В русских и французских тюрьмах (Кропоткин 1906)/10/ДО

Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ — Глава X: Нужны ли тюрьмы
авторъ Пётръ Алексеевичъ Кропоткинъ (1842—1921), пер. Батуринскій (1850—1930)

Оригинал: англ. In Russian and French prisons. — См. Оглавленіе. Перевод опубл.: 1906. Источникъ: П. Кропоткинъ. Въ русскихъ и французскихъ тюрьмахъ. — СПБ: Товарищество «Знаніе», 1906

ГЛАВА X. Нужны ли тюрьмы?

 

Если мы примемъ во вниманіе всѣ вліянія, бѣгло указанныя въ предыдущей главѣ, то придется признать, что каждое изъ нихъ въ отдѣльности и всѣ они взятыя въ совокупности, дѣйствуютъ въ направленіи, дѣлающемъ людей, отбывшихъ нѣсколько лѣтъ тюремнаго заключенія, все менѣе и менѣе пригодными для жизни въ обществѣ. Съ другой стороны, ни одно, — буквально ни одно — изъ вышеуказанныхъ вліяній не ведетъ къ росту интеллектуальныхъ и нравственныхъ качествъ, не возвышаетъ человѣка до болѣе идеальнаго пониманія жизни и ея обязанностей, не дѣлаетъ его лучшимъ, болѣе человѣчнымъ, по сравненію съ тѣмъ,чѣмъ онъ былъ до входа въ тюрьму.

Тюрьмы не улучшаютъ нравственности своихъ обитателей; онѣ не предотвращаютъ дальнѣйшихъ преступленій. И невольно возникаетъ вопросъ: что намъ делать съ тѣми, кто нарушаетъ не только писанный законъ, — это печальное наслѣдіе печальнаго прошлаго, — но которые нарушаютъ принципы нравственности, написанныя въ сердцѣ каждаго человѣка? Этотъ вопросъ занимаетъ теперь лучшіе умы нашего вѣка.

Было время, когда все искусство медицины сводилось на прописываніе нѣкоторыхъ, эмпирическимъ путемъ открытыхъ, лекарствъ. Больные, попавшіе въ руки врача, могли быть отравлены этими лекарствами, или могли выздоровѣть, вопреки имъ; но докторъ всегда могъ сослаться на то, что онъ дѣлалъ, какъ всѣ другіе врачи: онъ не могъ перерасти своихъ современниковъ.

Но наше столѣтіе, смѣло поднявшее массу вопросовъ, едва намѣченныхъ въ предыдущіе вѣка, отнеслось къ медицинѣ инымъ образомъ. Не ограничиваясь однимъ леченіемъ болѣзней, современная медицина стремится предотвратить ихъ, и мы знаемъ, какой громадный прогрессъ достигнутъ въ этомъ отношеніи, благодаря современному взгляду на причины болѣзней. Гигіена является самой успѣшной областью медицины.

Таково же должно быть отношеніе къ тому великому соціальному явленію, которое теперь именуется „Преступностью“, но которое наши дѣти будутъ называть „Соціальною Болѣзнью“. Предупрежденіе болѣзней — лучшій изъ способовъ леченія, — къ такому заключенію пришла цѣлая молодая школа писателей, растущая съ каждымъ днемъ, особенно въ Италіи и представителями этой школы являются: Полетти^[1], Ферри^[2], Коладжанни^[3] и, до извѣстной степени Ломброзо; къ нимъ же должна быть причислена великая школа психологовъ, во главѣ которыхъ стоятъ Гризингеръ^[4], Крафтъ-Эббингъ^[5], Дэпинъ^[6] — на континентѣ и Маудсли^[7] — въ Англіи; соціологи, въ родѣ Кэтле и его, къ несчастью, малочисленныхъ послѣдователей; наконецъ современная школа психологіи въ ея отношеніи къ индивидууму и соціальныхъ реформаторовъ, разсматривающихъ общество. Въ ихъ трудахъ мы находимъ уже готовые элементы, изъ которыхъ должно создаться новое отношеніе къ тѣмъ несчастнымъ, которыхъ мы теперь вѣшаемъ, обезглавливаемъ или посылаемъ въ тюрьмы.

Три великія первопричины ведутъ къ тому, что называютъ преступленіемъ: соціальныя причины, антропологическія и космическія.

Вліяніе послѣдней изъ этихъ причинъ до настоящаго времени еще недостаточно обслѣдовано, хотя его нельзя отрицать: Кетле (Quetelet) давно уже доказалъ ея значеніе. Изъ годовыхъ отчетовъ англійскаго Генералъ-Почтмейстера намъ извѣстно, напримѣръ, что количество писемъ, въ которыя вложены денежные знаки и которыя опущены въ почтовые ящики Англіи безъ адреса, изъ года въ годъ остается почти неизмѣннымъ. Если такой капризный элементъ нашей жизни, какъ разсѣянность по отношенію къ одному, извѣстнаго рода предмету, подчиненъ законамъ, почти столь же строгимъ, какъ тѣ, которые управляютъ движеніемъ небесныхъ тѣлъ, то тѣмъ болѣе это справедливо по отношенію къ правонарушеніямъ. Мы съ большою точностью можемъ предсказать за годъ впередъ количество убійствъ, которыя будутъ совершены въ каждой изъ странъ Европы; и если мы примемъ во вниманіе нѣкоторыя побочныя вліянія, могущія увеличить или уменьшить число убійствъ въ теченіе слѣдующаго года, то цифра нашего предсказанія будетъ отличаться еще большей аккуратностью.

Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, въ англійскомъ журналѣ „Nature“, былъ помѣщенъ статистическій очеркъ о количествѣ буйствъ и убійствъ, совершенныхъ въ Индіи, въ связи съ температурой и влажностью воздуха. Всякому извѣстно, что излишняя теплота и влажность воздуха дѣлаютъ людей болѣе нервными, чѣмъ когда температура умѣренна и дуетъ сухой вѣтеръ. Въ Индіи, — гдѣ температура иногда достигаетъ чрезвычайной высоты, а воздухъ въ то же самое время отличается необычайной влажностью, — разслабляющее вліяніе атмосферы, конечно, чувствуется въ значительно большей степени, чѣмъ въ нашихъ широтахъ. Вслѣдствіе этого С. А. Гиллъ, изъ цифровыхъ данныхъ, охватывающихъ нѣсколько лѣтъ, вывелъ формулу, которая позволяетъ вамъ, если вы знаете среднюю температуру и степень атмосферической влажности каждаго мѣсяца, предсказать съ удивительнымъ приближеніемъ къ дѣйствительнымъ цыфрамъ количество самоубійствъ и кровавыхъ насилій, которыя будутъ зарегистрированы въ теченіи разсматриваемаго мѣсяца^[8]. Подобныя вычисленія могутъ, конечно, показаться очень странными людямъ, непривыкшимъ разсматривать психическія явленія въ зависимости отъ ихъ физическихъ причинъ; но факты указываютъ на эту зависимость съ такой ясностью, что не остается мѣста для сомнѣній. И люди, которымъ пришлось испытать вліяніе тропическаго жара въ соединеніи съ тропической влажностью на ихъ нервную систему, не будутъ удивляться, что именно въ подобные дни индусы склонны хвататься за ножъ для разрѣшенія споровъ, и что люди, разочаровавшіеся въ благахъ жизни, въ такіе дни охотнѣе рѣшаются на самоубійство^[9].

Вліяніе космическихъ причинъ на наши дѣйствія еще не было подвергнуто всестороннему анализу; тѣмъ не менѣе, нѣкоторые факты твердо установлены. Извѣстно, напр., что покушенія противъ личности (насиліе, убійство и т. д.) возрастаютъ въ теченіи лѣта, а зимою достигаютъ максимума покушенія, направленныя противъ собственности. Разсматривая кривыя, вырисованныя проф. Э. Ферри^[10], и глядя одновременно на кривыя температуры и кривыя, указывающія количество покушеній противъ личности, глубоко поражаешься ихъ подобіемъ: онѣ иногда до того сходны, что трудно бываетъ различить одну отъ другой. Къ сожалѣнію изслѣдованіями подобнаго рода не занимаются съ той энергіей, какой они заслуживаютъ, вслѣдствіе чего лишь немногія изъ космическихъ причинъ анализированы въ связи съ ихъ вліяніемъ на человѣческіе поступки.

Необходимо, впрочемъ, признать, что изслѣдованія этого рода сопряжены со многими затрудненіями, въ виду того, что большинство космическихъ причинъ оказываетъ вліяніе лишь косвеннымъ путемъ; такъ, напримѣръ, когда мы наблюдаемъ, что количество правонарушеній колеблется, сообразно урожаю зерновыхъ хлѣбовъ или винограда, вліяніе космическихъ агентовъ проявляется лишь чрезъ посредство цѣлаго ряда вліяній соціальнаго характера. Все же никто не станетъ отрицать, что при хорошей погодѣ, обильномъ урожаѣ и вытекающемъ изъ нихъ хорошемъ расположеніи духа жителей деревни, послѣдніе менѣе наклонны къ разрѣшенію своихъ мелкихъ ссоръ путемъ насилія, чѣмъ во время бурной или мрачной погоды, когда, въ придачу ко всему этому, испорченные посѣвы тоже вызываютъ общее недовольство. Я думаю, что женщины, имѣющія постоянную возможность наблюдать за хорошимъ и дурнымъ расположеніемъ духа ихъ мужей, могли бы сообщить много интереснаго о вліяніи погоды на семейное благополучіе.

Такъ-называемыя „антропологическія причины“, на которыя въ послѣдніе годы было обращено много вниманія, несомнѣнно играютъ еще болѣе важную роль, чѣмъ причины космическія. Вліяніе унаслѣдованныхъ качествъ и тѣлесной организаціи на склонность къ преступленію иллюстрировано за послѣднее время столь многими интересными изслѣдованіями, что мы можемъ составить почти вполнѣ обоснованное сужденіе относительно этой категоріи причинъ, приводящихъ людей къ дверямъ нашихъ судовъ. Конечно, мы не можемъ вполнѣ согласиться съ тѣми заключеніями, къ которымъ пришелъ одинъ изъ наиболѣе видныхъ представителей этой школы, д-ръ Ломброзо^[11], особенно въ одной изъ его послѣднихъ работъ^[12]. Когда онъ указываетъ, что многіе обитатели нашихъ тюремъ страдаютъ недостатками мозговой организаціи, мы должны признать этотъ фактъ. Мы готовы даже допустить — если это дѣйствительно доказано, что большинство преступниковъ и арестантовъ обладаютъ болѣе длинными руками, чѣмъ люди, находящіеся на свободѣ. Опять-таки, когда Ломброзо указываетъ намъ, что самыя звѣрскія убійства были совершены людьми, страдавшими отъ серьезныхъ дефектовъ тѣлесной организаціи, мы можемъ лишь преклониться предъ этимъ утвержденіемъ и признать его точность. Но подобныя утвержденія остаются лишь заявленіемъ факта, — не болѣе того. А потому мы не можемъ слѣдовать за г. Ломброзо, когда онъ дѣлаетъ черезчуръ широкіе выводы изъ этихъ и подобныхъ имъ фактовъ и когда онъ высказываетъ мысль, что общество имѣетъ право принимать, какія ему заблагоразсудится, мѣры по отношенію къ людямъ, страдающимъ подобными недостатками тѣлесной организаціи. Мы не можемъ признать за обществомъ права истреблять всѣхъ людей, обладающихъ несовершенной структурой мозга и еще менѣе того — сажать въ тюрьмы всѣхъ, имѣвшихъ несчастье родиться съ черезчуръ длинными руками. Мы можемъ признать, что большинство виновниковъ звѣрскихъ дѣяній, отъ времени до времени, вызывающихъ общественное негодованіе, недалеко ушли отъ идіотовъ по степени своего умственнаго развитія. Такъ, напр., голова нѣкоего жестокаго убійцы, Фрея, рисунокъ котораго обошелъ всю прессу въ 1886-мъ году, можетъ считаться подтверждающимъ фактомъ. Но, точно также какъ не всѣ въ Индіи берутся за ножъ въ жаркую погоду, точно также не всѣ идіоты и еще менѣе того, не всѣ слабоумные мужчины и женщины дѣлаются убійцами; такъ что самому ярому криминалисту антропологической школы придется отказаться отъ мысли всеобщаго истребленія идіотовъ, если только онъ припомнитъ, сколько изъ нихъ находится на свободѣ (нѣкоторые — подъ надзоромъ, а многіе — даже имѣя здоровыхъ людей подъ своимъ надзоромъ); а, между тѣмъ, вся разница между этими несчастными и тѣми, которыхъ отдали въ руки палача, является, въ сущности, лишь разницей обстоятельствъ, при которыхъ они были рождены и выросли. Развѣ во многихъ, въ другихъ отношеніяхъ вполнѣ „респектабельныхъ“ семьяхъ, а также во дворцахъ, не говоря уже объ убѣжищахъ для умалишенныхъ, мы не находимъ людей, страдающихъ такими недостатками мозговой организаціи, которые д-ръ Ломброзо считаетъ характерными, какъ показателей „преступнаго безумія“? Болѣзни мозга могутъ содѣйствовать росту преступныхъ наклонностей; но при другихъ условіяхъ, такого содѣйствія можетъ и не оказаться. Здравый смыслъ и доброе сердце Чарльза Диккенса помогли ему прекрасно понять эту простую истину и воплотить ее въ образѣ мистера Дика.

Итакъ, мы не можемъ согласиться со всѣми выводами д-ра Ломброзо, а тѣмъ менѣе — его послѣдователей; но мы должны быть благодарны итальянскому писателю за то, что онъ посвятилъ свое вниманіе медицинской сторонѣ вопроса и популяризировалъ такого рода изысканія. Теперь всякій непредубѣжденный человѣкъ можетъ вывести изъ многоразличныхъ и чрезвычайно интересныхъ наблюденій д-ра Ломброзо единственное заключеніе, а именно, что большинство тѣхъ, кого мы осуждаемъ въ качествѣ преступниковъ, — люди страдающіе какими-либо болѣзнями или несовершенствами организма, и что, слѣдовательно, ихъ необходимо лечить, а не усиливать ихъ болѣзненное состояніе путемъ тюремнаго заключенія.

Изслѣдованія Маудсли о связи безумія съ преступленіемъ хорошо извѣстны въ Англіи^[13]. Читая внимательно его работы, нельзя не вынести впечатлѣнія, что большинство обитателей нашихъ тюремъ, осужденныхъ за насильственныя дѣйствія, — люди, страдающіе какими-нибудь болѣзнями мозга. Мало того, „идеальный сумасшедшій“, созданный въ воображеніи законниковъ, котораго они готовы признать неотвѣтственнымъ за его поступки, является такой же рѣдкостью, какъ и „идеальный преступникъ“, котораго законъ стремится наказать. Несомнѣнно имѣется, какъ говоритъ Маудсли, — широкая „промежуточная область между преступленіемъ и безуміемъ, причемъ на одной границѣ мы встрѣчаемъ нѣкоторое проявленіе безумія, но еще болѣе того — проявленіе порочности, вѣрнѣе было бы сказать: „сознательнаго желанія причинить какое-нибудь зло“; вблизи же другой границы мы встрѣчаемъ, наоборотъ, меньшее проявленіе порочности и большее — безумія“. Но, прибавляетъ онъ, „справедливое опредѣленіе нравственной отвѣтственности несчастныхъ людей, обитающихъ въ этой промежуточной полосѣ“, никогда не будетъ достигнуто, пока мы не отдѣлаемся отъ ложныхъ представленій о „порокѣ“ и „злой волѣ“^[14].

Къ несчастью, до сихъ поръ наши карательныя учрежденія являются лишь компромиссомъ между старыми идеями мести, наказанія „злой воли“ и „порока“, и болѣе новыми идеями устрашенія, и причемъ обѣ лишь въ незначительной степени смягчаются филантропическими тенденціями. Но мы надѣемся, что недалеко уже то время, когда благородныя воззрѣнія, воодушевлявшія Гризингера, Крафтъ-Эббинга, Дэпина и нѣкоторыхъ современныхъ русскихъ, нѣмецкихъ и итальянскихъ криминалистовъ, войдутъ въ сознаніе общества; и мы тогда будемъ стыдиться, вспоминая, какъ долго мы отдавали людей, которыхъ мы называли „преступниками“, въ руки палачей и тюремщиковъ. Если бы добросовѣстные и обширные труды вышеуказанныхъ писателей пользовались болѣе широкой извѣстностью, мы всѣ давно бы поняли, что большинство людей, которыхъ мы теперь держимъ въ тюрьмахъ или приговариваемъ къ смертной казни, нуждаются, вмѣсто наказанія, въ самомъ бережномъ, братскомъ отношеніи къ нимъ. Я, конечно, не думаю предложить замѣну тюремъ пріютами для умалишенныхъ; самая мысль объ этомъ была бы глубоко возмутительна. Пріюты для умалишенныхъ, въ сущности, — тѣ же тюрьмы; а тѣ, которыхъ мы держимъ въ тюрьмахъ, — вовсе не умалишенные; они даже не всегда являются обитателями той границы „промежуточной области“, на которой человѣкъ теряетъ контроль надъ своими дѣйствіями. Я такъ же далекъ отъ идеи, которая пропагандируется нѣкоторыми — отдать тюрьмы въ вѣдѣніе педагоговъ и медиковъ. Большинство людей, посылаемыхъ теперь въ тюрьмы, нуждаются лишь въ братской помощи со стороны тѣхъ, кто окружаетъ ихъ; они нуждаются въ помощи для развитія высшихъ инстинктовъ человѣческой природы, ростъ которыхъ былъ задушенъ или пріостановленъ болѣзненнымъ состояніемъ организма (анеміей мозга, болѣзнью сердца, печени, желудка и т. д.) или, еще чаще, — позорными условіями, при которыхъ выростаютъ сотни тысячъ дѣтей и при которыхъ живутъ милліоны взрослыхъ въ такъ называемыхъ центрахъ цивилизаціи. Но эти высшія качества человѣческой природы не могутъ развиваться и быть упражняемы, когда человѣкъ лишенъ свободы, и, стало быть, лишенъ возможности свободнаго контроля надъ своими поступками; когда онъ уединенъ отъ многоразличныхъ вліяній человѣческаго общества. Попробуйте внимательно проанализировать любое нарушеніе неписаннаго моральнаго закона, и вы всегда найдете, какъ сказалъ добрый старикъ Гризингеръ, что это нарушеніе нельзя объяснить внезапнымъ импульсомъ: „оно“ — говоритъ онъ, „является результатомъ эффектовъ, которые за многіе годы глубоко дѣйствовали на человѣка“^[15]. Возьмемъ, для примѣра, человѣка, совершившаго какой-нибудь актъ насилія. Слѣпые судьи нашего времени, безъ дальнѣйшихъ размышленій, посылаютъ его въ тюрьму. Но человѣкъ, не отравленный изученіемъ римской юриспруденціи, а стремящійся анализировать прежде, чѣмъ выносить приговоръ, скажетъ нѣчто другое. Вмѣстѣ съ Гризингеромъ онъ замѣтитъ, что въ данномъ случаѣ, — если обвиняемый не могъ подавить своихъ чувствъ, и далъ имъ выходъ въ актѣ насилія, то подготовленіе этого акта относится къ болѣе раннему періоду его жизни. Прежде, чѣмъ совершить этотъ актъ, обвиняемый, можетъ быть, въ теченіе всей своей предыдущей жизни, проявлялъ уже ненормальную дѣятельность ума путемъ шумнаго выраженія своихъ чувствъ, заводя крикливыя ссоры по поводу самыхъ пустячныхъ причинъ, или оскорбляя, по малѣйшему поводу, близкихъ ему людей; при чемъ, къ несчастью, не нашлось никого, кто бы уже съ дѣтства постарался дать лучшее направленіе его нервной впечатлительности. Корни причинъ насильственнаго акта, приведшаго обвиняемаго на скамью подсудимыхъ, должно отыскивать такимъ образомъ, въ прошломъ, за многіе годы тому назадъ. А если мы пожелаемъ сдѣлать нашъ анализъ еще болѣе глубокимъ, мы откроемъ, что такое болѣзненное состояніе ума обвиняемаго является слѣдствіемъ какой-нибудь физической болѣзни, унаслѣдованной или развившейся, вслѣдствіе ненормальныхъ условій жизни, — болѣзни сердца, мозга, или пищеварительной системы. Въ теченіе многихъ лѣтъ эти причины оказывали вліяніе на обвиняемаго, и результатомъ ихъ совокупнаго дѣйствія явился наконецъ насильственный актъ, съ которымъ и имѣетъ дѣло бездушный законъ.

Болѣе того, если мы проанализируемъ самихъ себя, если мы открыто признаемся въ тѣхъ мысляхъ, которыя иногда мелькаютъ въ нашемъ мозгу, то мы увидимъ, что всякій изъ насъ имѣетъ задатки тѣхъ самыхъ мыслей и чувствъ (иногда едва уловимыхъ), которыя становятся причинами актовъ, разсматриваемыхъ, какъ преступные. Правда, мы тотчасъ же стремились отогнать подобныя мысли; но если бы онѣ встрѣтили благопріятную почву для проявленія снова и снова; если бы обстоятельства благопріятствовали имъ, вслѣдствіе подавленія болѣе благородныхъ страстей: любви, состраданія и всѣхъ тѣхъ чувствъ, которыя являются результатомъ сердечнаго отношенія къ радостямъ и скорбямъ людей, среди которыхъ мы живемъ, — тогда эти мимолетныя мысли, которыя мы едва замѣчаемъ при нормальныхъ условіяхъ, могли бы вырости въ нѣчто постоянное и явиться болѣзненнымъ элементомъ нашего характера.

Этому мы должны учить нашихъ дѣтей съ самаго ранняго дѣтства, вмѣсто того, чтобы набивать ихъ умъ, съ ранняго дѣтства, идеями о „справедливости“, выражаемой въ формѣ мести, наказанія, суда. Если бы мы иначе воспитывали дѣтей, то намъ не пришлось бы краснѣть отъ стыда при мысли, что мы нанимаемъ убійцъ для выполненія нашихъ приговоровъ и платимъ тюремнымъ надзирателямъ за выполненіе такой службы, къ которой ни одинъ образованный человѣкъ не захочетъ приготовлять своихъ собственныхъ дѣтей. А разъ эту службу мы сами считаемъ позорной, то какая же можетъ быть и рѣчь объ ея, якобы морализующемъ характерѣ!

Не тюрьмы, а братскія усилія для подавленія развивающихся въ нѣкоторыхъ изъ насъ противу-общественныхъ чувствъ, — таковы единственныя средства, которыя мы въ правѣ употреблять и можемъ прилагать съ нѣкоторымъ успѣхомъ къ тѣмъ, въ которыхъ эти чувства развились вслѣдствіе тѣлесныхъ болѣзней или общественныхъ вліяній. И не слѣдуетъ думать, чтобы подобное отношеніе къ преступнику являлось утопіей. Воображать, что наказаніе способно остановить ростъ противу-общественныхъ наклонностей, это — утопія, и притомъ еще подленькая утопія, выросшая изъ глубоко-эгоистическаго чувства: „оставьте меня въ покоѣ, и пусть все въ мірѣ идетъ по-прежнему“.

Многія изъ противу-общественныхъ чувствъ, говоритъ д-ръ Брюсъ Томпсонъ^[16], да и многіе другіе, — унаслѣдованы нами, и факты вполнѣ подтверждаютъ такой взглядъ. — Но что именно можетъ быть унаслѣдовано? Воображаемая „шишка преступности“? или же что-нибудь другое? — Унаслѣдованы бываютъ: недостаточный само-контроль, отсутствіе твердой воли, желаніе риска, жажда возбужденія^[17], несоразмѣрное тщеславіе. Тщеславіе, напримѣръ, въ соединеніи съ стремленіемъ къ рискованнымъ поступкамъ и возбужденію, является одной изъ наиболѣе характерныхъ чертъ у людей, населяющихъ наши тюрьмы. Но мы знаемъ, что тщеславіе находитъ много областей для своего проявленія. Оно можетъ дать маніака, въ родѣ Наполеона I или Тропмана; но оно же вдохновляетъ, при другихъ обстоятельствахъ, — особенно если оно возбуждается и управляется здоровымъ разсудкомъ, — людей, которые прорываютъ туннели и прорѣзываютъ перешейки, изслѣдуютъ арктическія моря, или посвящаютъ всю свою энергію проведенію въ жизнь какого-либо великаго плана, который они считаютъ благодѣтельнымъ для человѣчества. Кромѣ того, развитіе тщеславія можетъ быть пріостановлено или даже вполнѣ парализовано параллельнымъ развитіемъ ума. Тоже относится и къ другимъ, названнымъ сейчасъ, способностямъ. Если человѣкъ унаслѣдовалъ отсутствіе твердой воли, то мы знаемъ также, что эта черта характера можетъ повести къ самымъ разнообразнымъ послѣдствіямъ, сообразно условіямъ жизни. Развѣ мало нашихъ самыхъ милыхъ знакомыхъ страдаютъ именно этимъ недостаткомъ? И развѣ онъ является достаточной причиной для заключенія ихъ въ тюрьму?

Человѣчество рѣдко пыталось обращаться съ провинившимися людьми, какъ съ человѣческими существами; но всякій разъ, когда оно дѣлало попытки подобнаго рода, оно было вознаграждаемо за свою смѣлость. Въ Клэрво меня иногда поражала доброта, съ какой относились къ больнымъ арестантамъ нѣкоторые служители въ госпиталѣ. А докторъ Кэмпбелль, который имѣлъ гораздо болѣе обширное поле наблюденія въ этой области, пробывши тридцать лѣтъ тюремнымъ врачемъ, говоритъ слѣдующее: „Обращаясь съ больными арестантами съ деликатностью, — какъ будто съ дамами, принадлежащими къ высшему обществу, (я цитирую его слова буквально), я получалъ то, что въ госпиталѣ господствовалъ величайшій порядокъ“. Кэмпбелль былъ пораженъ „достойною высокой похвалы чертой характера арестантовъ, которая наблюдается даже у самыхъ грубыхъ преступниковъ, — а именно, тѣмъ вниманіемъ, съ какимъ они относятся къ больнымъ“. „Самые закоренѣлые преступники“, говоритъ Кэмпбелль, „не лишены этого чувства“. И онъ прибавляетъ далѣе: „хотя многіе изъ этихъ людей, вслѣдствіе прежней безразсудной жизни и преступныхъ привычекъ, считаются закоренѣлыми и нравственно отупѣвшими, тѣмъ не менѣе они обладаютъ очень острымъ сознаніемъ справедливаго и несправедливаго“. Всѣ честные люди, которымъ приходилось сталкиваться съ арестантами, могутъ лишь подтвердить слова д-ра Кэмпбелля.

Въ чемъ же лежитъ секретъ этой черты характера арестантовъ, которая должна особенно поражать людей, привыкшихъ считать арестантовъ существами, недалеко отошедшими отъ дикихъ звѣрей? Служители въ тюремныхъ госпиталяхъ имѣютъ возможность проявлять присущія людямъ добрыя чувства, и упражняютъ ихъ. Они имѣютъ возможность проявить чувство сожалѣнія, и этимъ чувствомъ окрашивались ихъ поступки. Кромѣ того, они пользовались въ госпиталѣ большей свободой, чѣмъ другіе арестанты, а тѣ изъ нихъ, о которыхъ говоритъ д-ръ Кэмпбелль, были еще подъ непосредственнымъ моральнымъ вліяніемъ доктора, — т.-е. такого добраго и умнаго человѣка, какъ Кэмпбелль, а не какого-нибудь грубаго отставного унтеръ-офицера.

Короче говоря, антропологическія причины, т.-е. недостатки организаціи — одна изъ главныхъ причинъ, толкающихъ людей въ тюрьму; но собственно говоря, ихъ нельзя называть „причинами преступности“. Тѣ же самые антропологические недостатки встрѣчаются у милліоновъ людей, принадлежащихъ къ современному психопатическому поколѣнію; но они ведутъ къ противу-общественнымъ поступкамъ лишь при извѣстныхъ благопріятныхъ обстоятельствахъ. Что же касается до тюремъ, то онѣ не излѣчиваютъ этихъ патологическихъ недостатковъ: онѣ лишь усиливаютъ ихъ; и когда человѣкъ выходитъ изъ тюрьмы, испытавъ на себѣ, въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ, ея развращающее вліяніе, онъ несравненно менѣе пригоденъ къ жизни въ обществѣ, чѣмъ былъ до заключенія въ тюрьму. Если общество желаетъ предотвратить съ его стороны совершеніе новыхъ противу-общественныхъ поступковъ, то достигнуть этого возможно, лишь передѣлывая то, что сдѣлала тюрьма, т.-е. сглаживая всѣ тѣ черты, которыя тюрьма врѣзываетъ въ каждаго, имѣвшаго несчастье попасть за ея стѣны. Нѣкоторымъ друзьямъ человѣчества удается достигнуть этого въ отдѣльныхъ случаяхъ, но въ большинствѣ случаевъ подобнаго рода усилія не приводятъ ни къ чему.

Необходимо сказать здѣсь еще нѣсколько словъ о тѣхъ несчастныхъ, которыхъ криминалисты разсматриваютъ, какъ врожденныхъ убійцъ и которыхъ во многихъ странахъ, руководящихся старой библейской моралью, „зубъ за зубъ“, посылаютъ на висѣлицу. Англичанамъ можетъ показаться страннымъ, но по всей Сибири — гдѣ имѣется обширное поле для наблюденій надъ различными категоріями ссыльныхъ — убійцы причисляются къ самому лучшему классу тюремнаго населенія. Меня очень порадовало, что Михаилъ Дэвиттъ, съ такой проницательностью анализировавшій „преступность“ и ея причины въ превосходныхъ очеркахъ тюремной жизни, сдѣлалъ такое же наблюденіе^[18]. Всѣмъ извѣстно въ Россіи, что русскій законъ не признаетъ смертной казни впродолженіе уже болѣе, чѣмъ столѣтія; не смотря на то, что въ царствованія Александра II-го и III-го политическіе посылались на висѣлицу въ изобиліи, смертная казнь не примѣняется въ Россіи къ уголовнымъ преступникамъ, за исключеніемъ рѣдкихъ случаевъ, военнымъ судомъ. Она была отмѣнена въ 1753 г., и съ того времени убійцы приговариваются лишь къ каторожнымъ работамъ, на сроки отъ 8 до 20 лѣтъ (отцеубійцы и матереубійцы на всю жизнь), по отбытіи которыхъ они становятся ссыльно-поселенцами и остаются въ Сибири на всю жизнь. Вслѣдствіе этого Восточная Сибирь полна освобожденными убійцами; и несмотря на это, едва ли найдется какая-либо другая страна, въ которой можно жить и путешествовать съ большей безопасностью. Во время моихъ продолжительныхъ путешествій по Сибири я никогда не бралъ съ собой никакого оружія; то же я могу сказать и относительно всѣхъ моихъ друзей; каждому изъ нихъ приходилось, въ общемъ, изъѣздить каждый годъ отъ 10.000 до 15.000 верстъ, по самымъ дикимъ, незаселеннымъ мѣстностямъ. Затѣмъ, какъ уже сказано въ одной изъ предыдущихъ главъ, количество убійствъ, совершаемыхъ въ Сибири освобожденными убійцами и безчисленными бродягами, въ общемъ, чрезвычайно незначительно; между тѣмъ, какъ постоянные грабежи и убійства, на которые жалуются сибиряки, совершаются обыкновенно въ Томскѣ и вообще на пространствѣ Западной Сибири, куда ссылаются менѣе важные уголовные преступники, а не убійцы. Въ болѣе ранніе періоды девятнадцатаго вѣка освобожденные убійцы, со слѣдами каторожныхъ клеймъ, нерѣдко встрѣчались въ Сибири, въ домахъ чиновниковъ, въ качествѣ кучеровъ, и даже нянекъ, при чемъ эти няньки относились къ ввѣряемымъ имъ дѣтямъ съ самою материнской заботливостью. Тѣмъ, которые сдѣлали бы предположеніе, что, можетъ быть, русскіе отличаются большей мягкостью характера, по сравненію съ западно-европейцами, я могу въ отвѣтъ указать на сцены жестокости, происходящія во время усмиренія русскихъ крестьянскихъ бунтовъ. Прибавлю только, что отсутствіе казней и гнусныхъ разговоровъ о подробностяхъ этихъ казней, — разговоровъ, которыми арестанты въ англійскихъ тюрьмахъ очень любятъ заниматься, — способствовало тому, что въ русскихъ арестантахъ не развивалось холоднаго презрѣнія къ человѣческой жизни.

Позорная практика легальныхъ убійствъ, до сихъ поръ имѣющая мѣсто въ Западной Европѣ, позорная практика наниманія за гинею (десять рублей) палача^[19], для приведенія въ исполненіе приговора, выполнить который самъ судья не имѣетъ смѣлости — эта позорная практика и глубокій душевный развратъ, вносимый ею въ общество, не имѣютъ оправданія даже въ томъ, что этимъ будто-бы предотвращаются убійства. Отмѣна смертной казни нигдѣ не вызвала увеличенія количества убійствъ. Если людей до сихъ поръ казнятъ, то это является просто результатомъ постыднаго страха, соединяемаго съ воспоминаніями о низшей ступени цивилизаціи, когда, принципъ „зубъ за зубъ“ проповѣдывался религіей.

Но если космическія причины — прямо или косвенно — оказываютъ столь могущественное вліяніе на годовое количество противу-общественныхъ поступковъ; если физіологическія причины, коренящіяся въ тайникахъ строенія тѣла, являются также могучимъ факторомъ, ведущимъ къ правонарушеніямъ, — что же останется отъ теорій созидателей уголовнаго права, если мы къ выше- указаннымъ причинамъ тѣхъ явленій, которыя именуются преступленіями, прибавимъ еще соціальныя причины?

Въ древности былъ обычай, согласно которому всякая коммуна (кланъ, марка, община, вервь) считалась, вся, въ ея цѣломъ, отвѣтственной за каждый противу-общественный поступокъ, совершенный кѣмъ бы то ни было изъ ея членовъ. Этотъ древній обычай теперь исчезъ, подобно многимъ хорошимъ пережиткамъ стараго общиннаго строя. Но мы снова возвращаемся къ нему и, переживъ періодъ ничѣмъ не сдерживаемаго индивидуализма, мы снова начинаемъ чувствовать, что все общество въ значительной мѣрѣ отвѣтственно за противу-общественные поступки, совершенные въ его средѣ. Если на насъ ложатся лучи славы геніевъ нашей эпохи, то мы не свободны и отъ пятенъ позора за дѣянія нашихъ убійцъ.

Изъ года въ годъ сотни тысячъ дѣтей выростаютъ въ грязи — матеріальной и моральной — нашихъ большихъ городовъ, ростутъ заброшенными, среди населенія, деморализованнаго неустойчивой жизнью, неувѣренностью въ завтрашнемъ днѣ и такой нищетой, о какой прежнія эпохи не имѣли и представленія. Предоставленные самимъ себѣ и самымъ сквернымъ вліяніямъ улицы, почти лишенные всякаго присмотра со стороны родителей, пригнетенныхъ страшной борьбой за существованіе, эти дѣти чужды даже представленія о счастливой семьѣ; но зато, съ самаго ранняго дѣтства, они впитываютъ въ себя пороки большихъ городовъ. Они вступаютъ въ жизнь, не обладая даже знаніемъ какого-либо ремесла, которое могло бы дать имъ средства къ существованію. Сынъ дикаря учится у отца искусству охоты; его сестра съ дѣтства пріучается къ веденію несложнаго хозяйства. Но дѣти, которыхъ отецъ и мать должны съ ранняго утра покидать свои грязныя логовища въ поискахъ за какой-нибудь работой, чтобы какъ-нибудь пробиться въ теченіе недѣли, — такія дѣти вступаютъ въ жизнь менѣе приспособленными къ ней, чѣмъ дѣти дикарей. Они не знаютъ ремесла; грязная улица замѣняетъ имъ домъ; обученіе, которое они получаютъ на улицахъ, извѣстно тѣмъ, кто посѣщалъ мѣста, гдѣ расположены кабаки бѣдняковъ и мѣста увеселенія болѣе состоятельныхъ классовъ.

Разражаться негодующими рѣчами по поводу склонности къ пьянству этого класса населенія, — нѣтъ ничего легче. Но если бы господа обличители сами выросли въ тѣхъ же условіяхъ, какъ дѣти рабочаго, которому каждое утро приходится пускать въ ходъ кулаки, чтобы занять мѣсто у воротъ лондонскихъ доковъ, — многіе ли изъ нихъ воздержались бы отъ посѣщенія изукрашенныхъ кабаковъ, — этихъ единственныхъ „дворцовъ“, которыми богачи вознаградили дѣйствительныхъ производителей всѣхъ богатствъ.

Глядя на это подростающее населеніе всѣхъ нашихъ крупныхъ мануфактурныхъ центровъ, мы перестаемъ удивляться, что наши большіе города являются главными поставщиками человѣческаго матеріала для тюремъ. Наоборотъ, я всегда удивлялся, что такое сравнительно незначительное количество этихъ уличныхъ дѣтей становится ворами и грабителями. Я никогда не переставалъ удивляться тому, насколько глубоко вкоренены соціальныя чувства въ людяхъ девятнадцатаго вѣка, сколько доброты сердца въ обитателяхъ этихъ грязныхъ улицъ; лишь этимъ можно объяснить, что столь немногіе изъ среды выросшихъ въ совершенной заброшенности объявляютъ открытую войну нашимъ общественнымъ учрежденіямъ. Вовсе не „устрашающее вліяніе тюремъ“, а эти добрыя чувства, это отвращеніе къ насилію, эта покорность, позволяющая бѣднякамъ мириться съ горькой судьбой, не выращивая ихъ въ своихъ сердцахъ глубокой ненависти, — лишь они, эти чувства, являются той плотиной, которая предупреждаетъ бѣдняковъ отъ открытаго попранія всѣхъ общественныхъ узъ. Если бы не эти добрыя чувства, давно бы отъ нашихъ современныхъ дворцовъ не оставалось камня на камнѣ.

А въ это же время, на другомъ концѣ общественной лѣстницы, деньги, — этотъ овеществленный человѣческій трудъ, — разбрасываются съ неслыханнымъ легкомысліемъ, часто лишь для удовлетворенія глупаго тщеславія. Когда у стариковъ и работящей молодежи часто не хватаетъ хлѣба, и они изнемогаютъ отъ голода у дверей роскошныхъ магазиновъ, — дворцовъ, въ этихъ магазинахъ богачи тратятъ безумныя деньги на покупку безполезныхъ предметовъ роскоши.

Когда все окружающее насъ — магазины и люди, которыхъ мы встрѣчаемъ на улицахъ, литература послѣдняго времени, обоготвореніе денегъ, которое приходится наблюдать каждый день, —когда все это развиваетъ въ людяхъ ненасытную жажду къ пріобрѣтенію безграничнаго богатства, любовь къ крикливой роскоши, тенденцію глупо швырять деньгами для любой явной, или сохраняемой въ тайнѣ цѣли; когда въ нашихъ городахъ имѣются цѣлые кварталы, каждый домъ которыхъ напоминаетъ намъ, какъ человѣкъ можетъ превращаться въ скота, несмотря на внѣшнія причины, которыми онъ прикрываетъ это скотство; когда девизомъ нашего цивилизованнаго міра можно поставить слова: „Обогащайтесь! Сокрушайте все, что вы встрѣтите на вашемъ пути, пуская въ ходъ всѣ средства, за исключеніемъ развѣ тѣхъ, которыя могутъ привести васъ на скамью подсудимыхъ!“ — когда, за немногими исключеніями, всѣхъ, отъ землевладѣльца до ремесленника, учатъ каждый день тысячами путей, что идеалъ жизни — такъ устроить свои дѣла, чтобы другіе работали на васъ; когда тѣлесная работа настолько презирается, что люди, которые рискуютъ заболѣть отъ недостаточнаго тѣлеснаго упражненія, предпочитаютъ прибѣгать къ гимнастикѣ, подражая движеніямъ пильщика или дровосѣка, вмѣсто того, чтобы дѣйствительно заняться распиливаніемъ дровъ или копаніемъ земли; когда загрубѣвшія и почернѣвшія отъ работы руки считаются чѣмъ-то унизительнымъ, а обладаніе шелковымъ платьемъ и умѣнье держать прислугу въ „ежевыхъ рукавицахъ“ считается признакомъ „хорошаго тона“; когда литература является гимномъ богатству и относится къ „непрактичнымъ идеалистамъ“ съ презрѣніемъ, — зачѣмъ толковать о „врожденной преступности“? Вся эта масса факторовъ нашей жизни вліяетъ въ одномъ направленіи: она подготовляетъ существа, неспособныя къ честному существованію, насквозь пропитанныя противу-общественными чувствами!

Если наше общество съорганизуется такъ, что для каждаго будетъ возможность постоянно работать для общеполезныхъ цѣлей, — для чего, конечно, понадобится полная передѣлка теперешнихъ отношеній между капиталомъ и трудомъ; если мы дадимъ каждому ребенку здоровое воспитаніе, обучивъ его не только наукамъ, но и физическому труду, давъ ему возможность въ теченіи первыхъ двадцати лѣтъ его жизни пріобрѣсть знаніе полезнаго ремесла и привычку къ честной трудовой жизни, — намъ не понадобилось больше ни тюремъ, ни судьей, ни палачей. Человѣкъ является результатомъ тѣхъ условій, въ которыхъ онъ выросъ. Дайте ему возможность — вырости съ навыкомъ къ полезной работѣ; воспитайте его такъ, чтобы онъ съ ранняго дѣтства смотрѣлъ на человѣчество, какъ на одну большую семью, ни одному члену которой не можетъ быть причинено вреда безъ того, чтобы это не почувствовалось въ широкомъ кругѣ людей, а въ концѣ концовъ и всѣмъ обществомъ; дайте ему возможность воспитать въ себѣ вкусъ къ высшимъ наслажденіямъ, даваемымъ наукой и искусствомъ, — наслажденіямъ болѣе возвышеннымъ и долговременнымъ, по сравненію съ удовлетвореніемъ страстей низшаго порядка, — и мы увѣрены, что обществу не придется наблюдать такого количества нарушеній тѣхъ принциповъ нравственности, съ которыми мы встрѣчаемся теперь.

Двѣ-трети всѣхъ правонарушеній, а именно всѣ такъ-называемыя „преступленія противъ собственности“ или совершенно исчезнутъ, или сведутся къ ничтожному количеству случаевъ, разъ собственность, являющаяся теперь привиллегіей немногихъ, возвратится къ своему дѣйствительному источнику — общинѣ. Что же касается „преступленій, направленныхъ противъ личности“, то число ихъ уже теперь быстро уменьшается, вслѣдствіе роста нравственныхъ и соціальныхъ привычекъ, которыя несомнѣнно развиваются въ каждомъ обществѣ и несомнѣнно будутъ возрастать, когда общіе интересы всѣхъ станутъ тѣснѣе.

Конечно, каковы бы ни были экономическія основы общественнаго строя, всегда найдется извѣстное количество существъ, обладающихъ страстями болѣе сильными и менѣе подчиненными контролю, чѣмъ у остальныхъ членовъ общества; всегда найдутся люди, страсти которыхъ могутъ случайно побудить ихъ къ совершенію поступковъ противу-общественнаго характера. Но въ большинствѣ случаевъ страсти людей, ведущія теперь къ правонарушеніямъ, могутъ получить другое направленіе, или же соединенныя усилія окружающихъ могутъ сдѣлать ихъ почти совершенно безвредными. Въ настоящее время, въ городахъ мы живемъ въ черезъ-чуръ большомъ разъединеніи другъ отъ друга. Каждый заботится лишь о себѣ или, самое большое, о ближайшихъ своихъ родныхъ. Эгоистическій, т.-е. неразумный индивидуализмъ въ матеріальныхъ областяхъ жизни неизбѣжно привелъ насъ къ индивидуализму, столь же эгоистическому и вредоносному, въ области взаимныхъ отношеній между человѣческими существами. Но намъ извѣстны изъ исторіи, и даже теперь мы можемъ наблюдать сообщества, въ которыхъ люди гораздо болѣе тѣсно связаны между собою, чѣмъ въ нашихъ западно-европейскихъ городахъ. Въ этомъ отношеніи примѣромъ можетъ служитъ Китай. „Недѣленая семья“ до сихъ поръ является въ его исконныхъ областяхъ основой общественнаго строя: всѣ члены „недѣленой семьи“ знаютъ другъ друга въ совершенствѣ; они поддерживаютъ другъ друга, помогаютъ другъ другу — не только въ матеріальныхъ нуждахъ, но и въ скорбяхъ и печаляхъ каждаго изъ нихъ; и количество „преступленій“ противъ собственности и личности стоитъ въ этихъ областяхъ на поразительно низкомъ уровнѣ (мы, конечно, имѣемъ въ виду центральныя провинціи Китая, а не приморскія). Славянскія и швейцарскія земледѣльческія общины являются другимъ примѣромъ. Люди хорошо знаютъ другъ друга въ этихъ небольшихъ общинахъ и во многихъ отношеніяхъ взаимно поддерживаютъ другъ друга. Между тѣмъ въ нашихъ городахъ всѣ связи между его обитателями исчезли. Старая семья, основанная на общемъ происхожденіи, расчленилась. Но люди не могутъ жить въ подобномъ разъединеніи, и элементы новыхъ общественныхъ группъ растутъ. Возникаютъ новыя связи, между обитателями одной и той же мѣстности, между людьми, преслѣдующими какую-нибудь общую цѣль, и т. д. И ростъ такихъ новыхъ группировокъ можетъ быть только ускоренъ, если въ обществѣ произойдутъ измѣненія, ведущія къ болѣе тѣсной взаимной зависимости и къ большему равенству между всѣми.

Не смотря на всѣ эти измѣненія, все-же несомнѣнно останется небольшое число людей, которыхъ противу-общественныя страсти, — результатъ ихъ тѣлесныхъ несовершенствъ и болѣзней — будутъ представлять нѣкоторую опасность для общества. И потому является вопросъ: должно-ли будетъ человѣчество по-прежнему лишать ихъ жизни, или запирать въ тюрьмы? — Въ отвѣтѣ не можетъ быть сомнѣнія. Конечно, оно не прибѣгнетъ къ подобному гнусному разрѣшенію этого затрудненія.

Было время, когда съ умалишенными, которыхъ считали одержимыми дьяволомъ, обращались самымъ возмутительнымъ образомъ. Закованные, они жили въ стойлахъ, подобно животнымъ, и служили предметомъ ужаса даже для людей, надзиравшихъ за ними. Разбить ихъ цѣпи, освободить ихъ — сочли бы въ то время безуміемъ. Но въ концѣ XVIII-го вѣка явился человѣкъ, Пинель, который осмѣлился снять съ несчастныхъ цѣпи, обратился къ нимъ съ дружественными словами, сталъ смотрѣть на нихъ, какъ на несчастныхъ братьевъ. И тѣ, которыхъ считали способными разорвать на части всякаго, осмѣлившагося приблизиться къ нимъ, собрались вокругъ своего освободителя и доказали своимъ поведеніемъ, что онъ былъ правъ въ своей вѣрѣ въ лучшіе черты человѣческой природы: онѣ не изглаживаются вполнѣ даже у тѣхъ, чей разумъ омраченъ болѣзнью. Съ этого дня гуманность побѣдила. На сумасшедшаго перестали смотрѣть, какъ на дикаго звѣря. Люди признали въ немъ брата.

Цѣпи исчезли, но убѣжища для умалишенныхъ — тѣ же тюрьмы — остались, и за ихъ стѣнами постепенно выросла система, мало чѣмъ отличающаяся отъ той, какая практиковалась въ эпоху цѣпей. Но вотъ крестьяне бельгійской деревушки, руководимые лишь простымъ, здравымъ смысломъ и сердечной добротой, указали новый путь, возможности котораго ученые изслѣдователи болѣзней мозга даже и не подозрѣвали. Бельгійскіе крестьяне предоставили умалишеннымъ полную свободу. Они стали брать ихъ въ свои семьи, въ свои бѣдные дома; они дали имъ мѣсто за своимъ скуднымъ обѣденнымъ столомъ и въ своихъ рядахъ во время полевыхъ работъ; они допустили ихъ къ участію на деревенскихъ праздникахъ и вечеринкахъ. И вскорѣ по всей Европѣ разнеслась слава о „чудесныхъ“ исцѣленіяхъ, виновникомъ которыхъ якобы являлся святой, въ честь котораго построена церковь въ Гелѣ (Gheil). Леченіе, примѣнявшееся крестьянами, отличалось такой простотой, оно было настолько общеизвѣстно съ давняго времени (это было свобода!), что образованные люди предпочли приписать достигнутые результаты божественному вліянію вмѣсто того, чтобы смотрѣть на совершившееся просто, безъ предразсудковъ. Но къ счастью, не оказалось недостатка въ честныхъ и добросердечныхъ людяхъ, которые поняли значеніе метода леченія, изобрѣтеннаго Гельскими крестьянами; они стали пропагандировать этотъ методъ и употребили всю энергію, чтобы побороть умственную инерцію, трусость и холодное безразличіе окружающихъ^[20].

Свобода и братская заботливость оказались наилучшимъ лекарствомъ въ вышеупомянутой обширной промежуточной области „между безуміемъ и преступленіемъ“. Онѣ окажутся также, мы въ этомъ увѣрены, лучшимъ лекарствомъ и по ту сторону одной изъ границъ этой области, — тамъ, гдѣ начинается то, что принято называть преступленіемъ. Прогрессъ идетъ въ этомъ направленіи. И все, что способствуетъ ему, приведетъ насъ ближе къ разрѣшенію великаго вопроса, — вопроса о справедливости, который не переставалъ занимать человѣческія общества съ самыхъ отдаленныхъ временъ, но котораго нельзя разрѣшить при помощи тюремъ.

Примѣчанія

1. Il Delinquente; Udine, 1875.
2. Nuovi orizzonti del Diritto e delia Procedure penale; Socialismo e Criminalità, — и нѣсколько другихъ работъ.
3. L’Alcoolismo, sue consequenze marali e sua cause. Catania, 1887. Эту работу я особенно рекомендую вниманію тѣхъ писателей объ алкоголизмѣ, которые такъ часто смѣшиваютъ слѣдствія съ причинами.
4. Gesammelte Abhandlungen. Berlin, 1882. Pathologie der Psychischen Кrankheiten.
5. Zweifelhafte Geistzustände, Erlangen, 1873; Grundzüge der Сriminal-Psychologie, 1872; Lehrbuch der gerichtlichen Psychopatie. Stuttgart. 1875.
6. Psychologie Naturelle, Paris, 1868; Congrès Pénitentiaire de Stockholm en 1878. vol. II.
7. Insanity with Relation to Crime, London, 1880.
8. S. A. Hill: «The Effects of the Weather upon the Death-Rate and Crime in India», Nature, vol. 29, 1884, стр. 338. Формула, выработанная Гиллемъ, показываетъ, что количество самоубійствъ и актовъ насилія, совершаемыхъ каждый мѣсяцъ, равняется избытку средней цыфры ежемѣсячной температуры надъ 48° Фаренгей, помноженному на 7.2; плюсъ цыфра средней мѣсячной влажности, помноженная на 2. Авторъ прибавляетъ: «Преступленія насильственная характера въ Индіи, можно сказать, пропорціональны въ своемъ количествѣ тенденціи къ «колючему жару», этому мучительнѣйшему состоянію кожи, вызываемому высокой температурой въ соединеніи съ влажностью. Всякому, кому приходилось страдать отъ этой болѣзни, легко будетъ понять, почему причины, вызывающія это страданіе, могутъ иногда повести къ убійствамъ и другимъ преступленіямъ. При холодной погодѣ получится обратное вліяніе.
9. См. также Mayr. «Gesetzmässigkeit in Gesellschaftsleben», E. Ferri въ Archivis di Psychiftria, fasc. 2; «La teoria dell’imputabilatà e la Negazione del libero Arbitrio», Bologna, 1881, и мн. др.
10. Das Verbrechen in seiner Abgängigkeit von temperatur, Berlin, 1882; а также: Colojanni, «Oscillations termométriques et délits contre les personnes», въ Bibl. d’Anthropologie Criminelle, Lyon, 1886.
11. L’Homo delinquente, 3-е изд., Torino, 1884.
12. Sull incremento del delitto, Roma, 1879.
13. «Responsibility in Mental Disease», London, 1872; Body and Will, London, 1883.
14. Maudsley’s «Responsibility.»; на стр. 27 Маудсли говоритъ: «Хотя къ преступнику можно относиться съ состраданіемъ, тѣмъ не менѣе необходимо лишить его возможности совершать дальнѣйшее зло; общество имѣетъ полное право настаивать на этомъ; и хоть къ нему можно относиться съ заботливостью, но дѣйствительной добротой и заботливостью по отношенію, какъ къ нему самому, такъ равно и къ другимъ, будетъ — подвергнуть такого рода дисциплинѣ, которая сможетъ, если возможно, привести его въ здравое состояніе, пусть это будетъ даже каторжная работа, если только она ему по силамъ». Не говоря ничего о «правѣ» общества налагать на кого-либо каторжный трудъ, въ каковомъ правѣ можно сильно сомнѣваться, ибо самъ-же Маудсли признаетъ, что общество «само фабрикуетъ преступниковъ», — мы можемъ лишь высказать удивленіе, что человѣкъ такого яснаго ума допустилъ, хотя бы на мгновеніе, что тюремное заключеніе съ каторжной работой можетъ явиться наилучшимъ средствомъ, чтобы привести чей-либо разумъ въ здравое состояніе. Здѣсь мы встрѣчаемся съ однимъ изъ тѣхъ противорѣчій, какими полна англійская жизнь и англійская литература, гдѣ геніальный талантъ уживается съ самымъ узкимъ филистерствомъ.
15. Vierteljahrsschrift für gerichtliche und öffentliche Medicin, 1867.
16. Journal of Mental Science, January, 1870, стр. 488 sq.
17. Важность этого фактора, на который указывалъ уже Эд. Дю-Кэнъ, доказывается уже тѣмъ обстоятельствомъ, что такъ-называемый «преступный возрастъ», это — возрастъ между 25 и 34 годами. По минованіи этого возраста, стремленіе къ спокойной жизни чрезвычайно уменьшаетъ число преступлений. Предложеніе Дю-Кэна («люди, каррьера которыхъ свидѣтельствуетъ о преступныхъ наклонностяхъ, должны быть подвергнуты заключенію или быть отданы подъ надзоръ, пока они не достигнутъ — приблизительно — сорока-лѣтняго возраста») является типичнымъ образчикомъ той особливой логики, которая развивается у людей, бывшихъ нѣкоторое время директорами тюремъ.
18. Онъ говоритъ: «Убійства иногда бываютъ связаны съ грабежомъ, — этого нельзя отрицать; но почти всегда они являются при совершеніи грабежа случайностью и рѣдко преднамѣренны. Наиболѣе ужасное изъ преступленій — убійство, заранѣе обдуманное, — обыкновенно является результатомъ мести или ревности, или же результатомъ политической или соціальной несправедливости, и его скорѣе можно отнести къ извращенію болѣе благородныхъ сторонъ человѣческой природы, чѣмъ къ жизненнымъ страстямъ и аппетитамъ». (Leaves from a Prison Diary, т. I, стр. 17).
19. Du Cane. Punishment and Prevention of Crime, стр. 23.
20. Одинъ изъ такихъ людей, д-ръ Артуръ Митчелль, хорошо извѣстенъ въ Шотландіи. См. его «Insane in Private Dwellings», Edinburgh, 1864; также «Care and Treatment of Insane Poor», въ Edinburgh Medical Journal, 1868.