залъ: „Что, старикашка? Сомлѣлъ? Ну, иди, записывай мѣшки!“ Меня поставили у сходни и я долженъ былъ считать проходившихъ мимо грузчиковъ съ мѣшками. Часовъ около 11 вечера, передъ самымъ окончаніемъ погрузки, потерялъ сознаніе бывшій вицегубернаторъ Павелъ Иннокентьевичъ Поповъ. Онъ такъ и не очнулся, такъ какъ умеръ, не приходя въ сознаніе.
Со времени отъѣзда изъ Петербурга шли четвертыя сутки, а въ нашей партіи было уже 6 покойниковъ и одинъ съ прострѣленнымъ плечомъ. Есть надъ чѣмъ задуматься!
Мы вернулись въ баракъ около 12 часовъ ночи, и какъ были, т. е. въ угольной пыли, въ грязи, повалились на нары и заснули. Клопы неистовствовали, изъ щелей стѣнъ немилосердно дуло.
Ночью со мной приключился гастрическій припадокъ, и съ разрѣшенія дневальнаго я пошелъ въ уборную, выстроенную на скалахъ, въ 300-хъ метрахъ позади линій бараковъ. Заключеннымъ разрѣшается ходить въ предѣлахъ лагеря лишь до наступленія темноты, а вечеромъ и ночью можно ходить только по нуждѣ. Вся линія проволочнаго загражденія освѣщена электрическими фонарями и охраняется часовыми.
По дорогѣ въ уборную я былъ дважды опрошенъ дозорными, причемъ доросъ производится крикомъ: „Стой! Руки вверхъ!“ Вернувшись въ баракъ, я не могъ больше спать. Боль въ животѣ, клопы, грязь и расшатавшіеся нервы гнали отъ меня сонъ.
Въ 5 часовъ утра насъ подняли. Кое-какъ я вымылся позади барака на скалахъ. Дулъ холодный пронизывающій вѣтеръ, небо было сѣрое и эти вытянувшіеся въ одну линію бараки среди болота и скалъ производили гнетущее впечатлѣніе.
Въ половинѣ шестого мы отправились въ лагерную кухню за кипяткомъ и чернымъ хлѣбомъ. Деньги мои у меня отобрали при осмотрѣ вещей и сказали, что внесутъ ихъ на мой текущій счетъ.
О полученіи книжки ничего было и думать пока, такъ какъ мы были въ состояніи „моральнаго карантина“, то есть не имѣли ни минуты свободной. Едва
