На станціи Кемь нашъ вагонъ отцѣпили и мы стояли тамъ около двухъ часовъ. Наконецъ вагонъ тронулся и мы поѣхали къ мѣсту расположенія пересыльнаго лагеря, отстоящаго отъ станціи Кемь на 12 километровъ.
29 августа 1925 года около 6-ти часовъ вечера мы прибыли въ пересыльный лагерь Кемь. Въ первый разъ за трое сутокъ нашего путешествія мы получили возможность вдохнуть свѣжій воздухъ и размять отекшіе отъ неподвижнаго лежанія члены. Накрапывалъ осенній дождикъ, но было еще свѣтло, такъ какъ въ этой широтѣ, въ это время, солнце заходитъ около 9-ти часовъ вечера. Всѣхъ насъ выстроили во фронтъ съ вещами въ рукахъ. Потомъ было приказано погрузить вещи на подъѣхавшія двѣ телѣги и опять стать во фронтъ. Я оказался на лѣвомъ флангѣ и рядомъ со мной выстроились ѣхавшія съ нами женщины. Кромѣ уже знакомой мнѣ дамы въ англійскомъ пальто и Кати, я замѣтилъ, что и остальныя дамы принадлежали къ интеллигентному кругу. Одна изъ дамъ, — австріячка, не понимала по русски, и мнѣ пришлось перевести ей нѣсколько фразъ на нѣмецкій языкъ. Инженера Шевалье вынесли на рукахъ и вмѣстѣ съ нѣсколькими стариками положили на телѣгу. Еще разъ насъ всѣхъ пересчитали, и, окруженные конвоемъ, мы двинулись по четыре человѣка въ рядъ. Пройдя какимъ-то унылымъ, типичнымъ, сѣвернымъ поселкомъ, мы миновали громадные штабеля сложенныхъ досокъ и минутъ черезъ двадцать ходьбы подошли къ пустынному мѣсту, огороженному нѣсколькими рядами колючей проволоки. На желтыхъ деревянныхъ воротахъ, красовался совѣтскій гербъ, — серпъ и молотъ, а подъ нимъ надпись: „особый пересыльный пунктъ управленія соловецкими лагерями особаго назначенія (сокращенно У. С. Л. О. Н.)“. Мы вошли въ открывшіяся настежъ ворота и пошли по широкому, досчатому настилу, по обѣимъ сторонамъ котораго было расположено по 6 длинныхъ, досчатыхъ, одноэтажныхъ бараковъ. Продолжалъ накрапывать мелкій дождь, за бараками виднѣлось сѣрое, непривѣтливое море, скалы и чахлая, болотистая растительность.
Протопопъ Аввакумъ, пріѣхавшій сюда миссіонеромъ въ началѣ 17-го столѣтія, писалъ своей женѣ: — „Когда взглянулъ я на сіи печальныя мѣста, — тоска и зима вошли въ мое сердце“. Въ наше сердце вошло нѣчто большее чѣмъ тоска, когда мы увидѣли выстроенную роту въ формѣ войскъ особаго назначенія (войска Чеки), и человѣкъ около 40 чекистовъ въ кожанныхъ курткахъ и въ фуражкахъ съ красными околышками. Въ этотъ моментъ мы поняли полнѣйшую безнадежность нашего положенія: здѣсь безконтрольно царила Чека въ лицѣ своихъ самыхъ худшихъ и самыхъ безпринципныхъ представителей.
Насъ всѣхъ, включая и женщинъ, выстроили во фронтъ, и начальникъ лагеря обратился къ намъ съ такой, приблизительно рѣчью:
„Вы всѣ сосланы сюда за тяжкія преступленія и ваше заключеніе въ концентраціонномъ лагерѣ имѣетъ цѣлью ваше исправленіе. Помните, что лагерь на военномъ положеніи и отъ васъ требуется безусловное послушаніе. Малѣйшій проступокъ повлечетъ за собой строжайшее взысканіе, включительно до разстрѣла. Вашимъ непосредственнымъ начальникомъ будетъ товарищъ Михельсонъ. Здѣсь въ Кеми вы пройдете моральный карантинъ, а затѣмъ будете отправлены въ Соловецкій лагерь“.
Товарищъ Михельсонъ чрезвычайно истощенный человѣкъ въ очкахъ и съ скривленной ногой пошелъ вдоль нашего фронта, внимательно насъ осматривая.
Это былъ знаменитый „товарищъ Михельсонъ — Крымскій“ самолично разстрѣлявшій изъ пулемета 3,000 плѣнныхъ бѣлогвардейцевъ, ихъ женъ и дѣтей, послѣ отступленія арміи генерала Врангеля. Этотъ же Михельсонъ прославился рядомъ неслыханныхъ звѣрствъ въ Псковѣ, а потомъ въ Холмогорскомъ концентраціонномъ лагерѣ, подъ Архангельскомъ.
Онъ былъ сосланъ въ Соловецкій концентраціонный лагерь, какъ говорили, благодаря интригамъ своихъ сослуживцевъ въ Чекѣ, опасавшихся его растущаго вліянія на Дзержинскаго.
Женщинъ отправили послѣ переклички въ женскій баракъ, а насъ мужчинъ, — въ баракъ № 5.
Какъ и всѣ остальные 11 бараковъ, наше помѣщеніе представляло досчатый сарай длиною 45 метровъ и шириною 20 метровъ. Вдоль выбѣленныхъ извѣстью стѣнъ были устроены двухъ этажныя нары и точно такія же нары съ двумя проходами тянулись по серединѣ. Двѣ круглыхъ печки по сторонамъ сарая, довершали все оборудованіе этой казармы. Баракъ былъ совершенно пустой и предназначался для пересыльныхъ партій. Въ другихъ баракахъ было все переполнено, такъ какъ въ Кемь присылаютъ на зиму изъ Соловецкаго лагеря большія партіи заключенныхъ для лѣсныхъ заготовокъ. Едва мы успѣли сбросить наши пожитки на нары, какъ насъ опять выстроили во фронтъ. Вошелъ Михельсонъ съ нѣсколькими чекистами и начался осмотръ какъ нашихъ вещей, такъ и насъ самихъ, для чего насъ всѣхъ раздѣли до нага. Было ужасно холодно, такъ какъ помѣщеніе не отоплялось и двери были раскрыты настежь. Какъ только осмотръ вещей окончился, одинъ изъ чекистовъ вызвалъ по списку всѣхъ бывшихъ въ нашей партіи чекистовъ, и къ нашему великому удивленію изъ фронта вышло болѣе 10 человѣкъ. Двое изъ этихъ бывшихъ сотрудниковъ Чеки имѣли настолько приличный видъ вполнѣ порядочныхъ людей, что я никогда и никому не повѣрилъ бы, если бы мнѣ кто нибудь указалъ на нихъ, какъ на чекистовъ.
Всѣхъ чекистовъ нашей партіи перевели немедленно въ особый баракъ. Тутъ же я впервые понялъ что значитъ на языкѣ Чеки „предъявить счетъ.“ Калугинъ подошелъ къ Михельсону и что-то ему тихо сказалъ, показавъ на тѣхъ четырехъ уголовныхъ преступниковъ, которые ѣхали въ нашемъ отдѣленіи. Михельсонъ оглядѣлъ ихъ и спокойно сказалъ: „Кто бросилъ чайникъ на товарища Калугина? Признавайтесь сейчасъ же. Если не признаетесь — разстрѣляю сію же минуту всѣхъ четырехъ. Ну, живо!“ Черезъ минуту выдали одного изъ молодыхъ парней. Его увели. Такимъ же образомъ нашли двухъ бросившихъ чайникъ изъ другого отдѣленія. Ихъ тоже увели. Черезъ полъ-часа насъ всѣхъ фронтомъ вывели на прибережную часть лагеря и показали на три лежащихъ трупа съ прострѣленными черепами. Всѣхъ троихъ разстрѣлялъ лично Калугинъ.
Въ этотъ моментъ всѣмъ стало ясно, что такое У. С. Л. О. Н.
Тутъ же передъ, еще не остывшими трупами, подъ дождемъ, у сѣраго, унылаго моря, насъ разбили на двѣ группы и вывели на главную линейку лагеря, т. е. на широкій деревянный помостъ, тянувшійся между бараками. Каждую группу окружили чекисты и конвойные солдаты, послѣ чего всѣхъ насъ вывели за ворота и повели черезъ поселокъ. Минутъ черезъ двадцать мы пришли на пристань, около которой стоялъ большой пароходъ. Намъ приказали нагрузить его углемъ. Это была адская работа такъ какъ мы въ теченіе 3-хъ сутокъ почти ничего не ѣли и почти не спали. Нагрузивъ нѣсколько мѣшковъ, я упалъ и потерялъ сознаніе. Очнувшись, я увидѣлъ, что лежу на мѣшкахъ изъ подъ угля и рядомъ со мной сидитъ молодой человѣкъ въ кожанной курткѣ при револьверѣ. Видя, что я пришелъ въ сознаніе, чекистъ сказалъ: „Что, старикашка? Сомлѣлъ? Ну, иди, записывай мѣшки!“ Меня поставили у сходни и я долженъ былъ считать проходившихъ мимо грузчиковъ съ мѣшками. Часовъ около 11 вечера, передъ самымъ окончаніемъ погрузки, потерялъ сознаніе бывшій вицегубернаторъ Павелъ Иннокентьевичъ Поповъ. Онъ такъ и не очнулся, такъ какъ умеръ, не приходя въ сознаніе.
Со времени отъѣзда изъ Петербурга шли четвертыя сутки, а въ нашей партіи было уже 6 покойниковъ и одинъ съ прострѣленнымъ плечомъ. Есть надъ чѣмъ задуматься!
Мы вернулись въ баракъ около 12 часовъ ночи, и какъ были, т. е. въ угольной пыли, въ грязи, повалились на нары и заснули. Клопы неистовствовали, изъ щелей стѣнъ немилосердно дуло.
Ночью со мной приключился гастрическій припадокъ, и съ разрѣшенія дневальнаго я пошелъ въ уборную, выстроенную на скалахъ, въ 300-хъ метрахъ позади линій бараковъ. Заключеннымъ разрѣшается ходить въ предѣлахъ лагеря лишь до наступленія темноты, а вечеромъ и ночью можно ходить только по нуждѣ. Вся линія проволочнаго загражденія освѣщена электрическими фонарями и охраняется часовыми.
По дорогѣ въ уборную я былъ дважды опрошенъ дозорными, причемъ доросъ производится крикомъ: „Стой! Руки вверхъ!“ Вернувшись въ баракъ, я не могъ больше спать. Боль въ животѣ, клопы, грязь и расшатавшіеся нервы гнали отъ меня сонъ.
Въ 5 часовъ утра насъ подняли. Кое-какъ я вымылся позади барака на скалахъ. Дулъ холодный пронизывающій вѣтеръ, небо было сѣрое и эти вытянувшіеся въ одну линію бараки среди болота и скалъ производили гнетущее впечатлѣніе.
Въ половинѣ шестого мы отправились въ лагерную кухню за кипяткомъ и чернымъ хлѣбомъ. Деньги мои у меня отобрали при осмотрѣ вещей и сказали, что внесутъ ихъ на мой текущій счетъ.
О полученіи книжки ничего было и думать пока, такъ какъ мы были въ состояніи „моральнаго карантина“, то есть не имѣли ни минуты свободной. Едва напились мы кипятку съ чернымъ хлѣбомъ, какъ всѣхъ заключенныхъ лагеря выстроили на главной линейкѣ для провѣрки.
Всѣ заключенные лагеря разбиты на четыре роты. Какъ командиры ротъ, такъ и взводные командиры назначаются изъ среды заключенныхъ, преимущественно чекистовъ. Если ротное начальство не чекисты, то это еще хуже, такъ какъ къ нимъ предъявляются изъ штаба лагеря еще болѣе строгія требованія, чѣмъ къ чекистамъ, и это, разумѣется, отражается на рядовыхъ заключенныхъ.
Повѣрка длится около сорока минутъ и все это время надо стоять „смирно“, то есть абсолютно замерѣвъ на мѣстѣ. Я думаю, что такой фронтовой дисциплины, какая царитъ въ У. С. Л. О. Н., не было даже въ гатчинскихъ полкахъ Императора Павла.
Сейчасъ же послѣ повѣрки всѣхъ заключенныхъ разводятъ по работамъ. Работы самыя разнообразныя, такъ какъ весь лагерь самъ себя обслуживаетъ. На различныхъ хозяйственныхъ работахъ, въ канцеляріяхъ, въ мастерскихъ, на электрической станціи, работаютъ преимущественно тѣ заключенные, которые уже давно находятся въ заключеніи и прошли моральный карантинъ. Періодъ карантина для каждаго заключеннаго различенъ: отъ одного мѣсяца и до нѣсколькихъ лѣтъ — въ зависимости отъ его соціальнаго происхожденія, прошлой дѣятельности и характера „преступленія“. Легче всего уголовнымъ и труднѣе всего, такъ называемымъ, ка-эрамъ, то есть контръ-революціонерамъ и политическимъ заключеннымъ. Но есть разрядъ политическихъ заключенныхъ, пользующихся нѣкоторыми льготами — это тѣ, которыхъ сама Совѣтская власть квалифицируетъ какъ „политическихъ“.
Сюда входятъ коммунисты-троцкисты, лѣвые соціалъ демократы и иногда соціалисты революціонеры. Они получаютъ нѣсколько улучшенный паекъ (очень жалкій), ихъ не назначаютъ на тяжелыя работы и помѣщаются они всѣ вмѣстѣ, отдѣльно отъ общей массы заключенныхъ.
Иногда кому-нибудь изъ заключенныхъ удается довольно скоро устроиться на сравнительно легкую работу, но это всегда кончается очень печально. Или начальство лагеря замѣчаетъ ошибку, или кто-либо изъ сексотовъ доноситъ по начальству, что такой-то заключенный неправильно или преждевременно попалъ въ привеллегированное положеніе. Въ такихъ случаяхъ, несчастнаго немедленно снимаютъ съ легкихъ работъ и возвращаютъ въ „первобытное“ состояніе.
„Сексоты“ — это настоящій бичъ заключенныхъ Соловецкихъ лагерей. Сексотовъ, т. е. секретныхъ сотрудниковъ Чеки изъ среды самихъ заключенныхъ — нѣсколько сотенъ. Далеко не всѣ они вербуются изъ бывшихъ чекистовъ. Большая часть изъ нихъ, стали добровольно доносчиками и провокаторами въ надеждѣ заслужить себѣ прощеніе и вырваться изъ лагеря, если не на свободу, то хоть въ тюрьму.
Работы въ Соловецкихъ лагеряхъ тяжелы по многимъ причинамъ. Во-первыхъ, рабочій день длится не менѣе 10-ти часовъ и праздничныхъ дней не существуетъ. Фактически надо считать рабочій день — 12 часовъ, такъ какъ однѣ лишь повѣрки берутъ около 2-хъ часовъ времени ежедневно. Во-вторыхъ, благодаря скудной, отвратительной пищѣ, совершенно невозможнымъ жилищнымъ условіямъ и неимѣнію заключенными обуви и платья, большинство заключенныхъ истощены и больны цынгой. Въ третьихъ, всѣ инструменты и приспособленія для работъ совершенно негодны. Въ четвертыхъ, заключенные никогда и ни отъ кого не получаютъ опредѣленныхъ инструкцій, что именно и какъ именно слѣдуетъ дѣлать. Спросить нельзя, такъ какъ это можетъ показаться недисциплинарнымъ проступкомъ. Разумѣется, всѣ работы, безъ исключенія, никакъ не оплачиваются, и даже чекисты не получаютъ жалованья за свою службу. Но чекисты получаютъ обмундированіе и улучшенный казенный паекъ, а всѣ остальные заключенные вынуждены питаться и одѣваться за свой счетъ. На отпускаемый казенный паекъ немыслимо существовать. Заключенные, не имѣющіе возможности тратить на пропитаніе себя хотя бы 15 рублей въ мѣсяцъ (7 долларовъ), — погибаютъ отъ цынги въ первый же годъ пребыванія въ Соловецкомъ лагерѣ.
Сейчасъ же послѣ утренней повѣрки меня повели въ лазаретъ вмѣстѣ съ группой больныхъ цынгой, инвалидовъ и стариковъ. Лазаретъ — небольшое деревянное зданіе, разсчитанное на 40 кроватей, переполненное больными настолько, что даже мѣста въ прихожей, на полу, заняты больными. Тутъ же во дворѣ лазарета, подъ пожарнымъ навѣсомъ, стоятъ гробы съ „очередными“ заключенными, освободившимися навсегда. Въ лазаретѣ 5 врачей. По количеству врачебнаго персонала, я убѣжденъ, что лазареты въ Кеми и на Соловкахъ — первые въ мірѣ. Это вполнѣ понятно, такъ какъ въ Соловецкихъ лагеряхъ среди заключенныхъ масса врачей. Ихъ такъ много, что они исполняютъ обязанности фельдшеровъ и санитаровъ, такъ какъ это все-таки лучше, чѣмъ распиливать доски тупой пилой, или грузить уголь дырявыми мѣшками. Снабженіе лазарета крайне скудное, и не только нѣтъ надлежащихъ лѣкарствъ, но даже пища мало съѣдобна и питательна.
Меня осматривали два врача, подъ контролемъ двухъ чекистовъ-фельдшеровъ. Моя длинная, во всю грудь, сѣдая борода, и истощенный видъ помогли мнѣ на этотъ разъ, и я ушелъ изъ лазарета съ запиской, дававшей мнѣ право быть назначеннымъ на легкую работу. Какъ только я явился въ баракъ, мнѣ приказали разнести по всѣмъ казармамъ дрова, каковую работу я исполнилъ вмѣстѣ съ двумя священниками. Потомъ мы разнесли воду по баракамъ и наконецъ занялись подметаніемъ главной линейки лагеря. Въ часъ дня всѣ вернулись съ работъ и пошли по-ротно получать изъ кухни обѣдъ. Онъ состоялъ изъ супа, свареннаго изъ картофеля и гнилой трески. Запахомъ разлагающейся трески пропитанъ весь лагерь. Случайно я встрѣтилъ моего знакомаго ювелира, съ которымъ сидѣлъ въ тюрьмѣ въ Петербургѣ и досталъ у него заимообразно кое-какую провизію. Многіе заключенные не имѣютъ ни кружекъ, ни мисокъ, ни ложекъ. Они стоятъ толпами у дверей кухни, прося счастливыхъ обладателей посуды взять въ свои миски обѣдъ на ихъ долю. Я не успѣлъ опомниться, какъ мнѣ въ руку всунули два картонныхъ кружочка, по которымъ выдается обѣдъ и у меня духу не хватило отказать несчастнымъ людямъ, не имѣвшимъ даже миски. У меня въ рукахъ былъ небольшой аллюминіевный тазъ, въ которомъ я мылся, такъ какъ мою миску украли еще въ дорогѣ. Я набралъ почти до краевъ вонючей похлебки къ великому удовольствію моихъ случайныхъ довѣрителей. Одинъ изъ нихъ оказался бывшимъ венгерскимъ офицеромъ Фюрреди, попавшимъ въ русскій плѣнъ во время войны. Въ 1920 году большевики его арестовали, такъ какъ онъ пробирался на Украйну, чтобы съ помощью нѣмцевъ какъ нибудь выбраться къ себѣ на родину. Сначала большевики сослали его на Уралъ на вольное поселеніе, но этого имъ показалось мало и въ 1923-мъ году Фюрреди попалъ на Соловки. Онъ былъ очень бѣдно и легко одѣтъ и очень болѣзненно выглядѣлъ, хотя и получалъ отъ своего брата, живущаго въ Будапештѣ денежную помощь.
Въ два часа опять всѣхъ развели по работамъ и меня отправили съ небольшой группой слабыхъ и больныхъ, засыпать болото щебнемъ. Это очень противная работа, такъ какъ она безсмысленна и не продуктивна. Я предложилъ десятнику сначала окопать болото канавой, но получилъ въ отвѣтъ: „Не разсуждай тутъ. Дѣлай, что приказано“. Въ 7 часовъ всѣ вернулись въ бараки и по-ротно пошли за ужиномъ. На ужинъ каждому дали по 2 очень большихъ ложки гречневой каши съ подсолнечнымъ масломъ. Въ 8 часовъ, подъ дождемъ, насъ опять выстроили всѣхъ на главной линейкѣ и около часа происходила повѣрка. Послѣ повѣрки прочли постановленіе особой дисциплинарной коллегіи пересыльнаго лагеря Кемь о разстрѣлѣ тѣхъ трехъ ребятъ, трупы которыхъ намъ демонстрировали вчера. Совершенно непонятно, когда могла успѣть собраться эта „коллегія“, судить о преступленіи, вынести смертный приговоръ и привести его въ исполненіе. Разумѣется, это постановленіе было написано заднимъ числомъ, такъ какъ всѣхъ троихъ ребятъ разстрѣляли менѣе, чѣмъ черезъ полъ-часа послѣ жалобы Калугина, и Михельсонъ — предсѣдатель коллегіи, еще довольно долго былъ въ нашемъ баракѣ послѣ увода парней и онъ же намъ демонстрировалъ ихъ трупы „для примѣра…“ Послѣ повѣрки всѣ повалились спать.
