Считалось, что Павелъ Мартини ведетъ торговлю коврами, но, на самомъ дѣлѣ, главнымъ источникомъ его доходовъ было ростовщичество. Потому вполнѣ понятно, что знакомые его были самаго разнообразнаго положенія, состоянія и занятій.
Еще понятнѣе было, что, когда приходила нужда въ деньгахъ, всѣ въ Павлѣ заискивали, а когда нужно было отдавать долгъ или платить проценты, тѣ же самые люди Павла поносили и упрекали. Тѣмъ не менѣе, онъ пользовался почетомъ, будучи человѣкомъ богатымъ и много жертвуя на монастыри, украшеніе города и вооруженіе кораблей. Ростовщичество же ему не ставилось въ большую вину, такъ какъ въ Генуѣ почти всѣ купцы занимались этимъ дѣломъ. Его домъ даже среди мрачныхъ генуэзскихъ домовъ производилъ особенно мрачное впечатлѣніе.
А можетъ-быть, это только казалось его должникамъ, которые всегда, проходя мимо Павлова дома, вспоминали о процентахъ или конечномъ срокѣ расплаты, и будто забывали тѣ минуты, когда, проигравшись въ карты, потерявъ корабли въ морѣ или обманувшись въ ожиданіи наслѣдства, они выходили черезъ эту мрачную дверь на улицу, неся кошельки туго набитыми павловыми же червонцами.
Нѣсколько смягчали мрачность этого жилища пять дочерей Павла, которыя у него остались отъ давно умершей жены. Старшей шелъ уже 24-й годъ, меньшая же едва достигла 15 лѣтъ, еще не научившись какъ слѣдуетъ причесывать свои рыжіе, курчавые волосы.
Всѣ онѣ были дѣвушки красивыя и веселыя, какъ будто онѣ жили не въ домѣ ростовщика. Цѣлыми днями онѣ пѣли, смѣялись, болтали или ссорились между собою, такъ что прохожіе могли думать, что они идутъ мимо клѣтки со скворцами. Звали ихъ: Катарина, Вероника, Петронелла, Марта и Филомена.
Какъ это ни странно, но всѣ они вышли замужъ почти въ одинъ годъ. Всѣ ихъ мужья были купеческими сыновьями или служащими въ банкахъ; только мужъ Петронеллы былъ художникомъ, учившимся въ Миланѣ у Боргоньоне. Хотя онъ былъ молодъ, но былъ уже достаточно извѣстенъ и получалъ много заказовъ на роспись церквей, городскихъ ратушъ и частныхъ домовъ; и вездѣ онъ изображалъ свою жену Петронеллу, то въ видѣ Пречистой Дѣвы, то въ видѣ богини Венеры, то нимфой, убѣгающей отъ преслѣдованій Юпитера, то Фортуной съ завязанными глазами на колесѣ, то въ видѣ просто гуляющей дамы, не имѣющей, казалось-бы, никакого отношенія къ избіенію младенцевъ или мученію св. Себастіана, на которыхъ она была изображена. Такъ-какъ художникъ зарабатывалъ много денегъ, то Павелъ Мартини примирился съ тѣмъ, что одинъ изъ его зятьевъ не купецъ и не банковскій клеркъ. Всѣ сестры разъѣхались по разнымъ домамъ, но часто ходили одна къ другой, попрежнему смѣясь, болтая, ссорясь. Теперь чаще всего предметами ихъ споровъ были ихъ мужья, потому что каждая выхваляла и прославляла своего въ ущербъ другимъ. Такъ какъ онѣ очень часто объ этомъ говорили, то, въ концѣ концовъ, выяснили, за что каждая любитъ своего супруга. Старшая сказала: больше всего я цѣню въ своемъ мужѣ его добродѣтель и неподкупную честность. Это, дѣйствительно, человѣкъ, такъ человѣкъ! Никогда не стыдно сказать, что ты его жена.
— Что-жъ, ты думаешь, мнѣ стыдно сознаться, что я жена извѣстнаго художника? Его, слава Богу, знаютъ не только у насъ, а и въ Миланѣ, и въ Пизѣ. Говорятъ, на будущій годъ его пригласятъ въ Римъ, расписывать спальню святѣйшему папѣ. — Такъ сказала вторая.
— Я тоже довольна своею участью, — начала Вероника.
— У меня мужъ такъ богатъ, что мнѣ можетъ позавидовать любая изъ герцогинь, и, притомъ, мужъ меня очень любитъ, ни въ чемъ не отказываетъ, чего-жь мнѣ больше желать?
— А я, — прибавила Марта, — когда вижу своего мужа, его густыя брови, большіе глаза и ямочку на подбородкѣ, мнѣ не приходитъ въ голову думать: богатъ-ли онъ, знаменитъ-ли, и каковы его добродѣтели. Я люблю его за его красоту.
— Ахъ, — произнесла Филомена, — у меня даже нѣтъ и этого утѣшенія, потому что я знаю, что на чужой взглядъ мой мужъ можетъ показаться некрасивымъ, но для меня-то милѣе, лучше, дороже, нѣтъ никого на свѣтѣ. Я просто его люблю, потому что люблю. Если-бъ я завтра узнала, что онъ Антихристъ, то и то я не покинула бы его, потому что онъ мнѣ всего дороже.
Сестры всѣ засмѣялись надъ Филоменой, и на этомъ разстались. Вскорѣ произошелъ случай, который подвергъ испытанію привязанность дочерей Павла Мартини. Ихъ мужья такъ же часто собирались вмѣстѣ, но совсѣмъ не для того, чтобы спорить о достоинствахъ своихъ женъ. Вмѣстѣ со своимъ тестемъ Павломъ, — у котораго было не мало враговъ, а больше всѣхъ другихъ, какъ бѣльмо на глазу, крупный негоціантъ Александръ Гастольди, — они затѣяли дѣло рискованное, темное и, на нашъ взглядъ, не особенно чистое. Не успѣвъ сначала въ попыткѣ уничтожить своего врага тѣмъ, что они скупили всѣ его векселя и, воспользовавшись его временно стѣснеными обстоятельствами, подали ко взысканію и прижали Гастольди до того, что его чуть не посадили въ тюрьму, — они рѣшили просто-на-просто убить ненавистнаго Гастольди и присвоить его богатство.
Такъ какъ ихъ не одушевляла никакая семейная личная вражда, то дѣло было похоже на самое обыкновенное убійство и грабежъ. Но при такихъ дѣлахъ рѣдко изъ числа шести человѣкъ не найдется Іуды.
Мужъ старшей дочери, наиболѣе добродѣтельный и наименѣе храбрый, выдалъ за большія деньги весь заговоръ Александру, такъ-что, когда старый Мартини, со своими зятьями, темною ночью подошелъ къ дому Гастольди, чтобы исполнить свой злодѣйскій замыселъ, онъ былъ встрѣченъ отрядомъ вооруженныхъ слугъ; между ними завязалась ожесточенная схватка, къ которой подоспѣла городская полиція, и всѣхъ отвела въ тюрьму. Было убито четверо слугъ Гастольди, а съ другой стороны пострадалъ художникъ, потерявшій оба глаза, и красавецъ Грифонетто, которому мечемъ разсѣкли наискосокъ бровь, носъ и нижнюю губу.
Послѣ того, какъ всѣхъ зятьевъ Мартини продержали извѣстное время въ тюрьмѣ, ихъ присудили къ изгнанію, конфисковавъ имущество. Всѣ они разъѣхались въ разныя стороны, и на этомъ, казалось-бы, дѣло и кончилось. Но по правдѣ сказать, насъ больше интересуютъ жены несчастныхъ молодыхъ людей, нежели судьба этихъ послѣднихъ.
Какъ это ни странно, ни одна изъ нихъ не послѣдовала за своимъ мужемъ, исключая послѣдней. Если хорошенько размыслить, въ этомъ страннаго, конечно, ничего не было, потому что всегда можно ожидать когда любишь за что-нибудь, что любовь улетучится, разъ причина ея исчезнетъ.
И богатство, и слава художника, и красота Грифонетто, обезображеннаго шрамомъ, и, тѣмъ болѣе добродѣтель и неподкупная честность того молодого человѣка, который выдалъ своихъ сообщниковъ, были уничтожены, и потому вполнѣ естественно, что жены ихъ, любившія ихъ за эти качества, стали искать эти же качества въ другихъ.
Любительница добродѣтели постриглась въ монастырь, ищущая богатства и славы отправилась въ Римъ, бывшій въ то время, благодаря расцвѣту папскаго двора, разсадникомъ куртизанокъ, а ставившая выше всего красоту, осталась жить у себя въ Генуѣ соломенной вдовой, окруживъ себя толпою красивыхъ молодыхъ людей и подростковъ. Были ли онѣ счастливы и нашли-ли то чего искали, мы не знаемъ. Мы только знаемъ то, что послѣдняя Филомена, повидимому ничего не искавшая и не пожелавшая покинуть въ несчастіи своего мужа, была на общій взглядъ весьма несчастна. Они отправились въ Парижъ, и сначала онъ поступилъ мелкимъ клеркомъ въ одинъ изъ мѣстныхъ банковъ.
Жена его хозяйничала, и все шло хорошо, пока однажды нашъ генуэзецъ не встрѣтилъ на улицѣ случайно своего земляка. Онъ накормилъ его ужиномъ, выставивъ бутылку бургундскаго, а тотъ на утро пошелъ въ банкъ, гдѣ служилъ клеркъ, и сообщилъ тамъ, что у нихъ служитъ воръ и убійца. Клерка лишили мѣста, которое занялъ какъ разъ его землякъ. Понемногу слухи о его прошломъ распространились, такъ что онъ не могъ найти себѣ занятій, а мелкимъ ремесламъ не былъ обученъ; кромѣ того, мы не будемъ скрывать, что онъ былъ человѣкъ отнюдь не добродѣтельный. Онъ любилъ выпить, повеселиться, не дѣлалъ большого различья между чужимъ карманомъ и своимъ, былъ безпеченъ, и скоро поддавался унынію.
Въ такія минуты не разъ говорила ему жена: „Ну, полно Беппо, я не могу видѣть твоего лица печальнымъ и не могу допустить, чтобъ ты голодалъ. Хочешь я пойду погуляю по улицѣ. Можетъ-быть, что-нибудь и нагуляю. А ты понимаешь, что я люблю только тебя, и измѣны тутъ никакой не будетъ“. Она такъ говорила не потому, что была распутной, а потому, что, дѣйствительно, не могла видѣть своего мужа печальнымъ, и готова была-бы отрубить себѣ обѣ руки, чтобъ зажарить ихъ на ужинъ Беппо.
Но мужъ ее не пустилъ ходить по улицѣ, а открылъ небольшой игорный притонъ, куда многихъ привлекала красота Филомены и ея веселыя пѣсни. Такъ они жили среди шума, ссоръ и дракъ, между шулерами и продажными женщинами. Но и такому существованію насталъ конецъ, потому что скоро послѣ одной изъ большихъ дракъ, въ которой былъ убитъ сынъ нидерландскаго посла, ихъ притонъ закрыли, а самихъ Беппо и Филомену вмѣстѣ посадили на этотъ разъ уже въ парижскую тюрьму. Выйдя изъ нея, они не знали куда итти. Но Беппо стащилъ у какого-то зазѣвавшагося савояра его обезьяну, и они отправились сами какъ савояры, причемъ вмѣсто волынки Филомена пѣла свои пѣсни. Иногда она гадала по рукамъ, потому что, по смуглости кожи, могла сходить за цыганку. Она, конечно, плела всякій вздоръ наивнымъ крестьянкамъ, но всегда дѣлала имъ предсказанія радостныя, такъ-что онѣ отходили отъ нея болѣе счастливыми.
Конечно, грѣшно обманывать, но нужно-же ѣсть, а главное, чтобъ не голодалъ ея милый Беппо. Она не роптала, наоборотъ, даже всегда старалась ободрить мужа, говоря, что все измѣнится, что они достигнутъ мѣста, гдѣ ихъ никто не знаетъ, и что, тамъ можно будетъ устроиться. Едва-ли она сама вѣрила тому, что говорила, но такъ нужно было говорить, чтобы имѣть силы доплестись до слѣдующей деревни.
Тѣмъ не менѣе, когда они находились недалеко отъ Льежа, они не могли дойти за-свѣтло до ночлега и заночевали въ полѣ: раздѣливъ пополамъ кусокъ чернаго хлѣба, Филомена заговорила:
— А смѣшонъ вчера былъ сынъ старосты! Знаешь, когда ты отошелъ, онъ все приставалъ ко мнѣ и говорилъ всякія нѣжности. Ужъ, кажется, на кого я теперь стала похожа? — кожа да кости, а все-таки вотъ мужчинамъ всегда новенькое нравится. Хотѣлъ за нами ѣхать слѣдомъ, ловко вышло, что мы въ полѣ остановились: онъ проѣдетъ въ слѣдующую деревню, будетъ насъ искать, а насъ-то и нѣтъ.
Беппо ничего не говорилъ, но Филомена продолжала.
— Вотъ въ Льежъ придемъ, тамъ все понравится. Тамъ мѣста всѣмъ найдутся, вѣдь ты же умница у меня, пишешь грамотно, почеркъ отличный, знаешь итальянскій счетъ.
— Куда я пойду такимъ оборванцемъ? Кто меня возьметъ?
— Да, я объ этомъ не подумала, гдѣ у меня голова? Жалко, что вчера молодчика-то отшили; можно было бы купить у старьевщика платье.
— Зачѣмъ это, Филомена, милая? Не надо. Умремъ и такъ?
— Какой ты глупый! Развѣ я тебѣ измѣню? Развѣ я сердилась, когда въ Парижѣ дамы тебѣ давали деньги? Я вѣдь молчу только, а я вѣдь все знаю и не сержусь. Что-жъ съ насъ спрашивать? Если-бъ мы были богатыми, то мы были бы добродѣтельны, а у меня добродѣтель одна — любовь къ тебѣ, а потому идемъ скорѣе, мы до утра дойдемъ въ ту деревню, а тамъ въ Льежѣ купимъ у старьевщика платье, и все устроится отлично, ты увидишь.
Филомена вскочила и тотчасъ опять опустилась со словами:
— Что-то я устала сегодня. Тоже нашла время разыгрывать барыню. Но, право, я не могу. Ты меня снеси, Беппо, нужно торопиться.
Разбуженная обезьянка начала чесаться и щелкать пойманныхъ насѣкомыхъ. Беппо наклонился къ лежавшей женѣ говоря:
— Не надо, Филомена, не надо. Все обойдется какъ-нибудь. Милая Филомена, ты меня слышишь?
— Сплю, — отвѣчала чуть слышно жена.
— Ну, спи, Господь съ тобой! — отвѣтилъ было Беппо. Но черезъ минуту снова наклонился къ женѣ, ощупалъ ее и вдругъ закричалъ очень громко:
— Филомена, Филомена, да что съ тобой? Ты меня слышишь? Тебѣ нехорошо? Отвѣть же, Филомена! Всемогущій Боже! Неужели она умерла?
И онъ молча повалился на тѣло жены, а разбуженная обезьянка снова принялась щелкать насѣкомыхъ.
