Первую ночь путешествія я провелъ настолько ужасно, что даже о секреткѣ № 26, я вспоминалъ, какъ о недосягаемомъ отнынѣ блаженствѣ.
Сжатый со всѣхъ сторонъ лежащими людьми, въ пропитанномъ зловоніемъ воздухѣ, я не могъ ни на минуту забыться сномъ. Одинъ изъ моихъ сосѣдей, старый крестьянинъ, все время кашлялъ мнѣ прямо въ лицо и подъ утро у него пошла горломъ кровь. Клопы и вши положительно аттаковали насъ и отъ движенія лежащихъ людей на верхнихъ полкахъ, сыпались на лицо эти отвратительныя насѣкомыя и пыль. Въ довершеніе всего старый хромой священникъ, страдавшій недержаніемъ мочи, лежавшій на верхней полкѣ, не могъ попасть въ уборную и благодаря щелямъ наверху, мы ужасно страдали. Ко всему этому надо прибавить, что наши вещи были свалены тутъ же, и это еще болѣе увеличивало тѣсноту и грязь. Многіе прошли нѣсколько этапныхъ пересыльныхъ тюремъ, прежде чѣмъ попасть въ Петербургъ, а эти тюрьмы всегда переполнены свыше нормы и кишатъ всевозможными насѣкомыми.
Съ разсвѣтомъ стало еще хуже. Темнота отчасти скрывала ужасъ окружающаго, но при блѣдномъ свѣтѣ занимавшагося сѣвернаго осенняго утра, моимъ глазамъ открылась не поддающаяся описанію картина человѣческихъ страданій. Измученныя блѣдныя лица, груды грязныхъ разбросанныхъ вещей, лужа крови отъ моего чахоточнаго сосѣда, плевки на полу и капающая сверху моча несчастнаго старика.
— Я и молодой человѣкъ по фамиліи Калугинъ, кое какъ выкарабкались изъ груды лежащихъ тѣлъ и согнувшись въ три погибели сѣли на краешекъ скамейки, поставивъ ноги въ промежутокъ между ней и рѣшеткой. Калугинъ былъ ярко выраженный типъ дегенерата: несиметричное лицо, выпуклые глаза, толстыя и почти безъ подбородка безформенныя губы. Въ полахъ его куртки у него было зашито довольно много кокаина, и онъ довольно ловко отправлялъ то одну, то другую порцію порошка въ свой носъ.
У меня было съ собой около семи рублей — весь мой наличный капиталъ, который мнѣ удалось скопить въ тюрьмѣ отъ еженедѣльныхъ выдачъ мнѣ, съ моего личнаго счета, на покупку газетъ и папиросъ. Остальныя деньги, оставшіяся на моемъ счету, мнѣ не выдали, а сказали, что переведутъ ихъ на мой личный счетъ въ Соловецкомъ лагерѣ.
Около часу дня мы остановились на какой-то станціи и я уговорилъ конвойнаго купить мнѣ бѣлаго хлѣба, яицъ и молока, такъ какъ корзинка моя была облита кровью и какой-то жидкостью и весь хранившійся въ ней мой небольшой запасъ продуктовъ потерялъ для меня значеніе. Однако сосѣди мои были менѣе избалованы и съ готовностью все съѣли, даже мой паекъ чернаго хлѣба, совершенно грязный и мокрый, валявшійся на скамейкѣ среди остальныхъ вещей. Конвойный сначала не хотѣлъ исполнить моей просьбы, но Калугинъ вызвалъ конвойнаго начальника, о чемъ то съ нимъ пошептался и мнѣ на два рубля (1 долларъ) было принесено: литръ сквернаго молока (въ моемъ чайникѣ), 6 крутыхъ яицъ, кило сѣраго хлѣба и 100 граммъ свиного сала. Я обратилъ вниманіе, что Калугина и другого молодого человѣка, по фамиліи Костина, конвойные выпускали за рѣшетку и водили ихъ въ свою уборную. Всѣ эти привиллегіи и разговоры шепотомъ съ конвойнымъ начальникомъ объяснились вскорѣ: и Костинъ, и Калугинъ были чекистами, приговоренными къ разстрѣлу, но приговоръ имъ былъ замѣненъ десятью годами заключенія въ Соловецкомъ лагерѣ. Ихъ обоихъ спеціально посадили въ наше отдѣленіе, такъ какъ въ другихъ отдѣленіяхъ сидѣли или уголовные, или прибывшіе изъ Московской Бутырской тюрьмы, которые знали и Костина, и Калугина, такъ что могли произойти какіе-либо эксцесы на почвѣ мести чекистамъ за ихъ прошлое. Такъ какъ въ нашемъ отдѣленіи сидѣло много пожилыхъ людей, было свободнѣе, чѣмъ въ другихъ отдѣленіяхъ, и наше отдѣленіе было крайнимъ, то бывшіе чекисты были въ относительной безопасности.
На вторую же ночь Калугинъ, который былъ все время подъ кокаиннымъ наркозомъ, разсказалъ мнѣ нѣсколько эпизодовъ изъ своей прошедшей дѣятельности.
Ему было 24 года и вотъ уже 6 лѣтъ, какъ онъ состоялъ секретнымъ агентомъ Чеки. За это время ему пришлось служить въ десяткахъ различныхъ спеціальныхъ отдѣлахъ Чеки: то разъѣзднымъ заграничнымъ курьеромъ, то тайнымъ ревизоромъ дѣятельности желѣзнодорожныхъ служащихъ, то въ такъ называемомъ инсценировочномъ отдѣлѣ Московской Чеки.
Мнѣ не удалось узнать, за что именно онъ былъ приговоренъ къ разстрѣлу съ замѣной заключеніемъ въ Соловецкомъ лагерѣ. Насколько можно было понять изъ его отрывочныхъ разсказовъ, Чека не церемонится со своими сотрудниками, и никто изъ нихъ не застрахованъ отъ интригъ, доносовъ и провокаціи. Обычно проштрафившимся чекистамъ коллегія Чеки выноситъ смертный приговоръ, который почти всегда замѣняется десятилѣтнимъ заключеніемъ въ Соловецкомъ лагерѣ, гдѣ всѣ отбывающіе наказаніе чекисты назначаются на административныя должности, стараясь своимъ служебнымъ рвеніемъ заслужить себѣ прощеніе или сокращеніе срока заключенія. На всей территоріи Соловецкаго концентраціоннаго лагеря, куда входитъ, кромѣ острововъ также и пересыльный пунктъ на материкѣ — Кемь, имѣется только три свободныхъ человѣка: начальникъ Соловецкаго лагеря, его помощникъ и начальникъ пересыльнаго пункта Кемь. Всѣ остальныя должности въ администраціи и надзорѣ заняты исключительно заключенными чекистами. Составъ заключенныхъ чекистовъ самый разнообразный: сыщики, провокаторы, палачи, начальники всевозможныхъ провинціальныхъ отдѣловъ Чеки, слѣдователи, чины тюремной администраціи и тому подобное. Естественно, что весь этотъ аморальный сбродъ, въ своемъ стараніи заслужить прощеніе творитъ надъ довѣренными ихъ надзору заключенными неслыханныя звѣрства, и вотъ одна изъ многихъ причинъ, почему Соловецкій концентраціонный лагерь пріобрѣлъ такую славу, что многіе предпочитаютъ мгновенную смерть, чѣмъ долгое заключеніе въ этомъ аду.
Какъ голодъ лучшая приправа къ ѣдѣ, такъ и усталость — лучшее снотворное средство. Воспользовавшись тѣмъ, что трое изъ моихъ попутчиковъ не могли больше лежать и усѣлись, скорчившись и выставивъ ноги въ пространство между скамейками и рѣшеткой, я попытался улечься и сверхъ всякаго ожиданія заснулъ. Проснулся я, когда уже стемнѣло и клопы невыносимо стали кусать. Калугинъ былъ совершенно невмѣняемъ и блѣдный съ безсмысленной улыбкой, повидимому, совершенно ошалѣлъ отъ кокаина. Я опять усѣлся на краешкѣ скамейки, упираясь колѣнями въ рѣшетку и рядомъ со мной пристроился чехъ-коммунистъ. Это былъ славный парень спортсменъ, весельчакъ и очень деликатный человѣкъ. Фамилія его была Сага. Замѣтивъ, что онъ съ сожалѣніемъ выбрасываетъ перепачканный мякишъ чернаго хлѣба и съ жадностью грызетъ корочку, я предложилъ ему яйцо и кусокъ полубѣлаго хлѣба, который я подвѣсилъ въ носовомъ платкѣ къ рѣшеткѣ. —„У васъ у самого мало“ — сказалъ Сага, — „ничего, какъ нибудь проживу. Не-впервое голодать“.
Сага попалъ въ Россію вмѣстѣ съ чешскими легіонерами, во время гражданской войны и, соблазнившись щедрыми обѣщаніями совѣтскаго правительства, остался въ Москвѣ, получивъ должность инспектора физической культуры. Хотя и искренній коммунистъ, Сага вскорѣ увидѣлъ, что все, происходящее въ Россіи, ничего общаго съ коммунизмомъ не имѣетъ. Поэтому онъ рѣшилъ выбраться къ себѣ на родину — въ Прагу, и отправился въ Чешское консульство въ Москвѣ, для визированія паспорта. Повидимому, Сага былъ неостороженъ въ разговорахъ, или его выслѣдили, такъ какъ на слѣдующій же день, послѣ визита въ консульство, онъ былъ арестованъ и чешская виза на паспортѣ послужила достаточной уликой для Чеки, чтобы обвинить Сагу въ шпіонажѣ и дискредитированіи совѣтской власти. Въ результатѣ пять мѣсяцевъ подъ слѣдствіемъ въ Бутырской тюрьмѣ и заключеніе на три года въ Соловецкомъ лагерѣ.
Какъ ни утомительно было сидѣть скорчившись, все же это было лучше, чѣмъ лежать среди грязи и лужъ зловонной жидкости, капавшей сверху.
На мое заявленіе и просьбу, куда-нибудь убрать старика священника, страдавшаго разстройствомъ мочеиспусканія, конвойный начальникъ, смѣрилъ меня взглядомъ и сказалъ. — „Не ваше дѣло, не на прогулку ѣдете. Въ другихъ отдѣленіяхъ еще хуже, однако, никто не жалуется“.
Повидимому, въ другихъ отдѣленіяхъ было дѣйствительно хуже, такъ какъ на разсвѣтѣ, когда мы стояли на какомъ-то полустанкѣ, въ одномъ изъ отдѣленій поднялся шумъ. Заключенные просили убрать трупъ, только что скончавшагося ихъ товарища, чахоточнаго татарина изъ Крыма. Шумъ все увеличивался и началась перебранка съ конвойнымъ. Во время этой перебранки, американскій инженеръ Шевалье, въ состояніи истерики бился о рѣшетку и что то кричалъ. Начальникъ конвоя выстрѣлилъ въ него и прострѣлилъ ему плечо.
Я познакомился съ этимъ американцемъ много времени спустя послѣ этого случая, въ лазаретѣ въ Кеми, гдѣ ему ампутировали руку. Шевалье былъ во время гражданской войны въ составѣ англійскихъ легіоновъ на Кавказѣ и остался въ Тифлисѣ, не желая покинуть одну русскую женщину, которой онъ былъ увлеченъ. Онъ происходилъ изъ штата Луидьяны.
Послѣ многихъ хлопотъ, ему удалось оформить свой бракъ и выхлопотать для себя и жены право выѣхать изъ Россіи. Незадолго до отъѣзда его арестовали за шпіонажъ и сослали на Соловки. Ему всю ночь пришлось пролежать вплотную съ трупомъ скончавшагося татарина, а до этого онъ совершилъ путешествіе по этапу съ Кавказа въ Петербургъ, которое продолжалось три недѣли съ короткими остановками въ переполненныхъ провинціальныхъ пересыльныхъ тюрьмахъ. Естественно, что нервы не выдержали и въ истерическомъ состояніи, обезумѣвъ, онъ началъ буянить. Послѣ того, какъ начальникъ нашего конвоя прострѣлилъ ему плечо, Шевалье оставался безъ медицинской помощи почти десять часовъ, такъ какъ лишь къ вечеру вторыхъ сутокъ нашего путешествія, на станціи Сороки, пришелъ фельдшеръ и сдѣлалъ ему надлежащую перевязку. На этой же станціи вытащили татарина.
Чехъ Сага скоро улегся спать, а я остался сидѣть одинъ и сидѣлъ до разсвѣта. Вскорѣ ко мнѣ присоединился чекистъ Костинъ. Онъ производилъ очень болѣзненное впечатлѣніе и страдалъ эпилепсіей, въ чемъ мы убѣдились въ исходѣ третьихъ сутокъ путешествія, когда съ нимъ случился припадокъ. Но все ограничилось тѣмъ, что мы его держали во время судорогъ, а потомъ онъ такъ и остался лежать вмѣстѣ съ нами, пока мы не пріѣхали въ Кемь. Этотъ Костинъ былъ повидимому, не въ ладахъ съ Калугинымъ и, разговаривая со мной, пользуясь невмѣняемостью Калугина, поторопился меня „предупредить“ относительно своего коллеги, сообщивъ мнѣ по „секрету“, что Калугинъ чекистъ и проходимецъ. О томъ, что Костинъ былъ самъ чекистъ, — онъ, разумѣется, умолчалъ.
Костинъ мнѣ разсказалъ очень интересный эпизодъ изъ дѣятельности Калугина.
Когда этотъ послѣдній сидѣлъ въ Бутырской тюрьмѣ, въ общей камерѣ, то нанюхавшись кокаина, онъ, по обыкновенію, разболтался и разсказалъ своимъ товарищамъ по камерѣ, что онъ, Калугинъ, исполнялъ очень серьезныя порученія Чеки и однажды въ іюлѣ мѣсяцѣ 1924 года ему было поручено фотографировать раненаго капитана англійской службы Рейли гдѣ-то около финляндской границы. Роль раненаго капитана Рейли изображалъ загримированный чекистъ, такъ какъ на самомъ дѣлѣ капитанъ Рейли, въ іюнѣ 1924 года, былъ убитъ въ Москвѣ чекистомъ Ибрагимомъ. Такимъ образомъ, Чека для какихъ-то цѣлей, хотѣла инсценировать раненіе капитана Рейли около финляндской границы и даже запечатлѣла всю сцену на фотографіи.
Когда Чекѣ сдѣлалось извѣстно, что Калугинъ, сидя въ тюрьмѣ, проболтался, то его перевели въ одиночное заключеніе и онъ очень поплатился за свою болтовню, такъ какъ былъ приговоренъ сначала къ разстрѣлу, а потомъ ему замѣнили разстрѣлъ десятилѣтнимъ заключеніемъ въ Соловецкомъ лагерѣ. Если бы не кокаинъ и не болтливость, Калугинъ отдѣлался бы пустяками, такъ какъ онъ попалъ въ тюрьму за изнасилованіе какой-то дѣвушки, что не считается въ совѣтской Россіи большимъ преступленіемъ въ особенности для чекиста.
Костинъ скромно умолчалъ, почему онъ самъ оказался въ тюрьмѣ, въ одной камерѣ съ Калугинымъ. Я думаю, что именно онъ же разсказалъ своему начальству о томъ, что Калугинъ себя „расшифровалъ“ передъ товарищами по камерѣ.
На утро третьихъ сутокъ нашего путешествія, конвой смѣнился и новый начальникъ конвоя почему-то не пожелалъ оказывать льготы ѣхавшимъ съ нами чекистамъ. Старика священника и еще двухъ стариковъ съ верхней полки, начальникъ конвоя перевелъ на три отдѣленія впередъ, а на ихъ мѣсто вселилъ къ намъ четырехъ уголовныхъ. Двое изъ нихъ были совсѣмъ молодые парни, сплошь татуированные на груди, рукахъ и даже на спинѣ. Двое другихъ были постарше и держали себя съ большимъ достоинствомъ, какъ и полагается держать себя настоящимъ бандитамъ, согласно тюремной традиціи.
На одной изъ станцій конвойные въ первый разъ за все путешествіе принесли кипятокъ и разлили его по кружкамъ и чайникамъ.
Когда Калугинъ всталъ со скамейки, чтобы протискаться въ уборную, то сверху на него свалился чайникъ съ кипяткомъ, обварившій ему шею и уши. Калугинъ немедленно вызвалъ конвойнаго начальника, но ничего опредѣленнаго установить не удалось. На двухъ верхнихъ полкахъ нашего отдѣленія помѣщалось десять человѣкъ и у конвойнаго начальника не было возможности разбираться въ этомъ происшествіи.
„Пріѣдемъ въ Кемь — тамъ разберемъ“. — Таково было Соломоново рѣшеніе начальника конвоя.
Когда Калугинъ проходилъ въ уборную, то въ одномъ изъ отдѣленій на него опять свалился чайникъ и разсѣкъ ему кожу на лбу, а въ другомъ отдѣленіи крикнули:
— „Лягавый идетъ!“
Съ перекошеннымъ отъ злобы лицомъ, залѣзая въ глубь нашего „саркофага“, Калугинъ громко сказалъ:
— „Ничего, скоро пріѣдемъ въ Кемь. Тамъ будетъ предъявленъ счетъ къ оплатѣ. Тамъ не шутятъ“.—
На одной изъ станцій мнѣ опять удалось достать черезъ конвойнаго нѣсколько штукъ яицъ, хлѣба и свиного сала и кое-какъ я немного подкрѣпился.
Большинство заключенныхъ не имѣло ни денегъ, ни запасовъ провизіи, такъ какъ почти всѣ были взяты на этапъ неожиданно для нихъ. Поэтому всѣ они должны были довольствоваться въ теченіе трехъ суточнаго путешествія однимъ килограммомъ чернаго хлѣба и тремя дрянными солеными рыбами, выданными въ Петербургѣ передъ отправленіемъ изъ тюрьмы на этапъ.
Я чувствовалъ себя разбитымъ до послѣдней степени, каково же было тѣмъ изъ насъ, которыхъ везли съ Кавказа, изъ Крыма, съ Украины.
Когда мы пріѣхали на станцію Кемь, всѣ облегченно вздохнули. Увы, настоящія страданія тутъ только начинались!
