Къ пауперизму и нищенству близко примыкаетъ, какъ ихъ прямое, естественное порожденіе, та глубоко-печальная, гнойная общественная язва, несмолкаемымъ укоромъ протестующая противъ соціально-экономической неправды существующаго строя, имя которой цѣломудренныя уста стыдятся даже произносить… Имя это — проституція, и, надѣемся, благонравный читатель пойметъ, что обойти здѣсь это зазорное слово и опредѣляемое имъ еще болѣе зазорное явленіе, говоря о нравственныхъ язвахъ Петербурга, мы никоимъ образомъ не можемъ, безъ существеннаго ущерба для цѣльности нашей картины. Наконецъ, господа, не нужно лицемѣрить! Курьезны тѣ моралисты, которые равнодушно сносятъ ежедневно и повсемѣстно бьющее имъ въ глаза зрѣлище гнуснѣйшаго втаптыванья въ грязь образа Божія въ человѣкѣ, и—воспламеняются негодованіемъ весталокъ, когда имъ гласно указываютъ на это зрѣлище и называютъ его собственнымъ именемъ… Это, по малой мѣрѣ, фарисейство!
Въ данномъ случаѣ, впрочемъ, повинно въ фарисействѣ все общество. Въ самомъ дѣлѣ, что такое мы видимъ передъ собою?—Мы видимъ съ полнымъ равнодушіемъ, какъ тысячи молодыхъ существъ, свѣжихъ, здоровыхъ и прекрасныхъ, точно въ какомъ нибудь первобытномъ культѣ людоѣднаго Молоха, непрерывно смѣняя однѣ другихъ, приносятся въ жертву ненасытному плотоядному звѣрю, именуемому общественнымъ темпераментомъ… Мы видимъ изо дня въ день это позорнѣйшее для человѣчества жертвоприношеніе, это алчное, разнузданное пожираніе человѣческой «свѣжинки», открыто сбываемой на площади цѣною нравственнаго паденія и озвѣренія обѣихъ договаривающихся сторонъ; видимъ эту крикливую, безобразную и деморализующую нравы каррикатуру на поэзію и святость любви, брака и семьи, на личность женщины, на все, въ чемъ сосредоточены лучшіе идеалы человѣка, отличающіе его отъ животнаго; видимъ публичное оскверненіе дорогихъ идеаловъ—нашъ общій величайшій грѣхъ и стыдъ, и—что-же?—Безличный, но многоголовый звѣрь, нами вспоенный и вскормленный,
К пауперизму и нищенству близко примыкает, как их прямое, естественное порождение, та глубоко печальная, гнойная общественная язва, несмолкаемым укором протестующая против социально-экономической неправды существующего строя, имя которой целомудренные уста стыдятся даже произносить… Имя это — проституция, и, надеемся, благонравный читатель поймет, что обойти здесь это зазорное слово и определяемое им еще более зазорное явление, говоря о нравственных язвах Петербурга, мы никоим образом не можем, без существенного ущерба для цельности нашей картины. Наконец, господа, не нужно лицемерить! Курьезны те моралисты, которые равнодушно сносят ежедневно и повсеместно бьющее им в глаза зрелище гнуснейшего втаптывания в грязь образа Божия в человеке, и — воспламеняются негодованием весталок, когда им гласно указывают на это зрелище и называют его собственным именем… Это, по малой мере, фарисейство!
В данном случае, впрочем, повинно в фарисействе всё общество. В самом деле, что такое мы видим перед собою? — Мы видим с полным равнодушием, как тысячи молодых существ, свежих, здоровых и прекрасных, точно в каком-нибудь первобытном культе людоедного Молоха, непрерывно сменяя одни других, приносятся в жертву ненасытному плотоядному зверю, именуемому общественным темпераментом… Мы видим изо дня в день это позорнейшее для человечества жертвоприношение, это алчное, разнузданное пожирание человеческой «свежинки», открыто сбываемой на площади ценою нравственного падения и озверения обеих договаривающихся сторон; видим эту крикливую, безобразную и деморализующую нравы карикатуру на поэзию и святость любви, брака и семьи, на личность женщины, на всё, в чём сосредоточены лучшие идеалы человека, отличающие его от животного; видим публичное осквернение дорогих идеалов — наш общий величайший грех и стыд, и — что же? — Безличный, но многоголовый зверь, нами вспоенный и вскормленный,
