не излѣчиваютъ этихъ патологическихъ недостатковъ: онѣ лишь усиливаютъ ихъ; и когда человѣкъ выходитъ изъ тюрьмы, испытавъ на себѣ, въ теченіе нѣсколькихъ лѣтъ, ея развращающее вліяніе, онъ несравненно менѣе пригоденъ къ жизни въ обществѣ, чѣмъ былъ до заключенія въ тюрьму. Если общество желаетъ предотвратить съ его стороны совершеніе новыхъ противу-общественныхъ поступковъ, то достигнуть этого возможно, лишь передѣлывая то, что сдѣлала тюрьма, т.-е. сглаживая всѣ тѣ черты, которыя тюрьма врѣзываетъ въ каждаго, имѣвшаго несчастье попасть за ея стѣны. Нѣкоторымъ друзьямъ человѣчества удается достигнуть этого въ отдѣльныхъ случаяхъ, но въ большинствѣ случаевъ подобнаго рода усилія не приводятъ ни къ чему.
Необходимо сказать здѣсь еще нѣсколько словъ о тѣхъ несчастныхъ, которыхъ криминалисты разсматриваютъ, какъ врожденныхъ убійцъ и которыхъ во многихъ странахъ, руководящихся старой библейской моралью, „зубъ за зубъ“, посылаютъ на висѣлицу. Англичанамъ можетъ показаться страннымъ, но по всей Сибири — гдѣ имѣется обширное поле для наблюденій надъ различными категоріями ссыльныхъ — убійцы причисляются къ самому лучшему классу тюремнаго населенія. Меня очень порадовало, что Михаилъ Дэвиттъ, съ такой проницательностью анализировавшій „преступность“ и ея причины въ превосходныхъ очеркахъ тюремной жизни, сдѣлалъ такое же наблюденіе[1]. Всѣмъ извѣстно въ Россіи, что русскій законъ не признаетъ смертной казни впродолженіе уже болѣе, чѣмъ столѣтія; не смотря на то, что въ царствованія Александра II-го и III-го политическіе посылались на висѣлицу въ изобиліи, смертная казнь не примѣняется въ Россіи къ уголовнымъ пре-
- ↑ Онъ говоритъ: «Убійства иногда бываютъ связаны съ грабежомъ, — этого нельзя отрицать; но почти всегда они являются при совершеніи грабежа случайностью и рѣдко преднамѣренны. Наиболѣе ужасное изъ преступленій — убійство, заранѣе обдуманное, — обыкновенно является результатомъ мести или ревности, или же результатомъ политической или соціальной несправедливости, и его скорѣе можно отнести къ извращенію болѣе благородныхъ сторонъ человѣческой природы, чѣмъ къ жизненнымъ страстямъ и аппетитамъ». (Leaves from a Prison Diary, т. I, стр. 17).
не излечивают этих патологических недостатков: они лишь усиливают их; и когда человек выходит из тюрьмы, испытав на себе, в течение нескольких лет, её развращающее влияние, он несравненно менее пригоден к жизни в обществе, чем был до заключения в тюрьму. Если общество желает предотвратить с его стороны совершение новых противообщественных поступков, то достигнуть этого возможно, лишь переделывая то, что сделала тюрьма, т. е. сглаживая все те черты, которые тюрьма врезывает в каждого, имевшего несчастье попасть за её стены. Некоторым друзьям человечества удается достигнуть этого в отдельных случаях, но в большинстве случаев подобного рода усилия не приводят ни к чему.
Необходимо сказать здесь еще несколько слов о тех несчастных, которых криминалисты рассматривают, как врожденных убийц и которых во многих странах, руководящихся старой библейской моралью, «зуб за зуб», посылают на виселицу. Англичанам может показаться странным, но по всей Сибири — где имеется обширное поле для наблюдений над различными категориями ссыльных — убийцы причисляются к самому лучшему классу тюремного населения. Меня очень порадовало, что Михаил Дэвитт, с такой проницательностью анализировавший «преступность» и её причины в превосходных очерках тюремной жизни, сделал такое же наблюдение[1]. Всем известно в России, что русский закон не признает смертной казни в продолжение уже более, чем столетия; несмотря на то, что в царствования Александра II-го и III-го политические посылались на виселицу в изобилии, смертная казнь не применяется в России к уголовным пре-
- ↑ Он говорит: «Убийства иногда бывают связаны с грабежом, — этого нельзя отрицать; но почти всегда они являются при совершении грабежа случайностью и редко преднамеренны. Наиболее ужасное из преступлений — убийство, заранее обдуманное, — обыкновенно является результатом мести или ревности, или же результатом политической или социальной несправедливости, и его скорее можно отнести к извращению более благородных сторон человеческой природы, чем к жизненным страстям и аппетитам». (Leaves from a Prison Diary, т. I, стр. 17).
