Въ одномъ изъ городовъ Сиріи жили двѣ дѣвушки. Конечно, въ этомъ городѣ жило гораздо больше дѣвушекъ, но такъ какъ для нашего разсказа нужны только эти двѣ, то мы и говоримъ, что жили двѣ дѣвушки. Обѣ они были христіанки, а въ то время, къ которому относится наша исторія, въ Сиріи жили и язычники, и евреи, и разныя такія христіанскія секты, которыя на христіанъ даже и похожи то не были. Императоръ тогда былъ тоже христіанинъ и всѣ чиновники были христіане; у нихъ были настроены красивыя церкви и ихъ никто не гналъ и не преслѣдовалъ, какъ бывало, а, наоборотъ, при случаѣ они сами тѣснили и язычниковъ, и евреевъ, и своихъ же братьевъ сектантовъ. Одна изъ этихъ дѣвушекъ называлась Мара, а другая Дада. Мара была нѣмою отъ рожденія, слѣпа, горбата и хромала на правую ногу. Она была очень добра и считалась богатой, потому что дядей ей приходился самый богатый въ городѣ торговецъ коврами, человѣкъ бездѣтный и уже преклоннаго возраста. Дада же была писаная красавица. Она отлично пѣла, танцовала и одѣвалась въ пышныя платья, на которыя тратила всѣ свои деньги, потому что она вовсе быта не такъ богата, какъ Мара, и у нея не было бездѣтнаго дяди. Въ ту пору городъ и его окрестности постигла засуха. Напрасно епископъ, все духовенство и весь народъ ежедневно молили о дождѣ, — ни одного облачка но показывалось на посѣрѣвшемъ отъ зноя небѣ, и каждый день солнце всходило такъ же безжалостно, какъ и наканунѣ. Однажды епископу не спалось, и онъ до утра ворочался на своей мягкой постели. Вдругъ онъ услышалъ легкіе шаги, и къ нему въ комнату вошелъ высокій мальчикъ. Епископъ думалъ, что ото кто-нибудь изъ его слугъ, и разсердился, зачѣмъ тотъ входитъ безъ спроса, но лицо пришлеца было ему незнакомо.
Епископъ спрашиваетъ:
— Чего тебѣ? Какъ ты сюда попалъ?
А тотъ ему въ отвѣтъ:
— Я пришелъ пособить твоему горю. Вы напрасно молитесь о дождѣ: Господу нужна жертва. Если у васъ въ городѣ найдется дѣвушка, которая добровольно откажется отъ суетныхъ удовольствій: отъ пѣнія, танцевъ, пышныхъ одеждъ и богатства, тогда Господь смилостивится и пошлетъ вамъ дождь. А пока вы и не трудитесь напрасно, все равно ничего не будетъ. Ты ужъ мнѣ повѣрь, потому что я — Божій ангелъ.
Ангелъ исчезъ, а епископъ записалъ на бумажкѣ все, что онъ слышалъ, чтобы не позабыть, повернулся на другой бокъ и спокойно заснулъ. А на другое утро но всѣмъ площадямъ, церквамъ и базарамъ читали объявленіе отъ епископа, гдѣ городскія дѣвушки приглашались на добровольную жертву. А потомъ это объявленіе развѣсили по виднымъ мѣстамъ, и народъ съ утра до вечера читалъ его и разсуждалъ между собою. Дошло все это и до Мары, и она написала письмо къ епископу, гдѣ она ему предложила, что готова отказаться и отъ пѣнія, и отъ танцевъ, и отъ богатыхъ одеждъ и отъ своего наслѣдства въ пользу городского бѣдствія. Епископъ сдѣлалъ второе объявленіе, въ которомъ всѣхъ оповѣстилъ, что вотъ нашлась такая добродѣтельная и святая дѣвушка, которая готова помочь своимъ согражданамъ. Въ назначенный день всѣ собрались въ соборную церковь, и такъ какъ было большое скопленіе народа, то не только соборная площадь, но и прилегавшія къ ней улицы и переулки были наполнены толпою. Изъ дальнихъ деревень пришли полуголые пастухи, у которыхъ весь скотъ палъ отъ пеклаго жара, чтобы посмотрѣть на добродѣтельную Мару. Одинъ монахъ написалъ длинные стихи вродѣ акаѳиста, гдѣ все время повторялось: „радуйся, дождеводительница!“
Мару привезли на бѣлыхъ мулахъ, и весь народъ по ея дорогѣ становился на колѣни и благословлялъ ее, а горбатая дѣвушка, ничего не видя слѣпыми глазами, улыбалась и плакала. Епископъ и городскіе начальники долго не могли придумать, какую церемонію устроить, чтобы закрѣпить Марино отреченіе. Если-бы она постриглась въ монахини, было-бы, конечно, очень просто, по дѣвушка въ монахини идти не собиралась, а хотѣла сдѣлать только то, что велѣлъ ангелъ, ни больше, ни меньше. Тогда рѣшили, что послѣ торжественнаго молебна прочтутъ вслухъ такую бумагу, гдѣ все сказано по пунктамъ, а Мара ее подпишетъ и поцѣлуетъ крестъ на томъ, что слово ея крѣпко.
Послѣ церемоніи народъ долго не расходился, думая, что сейчасъ-же хлынетъ дождь, а нѣкоторые упорные ждали и до слѣдующаго утра, расположившись, какъ цыгане, подъ открытымъ небомъ и устроивши шалаши въ предохраненіе отъ ожидаемаго дождя. Такъ какъ думали, что первыя капли его будутъ цѣлебны, то вытащили на улицу же больныхъ и калѣкъ, которые стонали и охали. Ловкіе продавцы тутъ же раскинули свои палатки съ хлѣбомъ, лукомъ, вяленой рыбой и печеными яйцами. Но дождя такъ и не было и на другой день не было, и на третій тоже. Всѣ понемногу разошлись но домамъ, больныхъ и калѣкъ уволокли тоже съ собою, Мара плакала отъ огорченія, но всего непріятнѣе было епископу, потому что стали говорить, что никакого ангела ему не являлось, а все это онъ выдумалъ изъ головы. Чиновники же говорили, что навѣрно что-нибудь не такъ сдѣлали, оттого ничего и не вышло. Одни увѣряли, что дѣвушка должна была сначала поцѣловать крестъ, а потомъ подписать бумагу, другіе — наоборотъ. Такъ всѣ перессорились между собою, а дождикъ все не шелъ. Епископъ совсѣмъ сонъ потерялъ. И вотъ однажды ночью, когда онъ, во время безсонницы, читалъ Ефрема Сирина, опять къ нему пришелъ тотъ же мальчикъ. Епископъ отложилъ книгу и говоритъ ему:
— Что же ты со мной дѣлаешь? Вѣдь это называется прямо подводить. Ты войди въ мое положеніе. Я же, человѣкъ почтенный, епископъ, съ твоихъ словъ пообѣщалъ людямъ дождь и дѣвушку такую нашли, а засуха все продолжается. Вѣдь про меня будутъ говорить, что я, какъ старая баба, пустымъ снамъ вѣрю, а потомъ народъ баламучу. Вѣдь это что же такое? Теперь, что-бъ ты мнѣ ни сказалъ, я тебѣ не повѣрю.
Ангелъ разсмѣялся и говоритъ:
— Неразсудительный ты человѣкъ, хоть и епископъ. Что я тебѣ говорилъ? Я говорилъ, чтобы дѣвушка отреклась отъ суетныхъ забавъ, а развѣ можно отречься отъ того, чего не знаешь? Я ничего про Мару не говорю, она дѣвушка добрая и хорошая, да вѣдь она слѣпая, нѣмая и хромая. Платьевъ своихъ она не видитъ, ей все равно, хоть въ рогожку ее одѣнь, пѣть она не можетъ, танцовать тоже, а что до дядинаго наслѣдства, такъ это тоже дѣло темное: старикъ можетъ еще десять лѣтъ прожить и двадцать разъ завѣщаніе измѣнить. Вѣдь это выходитъ отрекаться отъ того, что тебѣ не нужно, и отказываться отъ того, что тебѣ не принадлежитъ. Это все равно, какъ если бы ты сказалъ: „отказываюсь отъ римскаго престола и отрекаюсь отъ своихъ старыхъ сапогъ“. Римскій престолъ тебѣ никто предлагать не собирается, а старые сапоги тебѣ не нужны. Отречься можно отъ того, что любишь, а Мара всего этого и полюбить не могла, потому что не знала. Есть у васъ въ городѣ дѣвушка Дада вотъ если-бы та отреклась, было-бы другое дѣло.
Епископъ подумалъ и говоритъ:
— Все это прекрасно, но боюсь, не вышло-бы какой фальши. Опять я въ дуракахъ останусь.
А ангелъ ему отвѣчаетъ:
— Будь спокоенъ, — и самъ исчезъ.
На другое утро епископъ призвалъ къ себѣ Даду и, заперевшись въ отдѣльномъ покоѣ, все ей разсказалъ и просилъ помочь горю. Дада сначала отказывалась исполнить его просьбу, но какъ она была дѣвушка разсудительная и сердечная, то въ концѣ-концовъ согласилась, добавивъ только, что это ей будетъ очень трудно. Епископъ обрадовался и говоритъ:
— Это-то и хорошо, дитя мое, что трудно. Этого-то намъ и нужно; а что касается увеселенія, такъ вѣдь это все суета: немножко на землѣ потерпѣть, тогда на небесахъ получишь райское блаженство, ангельское одѣяніе и сладкое пѣніе.
Дада улыбнулась и сказала:
— На это я не разсчитываю, отецъ; во-первыхъ, ко дню моей смерти я буду, можетъ-быть, уже старухой, а во-вторыхъ, если мнѣ и дадутъ ангельское одѣяніе, такъ некому будетъ на меня смотрѣть. Я дѣвушка простая и грѣшная. Мнѣ нравится, чтобы на меня любовались, и мнѣ радостно, когда другимъ весело, глядя на меня. Я твою просьбу исполню, но я разсуждаю такъ: если ужъ пришелъ такой случай, что мнѣ нужно отказаться отъ вещей, которыя я люблю, такъ я буду любоваться ими на другихъ и радоваться этому, потому что все это я очень люблю. Никакой моей заслуги тутъ нѣтъ, а просто Богъ далъ мнѣ глупое сердце и мнѣ жалко, что люди томятся и болѣютъ отъ жары, я ты, отецъ, безпокоишься. Если я могу чѣмъ-нибудь помочь, я очень рада, потому что мнѣ и самой жара надоѣла. Райскаго блаженства я не ищу. Я не святая; святые, тѣ въ пустынѣ живутъ и питаются кузнечиками, какъ Іоаннъ Предтеча, а я дѣвушка мірская, неученая и веселая. Ты меня прости, если я что не такъ сказала.
Епископъ ей отвѣчаетъ:
— Конечно, ты разсуждаешь не совсѣмъ правильно, но поступаешь по добротѣ и справедливости. Это тебѣ зачтется. Иди съ миромъ.
Онъ благословилъ Даду и дѣвушка ушла къ себѣ въ домъ. Было рѣшено не дѣлать никакой церемоніи, а чтобъ Дада келейно, только въ присутствіи епископа и духовенства отреклась отъ любимыхъ ею увеселеній. Рѣшили такъ, потому что боялись, чтобъ не вышло опять неудачи, какъ прежде съ Марой. День былъ особенно жаркій; съ утра все небо посѣрѣло отъ пыли и пекла го зноя; само солнце было въ какомъ-то дыму, потому что поблизости горѣли лѣса. Наконецъ, солнце совсѣмъ скрылось въ густой мглѣ и стало темно, будто во время затмѣнія. Собаки выли, а голуби, какъ слѣпые, тыкались во всѣ окна. Дада надѣла простое платье, нарядныя-же отдала своей подругѣ, а когда отдавала, то цѣловала ихъ и плакала, приговаривая:
„Прощайте, мои друзья, теперь вы будете украшать другую, а Дада будетъ только смотрѣть на васъ; не будетъ Дада пѣть пѣсенокъ, не будетъ плясать и рѣзвиться, за то пройдетъ эта противная жара, отъ которой никому не хочется ни пѣть, ни танцовать, а всѣ бродятъ, какъ сонныя мухи“.
Дадѣ прочли ту же бумагу, что и Марѣ; она подписала ее и устно подтвердила свое обѣщаніе, поцѣловавъ на этомъ крестъ. Не успѣла оно сойти съ амвона и хоръ кончить своего пѣнія, — какъ всѣ услышали шумъ на площади, а сторожъ на всю церковь закричалъ:
— Братія, чудо, дождь пошелъ!
Всѣ бросились къ выходу: и народъ, и пѣвчіе, и самъ епископъ поспѣшилъ, переодѣвшись, такъ что о Дадѣ даже позабыли.
И, дѣйствительно, изъ черно-желтой тучи съ шумомъ лилъ проливной дождь, но, несмотря на ливень и удары грома, вся площадь и всѣ улицы были полны народа, вышедшаго посмотрѣть на чудо. Никому не было извѣстно, что Дада исполнила то, что велѣлъ ангелъ, а епископъ отъ радости все перезабылъ.
Когда дождь прекратился и перекинулась черезъ уходящую тучу огромная радуга, то съ радуги опустилась золотая лѣстница и но ней сошелъ ангелъ и сказалъ:
— Что вы смотрите и дивуетесь? Я обѣщалъ вашему епископу открыть небесныя воды, если Дада отречется отъ мірскихъ забавъ. Отречься можно отъ того лишь, что любишь, а не зная, не любя, стрекаться нечего. Не всякому дано отреченіе, но не горюйте, бойтесь скорѣй того, какъ бы не уподобиться людямъ, которые имѣютъ глаза и не видятъ, имѣютъ уши и не слышатъ, имѣютъ ноздри и не обоняютъ. Любите Божій міръ, потому что онъ — Божій, и не бойтесь любить его, потому что трусовъ Господу не надобно! Будьте щедры и не разсчитывайте все на вершки, потому что ни аршинниковъ, ни скрягъ, ни скопцовъ Господу не надобно! А когда придетъ время, у сильныхъ Богъ спросить отреченія. Богъ благъ и милостивъ. Онъ справедливъ и не наложитъ ига неудобоносимаго, а пока ждите и любите Божій міръ, славя Господа, а то впадете въ гордость или въ скудость сердечную.
Ангелъ говорилъ очень громко, и слова его разносились, какъ звукъ трубы, такъ что Дада услышала ихъ изъ церкви, въ которой ее забыли, и вышла на порогъ посмотрѣть, что случилось. Ангелъ поднимался, уже по лѣстницѣ обратно на радугу. Увидавъ Даду онъ обернулся и сказалъ:
— Ты, Дада, не гордая и щедрая сердцемъ, ты много любишь, и потому Господь тебя выбралъ, а вотъ тебѣ одѣяніе, которое никогда не износится.
Тутъ онъ наклонился и зачерпнувъ пригоршней остатки дождя, которые дрожали на радугѣ, плеснулъ въ Даду. И тотчасъ ея платье изъ холщеваго сдѣлалось золотымъ, на немъ были затканы цвѣты, бабочки и олени, а тамъ, куда попали мелкія брызги, засіяли самоцвѣтные камни, которые горѣли и переливались ярче радуги.
