Посетитель, которого капельдинер ввёл в «контору», был гладко выбритый, несколько подслеповатый старик, с какой-то растерянностью на морщинистом лице и суетливой предупредительностью движений.
Иван Фёдорович Колокольцев, антрепренёр театра, высокий, неуклюжий господин с растрёпанной шевелюрой и длинной дряблой шеей, посмотрел на него несколько подозрительно.
— Три раза был у вас, Иван Фёдорович, — заговорил старик, — и не мог добиться у вас аудиенции. Между тем, имею до вас дело безотлагательной надобности.
Ивана Фёдоровича эта «безотлагательная надобность» по-видимому интересовала очень мало. Он небрежным жестом предложил гостю сесть на старый клеёнчатый стул, и сам сел тут же, у чёрного обтёртого стола, заменявшего в конторе бюро.
— Я ведь очень занят, — возразил он, выдвигая из стола ящик с бумагами, и шаря что-то по углам. — Вы господин Курепин, если не ошибаюсь?
— Да-с.
— Вы не родственник актрисы Курепиной, что два года тому назад сгорела на сцене Бобыльского театра?
— Я отец…
Иван Фёдорович поднял на него глаза; руки его перестали шарить. Что-то похожее на сочувствие загорелось в этом взгляде. Но оно тотчас же сменилось прежним холодным блеском. «Чёрт возьми, не на бедность ли пришёл просить», — невольно мелькнуло у него в голове.