Анри, благодаря своей странной натурѣ, и смѣлой философіи, убѣдилъ себя не безъ нѣкотораго основанія, что изъ-за сходства своей души съ этой дикой и первобытной обстановкой, онъ прекрасно будетъ себя чувствовать тамъ.
Онъ ознаменовалъ даже свое появленіе въ качествѣ „Дейкграфа“ такимъ нововведеніемъ, противъ котораго пасторъ Балтусъ Бомбергъ принужденъ былъ изливать сильный гнѣвъ съ высоты своей каѳедры.
Дѣйствительно, чтобы польстить первобытному чувству жителей острова, Анри пригласилъ къ обѣду не только нѣсколькихъ дворянъ и крупныхъ земельныхъ собственниковъ, двухъ или трехъ художниковъ изъ среды своихъ городскихъ друзей, но позвалъ также въ огромномъ количествѣ простыхъ фермеровъ, мелкихъ судохозяевъ, низшаго разряда владѣльцевъ шаландъ и парусныхъ лодокъ, сторожа на маякѣ, шлюзнаго пристава, представителей рабочихъ партій на плотинахъ, вплоть до простыхъ землевладѣльцевъ. На свое новоселье онъ пригласилъ не только всѣхъ этихъ туземцевъ, но и ихъ женъ и дочерей.
По его нарочному приказанію, всѣ гости, мужчины и женщины одѣлись въ національный костюмъ или форму. Мужчины показывались въ курткахъ изъ свѣтло-коричневаго или ослѣпительно рыжаго цвѣта, открывая на своихъ шерстяныхъ рубашкахъ, вышитые аттрибуты ихъ профессіи: якоря, земледѣльческія орудія, головы быковъ, инструменты землекоповъ, подсолнечники, чайки; — эта пестрая, почти восточная живопись красиво выдѣлялась на синемъ фонѣ, точно гербъ на какомъ нибудь щитѣ. На широкихъ красныхъ поясахъ сверкали пряжки изъ стараго серебра одновременно совсѣмъ дикой и трогательной работы: другіе хвастались дубовою красивою ручкою на своихъ широкихъ ножахъ; моряки парадировали въ высокихъ толстыхъ сапогахъ, съ кольцами изъ тонкаго металла въ ушахъ, столь же красныхъ, какъ и раковины; землекопы были одѣты въ панталоны того же бархата, какъ ихъ куртки, и эти панталоны, узкіе вверху, расширялись отъ икръ вплоть до самой ступни. Ихъ небольшая шляпа напоминала головной уборъ судейскихъ въ эпоху Людовика XI-го. Женщины сооружали головные уборы изъ кружевъ подъ коническими шляпами съ широкими лентами, одѣвали очень старинные корсажи, съ еще болѣе фантастическими арабескими, чѣмъ жилеты мужчинъ, широкія юбки такого же бархата и того же свѣтло-коричневаго цвѣта, какъ куртки и шаровары, а золотыя цѣпи изъ колецъ три раза окутывали ихъ шейки; подвѣски къ серьгамъ отличались древними, почти византійскими рисунками, кольца имѣли столь большіе камни, точно пастырское кольцо.
Это были большею частью здоровые представители брюнетовъ этой пламенной, но все же полной расы черныхъ и нервныхъ Кельтовъ, съ вьющимися и безпокойными волосами. Загорѣлы крестьяне и моряки, вначалѣ обѣда немного стѣснявшіеся быстро овладѣли собой. Съ неловкими, но естественными движеніями, даже иногда очень изящными, они употребляли ножи и вилки, о мѣрѣ того, какъ обѣдъ приближался къ концу, языки развязывались, смѣхъ, иногда какое-нибудь ругательство вырывались на ихъ гортанномъ живописномъ нарѣчіи, съ неожиданными ласками и объятіями.
Хозяинъ ихъ, логично отмѣнившій всякій этикетъ, и всякое первенство, очень удачно разсадилъ гостей; рядомъ съ кѣмъ-нибудь изъ аристократовъ сидѣла какая-нибудь фермерша, или владѣлица шлюпки или торговка рыбою, и подобно этому, рядомъ съ какой-нибудь сосѣдкой замка, садился какой-нибудь юный содержатель дойныхъ коровъ съ отважною наружностью или хозяинъ шлюпки съ узловатыми мускулами на рукахъ.
Друзья Кельмарка замѣтили, что почти всѣ гости были въ расцвѣтѣ своихъ силъ или кипучей зрѣлости. Точно это былъ подборъ красивыхъ женщинъ и пластическихъ, здоровыхъ мужчинъ.
Среди приглашенныхъ находился одинъ изъ главныхъ землевладѣльцевъ страны, Мишель Говартцъ, хозяинъ фермы Паломниковъ, вдовецъ, отецъ двухъ дѣтей, Гидона и Клодины.
Послѣ владѣльца Эскаль-Вигора, фермеръ Паломниковъ былъ самымъ важнымъ лицомъ въ Зоудбертингскомъ селеніи, на территоріи котораго возвышался замокъ Кельмарковъ.
Втеченіе дѣтства и отсутствія молодого графа, Говартцъ даже замѣнялъ его въ качествѣ предсѣдателя wateringue’а или совѣта для поддержанія и сохраненія наносныхъ земель, подъ названіемъ польдерсовъ, — совѣта, первымъ лицомъ котораго былъ Дейкграфъ. И безъ нѣкоторой обиды для своего самолюбія, послѣ возвращенія Кельмарка, фермеръ былъ низведенъ въ число простыхъ членовъ совѣта. Но привѣтливость молодого графа заставили вскорѣ забыть Говартца объ этомъ небольшомъ униженіи. Затѣмъ, въ wateringue’ѣ онъ считался теперь замѣстителемъ Дейкграфа, въ то время, какъ въ качествѣ судьи онъ имѣлъ по статуту право иниціативы и свободный голосъ. Къ тому-же, развѣ послѣ этого онъ не былъ избранъ бургомистромъ прихода? Толстый крестьянинъ, 40 лѣтъ, съ красивой осанкой, не злой, но тщеславный, слабаго характера, онъ былъ очень польщенъ приглашеніемъ посѣтить замокъ и сѣсть вмѣстѣ съ дочерью во главѣ стола. Поддерживаемый своими кумовьями, въ особенности, подбиваемый и подстрекаемый своей дочерью, не менѣе его тщеславной но болѣе умной. Клодиной, онъ не нарушалъ прерогативовъ и гражданскихъ льготъ и гордо обращался съ пасторомъ Бомбергомъ. Одно время онъ боялся, что графъ де Кельмаркъ употребитъ свое вліяніе и его выберутъ магистратомъ селенія. Но Анри ненавидѣлъ политику, соперничества, связанныя съ нею, низкіе поступки, интриги, компромиссы, на которые она побуждаетъ общественныхъ дѣятелей. Съ этой стороны Говартцу нечего было опасаться. Онъ рѣшилъ поэтому стать другомъ и союзникомъ знатнаго сеньора, чтобы лишить пастора всякой власти. Этотъ пріемъ посовѣтовала ему Клодина, какъ только стало извѣстно о пріѣздѣ владѣльца замка Эскаль-Вигоръ.
Чтобы воздать честь бургомистру, графъ пригласилъ Клодину Говартцъ сѣсть по правую руку возлѣ себя.
Клодина, главная хозяйка въ домѣ, была высокой и здоровой дѣвушкой, съ темпераментомъ амазонки, съ большими грудями, мускулистыми руками, гибкою и здоровой таліей, съ бедрами коровы, съ властнымъ голосомъ, — типъ бой-бабы и валькиріи. Пышные, темно-золотистые волосы окаймляли ея гордую голову и распространяли свои пряди на короткій лобъ, почти вплоть до ея смѣлыхъ и гордыхъ глазъ, карихъ и прозрачныхъ, точно текущая бронза, а прямой и широкій носъ, жадный ротъ, зубы кошки, подчеркивали быстрое возбужденіе и грубость ея натуры. Вся во власти тѣла и инстинктовъ и сильнаго желанія властвовать, она оставалась до сихъ поръ цѣломудренной и неизнасилованной, несмотря на горячность натуры, только изъ упорнаго тщеславія. У нея не было тѣни чувствительности или деликатности. Какая-то желѣзная воля сковывала ее и заставляла безъ всякихъ колебаній идти къ цѣли. Со смерти матери, т.-е. съ ея семнадцатилѣтняго возраста — теперь ей было уже 22 года, она управляла фермой, хозяйствомъ, и до нѣкоторой степени даже приходомъ. Съ ней долженъ былъ считаться пасторъ. Ея братъ, Гидонъ, восемнадцатилѣтній юноша, и даже ея отецъ, бургомистръ дрожали, когда она возвышала свой голосъ. Она считалась одной изъ лучшихъ партій острова, передъ нею очень заискивали, но она отсылала самыхъ богатыхъ претендентовъ, такъ какъ мечтала о такомъ бракѣ, который могъ бы вознести ее надъ другими женщинами округа. Такова была и причина ея добродѣтели. Своимъ красивымъ и трепетнымъ тѣломъ, столь же заманчивымъ, какъ и способнымъ увлечься, она приводила въ отчаяніе самцовъ съ самыми серьезными намѣреніями, хотя сама готова была отдаться, замереть въ ихъ объятьяхъ, отвѣтить страстнымъ поцѣлуемъ на поцѣлуи, кто знаетъ, можетъ быть даже вызвать ихъ или, по мѣрѣ необходимости, взять силою. Чтобы покорить и заглушить эти требованія тѣла, Клодина, втеченіе недѣли, изнуряла себя тяжелой работой, утомительными хлопотами, а во время деревенскихъ ярмарокъ, она отдавалась бѣшенымъ танцамъ, вызывала странныя выходки, возбуждала бѣшеные крики и ссоры между своими кавалерами, но, обольщая побѣдителя, укрощала его по мѣрѣ надобности, выказывала еще больше грубости, чѣмъ онъ самъ, доходя до того, что била его, обращалась съ нимъ, какъ онъ обращался съ своими соперниками, затѣмъ, невинная скрывалась. Если же ей случалось съ какимъ-то безуміемъ отвѣтить на чью-либо ласку, допустить какое нибудь вольное обращеніе, она овладѣвала собой въ критическій моментъ, вспоминая о благоразуміи изъ-за своей тщеславной мечты.
Какъ только она увидѣла Анри де Кельмарка она поклялась въ душѣ стать владѣлицей замка Эскаль-Вигоръ.
Анри былъ красивымъ кавалеромъ, холостымъ, неимовѣрно богатымъ, судя по разсказамъ, и столь же благороднымъ, какъ король. Чего бы это ни стоило этой гордой самкѣ онъ долженъ былъ жениться на ней. Не было ничего легче, какъ заставить его полюбить себя! Развѣ она не кружила головы всѣмъ молодымъ деревенскимъ парнямъ? На что бы ни рѣшились самые знатные, чтобы побѣдить ее? Можно было предвидѣть, что бы произошло, въ случаѣ отказа какого нибудь мужчины, еслибъ она согласилась связать свою судьбу съ его судьбой. Клодинѣ было уже извѣстно, такъ какъ она встрѣчала графа въ паркѣ и на морскомъ берегу, что его сопровождала на островъ одна молодая женщина, его гувернантка или скорѣе, его возлюбленная. Эта связь переполнила даже чашу презрѣнія пастора Бомберга! Но Клодина не очень безпокоилась о присутствіи этой особы. Кельмаркъ не долженъ былъ придавать этому большого значенія. Доказательствомъ того служило то обстоятельство, что барышня не показалась за столомъ. Клодина льстила себя надеждой, что прогонитъ ее, и, если понадобится, займетъ ея мѣсто, въ ожиданіи брака; она была въ достаточной мѣрѣ увѣрена въ себѣ, чтобы отдаться Кельмарку и затѣмъ заставить его жениться. Къ тому же, такая самка въ духѣ художника Іорденса, почти не считалась съ этой маленькой, блѣдной малокровной и худой особой, лишенной здоровыхъ и деревенскихъ прелестей.
Нѣтъ, графъ де Кельмаркъ не можетъ долго выбирать между этой жеманницей и красавицей Клодиной, самой блестящей изъ всѣхъ самокъ Смарагдиса и даже Керлингаландіи.
Во время обѣда, она смѣривала молодого человѣка съ головы до ногъ съ взорами и чутьемъ сладострастной вакханки, одновременно изучая обстановку и сервировку глазами оцѣнщика. Что касается цѣны всей собственности, она давно уже составила о ней понятіе, какъ и о всѣхъ другихъ собственностяхъ. Эта обширная трехугольная долина, ограниченная съ двухъ сторонъ плотинами, а съ третьей, рѣшеткой и широкими рвами, представляла изъ себя вмѣстѣ съ воздѣланными полями и примыкавшими къ ней лѣсами, около десятой части всего острова. Кромѣ того, разсказывали еще о владѣніяхъ Кельмарка въ Германіи, Нидерландіи и Италіи.
Разсказывали также, что его старая бабушка оставила ему около трехъ милліоновъ гульденовъ, въ доходныхъ бумагахъ. Больше ничего не надо было, чтобы положительная Клодина сочла Кельмарка своимъ женихомъ, очень подходящимъ мужемъ. Можетъ быть, еслибъ онъ не былъ такъ богатъ и знатенъ, она предпочитала бы его немного болѣе полнымъ и здоровымъ. Но она не переставала восторгаться его изяществомъ, его аристократическими чертами лица, его дѣвическими руками, красивыми синими глазами, тонкими усами, и заботливо подстриженной бородкой. То, что Дейкграфъ казался немного сдержаннымъ или конфузливымъ, временами почти томнымъ и меланхолическимъ, могло только нравиться крестьянкѣ не потому, чтобы она впадала въ сентиментальность; напротивъ, этого не было вовсе въ ея слишкомъ матеріалистическомъ характерѣ, но потому, что эти минуты задумчивости Кельмарка, казалось, выдавали у него слабую натуру, пассивный характеръ. Въ силу этого она могла бы только еще легче руководить имъ и его состояніемъ. Да, этотъ аристократъ не могъ быть болѣе податливымъ и гибкимъ. Какъ иначе объяснить его долгое терпѣніе этой „особы“, этой барышни, которую проворная Клодина сейчасъ же сочла за непрошенную гостью? Разсужденіе которое придумала дѣвица, не было лишено логики: „Если эта нахалка могла покорить его и распоряжаться имъ, то какъ легко побѣдить его настоящей женщинѣ!“
Пріемы Анри не были совсѣмъ таковыми, чтобы могли разочаровать ее. Онъ выказывалъ все время какую-то лихорадочную веселость, близкую почти къ той веселости, которой отдается мыслитель чтобы забыться; онъ ухаживалъ за своей сосѣдкой и занималъ ее съ такою настойчивостью, что она вообразила, что уже достигла цѣли. Эта непринужденность Кельмарка, въ концѣ-концовъ, возмутила нѣкоторыхъ дворянчиковъ, приглашенныхъ на это странное пиршество, но они не показывали ничего и удивлялись въ душѣ на это нелѣпое соединеніе всѣхъ сословій, но уступая ему только въ виду ранга и состоянія Дейкграфа, въ его присутствіи они продолжали находить его идею необыкновенно эстетическою и восторгались ею. Мы можемъ себѣ представить, въ какихъ выраженіяхъ они разсказывали объ этомъ непристойномъ маскарадѣ пастору и его женѣ, такъ какъ они вмѣстѣ съ двумя или тремя святошами составляли всю его паству. Одинъ за другимъ они потребовали свои экипажи и быстро удалились съ ихъ жеманными женами и наслѣдницами. Послѣ ихъ отъѣзда всѣ веселились гораздо свободнѣе.
Графъ, умѣвшій рисовать и писать красками, какъ настоящій художникъ, захотѣлъ за кофеемъ набросать очень лестный медальонъ Клодины, который онъ приподнесъ ей, послѣ того, какъ онъ всѣхъ обошелъ, вызвавъ большой восторгъ у этихъ простыхъ душъ, которыя радовались простотѣ ихъ молодого графа. Мишель Говартцъ, въ особенности, былъ внѣ себя отъ восторга, такъ какъ ему льстило вниманіе графа къ его любимому ребенку. Анри все время чокался съ Клодиной, и не переставалъ восторгаться ея костюмомъ:
— Онъ очень идетъ къ вамъ, — говорилъ онъ. — Насколько естественнѣе кажетесь вы въ немъ, чѣмъ вотъ та дама, которая заказываетъ свои туалеты въ Парижѣ! — Онъ указалъ ей на одну очень сдержанную баронессу, дурно одѣтую, сидѣвшую на другомъ концѣ стола; съ самаго начала обѣда она не переставала дѣлать гримасу и хранить гробовое молчаніе, такъ какъ по обѣимъ сторонамъ отъ нея сидѣли два непринужденныхъ морскихъ волка.
— Пфуй! — отвѣчала Клодина, — вы хотите смѣяться, графъ. Хорошо, что вы просили явиться насъ въ національныхъ костюмахъ, иначе я была-бы одѣта, какъ наши дамы изъ Ипперзейда.
— Умоляю васъ, — отвѣчалъ графъ, — берегитесь подобныхъ шутовскихъ костюмовъ. Это было бы равносильно измѣнѣ!
И онъ отдается восхваленію костюма, наивно сохранившагося въ этой мѣстности, въ отличіе отъ другихъ странъ и народовъ.
— Костюмъ, — заявляетъ онъ, — довершаетъ человѣческій типъ. Мы должны имѣть наши собственныя одежды, какъ мы имѣемъ нашу флору и фауну. Его фантастическія слова, казалось, рисовали высокія красивыя человѣческія формы, облеченныя въ гармоническія ткани.
Во время его этнографической лекціи, онъ замѣтилъ, что молодая крестьянка слушала его, не понимая и безъ всякаго восторга.
Чтобы развлечь ее, онъ принимался показывать ей различныя комнаты въ замкѣ, заново отремонтированныя, полныя воспоминаній и реликвій. Клодина взяла подъ руку графа, и онъ открывая шествіе, пригласилъ другихъ гостей слѣдовать за нимъ изъ одной амфилады комнатъ въ другую. Глаза Клодины, точно два горячихъ уголья поглащали золото на рамахъ, мраморъ и лампы, феодальные ковры, рѣдкіе доспѣхи, но оставались безчувственными къ искусству, вкусу, порядку этихъ роскошныхъ аксессуаровъ. Благородныя обнаженныя тѣла, нарисованныя, или высѣченныя изъ мрамора, среди которыхъ копіи молодыхъ людей Буонаротти окаймляли отдѣльныя группы Сикстинскаго плафона, поражали ее только ихъ видомъ in naturalibus. Она откидываясь, заливалась шутливымъ смѣхомъ, или закрывала себѣ лицо, представляясь пораженной, съ волнующейся грудью; Кельмаркъ чувствовалъ, какъ ея тѣло дрожитъ и трепещетъ возлѣ его ногъ. Мишель Говартцъ шествовалъ за ними съ цѣлою бандою веселыхъ и удивленныхъ гостей. Шутники комментировали картины художниковъ, увлекаясь ими, и среди миѳологической наготы указывали глазами и даже жестами на свой выборъ. Нѣсколько разъ бургомистръ просилъ ихъ быть по скромнѣе.
И такъ какъ онъ тщетно взывалъ къ нимъ, то заговорилъ съ графомъ:
— Кто не доволенъ видѣть васъ среди насъ, графъ, это нашъ пасторъ, донъ-Балтусъ-Бомбергъ.
— Ба! — отвѣчалъ Дейкграфъ. — Въ чемъ я его прогнѣвалъ? Я не хожу въ церковь, согласенъ, но я имѣю понятіе, какъ и онъ, о религіи, и что касается настоящей, вѣчной добродѣтели, то я схожусь хорошо съ добрыми поклонниками всѣхъ культовъ… Дѣйствительно, Донъ Балтусъ отказался отъ моего приглашенія на сегодняшнее празднество, давая понять, что подобныя смѣшенія возмущаютъ его душу… Вотъ такъ евангелическое ученіе!.. Онъ, кажется, привѣтливъ съ прихожанами…
— Знаете-ли вы, что онъ уже касался васъ въ своей проповѣди? — спросила Клодина.
— Неужели? Онъ дѣлаетъ мнѣ много чести.
— Онъ не нападалъ открыто на васъ и остерегался назвать васъ, — снова заговорилъ бургомистръ, но присутствовавшіе все же поняли, что дѣло шло о вашей свѣтлости, когда онъ говорилъ о какихъ-то красивыхъ владѣльцахъ замковъ, которые пріѣзжаютъ изъ столицы, выказываютъ нечестивыя идеи, и отрицая всякій долгъ, подаютъ дурной примѣръ бѣднымъ прихожанамъ, издѣваясь, своими развратными нравами, надъ священнымъ таинствомъ брака! И то, и другое! Этого хватило на добрую четверть часа, по крайней мѣрѣ, намъ разсказывали намъ наши сестры, потому что ни я, ни моя семья не вступаютъ ногою въ церковь!..
Услышавъ о намекѣ на его ложное семейное положеніе графъ слегка измѣнился въ лицѣ, и его ноздри высказали даже нервный порывъ гнѣва, который не избѣгъ взгляда Клодины.
— Развѣ мы не будемъ имѣть чести быть представленными г-жѣ… или, не знаю, какъ назвать… мадемуазель?.. спросила крестьянка съ какимъ то вкрадчивымъ шепотомъ.
Новое выраженіе тайнаго неудовольствія показалось на лицѣ Кельмарка. Это облако снова не исчезло отъ взоровъ хитрой деревенской дѣвушки. „Тѣмъ лучше, подумала она, жеманница, кажется надоѣла ему!“
— Вы хотите сказать о мадемуазель Бландинѣ, моей экономкѣ, — проговорилъ Кельмаркъ веселымъ тономъ. Извините ее. Она очень занята, къ тому же она чрезвычайно конфузливая… Ей доставляетъ большое удовольствіе приготовлять все и направлять за кулисами, мои пріемы… Она является чѣмъ то вродѣ моимъ церемонмейстеромъ, главнымъ управителемъ въ Эскаль-Вигорѣ…
Онъ засмѣялся, но Клодина нашла этотъ смѣхъ немного принужденнымъ и намѣреннымъ. На противъ, съ какимъ-то искреннимъ выраженіемъ онъ прибавилъ: „Это почти моя сестра… Мы вмѣстѣ закрыли глаза моей бабушкѣ“.
Послѣ паузы Клодина спросила: „Вы пріѣдете къ намъ на ферму, графъ? немного обезпокоясь за свои матримоніальные планы, изъ-за этой горячей искренности въ послѣднихъ словахъ Анри.
— Да, графъ, вы окажете намъ большую честь этимъ посѣщеніемъ, — настаивалъ бургомистръ. Не хвастаясь „ферма Паломниковъ“ не имѣетъ себѣ равной во всемъ королевствѣ. Мы держимъ только породистыхъ животныхъ, превосходныхъ коровъ и лошадей, какъ и свиней и ягнятъ…
— Разсчитывайте на меня, — сказалъ молодой человѣкъ.
— Разумѣется, графу извѣстна вся страна? спросила Клодина.
— Почти. Внѣшній видъ очень разнообразенъ. Ипперзейдъ произвелъ на меня впечатлѣніе красиваго городка съ памятниками и даже любопытнымъ музеемъ… Я нашелъ тамъ прекрасную картину Франса Гальса… Ахъ, какой-то толстенькій маленькій игрокъ на свирѣли; самая чудесная симфонія тѣла, и воздуха, которымъ этотъ чрезмѣрный и мужественный художникъ оживилъ полотно… За этого чудесного молодца я отдал бы всех венер, даже кисти Рубенса… Я долженъ еще вернуться въ Ипперзейдъ.
Онъ остановился, понимая, что говоритъ на непонятномъ языкѣ съ этими людьми.
— Мнѣ нравятся также и дюны, и вереск в Кларваче… Послушайте. Не там-ли находятся странные жители?..
— Ахъ, дикари! сказалъ бургомистръ, съ протестомъ и презрѣніемъ. Собраніе спорщиковъ! Единственные бродяги и туземцы страны!.. Нашъ Гидонъ, нашъ негодный сынъ, навѣщаетъ ихъ! Грустно сказать, что онъ могъ бы очутиться въ ихъ компаніи.
— Я попрошу вашего сына проводить меня когда нибудь туда, бургомистръ! сказалъ Кельмаркъ, провожая своихъ гостей въ другую комнату. Его глаза сверкали, при воспоминаніи объ этомъ маленькомъ игрокѣ на свирѣли. Теперь они затуманивались и его голосъ слегка задрожалъ, отличался выраженіемъ непонятной меланхоліи, вслѣдъ за скрытымъ въ кашлѣ рыданіемъ. Клодина продолжала смотрѣть направо и налѣво, вычисляя цѣну всѣмъ бездѣлушкамъ и и рѣдкимъ вещамъ.
Въ билльярдной комнатѣ, куда они вошли, вся стѣна была занята, какъ извѣстно, картиною самого Кельмарка „Конрадинъ и Фридрихъ Баварскій“, согласно очень популярной гравюрѣ въ Германіи. Страстный поцѣлуй двухъ юныхъ принцевъ, жертвъ Карла Анжуйскаго, придавалъ ихъ лицамъ выраженіе сильной любви, носившей какое-то божественное значеніе, намѣренно подчеркнутое Анри.
— Вотъ… два юныхъ принца. Предводители моихъ очень отдаленныхъ предковъ… Имъ отрубаютъ головы!.. — объяснялъ онъ, съ намѣреннымъ смѣхомъ обращаясь къ Клодинѣ, которая стояла передъ этою картиною со взорами ротозѣйки…
— Бѣдныя дѣти! — замѣтила толстая дѣвушка. — Они цѣлуются, какъ влюбленные…
— Они глубоко любили другъ друга! — прошепталъ Кельмаркъ, точно сказалъ аминь. И онъ повелъ дальше свою спутницу. Пока она наивно замѣчала обиліе картинъ и мраморовъ, Кельмаркъ отвѣтилъ: „Дѣйствительно, это огромныя полотна, вродѣ тѣхъ, которыя находятся въ Ипперзейдѣ и въ другихъ музеяхъ!.. Это украшаетъ комнаты! За неимѣніемъ моделей я копирую ихъ!“ и въ его словахъ на этотъ разъ заключался какой-то равнодушный, недовольный тонъ, какимъ онъ хотѣлъ поддѣлаться къ окружавшимъ его людямъ.
Смѣялся-ли онъ надъ своими гостями или анализировалъ-ли онъ себя самого?
По деревенскому обыкновенію, сѣли за столъ въ 12 часовъ дня.
Теперь было уже девять часовъ и начинало темнѣть.
Вдругъ раздались громкіе звуки мѣдныхъ трубъ. Приближались факелы подъ звуки серенады, и бросали въ полумракъ гостинныхъ красноватый цвѣтъ сѣверной зари.