24-го іюля 1842 года, семидесяти-четырехпушечный, только-что построенный въ Архангельскѣ корабль „Ингерманландъ“ вышелъ, подъ командою капитана 1-го ранга П. М. Трескина, изъ названнаго порта для слѣдованія въ Кронштадтъ.
На злополучномъ кораблѣ находилось: 822 человѣка нижнихъ чиновъ, З2 офицера, докторъ, священникъ и 28 женщинъ съ 8 дѣтьми, сопровождавшихъ мужей и родственниковъ. Всего на „Ингерманландѣ“ было 892 человѣка.
Плаваніе изъ Архангельска до Нордкапа было благополучное. Но, обогнувъ мысъ, корабль встрѣтилъ свѣжій противный вѣтеръ, дувшій нѣсколько недѣль подрядъ, и „Ингерманландъ“ принужденъ былъ все время лавировать, подвигаясь впередъ на самое незначительное разстояніе. Наконецъ, 21-го августа, вѣтеръ, къ общей радости пловцовъ, перемѣнился. Задулъ довольно свѣжій, попутный нордъ-остъ, съ которымъ „Ингерманландъ“ подъ зарифленными парусами и добѣжалъ къ утру 26-го августа до Скагеррака,—пролива, отдѣляющаго южный берегъ Норвегіи отъ сѣверо-западной части полуострова Ютландіи.
Въ полдень слѣдующаго дня сдѣланы были астрономическія наблюденія, опредѣлившія истинное мѣсто корабля, и къ вечеру увидали ютландскій берегъ. Между тѣмъ вѣтеръ свѣжѣлъ и, измѣнивъ направленіе, уже не былъ попутнымъ. Пришлось лавировать въ проливѣ, дѣлая нѣбольшіе галсы (концы), чтобы не приблизиться ни къ тому, ни къ другому берегу въ виду рифовъ и мелей, которые тянутся около береговъ. Вѣтеръ крѣпчалъ. На другой день небо покрылось облаками, спасительное солнце не показывалось, и обсервацій взять было уже нельзя. Приходилось довольствоваться счисленіемъ, то-есть пройденными разстояніями корабля, измѣряемыми лагомъ, и такимъ образомъ опредѣлить свое мѣсто на картѣ. Нечего и говорить, что такой способъ опредѣленія своего мѣста не можетъ быть точенъ и вблизи береговъ,—и особенно въ Скагерракѣ, гдѣ дѣйствуютъ сильныя и быстро мѣняющіяся теченія, сносящія корабли въ ту или другую сторону,—влечетъ за собою бѣды, если капитанъ слишкомъ довѣрится счисленію. Вдобавокъ нельзя было точно опредѣлиться и по пеленгамъ (угловымъ разстояніямъ) по какому-нибудь высокому примѣтному мѣсту на берегу, обозначенному на картѣ. Такихъ мѣстъ, къ сожалѣнію, не видали.
„Ингерманландъ“ продолжалъ лавировать въ проливѣ, когда утромъ 30-го августа съ корабля снова увидали берегъ Ютландіи въ 16 миляхъ. Корабль сейчасъ же поворотилъ на другой галсъ, взялъ курсъ на норвежскій берегъ и подъ зарифленнымъ гротъ-марселемъ и штормовою бизанью медленно подвигался по полтора узла (1¾ мили) въ часъ. Вѣтеръ ревѣлъ съ силою шторма и развелъ громадное волненіе.
Былъ десятый часъ вечера на исходѣ. По счисленію считали себя въ 25 миляхъ отъ норвежскаго берега. Никто и не подозрѣвалъ о близости ужасной катастрофы. Подвахтенные матросы и офицеры, женщины и дѣти были внизу, и многіе спали. Наверху находились только вахта, капитанъ, вахтенный начальникъ и старшій штурманъ.
Вдругъ съ подвѣтренной стороны увидали огонь. Въ первую секунду его приняли за огонь встрѣчнаго судна. Но огонь не приближался. На кораблѣ усомнились и тотчасъ-же скомандовали поворотъ черезъ фордевиндъ, чтобы скорѣй отойти отъ этого подозрительнаго огня, мерцающаго во мракѣ ночи… Прошла еще минута, другая, корабль уже дѣлалъ поворотъ, какъ три послѣдовательные удара о камни потрясли его во всѣхъ членахъ. Удары, по словамъ очевидцевъ, были жестокіе.
Какъ оказалось впослѣдствіи, „Ингерманландъ“ находился у входа въ Христіанзундскій заливъ, снесенный туда теченіемъ, и огонь, видѣнный съ корабля, былъ маячнымъ огнемъ, предостерегающимъ объ опасности.
Брошенный немедленно лотъ показалъ сперва 30-саженную глубину и затѣмъ уже не доставалъ дна.
Между тѣмъ пробитый корабль быстро наполнялся водой и накренился такъ, что нельзя было стоять на ногахъ. Теченіе несло его теперь къ W. Неимовѣрная прибыль воды въ трюмахъ не позволяла думать о спасеніи корабля. Надо было думать о спасеніи людей среди бушующаго моря и ночной темноты. Общимъ совѣтомъ командира и офицеровъ рѣшено было итти въ берегъ и поставить корабль на мель поближе къ предполагавшемуся недалеко берегу. Но—увы!—это оказалось неисполнимымъ: корабль, пробитый ударами, все болѣе и болѣе наполнялся водой. Тогда рѣшились, чтобъ облегчить корабль, срубить фокъ- и гротъ-мачты. Въ то же время, по словамъ „Лѣтописи“, „безпрерывно отливаясь помпами, кадками, ведрами и киверами, производили непрерывную пальбу и жгли фальшфееры; чтобы не относило корабль далѣе отъ берега, бросили одинъ за другимъ всѣ четыре якоря въ надеждѣ задержаться ими, буде достанутъ дна; стали кидать за бортъ орудія верхняго дека, переносить балластъ, ядра изъ кранцевъ; подрубали ютъ, чтобы онъ служилъ плотомъ, однакожъ не успѣли его подрубить; обрубали найтовы на рострахъ и гребныхъ судахъ, стаскивая гребныя суда на шканцы; выносили на верхъ люки, трапы и все что могло удерживаться на водѣ“.
Къ двумъ часамъ ночи вода клокотала въ кораблѣ, наполнивъ его по самую верхнюю палубу, на которую уже вкатывались волны. Съ этой минуты никто ужъ не распоряжался. Дѣлать что нибудь не было возможности. Раздался послѣдній выстрѣлъ изъ пушки на верхней палубѣ, взывающій о помощи. Всѣ въ ужасѣ столпились наверху, преимущественно по срединѣ, многіе садились въ баркасъ и въ другія шлюпки, ожидая немедленнаго погруженія корабля и смерти въ волнахъ бушующаго Скагеррака.
И смерть всѣхъ этихъ 892 человѣкъ, казалось, наступала. Корабль, борты котораго были почти въ уровень съ водой, затрещалъ; его бросало то вправо, то влѣво. Онъ вздрогнулъ, сталъ прямо и началъ медленно погружаться…
Въ эту ужасную минуту священникъ, поднявъ крестъ, громкимъ голосомъ сталъ читать отходную. Все замерло въ тишинѣ. Люди обнажили головы. И только что окончилась молитва, какъ, по свидѣтельству очевидцевъ, раздалось троекратное прощальное „ура“ нѣсколькихъ сотенъ людей, заглушивъ вой вѣтра и шумъ моря. Набѣжавшія волны прокатились по головамъ и, между прочимъ, смыли священника, который тотчасъ же утонулъ.
Верхняя палуба уже была подъ водой. Только ютъ да бушпритъ (носъ) нѣсколько надъ ней возвышались. Волны свободно теперь перекатывались по кораблю, ломая шлюпки и все, что попадалось на пути, потрясая обломанный рангоутъ и смывая людей, не уцѣпившихся за что-нибудь.
Прошло еще нѣсколько безконечныхъ секундъ. Корабль болѣе не погружался; онъ оставался въ этомъ полузатопленномъ положеніи, сохраняя свою пловучесть, благодаря выброшеннымъ изъ батарейной палубы орудіямъ и другимъ тяжестямъ и благодаря тому, что въ трюмѣ находилось множество пустыхъ бочекъ.
Надежда на спасеніе закралась въ сердца людей. Всякій старался выбрать возвышенное мѣсто, ждать разсвѣта и, быть можетъ, помощи съ берега. Кучи народа толпились на ютѣ и на бакѣ, небывшими подъ водой, и облѣпили ванты (веревочная лѣстница) и марсъ несрубленной бизань-мачты. Оставшіеся, въ моментъ погруженія корабля, между ютомъ и бакомъ, на пространствѣ, гдѣ клокотала вода и ходили буруны, спѣшили пробраться на ютъ и погибали на этомъ пути. Одному изъ десяти удавалась эта опасная переправа. Остальныхъ смывало въ море волной, убивало обломками бившагося рангоута или раздавливало. Сорвавшійся съ ростровъ баркасъ сразу убилъ нѣсколько десятковъ людей. И въ первые же часы крушенія погибло нѣсколько офицеровъ, женщинъ съ дѣтьми и много матросовъ. Предсмертные крики ужаса и отчаянія, плачъ дѣтей, мольбы о помощи раздавленныхъ людей усиливали эту картину страшнаго бѣдствія. Происходили душу раздирающія сцены.
Такъ, по словамъ одного изъ участниковъ этого крушенія, мичмана Говорова, описаніе котораго частью цитируется въ „Лѣтописи“, старшая дочь полковника Борисова (бывшаго пассажиромъ на кораблѣ съ двумя дочерьми) при переходѣ на ютъ, запуталась косою въ желѣзной уключинѣ изломаннаго баркаса, выброшеннаго съ ростровъ на шканцы. Рангоутъ билъ всѣхъ, находившихся подлѣ несчастной Борисовой. Она долго рвалась и кричала, а между тѣмъ за нее схватились другіе погибавшіе. Совершенно избитая, обезображенная, выбившись изъ силъ—она смолкла, но бездушное тѣло ея еще долго терзалось волнами. Младшая сестра ея, ухватившись за запасные ростры, употребляла всѣ усилія удержаться на нихъ, и уже унтеръ-офицеръ Немудрый бросился было къ ней на помощь, но поздно: ростры повернулись, и несчастную снесло въ море… Капитанъ-лейтенантъ Истоминъ и штабъ-лѣкарь Саковичъ, перебираясь на ютъ, были уже на концѣ переправы, но ударомъ баркаса Истомина придавило къ ютовому бимсу; сплюснутый имъ, онъ и не вскрикнулъ; только съ юта видѣли, какъ его втащило въ водоворотъ офицерскаго люка на шканцахъ. Саковичъ подвергся той же участи. Кто могъ, бросали съ юта бившимся въ водѣ концы веревокъ. Лейтенантъ Деркачевъ, унтеръ-офицеръ 8-го рабочаго экипажа Корниловъ и нѣсколько матросовъ вытаскивали со шканцевъ нѣкоторыхъ еще живыхъ, другихъ уже изступленныхъ и потерявшихъ разсудокъ, но болѣе трупы. Въ числѣ утонувшихъ, выхваченныхъ матросами, была тетка жены лейтенанта Сверчкова. Супруга его, выброшенная изъ баркаса на шканцы, долго гребла руками, поддерживаясь на какой-то доскѣ, пока огромнымъ отломкомъ коечныхъ сѣтокъ не ударило ее по спинѣ, и, облитая кровью, она погрузилась въ общую могилу“.
Наступилъ разсвѣтъ, освѣтившій ужасную картину.
Погруженный въ водѣ корабль качался на волнахъ. Ютъ и бушпритъ, полные людьми, все болѣе и болѣе уходили въ воду. Только одна бизань-мачта высилась надъ водой, качаясь надъ моремъ, сверху до-низу облѣпленная, словно муравьями, человѣческими фигурами. Вдали, въ разстояніи 15 миль, еле виднѣлась тонкая полоска норвежскаго берега. На горизонтѣ ни одного паруса, дающаго надежду на помощь. Вокругъ полузатонувшаго корабля—обломки рангоута, доски, люки, трапы, двѣ срубленныя мачты. И на всемъ этомъ сотни людей. Число ихъ съ каждой минутой уменьшается. Болѣе слабыхъ и утомленныхъ море неустанно принимаетъ въ свои холодныя обьятья. Безчисленныя стада касатокъ шныряютъ вокругъ корабля, кувыркаясь и играя, въ ожиданіи обильной добычи. Вѣтеръ не стихалъ, а волны бушевали. Всѣ гребныя суда были поломаны и снесены въ море.
У поломаннаго двѣнадцати-весельнаго катера, полнаго воды, держались люди. Нѣсколько человѣкъ забралось на катеръ и туда же подняли сброшеннаго въ море капитана корабля, избитаго, потерявшаго сознаніе и въ бреду. Его жена, не зная объ участи мужа, оставалась на кораблѣ.
Нѣсколько времени катеръ держался у корабля, но вдругъ его понесло въ море. Гибель полузатопленной шлюпки казалась неизбѣжной, но отчаяніе удесятерило силы пловцовъ. Пятеро гребли; остальные откачивали воду; сломанный руль замѣнили кускомъ весла. Цѣлый день носился катеръ по морю. Уже два человѣка на немъ умерли отъ истощенія. Наконецъ, какимъ-то чудомъ къ вечеру прибило теченіемъ катеръ къ берегу, близъ маяка, недалеко отъ какой-то деревеньки. Обезсиленные пловцы не могли сами выйти изъ шлюпки; ихъ выносили рыбаки на рукахъ и пріютили въ деревнѣ. Несчастный командиръ корабля, невольно оставившій свой постъ, тогда какъ по морскому уставу долженъ оставлять свой корабль послѣднимъ,—нѣсколько оправившись отъ потрясенія, разослалъ во всѣ стороны гонцовъ съ просьбой выслать поскорѣй суда на помощь оставшимся на кораблѣ. Почти увѣренный, что всѣ люди погибли, капитанъ на другой же день написалъ слѣдующее донесеніе въ Петербургъ въ главный штабъ:
„Ваше превосходительство! Приготовьтесь узнать о величайшемъ несчастіи, какое можетъ постигнуть на морѣ человѣка: корабль „Ингерманландъ“ погибъ, ударившись о подводные каменья въ 15—20 миляхъ отъ норвежскихъ береговъ, необозначенные на картахъ. Вмѣстѣ съ кораблемъ погибло все казенное и частное имущество и почти всѣ люди“…
Между тѣмъ положеніе людей, остававшихся на кораблѣ, съ каждымъ часомъ становилось отчаяннѣе. Не даромъ одинъ изъ участниковъ этого крушенія говорилъ: что „часъ казался днемъ“. Ютъ уже на половину былъ въ водѣ. Надъ водой оставались только бушпритъ, бизань-мачта, да часть корабельнаго борта, и всѣ мѣста на этихъ маленькихъ пространствахъ были переполнены измокшими, продрогшими людьми. Каждый вершокъ такихъ мѣстъ берегся, какъ зеница ока. На крюйсъ-марсѣ ухитрились помѣститься пятьдесятъ человѣкъ. Полуодѣтые, безъ шапокъ, они лежали рядами другъ-на-другѣ. Закоченѣвшіе и обезсиленные люди то и дѣло валились съ вантъ цѣлыми кучами и находили смерть въ водѣ. Ихъ мѣста тотчасъ же занимались другими… Трупы носились по кораблю, пока не выбрасывались волнами въ море. Многіе не преодолѣвали сонливости и засыпали вѣчнымъ сномъ. Надежда у остававшихся въ живыхъ съ каждой минутой уменьшалась. Каждый ждалъ смерти.
Вдругъ на горизонтѣ показались три паруса, и скоро обозначились три небольшіе лоцманскіе боты, летѣвшіе къ кораблю.
Громкое, радостное „ура“ раздалось съ двухъ мѣстъ корабля, бывшихъ надъ водою: съ бизань-мачты и съ бушприта. Люди крестились и шептали молитвы. Невообразимая радость свѣтилась на лицахъ. Глаза всѣхъ впились въ приближавшіеся боты. Вотъ ближе и ближе… Они держатъ на корму.
— Къ намъ, къ намъ!—кричатъ сидящіе на носу…
И, охваченные нетерпѣніемъ поскорѣй спастись, многіе, спасавшіеся на бушпритѣ, бросились на ютъ, стараясь туда добраться вплавь. Произошла страшная толкотня. Множество людей гибло, снесенное волнами, перекатывавшимися въ видѣ буруновъ черезъ корабль. Бывшіе на ютѣ, не дожидаясь приближенія ботовъ, бросились въ море, надѣясь доплыть до нихъ, и тоже гибли.
Но радость, оживившая людей при видѣ ботовъ, вдругъ смѣнилась отчаяніемъ. Боты держались въ почтительномъ отдаленіи, не рѣшаясь подойти къ кораблю изъ опасенія быть разбитыми или залитыми бурунами, ходившими вокругъ корабля. Вдобавокъ и вѣтеръ былъ свѣжій, и волненіе большое… Нѣсколько минутъ продержались боты около и затѣмъ повернулись и ушли… Крикъ отчаянія вырвался изъ сотенъ человѣческихъ грудей…
Въ полдень снова явилась надежда на спасеніе.
Съ крюйсъ-марса увидали на горизонтѣ бѣлое пятно, которое все увеличивалось, и затѣмъ обрисовывался корпусъ брига, идущаго подъ гротъ-марселемъ прямо на корабль. Скоро купеческій бригъ подъ англійскимъ флагомъ подошелъ совсѣмъ близко. Съ бушприта, съ бизань-мачты, съ моря, на которомъ люди еще держались на мачтахъ и на обломкахъ рангоута, взывали о спасеніи. Казалось вотъ, вотъ бригъ сейчасъ ляжетъ въ дрейфъ и спуститъ баркасъ. Это казалось тѣмъ болѣе вѣроятнымъ, что вѣтеръ начиналъ стихать, и баркасъ могъ совершенно безопасно подойти къ подвѣтренной сторонѣ корабля.
На бригѣ уже стали брасопить паруса. Повидимому, тамъ колебались, но не долго. Къ позору англійскаго капитана брига, колебаніе это быстро рѣшилось въ пользу безсердечія, и бригъ, спустившись по вѣтру, ушелъ, безжалостно предоставивъ погибающихъ своей участи.
Всѣми овладѣло мрачное отчаяніе. Началась настоящая агонія, безконечная и неописуемая.
Всѣ держались на возвышенныхъ мѣстахъ, но съ каждымъ часомъ силы ослабѣвали, и кучи падавшихъ увеличивались. Иззябшіе, страдавшіе отъ голода и жажды, многіе радостно отдались охватывавшему сну и засыпали на-вѣки. Мертвая и грозная тишина царила на этомъ пловучемъ уголкѣ смерти. Ютъ погрузился совсѣмъ въ воду и бывшихъ на немъ срывало за бортъ. Мачта, на которой лѣпились люди, стала качаться. На вантахъ рѣшительно не было ни одного свободнаго вершка. Ванты, подъ давленіемъ массы народа, ослабѣвали и съ нихъ люди падали… Всякій кусочекъ, бывшій надъ водой, былъ занятъ людьми. Нѣкоторые ухитрялись висѣть на веревкахъ и раскачивались по воздуху. Страдая отъ холода, многіе спускались съ вантъ и погружались въ воду, чтобы согрѣться, но назадъ на ванты возвратиться не могли. Ни просьбы, ни угрозы не помогали; мѣста ихъ уже заняты были другими. И желавшіе согрѣться гибли изнуренные въ водѣ.
Особенно мучила всѣхъ жажда, и несчастные глотали по нѣскольку капель соленой воды, но это только усиливало жажду… Многіе галлюцинировали. „Имъ,—по словамъ очевидца,—казалось, что они сидятъ на совершенно спокойныхъ мѣстахъ, имъ видѣлись сады, рощи, комнаты. Потомъ вдругъ мерещились громъ, трескъ, море, камни—они представляли себѣ начало крушенія и произносили безсвязныя слова“.
Чтобы какъ-нибудь согрѣться, головы прикрывали найденнымъ на ютѣ флагдукомъ и флагами, которые разрывали на куски. Изъ крюйселя, бизани и кливера дѣлали чалмы и всевозможныя хламиды, чтобы прикрыть иззябшее тѣло. Не гнушались и платьемъ умершихъ.
„На остаткахъ корабельнаго борта,—говоритъ „Лѣтопись“, цитируя описаніе мичмана Говорова,—отъ лѣвой крамболы до колокола, то-есть на протяженіи не болѣе двухъ саженъ, столпилось человѣкъ до сорока. Въ числѣ прочихъ здѣсь были супруга командира и жена боцмана Завьялова съ груднымъ на рукахъ младенцемъ. Положеніе жены капитана было мучительное: въ одномъ платьѣ, которое изорвало волнами, съ непокрытой головою, съ избитыми руками и ногами, съ обагреннымъ кровью лицомъ, пять разъ смываемая волнами, она должна была выдерживать невыносимыя истязанія. Но среди общаго бѣдствія, страданія не производили сильнаго впечатлѣнія. Общая участь поставила всѣхъ насъ въ безчувственную безнадежность, заставляя забывать различія пола, возраста и званія; я не могъ однакожъ быть равнодушнымъ при видѣ одной изъ несчастныхъ матерей—это была жена боцмана Завьялова. Она не выпускала изъ рукъ своего ребенка и безпрестанно молилась,—молилась только о спасеніи своего младенца. Ребенокъ пробылъ двое сутокъ безъ пищи и питья, въ одной тонкой рубашечкѣ. Два раза онъ падалъ изъ рукъ матери въ бурунъ и былъ вытаскиваемъ матросами на сѣтки, но и здѣсь волны, ежеминутно перекатываясь черезъ наши головы, затрудняли ему дыханіе. И не диво ли? Ребенокъ этотъ остался живъ и здоровъ, оправясь совершенно въ первый день нашего спасенія“.
Уже вторыя сутки длилась агонія страдальцевъ. Наступило утро 1-го сентября, свѣтлое, солнечное. Вѣтеръ стихъ и волны улеглись. Сильно порѣдѣли ряды погибавшихъ. Кругомъ на обломкахъ почти никого уже не было видно. Гротъ-мачту съ спасавшимися на ней людьми еще наканунѣ унесло въ море, и послѣ цѣлыхъ сутокъ проходившій лоцманскій ботъ снялъ нѣсколькихъ еще оставшихся въ живыхъ закоченѣвшихъ людей.
Дожившіе до этого яркаго солнечнаго утра уже ни на что не надѣялись и какъ-то безучастно глядѣли на умиравшихъ товарищей, ожидая своей очереди. Голодные и обезсиленные многіе звали смерть.
Но спасеніе было близко. Въ 11 часовъ утра на горизонтѣ показался тендеръ и скоро приблизился къ кораблю. Всѣ стали молиться. На этотъ разъ надежда не обманула. Тендеръ былъ спеціально посланъ для спасенія погибавшихъ. Вслѣдъ за тендеромъ подошла и шкуна, и скоро всѣ оставшіеся въ живыхъ были сняты съ „Ингерманланда“ и перевезены въ маленькій городокъ Мандаль, жители котораго спѣшили наперерывъ оказать помощь злополучнымъ русскимъ морякамъ.
Изъ экипажа „Ингерманланда“ погибло всего 389 человѣкъ, въ томъ числѣ 20 офицеровъ, 21 женщина и 7 дѣтей. Спаслось 503 человѣка, въ числѣ которыхъ 11 офицеровъ, 7 женщинъ 1 ребенокъ—младенецъ Завьяловъ.
По полученіи въ Петербургѣ первыхъ извѣстій (изъ иностранныхъ газетъ) о гибели „Ингерманланда“,—извѣстій, какъ оказалось впослѣдствіи, не совсѣмъ вѣрныхъ, Императоръ Николай написалъ на сдѣланномъ ему 15-го сентября докладѣ слѣдующую резолюцію: „Строжайше изслѣдовать, какимъ образомъ спаслись 16 офицеровъ, тогда какъ нижнихъ чиновъ только 150. Ожидаю подробнаго донесенія о семъ несчастномъ происшествіи“.
Затѣмъ на докладѣ 17 сентября высшаго начальства по тому же дѣлу, Императоръ Николай помѣтилъ: „По прибытіи командира отдать подъ судъ, и строго изслѣдовать, отчего при столь маломъ числѣ нижнихъ чиновъ спаслось столько офицеровъ“.
Судъ оправдалъ командира и одобрилъ поведеніе команды во время крушенія.
И по докладѣ приговора суда, Императоръ Николай написалъ такую резолюцію:
„Объявить капитану, что я его не виню въ потерѣ корабля; а офицерамъ и нижнимъ чинамъ, что Я совершенно доволенъ ихъ поведеніемъ во время сего несчастія“.
Я былъ еще ребенкомъ, когда Марья Давыдовна Трескина, жена командира „Ингерманланда“, бывала у насъ въ домѣ, и помню, какое ужасное впечатлѣніе произвелъ на меня, двѣнадцатилѣтняго мальчика, разсказъ ея о пережитыхъ двухъ суткахъ въ Скагерракѣ.
Позже я слышалъ отъ одного старика, отставного матроса, бывшаго на „Ингерманландѣ“, нѣсколько эпизодовъ объ этомъ крушеніи. И закончивъ свой разсказъ, старикъ прибавилъ:
— Это Богъ въ наказаніе командиру послалъ такое несчастіе.
— За что?—спросилъ я.
— Очень ужъ онъ былъ жестокъ съ людьми.
Дѣйствительно „строгость“ бывшаго командира „Ингерманланда“ была извѣстна во флотѣ и выдѣлялась даже въ тѣ „жестокія времена“.
