Когда Георга за столом спросили, на долго ли он взял Отпуск, то Сообразив что до следующего дня не успеет выполнить свою задачу, он назначил свой отъезд в Кольмар на послезавтра Михаил избрал для разговора, ближайшую тему именно Кольмар, Вогезы и мадам Фарагон, потому что мадам Фосс успела уже шепнуть ему о неприятном настроении Георга. Он хотя и не мог понять почему бы сыну быть недовольным, при этом радостном событии, счел однако за лучшее проглотить свое неудовольствие и беседовать о посторонних предметах; мало-помалу ему удалось было завладеть прежним хорошим расположением духа, когда разговор коснулся новых учреждений на почте в Кольмар, закупке новых лошадей и других подобных вещах. Эти предметы всегда доставляли ему большой интерес, потому что тут высказывались всегда глубокие познания и способности Георга.
Мария ходила взад и вперед, изредка также вмешиваясь в разговор. Ей крайне хотелось завязать с Георгом хоть более или менее сносные отношения так как, с этих пор, должна была смотреть на него, только как на кузена и кроме того показать ему, что воспоминания о прошедшем, нисколько не тягостны дли неё, вследствие этого немного необдуманно сорвались с её губ слова:
— Когда ты будешь иметь свой собственный дом, тебе также надо позаботиться и о хорошей жене.
— Ну, это само собою разумеется, — ревностно подхватил Михаил и мадам Фосс также пожелала ему добрую хозяйку, с тем чтобы наполнить последовавшую за этим тяжелую паузу,
Сам Георг ничего не отвечал и молча пил налитое ему вино. Мария почувствовала что поступила весьма опрометчиво затронув этот сердечный вопрос и что ей, пока Георг в Гронпере следовало бы избегать с ним всяких более или менее интимных разговоров.
Михаил Фосс пригласил сына проводить его на следующее утро в лес, на что тому ничего более не оставалось как согласиться. Решено было пуститься в дорогу в шесть часов утра и улыбаясь просил Михаил, Марию, приготовить им к тому времени, небольшую закуску, что она с радостью, обещала. Она охотно согласилась бы встать еще раньше если б могла надеяться хорошим завтраком вызвать в Георге более доброе расположение духа. Тот же втихомолку решил, что гроза над Мариею, должна разразиться в этот же вечер; его серьёзные, строгие черты, резко отличались от оживленного веселого лица Михаила и дело неминуемо дошло бы до взрыва, если б мадам Фосс не вмешивалась в их беседу и не старалась бы всеми силами предупредить чтобы не произнесено было имя Адрияна Урманда. Таким образом разговор всё более вертелся на интересах Георга, при чём отец нередко выражал свое удовольствие на самостоятельное устройство сына.
— В противном случае, тебе, может быть, пришлось бы ждать довольно долго, — заметил Михаил.
— Мне это нисколько не было бы тяжело, возразил Георг.
— Верю, верю, что ты не желаешь видеть своего старика под землею, но мне самому эта мысль не давала бы покоя. Если б даже я предоставил тебе леса, то и тогда сумма вырученная за них, была бы слишком недостаточною, чтобы доставить тебе самостоятельное положение в свете. Но, впрочем и не мешает молодому человеку выйти из родительского надзора, в этом я вполне убедился и теперь желал бы только видеть тебя почаще у нас.
Георгу удалось ускользнуть от отца, только к десяти часам и выходя в сени, прямо наткнулся на Марию, чем-то занятой там! Он пригласил ее к себе, потому что, в тех странах не считалось предосудительным для молодых девушек, входить в мужские спальни. Мария тогда тотчас поняла, что Георг приехал в Гронпер не собственно с тем, чтобы оказать внимание отцу и чтобы проститься с нею, перед её свадьбой. Что ей предстояла сцена, в том она была уверена, но в каком роде, это был вопрос. Но имея однако чистую совесть, Мария не боялась того, что угрожало ей и вошла в комнату с улыбающимся лицом.
— Марии, начал Георг, ты видишь меня здесь, потому что я кой о чём должен переговорить с тобою, и при звуке этого голоса, улыбка исчезла с лица Марии, так как в нём слишком ясно слышался весь его сдержанный гнев. Так он намерен был осыпать ее серьезными упреками — упреки ей, от человека, укравшего её сердце и оставившего ее потом на произвол судьбы — упреки, от человека, который разбил все её надежды и заставил испытать все жестокие муки первой обманутой любви, который принудил ее отказаться от всех мечтаний о жизни, полной счастья и радостей, чтобы удовольствоваться одним долгом, при чём сердце должно было оставаться холодным и безучастными. Как ей не было горько от этих мыслей, но она решилась сохранить возможно большее присутствие духа и не дать ему заметить волнующих ее чувств.
— Надеюсь, что в твоем сердце, Георг, ничего нет кроме доброго в отношении меня, возразила она ему, ведь нам предстоит такая скорая разлука.
— Не знаю, что было бы причиною этих добрых чувств в моем сердце, был его ответ, после чего он немного призадумался, как бы поразить ее побольнее. Громкия слова неуместа там, продолжал он наконец, где происходило когда то, нечто выше всяких слов! Георг остановился на минуту, как бы давая время ответить, но она, в свою очередь ждала пока он вполне выскажется. «Может ли быть, Мария, чтобы ты забыла все свои клятвы?» и на этот прямой вопрос она молчала, ей казалось, что не настал еще момент, чтобы сказать ему те немногие слова, которые она для него приготовила. «Ты — ты изменила своей клятве и растерзала мое сердце, потому что не была в состоянии сохранить мне верность, между тем, как я на твоем постоянстве основал все свои мечты о жизни, полной самого высокого земного счастья. Ты обещала принадлежат мне на веки и прежде чем прошел год ты обручилась с другим! И почему же? Потому что ты соблазнилась рассказами о его богатстве и доме, набитом роскошною мебелью. Кто знает, может быть в его доме для тебя загорится звезда счастья; для меня же и моего дома воспоминание и тебе, навеки будет служить проклятием!»
Эти признания поразили Марию, подобно молнии. Ничего подобного не ожидала она; будучи уверена в его равнодушии, она приготовилась выслушать самые жестокие несправедливые упреки и готова была отразить их одним коротким словом. Но на любовь его к ней — нет, на любовь с его стороны она ни в каком случае не могла рассчитывать. Правда, он осыпал ее упреками, по они дышали самою жгучею страстью! Тяжелые вздохи прерывали его голос, когда он обвинял её в том, что она надломила ему сердце. Он уверял, что никогда не изменял ей, что все свои надежды полагал на нее и как теперь она стала проклятием всей его жизни. Какие мысли и чувства при атом должны были волновать душу Марии? Только одно убеждение в полнейшем равнодушии Георга, заставило ее принять руку Адрияна Урманда; в противном случае, ничто на свете, никакие доводы и уговоры родственников не принудили бы ее отдаться другому. Теперь все причины, казавшиеся ей до сих пор такими основательными разлетелись на ветер.
Конечно если б она была, независима и имела свободный выбор, то охотно на всю жизнь осталась бы служанкою у дяди и представила бы Адрияну Урманду право положить все свои сокровища к ногам какой-либо другой девушки. Но зависимая от чужой воли, она должна была подчиниться ей и послушно исполнять то, на что ей указывали, как на обязанность. И теперь согласно данному слову, она по настоящему, не должна бы была слушать пламенных упреков своего возлюбленного, но это было ей не по силам. Горячо сочувствуя ему, каждое слово его болезненно отзывалось в её душе; забыты были все несправедливости, всё кажущееся равнодушие с его стороны, всё, кроме настоящего. Если б она была уверена, что Георг мог ей простить, Мария готова была тотчас броситься перед ним на колени.
— Георг, о, Георг, стонала она.
— Что в том пользы, теперь? возразил он, отворачиваясь, Заметив что нанесенный удар остался не без последствий, ему скорей всего хотелось уже быть в Кольмаре.
Мария приблизилась к нему и нежно взяла его за руку.
— Георг, правда ли то, что ты никогда не переставал любить меня — и теперь еще любишь?
— Люблю ли? не знаю, что ты называешь любовью: Разве я не поклялся вечно любить тебя одну? Не делал ли я нее, чтобы основать свой домашний очаг, потому что рассчитывал иметь тебя своей женой? Как могло бы мне придти на ум изменить моей клятве? Не думаю, чтобы ты меня считала способным на измену!
— Во имя истинного Бога, я была уверена в ней! И обливаясь слезами, Мария упала перед Георгом на колени.
— Мария, прошу тебя, встань.
— Не прежде, пока ты мне простишь! Во имя всего святого, я принуждена была думать, что ты меня забыл. Для тебя весь свет был открыт, между тем, как я могла только мысленно быть с тобой моим возлюбленным; ах, если б ты мог подозревать всю величину моей любви и потом всю глубокую скорбь, когда во мне утвердилась мысль о твоем забвении. Если б ты знал, как я боролась, чтобы исполнить волю дяди, когда мне уже более ничего не оставалось! И в своем отчаянии Мария обхватила колена Георга и прильнула к ним головою.
— Кого же любишь ты теперь? спросил он прерывая её рыдания и подымая ее, меня или Урманда? Этот вопрос был излишним, так как её скорбь была довольно красноречивым ответом. Но Георгу хотелось слышать это признание из уст Марии.
— Это грустно, начал он снова получив её ответ.
— Богу известно, как это тяжело. Я считал тебя сильнее.
— Не брани меня, Георг! Неужели же я действительно служу тебе проклятием?
— О Мария, как твердо надеялся я найти в тебе мое счастье!
— Скажи же Георг, что не проклинаешь меня!
Но он молчал. Между тем как она умоляла его о малейшем знаке прощения, он напрягал все умственные способности чтобы по возможности избавить себя и ее от предстоящей гибели. Теперь он уже не мог более сомневаться в том, что её сердце всё еще принадлежит ему, хотя она и отдала руку Урманду. Стоя перед Мариею, с насупившимся лицом и мрачно сверкающим взглядом, Георг мало-помалу, стал смягчаться, его гнев уступил место более нежному чувству и он стал сознавать каким образом, всё так пагубно сложилось для Марии, что заставило её считать себя забытою.
— Я должен поверить, что ты так думала обо мне, — сорвалось неожиданно с его губ.
— Что я — что думала, Георг?
— Будто я тщеславный, пустой, лицемерный дурак, на слово которого нельзя положиться.
— Нет, Георг, никогда не считала я тебя, таким дурным человеком, но, приехавши к нам, я не узнала тебя, потому что ты был так холоден и ни слова не говорил со мной.
В эту минуту, в Марии исчезло всякое желание оправдываться Одно только ясно сознавала она, именно что своими сомнениями, навеки утратила единственное что считала для себя высшим благом и не с состояние была простить себе это роковое заблуждение.
— Не стоит более об этом размышлять, заметил Георг. Теперь ты должна будешь сделаться женою того человека и хотя это сведет меня с ума, по я боюсь что тебе необходимо будет покориться.
— Я сама этого боюсь, если только…
— Что?
— Нет, ничего Георг! Ведь так должно же быть, они все имеют мое слово. Ты же Георг верно простишь меня!
— О, Мария, моя возлюбленная, пусть будет так! С его лица, однако, всё еще не исчезло мрачное горестное выражение и глаза всё еще смотрели угрюмо.
— Ах, Георг, как я несчастна! Не успокоюсь я раньше, покуда ты не скажешь, что помирился со своей судьбой и что будешь искать счастье в другой!
— Я не могу этого сказать, Мария. Никогда я не полюблю другую, потому что никогда не забуду тебя! Каждое слово Георга было ударом кинжала для сердца Марии, но она старалась не выказывать своих мучительных страданий.
— Мы женщины верно не так сильны, как мужчины, — сказала она наконец. — О, скажи же, что прощаешь мне!
— Я уже простил тебе! О Боже!
Георг взял ласково протянутую ему руку и несколько времени, держал в своей, Мария же смотрела на него как бы выжидая другого знака прощения, но видя, как он боролся со своего нежностью, она тихо выдернула свою руку и сказала.
— Теперь я должна идти Георг. Прощай, покойной ночи.
— Покойной ночи, Мария! Она ушла.
Оставшись один, Георг впал в глубокое раздумье. Какое преобразование случилось с ним. Не смотря на то что все его планы и надежды рушились, не малым утешением служила ему уверенность что его любят и предпочитают всякому другому. Теперь он звал что его возлюбленная не позволила подкупить себя красотою и богатством соперника, а была вполне ему предана и чтобы не выражали его черты лица, в душе, он уже давно простил ей. Что теперь оставалось делать? Она не была еще женою Адриана Урманда! Не блестел ли в этом луч надежды для обоих? Хотя он знал что на его родине обручение считалось уже на половину браком; но ему эти казалось ничтожным в сравнении, с теми неразрывными узами, по которым Мария была бы для него уже недосягаемою. Этот нелюбимый ею человек, не был еще её мужем и мог никогда не сделаться им, если б Мария имела только достаточную твердость, чтобы противиться влиянию всего семейства.
Вез её согласия, никакой пастор не мог бы обвенчать ее, и он сам — Георг — он хотел справиться с целой родней. Ему хорошо было известно, что в таком случае их обоих ждет отчуждение, как со стороны отца, так и со стороны всех других, но всё это, думал Георг, легко перенести, если б только ему удалось уговорить Марию Бромар вместе с ним пренебречь всеми нападками общества. Ложась в постель, Георг решился поговорить об этом предмете с отцом, во время завтрашней прогулки. Он не скрывал от себя, что этим вызовет его самый сильный гнев — но рано или поздно, это должно же было случиться.