Къ пауперизму и нищенству близко примыкаетъ, какъ ихъ прямое, естественное порожденіе, та глубоко-печальная, гнойная общественная язва, несмолкаемымъ укоромъ протестующая противъ соціально-экономической неправды существующаго строя, имя которой цѣломудренныя уста стыдятся даже произносить… Имя это — проституція, и, надѣемся, благонравный читатель пойметъ, что обойти здѣсь это зазорное слово и опредѣляемое имъ еще болѣе зазорное явленіе, говоря о нравственныхъ язвахъ Петербурга, мы никоимъ образомъ не можемъ, безъ существеннаго ущерба для цѣльности нашей картины. Наконецъ, господа, не нужно лицемѣрить! Курьезны тѣ моралисты, которые равнодушно сносятъ ежедневно и повсемѣстно бьющее имъ въ глаза зрѣлище гнуснѣйшаго втаптыванья въ грязь образа Божія въ человѣкѣ, и—воспламеняются негодованіемъ весталокъ, когда имъ гласно указываютъ на это зрѣлище и называютъ его собственнымъ именемъ… Это, по малой мѣрѣ, фарисейство!
Въ данномъ случаѣ, впрочемъ, повинно въ фарисействѣ все общество. Въ самомъ дѣлѣ, что такое мы видимъ передъ собою?—Мы видимъ съ полнымъ равнодушіемъ, какъ тысячи молодыхъ существъ, свѣжихъ, здоровыхъ и прекрасныхъ, точно въ какомъ нибудь первобытномъ культѣ людоѣднаго Молоха, непрерывно смѣняя однѣ другихъ, приносятся въ жертву ненасытному плотоядному звѣрю, именуемому общественнымъ темпераментомъ… Мы видимъ изо дня въ день это позорнѣйшее для человѣчества жертвоприношеніе, это алчное, разнузданное пожираніе человѣческой «свѣжинки», открыто сбываемой на площади цѣною нравственнаго паденія и озвѣренія обѣихъ договаривающихся сторонъ; видимъ эту крикливую, безобразную и деморализующую нравы каррикатуру на поэзію и святость любви, брака и семьи, на личность женщины, на все, въ чемъ сосредоточены лучшіе идеалы человѣка, отличающіе его отъ животнаго; видимъ публичное оскверненіе дорогихъ идеаловъ—нашъ общій величайшій грѣхъ и стыдъ, и—что-же?—Безличный, но многоголовый звѣрь, нами вспоенный и вскормленный, не только пользуется всѣми правами терпимости, но обезпеченъ еще и законными гарантіями въ правильномъ, организованномъ насыщеніи его людоѣдныхъ потребностей!
Общественный темпераментъ, т. е. точнѣе сказать, его звѣрская, плотоядная сторона, его циническіе, безнравственные инстинкты, разнуздываемые аномаліями и неправильностями въ отношеніяхъ половъ,—здѣсь, на этомъ рынкѣ паденій, являются въ положеніи полноправнаго, ничѣмъ не стѣсняемаго хозяина… Отвратительный звѣрь, открыто попирающій краеугольные камни человѣческаго союза и священнѣйшія основы хваленой морали и гуманизма, гордо носитъ голову и, спекулируя на голодъ и нужду, на порокъ и легкомысліе, безпрепятственно хватаетъ жертву за жертвой всюду, куда-бы только ни проникло его одуряющее, тлетворное дыханіе. И общество, и законъ его терпятъ—только-бы онъ не слишкомъ скандализировалъ своими сатурналіями внѣшній декорумъ порядка и приличія… Это—сдѣлка съ прокаженнымъ, подъ условіемъ терпѣть его присутствіе, если онъ не очень станетъ выказывать свои язвы, хотя и подъ постояннымъ страхомъ заразиться отъ него. Другаго исхода нѣтъ: ни изгнать изъ своей среды, ни исцѣлить эту заразительную проказу, называемую проституціей, современное общество, при данныхъ условіяхъ своего соціально-экономическаго быта, не въ состояніи. Остается предоставить ее самой себя, на основаніи laissez faire, laissez passer[1], фарисейски жмурить глаза при ея видѣ и проходить ее цѣломудреннымъ молчаніемъ, какъ еслибъ ее и на свѣтѣ не бывало. Иначе, вѣдь, пришлось-бы сознаться въ полной несостоятельности существующихъ и опирающихся, якобы, на правѣ и нравственности общественныхъ отношеній, прочностью которыхъ мы, однакожъ, такъ любимъ похвалиться и такъ дорожимъ.
Существуетъ взглядъ, что проституція представляетъ собою нѣчто въ родѣ страховой преміи, выплачиваемой обществомъ гнѣздящемуся въ его нѣдрахъ стихійному звѣрю разврата, въ огражденіе отъ его покушеній на святость и неприкосновенность семейнаго очага. Пусть тамъ на улицѣ разгуливаетъ на полномъ просторѣ развратъ, поглощая тысячи брошенныхъ ему въ жертву и обреченныхъ на это неумолимой судьбою женскихъ существованій, лишь-бы онъ не вторгался въ стѣны нашего семейнаго очага и не покушался на чистоту нашихъ женъ и дочерей!
Такой эгоистическій, глубоко-безчеловѣчный разсчетъ несомнѣнно существуетъ и имъ-то объясняется узаконенная снисходительность общества и власти къ уличному разврату въ самыхъ гнуснѣйшихъ его проявленіяхъ. Съ такимъ разсчетомъ, пожалуй, можно было-бы даже помириться, въ интересѣ привилегированной, обезпеченной и сытой добродѣтели, но бѣда въ томъ, что разсчетъ-то этотъ оказывается фальшивымъ и на практикѣ не оправдывается! Онъ невѣренъ въ самомъ основаніи, какъ нелѣпо было-бы страдающему какой-нибудь злокачественной язвой, изолировавъ ее на своемъ тѣлѣ предохранительнымъ пластыремъ, воображать, что онъ этимъ застраховалъ свой организмъ отъ общаго патологическаго пораженія. Проституція—потому-то и есть самая страшная язва, что она парализуетъ общій нравственный строй и вноситъ неощутительно деморализующую заразу повсюду—и вверху, и внизу общественнаго зданія. Семейный очагъ почти также мало обезпеченъ отъ ея растлѣвающаго вторженія, какъ и улица.
Кажется, излишне доказывать, что въ современномъ городскомъ обществѣ и въ петербургскомъ, въ особенности, развратъ представляетъ собою одно изъ самыхъ распространеннѣйшихъ явленій соціальной патологіи, и что нѣтъ такого общественнаго слоя, нѣтъ такой среды, которые не были-бы заражены этой нравственной проказой, по крайней мѣрѣ, въ лицѣ своихъ отдѣльныхъ представителей. Моралисты сдѣлали даже такое безотрадное наблюденіе, что чѣмъ выше и матеріально обезпеченнѣе данная среда, тѣмъ она грѣховнѣе въ указанномъ отношеніи, тѣмъ болѣе выдѣляетъ изъ себя испорченныхъ до мозга костей сластолюбцевъ и утонченныхъ развратниковъ, не стѣсняющихся никакими нравственными сдержками, но лишь старательно избѣгающихъ огласки и скандала, прикрывая свое распутство маской приличій и соблюденіемъ тайны, которая, впрочемъ, рѣдко оказывается настолько непроницаемой, чтобы не служить пищей для всевѣдущей молвы. Кому неизвѣстна безпрестанно пополняемая все новыми и новыми страничками скандалезная хроника такъ называемаго «большаго свѣта», обезславившая соблазнительными сказаніями многія, съ виду весьма почтенныя семьи и титулованныя, иногда очень громкія имена? Кто не слыхалъ о гривуазныхъ похожденіяхъ и вакханаліяхъ нашей jeunesse dorée[2]? Кто не знаетъ, наконецъ, дурной славы, относительно этого-же щекотливаго пункта, пріобрѣтенной гостиннодворскими тузами, банкирами, биржевиками, желѣзнодорожниками и, вообще, представителями денежной аристократіи, давно превзошедшей родовую по ширинѣ и умѣнью «срывать цвѣты наслажденія» въ гесперидскихъ садахъ утонченнаго разврата?
Всѣ эти наблюденія жизни и нравовъ верхнихъ, культурныхъ слоевъ, подтверждаемыя, какъ увидимъ въ своемъ мѣстѣ, весьма краснорѣчивыми фактическими разоблаченіями предъ лицомъ возмущенной общественной совѣсти, указываютъ, что развратъ и проституція, въ ихъ разнообразныхъ проявленіяхъ, не только лежатъ на совѣсти всего общества, какъ результатъ дурной организаціи, но и составляютъ повсемѣстную его заразу, проникающую весь организмъ съ головы до ногъ. Этому грѣху причастны представители всѣхъ классовъ и положеній—сильные и слабые, сытые и голодные, вверху и внизу стоящіе, торжествующіе и униженные. Разница только въ причинахъ и условіяхъ, приводящихъ людей столь противоположныхъ слоевъ и состояній къ дружному культивированію общественнаго распутства. Главная и существенная разница заключается здѣсь въ томъ, что одни поддаются грѣхопаденію отъ избытка и пресыщенія земными благами, другіе—отъ крайняго въ нихъ недостатка; одни—требуютъ жертвъ, другіе—страдательно отдаются въ жертву; одни—герои, другіе—побѣжденные. Страдательная роль въ этой безконечной сатурналіи принадлежитъ, конечно, женщинѣ…
Съ этой точки зрѣнія слѣдуетъ различать два, кореннымъ образомъ разнящихся по своимъ источникамъ, вида проституціи—активную и пассивную, если ихъ можно такъ назвать. Первая порождается сытой развращенностью и есть несомнѣнный порокъ, вторая, служа лишь объектомъ для первой и возникая по ея спросу, порождена бѣдностью, вскормлена голодомъ, повита нищетой; первая—ищетъ грѣховныхъ наслажденій, вторая—насущнаго хлѣба. Въ сущности, это—безбожное торжище, гдѣ происходитъ такой-же коммерческій обмѣнъ, какой имѣетъ мѣсто на всякомъ рынкѣ, съ тою только разницею, что товаръ здѣсь—человѣческое достоинство женской личности. Сбытъ идетъ всегда очень бойко и въ «товарѣ» никогда не будетъ недостатка до тѣхъ поръ, пока будутъ на бѣломъ свѣтѣ брошенныя на произволъ судьбы дѣвушки, слабыя, неразвитыя, сиротливыя, голодныя, неспособныя къ честной работѣ или не умѣющія ее найти… Прихотливый потребитель можетъ не безпокоиться за свой апетитъ: на спросъ его очень, очень долго будетъ находиться избыточное предложеніе!
Такимъ образомъ мы приходимъ къ выдѣленію того спеціальнаго элемента проституціи, на которомъ именно мы и хотѣли остановиться. Что касается ея активнаго элемента, олицетворяемаго длинными рядами сластолюбцевъ и развратниковъ, незаклейменныхъ «роковыми словами на лбу», но распространяющихъ повсемѣстное поврежденіе нравовъ, подрывающихъ основы семьи и отравляющихъ деморализаціей всю общественную атмосферу, то этой большой злокачественной язвѣ мы посвятимъ дальше особый этюдъ. Здѣсь мы разсмотримъ только профессіональную проституцію, составляющую объектъ общественнаго или, точнѣе сказать, «уличнаго разврата», вѣдаемаго полиціей.
По буквѣ дѣйствующаго законодательства и въ общепринятомъ смыслѣ, подъ понятіе проституціи подводится почти исключительно одинъ лишь промыселъ развратомъ. Конечно, это крайне узкія рамки, далеко не охватывающія собою даннаго явленія во весь ростъ и во всѣхъ его разнообразныхъ видахъ и формахъ; но мы должны подчиняться этому оффиціальному опредѣленію, такъ какъ только въ этихъ предѣлахъ разсматриваемая язва доступна болѣе или менѣе точному статистическому изученію. Законъ и общество, будучи не въ силахъ бороться со всѣми проявленіями разврата и искоренить его, вынужденные относиться къ нему терпимо, какъ къ печальной, но неизбѣжной необходимости, довольствуются лишь изолированіемъ одного изъ его частныхъ, наиболѣе крикливыхъ отправленій, въ видахъ санитарно-полицейскихъ. Такимъ образомъ, законъ и полиція, имѣя дѣло только съ тою формою проституціи, которая подходитъ подъ спеціальный юридическій терминъ «публичнаго непотребства», преслѣдуютъ двѣ цѣли: во-первыхъ, приведеніе въ извѣстность всѣхъ женщинъ, промышляющихъ непотребствомъ, и примѣненіе такихъ мѣръ, которыя препятствовали-бы искусственному увеличенію ихъ числа, и, во-вторыхъ, подчиненіе ихъ строгому врачебно-полицейскому надзору, въ огражденіе, съ одной стороны, общественной нравственности отъ слишкомъ явнаго соблазна и, съ другой, общественнаго здоровья отъ распространенія заразительныхъ болѣзней. Въ границахъ-то этихъ требованій, проституція и разсматривается, какъ обособленное явленіе городской жизни, какъ спеціальный промыселъ развратомъ—не болѣе.
Границы эти, впрочемъ, не смотря на всю ихъ узкость и опредѣленность, на практикѣ вовсе не имѣютъ точнаго очертанія и, сколько ни старается полиція обнять ими всѣ проявленія промышленнаго, профессіональнаго непотребства, послѣднія во множествѣ и на каждомъ шагу ускользаютъ отъ ея блюстительнаго ока и руководящей длани. Естественно, что этой категоріи жертвы общественнаго темперамента всѣми мѣрами стараются избѣжать позорнаго подчиненія санитарно-полицейской ферулѣ; полиція же, наоборотъ, заинтересована въ томъ, чтобы ни одна изъ этихъ жертвъ не ускользнула отъ ея бдительнаго надзора. Вслѣдствіе этого, происходитъ постоянная, въ существѣ дѣла, безобразная травля, тѣмъ болѣе грубая, что полиція наша не отличается, какъ извѣстно, деликатностью и мягкостью пріемовъ, а въ особенности въ отношеніи къ такимъ беззащитнымъ, отверженнымъ и всецѣло подчиненнымъ полицейской опекѣ существамъ, какъ заклейменныя падшія женщины. Власть надъ ними врачебно-полицейскаго комитета, вѣдающаго публичное «непотребство», почти безотчетная и крайне суровая, по смыслу самихъ узаконенныхъ правилъ, изданныхъ для регулированія поведенія этихъ несчастныхъ и для надзора за ними. Довольно вспомнить, что не далѣе, какъ въ 1864 г., только съ изданіемъ судебной реформы, отмѣнено право комитета, по своему усмотрѣнію, сѣчь розгами подчиненныхъ его надзору проститутокъ и примѣнять къ нимъ всякія другія дисциплинарныя и пенитенціарныя мѣры; только съ того времени, этимъ истиннымъ паріямъ общества даны кое-какія человѣческія права,—по крайней мѣрѣ, въ отношеніи судимости онѣ сравнены съ остальными гражданами, такъ какъ дѣла о нихъ стали вѣдаться мировыми судами, на основаніи общихъ узаконеній. Но и до сихъ поръ полиція сохранила надъ ними безъаппеляціонную, неограниченную власть, и потому-то онѣ всѣми силами стараются, особенно на первыхъ порахъ своего паденія, когда еще и стыдъ и чувство женственности несовсѣмъ въ нихъ вывѣтрились отъ веселой жизни, избѣжать полицейской опеки и полицейскаго клейма, въ видѣ ненавистнаго для нихъ, позорнаго желтаго билета—этого, въ своемъ родѣ, волчьяго паспорта, спеціально придуманнаго для врачебно-полицейскаго контроля надъ ними. Отсюда-то и происходитъ вѣчная травля, для веденія которой комитетъ имѣетъ въ своемъ распоряженіи отрядъ спеціалистовъ-сыщиковъ (такъ наз. «инспекторовъ»), обязанныхъ, между прочимъ, всѣми мѣрами преслѣдовать, уловлять и приводить къ медицинскому освидѣтельствованію неподчиненныхъ еще надзору, либо укрывшихся отъ него промышленницъ развратомъ, считая въ томъ числѣ и подозрѣваемыхъ лишь въ занятіи такимъ промысломъ. О ретивости и безцеремонности этихъ аргусовъ общественной нравственности можно судить по тѣмъ, не разъ повторявшимся, возмутительнымъ случаямъ, когда они, за здорово живешь, ловили, подвергали аресту и позорному осмотру не только женщинъ вовсе неповинныхъ въ развратѣ, но и невинныхъ дѣвушекъ… Впрочемъ, строгость и ретивость этихъ аргусовъ простираются до извѣстнаго предѣла и примѣняются только къ такимъ несчастнымъ, которыя или не умѣютъ постоять за себя, или не научились еще ловко хоронить концы и носить личину, отводящую блюстительное око. Кто не знаетъ, что множество завѣдомыхъ, иногда всему городу извѣстныхъ, блистательныхъ Фринъ и Нана, съ явственно начертанными «роковыми словами на лбу», особенно если слова эти написаны на французскомъ діалектѣ,—пользуются полною свободою промысла и никогда не попадаютъ въ списокъ кліентокъ врачебно-полицейскаго комитета. Самый этотъ органъ и его исполнители очень строги только къ злосчастнымъ представительницамъ дешеваго разврата, а пышныя, расфранченныя Нана̀, вывозящія себя на продажу, «соблазнительно лежа, въ щегольскомъ экипажѣ», выставляющія свои прелести въ бельэтажѣ театровъ, въ клубахъ и т. под. публичныхъ мѣстахъ, не подчинены никакому наблюденію и не испытываютъ никакихъ стѣсненій со стороны блюстителей казенной нравственности. Внѣшній блескъ, «шикъ» и наглость, а, съ другой стороны, привилегированность положенія, хорошо оплачиваемаго изысканною прихотью развратниковъ верхняго слоя, создаютъ для этихъ аристократокъ проституціи такой яркій ореолъ, которымъ благоговѣйно ослѣпляются не только скромные чины врачебно-полицейскаго комитета, но и «стая модныхъ, глупыхъ людей», какими переполнены ряды столичной «интеллигенціи».
Эту разницу положеній аристократки и партіи петербургскаго профессіональнаго гетеризма и ихъ типичныя особенности, въ яркихъ краскахъ, съ сатирической силой, изобразилъ поэтъ въ своемъ извѣстномъ стихотвореніи: «Убогая и нарядная»[3]. Опытный глазъ различаетъ ихъ безъ труда. У первой—
|
Безпокойная ласковость взгляда |
Оттого-то ей, убогой, «состраданья не встрѣтить» и лицемѣрный «свѣтъ предаетъ ее поруганью», хотя часто вся вина ея только въ томъ и состоитъ, что она—«нищеты и несчастія дочь». За то бездушный, фальшивый «свѣтъ»
|
… охотно прощаетъ другой (нарядной), |
у которой въ обстановкѣ, въ манерѣ и въ нарядѣ «эффектъ чрезвычайный»:—
|
Брилліанты, цвѣты, кружева, |
Странный вопросъ! Вѣдь она «въ моду вошла» и гдѣ-бы ни явилась, — «стая модныхъ и глупыхъ людей провожаетъ ее въ перегонку». Эти люди
|
… знакомству скандальному рады. |
Вотъ чѣмъ она завоевываетъ сердца и опустошаетъ кошельки, и вотъ въ силу какихъ достоинствъ и прелестей знатное «тупоуміе, праздность и скука» фешенебельнаго шалопайства стоятъ за нее!
Къ этимъ портретамъ двухъ господствующихъ типовъ столичныхъ продажныхъ гетеръ прибавить ничего. Поэтъ, быть можетъ, погрѣшилъ только въ отношеніи ихъ происхожденія, предположивъ, что между «убогой» и «нарядной» существуетъ рѣзкая разница, что первая и вторая приходятъ къ паденію, будто-бы, различнымъ путемъ,—одна чрезъ нищету и несчастье, другая по какому-то внутреннему «призванью» къ пороку и распутству. Хотя, дѣйствительно, существуютъ прирожденныя гетеры—«женщины улицы», какъ ихъ называетъ А. Дюма,—но это индивидуумы исключительные, представляющіе собою уродливый продуктъ вовсе не той среды, изъ которой главнымъ образомъ комплектуются ряды профессіональной проституціи. Клеопатры, Мессалины, Октавіи, Ниноны Ланкло, Дюбарри и имъ подобныя, прославившіяся и оставшіяся въ безъизвѣстности, прирожденныя жрицы распутства являлись и являются до сихъ поръ въ высшемъ, привилегированномъ слоѣ общества въ періоды его деморализаціи, благодаря чрезмѣрному развитію роскоши, сластолюбія и эпикурейства. Онѣ—дочери аристократическаго прельщенія земными благами и органической порчи цѣлаго поколѣнія извращенныхъ сластолюбцевъ, тогда какъ описываемыя здѣсь современныя гетеры—львицы-ли полусвѣта, или «убогія» гражданки улицы—одинаково, въ большинствѣ случаевъ, порождены нищетой и несчастьемъ, и вышли изъ самыхъ низменныхъ подонковъ общества. Это подтвердятъ намъ и статистическія данныя, да это-же свидѣтельствуютъ и повседневныя наблюденія.
На этомъ основаніи мы и отнесли эту группу class dangereuse, главнымъ образомъ, къ продуктамъ пауперизма[4],—и на самомъ дѣлѣ бо́льшая часть представительницъ этой отверженной, заклейменной позоромъ группы выступаютъ на поприще своего промысла «убогими» во всѣхъ отношеніяхъ. Само собой разумѣется, что прежде всего онѣ до жалости убоги духомъ:—темныя, невѣжественныя, весьма часто даже неграмотныя, не получившія никакой культурной и моральной выправки, жалкія питомицы затхлыхъ чердаковъ и подваловъ или полудикія дочери деревни, выброшенныя изъ нея опять таки голодомъ, на соблазнъ и деморализацію городской улицы,—всѣ онѣ дѣлаются легко-доступнымъ и дешевымъ достояніемъ разврата. Въ огромномъ большинствѣ случаевъ, судьбу ихъ въ этомъ смыслѣ рѣшаетъ голодъ и нужда, подхлестываемые соблазномъ щегольства, гульбы и сытаго бездѣльничества, при полной неподготовленности или неспособности къ какому нибудь честному труду или ремеслу, а нерѣдко и при воспитанномъ съ дѣтства отвращеніи къ нимъ. Между ними немало есть «благородныхъ», т. е. чиновничьихъ дочерей, дворянокъ, которыя изъ родительскаго крова и изъ родительской школы успѣли унаслѣдовать одинъ только глупый сословный гоноръ, обязывающій ихъ соблюдать себя на линіи «барышень-бѣлоручекъ» и считать для себя униженіемъ идти, напр., въ служанки или заняться какой нибудь «черной» работой.
Впрочемъ, существующій въ Петербургѣ женскій трудъ, въ большинствѣ своихъ отраслей, не только не обезпечиваетъ занимающихся имъ молодыхъ женщинъ отъ деморализаціи и паденія, но—напротивъ—нерѣдко содѣйствуетъ этому и служитъ только какъ-бы переходной, подготовительной ступенью отъ невинности къ «легкому поведенію». Не говоря уже о томъ, что трудъ этотъ, обыкновенно, очень плохо оплачивается, есть такія отрасли его, которыя, можно сказать, систематически, по своимъ условіямъ, а иногда и завѣдомо—съ корыстной цѣлью антрепренеровъ—развращаютъ сотни молодыхъ женщинъ и дѣвушекъ съ самаго нѣжнаго возраста. Такою весьма извѣстной и упроченной славой пользуются, напр., разнаго рода швейныя мастерства (существуютъ «модные магазины», положительно промышляющіе продажей товара, не имѣющаго ничего общаго съ гардеробомъ), женскія работы на нѣкоторыхъ фабрикахъ, занятія продавщицъ и служанокъ въ полпивныхъ, въ ресторанахъ, кухмистерскихъ и т. д. Самыя даже профессіональныя клички—«модистка», «швейка», «фабричная»—получили на петербургскомъ бульварномъ арго́ иносказательно-скабрезное значеніе.
Другіе виды, такъ называемаго, «чистаго» женскаго труда тоже весьма часто сопряжены, если не прямо, то косвенно, съ опасностью паденія. Таковъ ужь уровень современныхъ нравовъ городской, въ большинствѣ, развращенной среды, что каждая молодая женщина съ смазливымъ личикомъ дѣлается предметомъ грѣшныхъ вожделѣній и наглаго донъ-жуанства сталкивающихся съ нею мужчинъ, въ тѣхъ случаяхъ особенно, когда она не ограждена семьей, изолирована отъ нея и доступна, по роду своихъ занятій, для завязыванья съ нею знакомства всякому искателю романическихъ приключеній. Въ положеніи такой общедоступности для ухаживанья встрѣчныхъ и поперечныхъ шелопаевъ находятся, напр., конторщицы, продавщицы и иныхъ названій служащія женщины въ торгово-промышленныхъ заведеніяхъ. Во-первыхъ, приведено въ извѣстность немало случаевъ, гдѣ этой категоріи женщины дѣлались предметомъ нахальнаго волокитства и даже насилія, прежде всего, со стороны своихъ хозяевъ. Затѣмъ, онѣ часто рѣшительно не знаютъ, куда дѣваться отъ преслѣдованій кліентовъ тѣхъ заведеній, въ которыхъ служатъ.
Изъ множества фактовъ въ этомъ родѣ приведемъ здѣсь одинъ, особенно характеристичный, изъ судебной практики. Одна замужняя дама порядочнаго общества, молодая и красивая женщина, вынуждена была крайностью поступить прикащицей въ галантерейный магазинъ на бойкомъ мѣстѣ. Навѣщая ее, мужъ замѣтилъ, что она постоянно разстроена и нерѣдко заплакана. На его разспросы, она долго скрывала причину своего горя, не желая его огорчать; но, наконецъ, объявила, что у нея нѣтъ больше силъ выносить постоянныя оскорбительныя любезности, заигрыванья и двусмысленныя предложенія посѣщающихъ магазинъ мужчинъ, чему со стороны хозяина не оказывалось никакого противодѣйствія. Возмущенный мужъ явился къ хозяину магазина съ упреками, но тотъ встрѣтилъ его бранью, сталъ гнать вонъ и заявилъ, что «если-де жена его нанялась, то, значитъ, продалась». Когда-же мужъ пригласилъ жену уйти съ нимъ сейчасъ-же «изъ этого омута», то хозяинъ заперъ ея верхнее платье и, только уступая воинской силѣ полиціи, согласился возвратить свою прикащицу въ объятія ея законнаго супруга…
Случай этотъ характеристиченъ, между прочимъ, потому еще, что свидѣтельствуетъ о весьма распространенномъ въ петербургской торговой средѣ безнравственномъ воззрѣніи на женщинъ-продавщицъ, какъ на своего рода рекламу и приманку для покупателей, имѣющихъ слабость къ женскому естеству. Спекуляція на это естество имѣетъ мѣсто во многихъ магазинахъ и, конечно, въ результатѣ увеличиваетъ число падшихъ женщинъ, потому что далеко не всѣ представительницы этихъ рискованныхъ профессій оказываются такими неуступчивыми и твердыми въ добродѣтели, какъ вышеизображенная дама.
Наблюденія указываютъ, что немногимъ обезпеченнѣе отъ опасности грѣхопаденія является также многочисленный классъ петербургскихъ кухарокъ и горничныхъ, особенно если взять во вниманіе, что народъ этотъ, въ большинствѣ,—молодой, здоровый, живущій здѣсь внѣ брачныхъ паръ или совершенно холостой, оторванный отъ деревни и семьи, слѣдовательно, такъ или иначе эманципированный отъ нравственнаго контроля и руководства, а, взамѣнъ того, предоставленный соблазнительному вліянію города, съ его лакомыми до клубники ловеласами и развратниками. И какъ увидимъ изъ статистики разсматриваемой здѣсь группы, этотъ классъ петербургскаго женскаго населенія, комплектуемый главнымъ образомъ крестьянками, выдѣляетъ значительный процентъ непотребныхъ женщинъ.
Сказавъ о духовной и матеріальной «убогости» нашихъ героинь, какъ о главной причинѣ ихъ паденія, должно замѣтить, что къ послѣднему онѣ приходятъ, въ большинствѣ случаевъ, самымъ простымъ, легкимъ, прозаическимъ путемъ, безъ всякой почти борьбы, какъ это, впрочемъ, само собой становится понятнымъ и естественнымъ при указанныхъ условіяхъ ихъ воспитанія и обстановки. «Романы» ихъ замѣчательно однообразны, пошлы и коротки: тутъ всего одна страничка, и послѣ пролога обыкновенно наступаетъ сейчасъ-же, безъ всякихъ интерваловъ, эпилогъ; авторъ—судьба пишетъ твердой рукою «конецъ», и романъ, вмѣстѣ съ героиней, тотчасъ-же поступаетъ въ регистратуру врачебно-полицейскаго комитета, большею частью безъ всякаго «продолженія впредь».
Неизбѣжный «жестокій» соблазнитель—чаще всего молодой, блестящій субалтернъ-офицеръ или юнкеръ того или другаго рода оружія; но офицеръ необходимъ для усугубленія роковой fatalité и сгущенія кавалерски-романическаго колорита. Героиня—до фатальной встрѣчи, невинная, какъ ангелъ,—слѣпитъ свои глазки надъ иголкой въ скучной мастерской у «мадамы», въ модномъ магазинѣ. Вдругъ,—какъ поется въ одномъ самодѣльномъ романсѣ, весьма распространенномъ въ средѣ петербургскихъ швеекъ,—
|
Разъ, однажды вечеркомъ |
Цитируемъ эти стишки, такъ сказать, для букета, чтобы читатель могъ осязательно оцѣнить всю бульварную пошлость и казенную безхитростность этихъ «романовъ», съ ихъ приторно-конфектнымъ и очень дешевымъ сентиментализмомъ. Такъ начинаются въ Петербургѣ тысячи подобныхъ романовъ. Канитель грубаго ухаживанья неизбѣжно и очень скоро оканчивается тѣмъ, что у героини «разъ однажды, вечеркомъ», «нитка оборвется», а вслѣдъ затѣмъ,—стремительно побѣжденная «ясной позолотой», фунтомъ-другимъ конфектъ, трактирнымъ ужиномъ съ бутылкой вина и много, много—парой нехитрыхъ сережекъ,—она быстро проходитъ школу паденія и деморализаціи для того, чтобы въ ближайшій затѣмъ «разъ, однажды, вечеркомъ», появиться въ рядахъ сговорчивыхъ сильфидъ Невскаго проспекта или пріютиться въ гостепріимныхъ конурахъ Мѣщанскихъ улицъ съ переулками. Конечно, въ этой драматической развязкѣ оказывается всецѣло повиннымъ «юнкеръ въ позолотѣ», который, по свойственной сынамъ Марса «жестокости», побѣдоносно сорвавъ «цвѣтокъ наслажденія», покидаетъ свою жертву для новыхъ завоеваній.
Это, можно сказать, классическая форма романовъ большинства нашихъ героинь, и она такъ хорошо заучена и общедоступна, что къ ней часто прибѣгаютъ съ цѣлью «сочинительской», для прикрытія несравненно менѣе романической дѣйствительности. А дѣйствительность эта часто бываетъ такова, что героиня, иногда въ очень ранней юности и благодаря именно ей, рекрутируется въ ряды жертвъ общественнаго темперамента самымъ обыденнымъ, прозаическимъ образомъ, на началахъ чисто-коммерческихъ, какъ предметъ простой купли и продажи. Скандалезная хроника столицы и ея судебная лѣтопись чрезвычайно богаты фактическими указаніями на существованіе такой коммерціи и спеціально занимающихся ею особыхъ промышленниковъ—«свахъ» и «сводень», преимущественно изъ лицъ женскаго пола, чаще всего—бывшихъ «камелій», застарѣлыхъ въ наукѣ разврата и содержательницъ тайныхъ и публичныхъ притоновъ терпимости.
Грязные, возмутительные факты этого рабовладѣльческаго промысла, не смотря на его хорошо охраняемую подпольность, время отъ времени всплываютъ наружу и докладываются судомъ вниманію общественной совѣсти. Такихъ фактовъ не мало и въ нашихъ матеріалахъ. Господствующій между ними и чаще всего повторяющійся состоитъ обыкновенно въ томъ, что подходящія, по своей безпомощности и неразвитости, невинныя дѣвушки добровольно или обманомъ,—путемъ опутыванія ихъ воли разными соблазнами и закабаленіями,—заманиваются въ притоны разврата и сбываются по хорошей цѣнѣ сперва, какъ свѣжинка,—охотникамъ до нея, безнравственнымъ сластолюбцамъ, съ туго набитымъ карманомъ, а затѣмъ становятся общедоступными промышленницами разврата. Бывали случаи, что въ такое положеніе попадали, ничего не подозрѣвая, дѣвушки образованныя—искательницы честнаго труда, особенно такія изъ нихъ, которыя заѣзжаютъ сюда издалека, одинокія и неопытныя провинціалки. «Свахи» помянутой категоріи, подъ маской приличныхъ съ виду, почтенныхъ и зажиточныхъ «дамъ», матерей семействъ, закидывали на нихъ сѣти, подъ предлогомъ доставленія выгодныхъ мѣстъ, и когда, путемъ притворнаго участія, щедрыхъ посуловъ, а нерѣдко обязательной денежной помощи успѣвали снискать ихъ довѣріе, то безъ дальнихъ околичностей пересылали въ дома терпимости, гдѣ ужь, въ случаѣ протеста и сопротивленія пойманной въ западню жертвы, пускалось въ ходъ и грубое насиліе. Этотъ способъ уловленія жертвъ, имѣющій много разновидностей и носящій характеръ совершенно первобытнаго порабощенія, всегда такъ коварно обставленъ, что безпомощной дѣвушкѣ нужно много мужества и энергіи, чтобы разорвать опутавшія ее сѣти. Безъ всякаго сомнѣнія, множество случаевъ этого возмутительнѣйшаго насилія и обмана вѣнчаются успѣхомъ и проходятъ безнаказанно, а несчастныя существа, ставшія ихъ жертвами, при запуганности и апатичности, пассивно покоряются своей участи.
Съ грустью должно сказать, что есть много случаевъ, гдѣ на подобнаго рода омерзительныя сдѣлки охотно соглашаются,—по полюбовному уговору, какъ о простомъ комерческомъ дѣлѣ,—если не сами жертвы, то близкіе имъ, кровные люди. Въ нашихъ матеріалахъ имѣются едва вѣроятные въ этомъ отношеніи, позорнѣйшіе для человѣческой репутаціи примѣры!
Лѣтъ десять тому назадъ изобличенъ былъ на судѣ одинъ «культурный» негодяй въ томъ, что продалъ влюбленную въ него дѣвушку какому-то сладострастному восточному князю, и такъ какъ она протестовала противъ этой сдѣлки, то онъ силой передалъ ее съ рукъ на руки покупателю, при самой возмутительной обстановкѣ. Констатированы случаи, гдѣ мужья, въ томъ числѣ чиновники, слѣдовательно, люди культурные, кормились отъ разврата своихъ женъ, и не только знали объ этомъ, но сами толкали ихъ на этотъ промыселъ и лично старались какъ можно выгоднѣе обставить это дѣльце. Въ одномъ изъ танцъ-классовъ,—этихъ величайшихъ разсадниковъ нравственной порчи,—объявился какъ-то оборотливый «братецъ», нѣмецъ, привезшій двухъ своихъ молоденькихъ сестеръ изъ милаго Vaterland’а[5] для раздробительной продажи въ Петербургъ, и открыто маклерствовалъ въ зазорныхъ сдѣлкахъ съ танцъ-классными кутилами. Разъ у мироваго судьи обвинялась нѣкая мѣщанка, содержавшая у себя тайный притонъ, въ томъ, что намѣревалась продать какому-то распутному старцу свою родную сестру, красивую 18-лѣтнюю дѣвушку, которую она нарочно для этого, вывезла изъ родительскаго дома въ деревнѣ. Продажа не состоялась только благодаря тому, что въ дѣло вмѣшались сторонніе честные люди—жильцы изобрѣтательной мѣщанки, бывшіе «невольными свидѣтелями гнуснаго торга между продавщицей и покупателемъ—старымъ развратникомъ, въ присутствіи беззащитной и горько плакавшей дѣвушки, обреченной на жертву.» Значитъ, товаръ продавался лицомъ и безъ всякихъ стѣсненій; помѣшали его завершенію впечатлительные свидѣтели, позвавшіе въ квартиру полицію…
Но сколько же бываетъ случаевъ, гдѣ или вступиться некому за беззащитную жертву, или сама она, уступая родственному вліянію, безропотно позволяетъ продать себя! Участіе родственниковъ въ такихъ сдѣлкахъ—фактъ заурядный; достовѣрно, что встрѣчаются даже отцы и еще чаще матери, которые завѣдомо продаютъ своихъ дочерей такимъ-же образомъ. Не очень давно былъ обнаруженъ въ Новой Деревнѣ притонъ, гдѣ сбывались охотникамъ, по сходной цѣнѣ, несовершеннолѣтнія дѣвочки—почти дѣти! Открытіе это надѣлало большаго скандала; винили притоно-содержательницу и ея развратныхъ сообщниковъ покупателей, винили полицію за недосмотръ; но никто не спросилъ: какимъ образомъ несчастныя отроковицы могли попадать въ этотъ притонъ? Вѣдь, были-же у нихъ родители, по крайней мѣрѣ, у нѣкоторыхъ изъ нихъ, и всѣ данныя указывали на несомнѣнную виновность родителей или въ томъ, что они выбросили своихъ дочекъ на улицу на произволъ судьбы, или-же въ томъ, что завѣдомо, съ корыстной цѣлью, пристроили ихъ въ гостепріимный притонъ.
Возможность подобныхъ случаевъ подтверждается, между прочимъ, и судебной хроникой, а до какой степени иные чадолюбивые родители бываютъ на этотъ счетъ сговорчивы и равнодушны къ цѣломудрію своихъ дѣтей, можно заключить изъ слѣдующаго эпизода, крайне несложнаго, лишеннаго всякаго внѣшняго драматизма, но способнаго до глубины потрясти всякое человѣколюбивое сердце. Какъ-то въ руки полиціи попали двѣ дѣвочки, одна 12-ти, другая 13-ти лѣтъ, изобличенныя въ промыслѣ развратомъ. Полиція навела о нихъ справки и—вотъ что оказалось: незадолго передъ этимъ обѣ онѣ, по требованію матерей своихъ—нищенокъ, промышляли вмѣстѣ попрошайничествомъ на улицахъ и однажды, вечеромъ, «безотчетно» и даже неизвѣстно съ какими, совершенно незнакомыми имъ негодяями, потеряли невинность, получивъ за это въ награду нѣсколько копѣекъ. Придя домой, онѣ объявили о своемъ безсознательномъ грѣхѣ матерямъ и вручили имъ свой «заработокъ», и—что-же?—матери не только не пришли отъ этого въ ужасъ и негодованіе, но встрѣтили паденіе дочекъ, какъ желанный случай для умноженія источниковъ своего дохода, и напутствовали ихъ на прибыльный промыселъ обѣими руками…
Разумѣется, приведенный рядъ фактовъ взятъ изъ безотрадной жизни самыхъ низменныхъ общественныхъ подонковъ, исковерканныхъ и деморализованныхъ крайней бѣдностью и всяческими лишеніями, совершенно ниспровергающими авторитетъ ходячей максимы, будто «бѣдность не порокъ»,—максимы, лицемѣрно сочиненной тѣми, кто ея не испытывалъ, въ сомнительное утѣшеніе удрученныхъ ею. Отсюда становится неоспоримымъ и ранѣе высказанное нами положеніе, что въ ряды профессіональной проституціи рекрутируются, такъ или иначе, исключительно «дочери нищеты и несчастья»—круглыя «убогія» во всѣхъ отношеніяхъ, а не прирожденныя Мессалины, впадающія въ распутство «по призванью», какъ думалъ поэтъ.
Но у этихъ, равно «убогихъ» на первыхъ шагахъ зазорнаго промысла, молодыхъ неофитокъ разврата существуютъ различные шансы на успѣхъ и ихъ ждетъ различная доля: однѣ осуждены, по тѣмъ или другимъ причинамъ, навсегда остаться «убогими», другія—конечно, меньшинство—превращаются въ «нарядныхъ» героинь полусвѣта. Это распредѣленіе фортуны зависитъ отъ различной степени красоты, обольстительности, способности—доводить «цинизмъ до граціи», наконецъ, отъ случайныхъ условій, благопріятныхъ для фортуны или неблагопріятныхъ, въ которыя попадаетъ та или другая изъ жертвъ общественнаго темперамента… Какъ во всемъ и вездѣ, тутъ большую роль играютъ удача, случай, извѣстная степень ловкости и практичности въ обдѣлываньи своей карьеры и въ умѣньи продать товаръ лицомъ.
Поэтъ, описывая свою «нарядную» Фрину, заставляетъ ее «ребенкомъ попасть въ Парижъ», тамъ пройти высшую школу разврата и уже оттуда, во всеоружіи, пріѣхать въ Петербургъ «обирать наше будто богатое барство». Дѣйствительно, аристократія петербургскаго полусвѣта состоитъ въ значительной части изъ такихъ именно плотоядныхъ дщерей вѣтреной Франціи и, вообще, изъ заѣзжихъ иностранокъ; но среди нея есть немало и нашихъ соотечественницъ, чистокровныхъ «Катекъ» и «Сашекъ», какъ ихъ прозываютъ галантные поклонники, съ придаткомъ какихъ нибудь уличныхъ кличекъ, измышленныхъ казарменно-фривольнымъ остроуміемъ. Между этими «Катьками» бываютъ даже знаменитости, которыхъ знаетъ весь городъ, на которыхъ указываютъ пальцами во всѣхъ публичныхъ мѣстахъ и о скандалезныхъ похожденіяхъ которыхъ повѣствуются пикантные разсказы въ веселыхъ газетахъ. Прошлое у нихъ такое-же темное и безотрадное, какъ и у любой «убогой» ихъ товарки, тоскливо рыскающей по Невскому проспекту, въ то время, какъ онѣ «летятъ въ щегольскомъ экипажѣ», транжирятъ большія деньги на роскошные наряды и прихоти, возбуждая «чувство злобы и зависти тайной» въ «порядочныхъ» женщинахъ, знаются и амикошонствуютъ съ «золотой молодежью», а также съ сластолюбивыми и шаловливыми государственными мужами, обираютъ ихъ и, подъ часъ, раззоряютъ не плоше патентованныхъ парижанокъ… Не уступаютъ онѣ послѣднимъ и въ искусствѣ утонченнаго разврата, въ цинизмѣ и безстыдствѣ, и развѣ только спасуютъ передъ ними въ степени культурности и образованности, не возвышаясь въ этомъ отношеніи надъ уровнемъ кухарокъ и прачекъ.
Вообще, въ умственномъ и культурномъ отношеніи, всѣ представитедьницы полусвѣта и улицы—«убогія» и «нарядныя»,—одинаково оказываются, въ огромномъ большинствѣ, невинными до совершеннаго безграмотства и дикости, какъ это покажетъ намъ ихъ статистика, и какъ тому слѣдуетъ быть, имѣя въ виду, что просвѣщеніе служитъ однимъ изъ могущественныхъ орудій для истинной эманципаціи женщины отъ всякаго рабства.
Замѣчательно также, что какъ убогія, такъ и нарядныя всего чаще кончаютъ одинаково—болѣзнью, нищетой и равновременной смертью. Исходъ вполнѣ естественный для той, по истинѣ ужасной, «каторжной» жизни, какую приходится вести этимъ несчастнымъ изо дня въ день, среди безпросыпныхъ оргій, безсонныхъ ночей, пьянства и всяческихъ излишествъ! Трудно даже сказать, чья жизнь въ этомъ отношеніи каторжнѣе и скоротечнѣе—убогихъ или нарядныхъ? По всѣмъ вѣроятіямъ, послѣднимъ достается ихъ счастливое, блестящее положеніе несравненно труднѣе и несравненно большимъ расходованіемъ здоровья и силъ, потому что и онѣ сами, и ихъ «временно-обязанные» друзья, какъ люди зажиточнаго класса, больше имѣютъ средствъ, охоты и вкуса къ расточительнымъ оргіямъ и грязнымъ вакханаліямъ. Эта безпутная жизнь, въ постоянной бѣшеной погонѣ за грубыми, чувственными наслажденіями, быстро подламываетъ силы нѣжнаго женскаго организма и—въ кратчайшее время красивая, «шикарная» гетера превращается въ безобразную развалину, не имѣющую никакой цѣны на рынкѣ разврата. Остается гибнуть и умирать въ нищетѣ, потому что обыкновенно эти несчастныя не успѣваютъ, да и не умѣютъ сберечь про черный день копѣйку изъ своего гонорара, какъ онъ ни бываетъ иногда роскошенъ и обиленъ.
Нѣсколько лѣтъ тому назадъ въ Петербургѣ большую сенсацію произвелъ трагическій конецъ одной знаменитости полусвѣта. Она была француженка и явилась сюда въ качествѣ каскадной пѣвицы. Рыжеволосая красавица, столько-же элегантная, сколько и развратная, она въ короткое время пріобрѣла толпу свѣтскихъ поклонниковъ, стала первенствующей звѣздой среди столичныхъ камелій и достигла такой блестящей славы, что ея имя стало достояніемъ, городской молвы, а «малая» пресса считала пріятной обязанностью постоянно слѣдить за ея успѣхами и похожденіями. Стоила она баснословно дорого своимъ богатымъ поклонникамъ, жила поцарски, изумляя своею роскошью и прихотливостью, но наживаться не умѣла. Проживъ нѣсколько состояній въ короткое время и начавъ выходить изъ моды, она сперва продала съ аукціона свою пышную обстановку—это было цѣлое событіе въ скандалезной хроникѣ,—потомъ, быстро опускаясь и спившись съ кругу, забытая и отверженная, кончила свою безпутную жизнь среди полной нищеты въ какой-то трущобѣ. Только когда она умерла, о ней вспомнили и—пресса много и съ чувствомъ по этому поводу морализировала.
Мы привели этотъ примѣръ, какъ наиболѣе яркій изъ множества другихъ, однородныхъ.
Извѣстный Дю-Канъ, на котораго мы уже имѣли случай ссылаться, изучивъ парижскую проституцію, пришелъ къ выводу, что обыкновенно изъ ста женщинъ этой профессіи, по малой мѣрѣ, восемьдесятъ кончаютъ крайне жалкой участью вслѣдствіе болѣзни, алькоголизма и преступленія. Принявъ во вниманіе разницу въ культурности французскаго и нашего общества, слѣдуетъ предположить, что у насъ еще большій процентъ подобныхъ женщинъ оканчиваютъ также печально.
Примечания
править- ↑ фр. laissez faire, laissez passer — Пусть всё идёт, как идёт. См. в Словаре крылатых слов и выражений, а также в Википедии.
- ↑ фр. jeunesse dorée — золотая молодёжь. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ См. Николай Алексеевич Некрасов. «Убогая и нарядная». — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Пауперизм — массовое обнищание. См. пауперизация в Википедии. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ нѣм. Vaterland — родина. — Примечание редактора Викитеки.
