на меня. Я твою просьбу исполню, но я разсуждаю такъ: если ужъ пришелъ такой случай, что мнѣ нужно отказаться отъ вещей, которыя я люблю, такъ я буду любоваться ими на другихъ и радоваться этому, потому что все это я очень люблю. Никакой моей заслуги тутъ нѣтъ, а просто Богъ далъ мнѣ глупое сердце и мнѣ жалко, что люди томятся и болѣютъ отъ жары, я ты, отецъ, безпокоишься. Если я могу чѣмъ-нибудь помочь, я очень рада, потому что мнѣ и самой жара надоѣла. Райскаго блаженства я не ищу. Я не святая; святые, тѣ въ пустынѣ живутъ и питаются кузнечиками, какъ Іоаннъ Предтеча, а я дѣвушка мірская, неученая и веселая. Ты меня прости, если я что не такъ сказала.
Епископъ ей отвѣчаетъ:
— Конечно, ты разсуждаешь не совсѣмъ правильно, но поступаешь по добротѣ и справедливости. Это тебѣ зачтется. Иди съ миромъ.
Онъ благословилъ Даду и дѣвушка ушла къ себѣ въ домъ. Было рѣшено не дѣлать никакой церемоніи, а чтобъ Дада келейно, только въ присутствіи епископа и духовенства отреклась отъ любимыхъ ею увеселеній. Рѣшили такъ, потому что боялись, чтобъ не вышло опять неудачи, какъ прежде съ Марой. День былъ особенно жаркій; съ утра все небо посѣрѣло отъ пыли и пекла го зноя; само солнце было въ какомъ-то дыму, потому что поблизости горѣли лѣса. Наконецъ, солнце совсѣмъ скрылось въ густой мглѣ и стало темно, будто во время затмѣнія. Собаки выли, а голуби, какъ слѣпые, тыкались во всѣ окна. Дада надѣла простое платье, нарядныя-же отдала своей подругѣ, а когда отдавала, то цѣловала ихъ и плакала, приговаривая:
„Прощайте, мои друзья, теперь вы будете украшать другую, а Дада будетъ только смотрѣть на васъ; не
на меня. Я твою просьбу исполню, но я рассуждаю так: если уж пришел такой случай, что мне нужно отказаться от вещей, которые я люблю, так я буду любоваться ими на других и радоваться этому, потому что всё это я очень люблю. Никакой моей заслуги тут нет, а просто Бог дал мне глупое сердце и мне жалко, что люди томятся и болеют от жары, я ты, отец, беспокоишься. Если я могу чем-нибудь помочь, я очень рада, потому что мне и самой жара надоела. Райского блаженства я не ищу. Я не святая; святые, те в пустыне живут и питаются кузнечиками, как Иоанн Предтеча, а я девушка мирская, неученая и веселая. Ты меня прости, если я что не так сказала.
Епископ ей отвечает:
— Конечно, ты рассуждаешь не совсем правильно, но поступаешь по доброте и справедливости. Это тебе зачтется. Иди с миром.
Он благословил Даду и девушка ушла к себе в дом. Было решено не делать никакой церемонии, а чтоб Дада келейно, только в присутствии епископа и духовенства отреклась от любимых ею увеселений. Решили так, потому что боялись, чтоб не вышло опять неудачи, как прежде с Марой. День был особенно жаркий; с утра всё небо посерело от пыли и пекла го зноя; само солнце было в каком-то дыму, потому что поблизости горели леса. Наконец, солнце совсем скрылось в густой мгле и стало темно, будто во время затмения. Собаки выли, а голуби, как слепые, тыкались во все окна. Дада надела простое платье, нарядные же отдала своей подруге, а когда отдавала, то целовала их и плакала, приговаривая:
„Прощайте, мои друзья, теперь вы будете украшать другую, а Дада будет только смотреть на вас; не
