эскадроне». — «Где ты обедаешь, у принца?» — «Не знаю; я пойду явиться к принцу; если пригласит, так у него». — «Посмотри, какие славные шпоры купил я». — «Серебряные?» — «Да!..» Мы оба стояли у стола, и я облокотилась на него, чтобы поближе рассмотреть шпоры. В это время Херов наступил легонько мне на ногу; я оглянулась; вплоть подле меня стояла хозяйка: «Не стыдно ли вам, господа, говорить такие слова в доме, где живут одни женщины?..» Вот новость! я уверяла хозяйку, что слова наши могли б быть сказаны перед ангелами, не только перед женщинами. «Нет, нет! вы меня не уверите; уж я слышала!» — «Не может быть, вы ослышались, милая хозяюшка». — «Прошу не называть меня милою, а вести себя лучше в моём доме…» Сказав это, она важно отправилась в свою половину и оставила нас думать что угодно об её выходке. Херов взял было кивер, чтоб идти уже; но взглянув случайно на мой кошелёк и увидя, что в нём светилось золото, остановился. «Брат твой должен мне, Александров, не заплатишь ли ты за него?» — «Охотно! сколько он тебе должен?» — «Два червонца». — «Вот, изволь». — «Какой ты славный малый, Александров! дарю тебе за это мои серебряные шпоры». Херов ушёл, а я, приказав тотчас привинтить новые шпоры к сапогам, надела их и пошла явиться принцу.
В час по полуночи возвратилась я на свою квартиру; постель мне была постлана в маленькой комнате на полу; в доме всё уже было тихо, и только в горницах хозяйки светился ещё огонь. Полагая себя в совершенном уединении и полною владетельницею своей комнаты, я без всяких опасений разделась. Хотела было, правда, запереть двери; но как не было крючка, то притворя их просто, легла и, кажется, что спала уже, по крайней мере я не слыхала, как дверь в мою горницу отворилась. Я проснулась от шарканья ногами кого-то ходящего по моей комнате; первым движением моим было закрыть голову одеялом; я боялась, чтоб бродящее существо не ударило меня в лицо ногою. Не знаю почему, я не хотела спросить, кто это ходит, и к лучшему; я тотчас услышала голос, который спрашивал не совсем громко: «Где вы?» Это была хозяйка; она с нетерпением повторяла: «Где вы? — и продолжала шаркать ногами по полу, говоря: — Да где же вы? Посмотрите, что у меня в ушах вместо серёг; что-то недоброе! Кажется, в каждом висит по злому… то есть по чёрту! по одному только чёрту!..» Она смеялась при этом каким-то диким смехом, но не громким. Я пришла в ужас; не было сомнения, что хозяйка моя была сумасшедшая, что она укрылась от надзора своих девок, что пришла ко мне, именно ко мне, и что она найдёт меня очень скоро в комнате, которая всего полторы сажени длины и ширины. Что сделает она тогда со мною! Бог знает, какой оборот возьмут тогда мысли её! Может быть, она сочтёт меня одним из тех демонов, которые, думает она, висят в ушах у неё вместо серёг! Я слыхала, что сумасшедшие очень сильны, и так, в случае нападения я не надеялась выйти с честию из этого смешного единоборства. Думая всё это, я таила дыхание и боялась пошевелиться; но мне сделалось до нестерпимости душно лежать с закутанною головой; я хотела открыть немного одеяло и в этом движении дотронулась до подсвечника; он упал со стуком. Радостный крик сумасшедшей оледенил кровь мою! Но, к счастью, этот крик разбудил её женщин; и в то самое время, когда она с восклицаниями кинулась ко мне, они вбежали и схватили её уже падающую на меня с распростёртыми руками.
Природа дала мне странное и беспокойное качество: я люблю, привыкаю, привязываюсь всем сердцем к квартирам, где живу; к лошади, на которой езжу; к собаке, которую возьму к себе из сожаления; даже к утке, курице, которых куплю для стола, мне тотчас сделается жаль употребить их на то, для чего куплены, и они живут у меня, пока случайно куда-нибудь денутся. Зная за собою эту смешную слабость, я думала, что буду сожалеть и об грязных Яновичах, если придётся с ними расставаться; однако же, слава богу, нет! Мы идём в поход, и я чрезвычайно рада, что оставляю это вечное, непросыхаемое болото. Вот одно место на всём шаре земном, куда бы я никогда уже не захотела возвратиться.
Полоцк. Сегодня утром, выходя из костёла, увидела я Р.; он шёл очень скоро и был, казалось, чем-то озабочен. Меня всегда очень забавляют его рассказы о его победах; вечно он героем какого-нибудь происшествия и из всякого выходит увенчанным или миртами или лаврами. Надеясь и теперь услышать что-нибудь подобное, побежала я за ним, догнала, поравнялась и остановила за руку: «Чем так озабочен, товарищ? Не надобен ли тебе опять секундант? я к твоим услугам…» Казалось, появление моё сделало неприятное впечатление на Р. Это удивило меня: «Что с тобою? Куда ты так спешишь?» — «Никуда! я просто иду: тебе кланяется батюшка. Извини, брат! я виноват перед тобою; проиграл твои деньги». — «Какие мои деньги?» — «Два червонца». — «Я тебя не понимаю!» — «Разве ты не получал письма от ректора?» — «Нет!» — «А, ну так тебе и в самом деле нельзя знать ничего. Бедный старик, которому ты дал десять рублей, нашёл в этой ассигнации два червонца и, полагая очень благоразумно, что ты не имел намерения дать ему такую сумму, отнёс их к ректору, который, похваля редкую честность бедного, пришёл с этими червонцами к батюшке. Я был тут же; ректор рассказал нам историю о червонцах и просил переслать их к тебе; я взял эту комиссию на себя; но, к несчастию, прежде чем увиделся с тобою, встретился искусительный случай попробовать счастия; я поставил их на карту, и — остался твоим должником». — «Очень рад! будь им сколько угодно; но зачем батюшка твой распорядился так нечеловеколюбиво! Деньги эти надобно было оставить у того, кому провидение их назначило». — «Ну, зафилософствовал! Я мог бы сказать тебе кой-что против этого, да уж бог с тобой, теперь некогда, иду взять в долг кордон и эполеты из офицерской суммы. Прощай!..» Сумасброд побежал, а я пошла прогуливаться. Я всегда иду очень скоро и совершенно отдаюсь мечтам, меня увлекающим. Теперь я думала о том, как прекрасна природа! как много радостей для человека в этом мире! Думала и о том, как неисповедимы пути, которыми велят нам идти к такому или другому случаю в жизни; и что самое лучшее средство сохранить мир душевный, состоит в том, чтоб следовать покорно Деснице, ведущей нас сими путями, не разыскивая, почему это или то делается так, а не иначе… Мысли мои были то важны, то набожны, то печальны, то веселы, а наконец и сумасбродно веселы. Радостное предположение, что я буду иметь прекрасный дом, где помещу старого отца своего; что украшу его комнаты всеми удобствами и всем великолепием роскоши; что куплю ему покойную верховую лошадь; что у него будет карета, музыканты и превосходный повар!.. так восхитило меня, что я запрыгала на одном месте, как дикая коза! Теперь я вижу, что Перретта не выдумка. От сильного телодвижения мечты мои рассеялись. Я опять увидела себя уланским офицером, у которого всё серебро на нём только, а более нигде, и что для исполнения мечтаний моих надобны, по крайней мере, чудеса, а без них ничему не бывать! Сделавшись по-прежнему уланским поручиком, я должна была в качестве этом спешить возвратиться в эскадрон, чтоб не опоздать к времени, назначенному для похода: за что иногда приходится строго отвечать!