— За что?—спросилъ я.
— Очень ужъ онъ былъ жестокъ съ людьми.
Дѣйствительно „строгость“ бывшаго командира „Ингерманланда“ была извѣстна во флотѣ и выдѣлялась даже въ тѣ „жестокія времена“.
Бываютъ крушенія судовъ, если такъ можно выразиться, „парадныя“, въ родѣ похоронъ по первому разряду. Блестящій катафалкъ съ перьями, роскошный гробъ усыпанный вѣнками и цвѣтами, восемь лошадей цугомъ въ пышныхъ попонахъ, множество факельщиковъ въ приличныхъ нарядахъ, толпа разодѣтыхъ пѣвчихъ, полицейскіе, жандармы, масса провожающихъ и длинная вереница каретъ.
И каждый прохожій, при видѣ такого кортежа, невольно глазѣетъ и любопытствуетъ узнать, кого это хоронятъ, и прочитываетъ въ газетахъ некрологъ покойнаго.
За то едва ли кто обратить вниманіе на дроги съ крашенымъ простымъ гробомъ, везомыя клячей въ порыжѣвшей попонѣ, съ оборваннымъ возницей въ траурной хламидѣ и смятомъ цилиндрѣ, и, конечно, не поинтересуется узнать, кого везутъ на кладбище, кто это былъ горемыка, сзади гроба котораго одиноко плетется какая-то женщина или сиротка-дѣвочка.
Сравненіе это—не натяжка. Терпитъ крушеніе или гибнетъ какое-нибудь большое военное судно, на которомъ и командиръ и офицеры имѣютъ много родныхъ и знакомыхъ въ обществѣ, и о такомъ крушеніи говорятъ, пишутъ въ газетахъ… Оно возбуждаетъ сенсацію, вызываетъ вполнѣ понятную скорбь, заставляетъ искать виновниковъ, непосредственныхъ и косвенныхъ.
Но когда гдѣ-нибудь въ далекой глуши гибнетъ небольшое и не блестящее, такъ сказать, „не аристократическое“ судно, скромное назначеніе котораго снабжать провіантомъ захолустья и дыры нашего далекаго сибирскаго побережья,—ког-
