Трэси написалъ отцу, прежде чѣмъ лечь спать. Онъ разсчитывалъ, что это письмо будетъ принято лучше его телеграммы, такъ какъ въ немъ содержались вѣсти, пріятныя для отца. Молодой виконтъ сообщалъ, что онъ попробовалъ стать на равную ногу съ низшими классами и работать ради насущнаго хлѣба, что онъ выдержалъ борьбу и не стыдится своей попытки, такъ какъ ему удалось доказать на дѣлѣ свою способность содержать себя личнымъ трудомъ. Тѣмъ не менѣе, въ общемъ, онъ пришелъ къ заключенію, что не можетъ передѣлать свѣтъ своими единичными усиліями, а потому на будущее время намѣренъ сложить оружіе, сознавая, что онъ сдѣлалъ достаточно. Теперь же ему хотѣлось бы вернуться домой, чтобы занять прежнее положеніе и удовольствоваться имъ, предоставивъ дальнѣйшіе эксперименты новымъ миссіонерамъ, другимъ молодымъ людямъ, которымъ нуженъ отрезвляющій житейскій опытъ — единственная логика, способная вылечить больное воображеніе и возстановить здравыя понятія.
Затѣмъ Трэси осторожно подошелъ къ вопросу о своей женитьбѣ на дочери американскаго претендента. Онъ хвалилъ молодую дѣвушку, но не особенно распространялся насчетъ ея совершенствъ, преимущественно налегая на то обстоятельство, что предполагаемый бракъ послужить прекраснымъ поводомъ примирить Іоркъ съ Ланкастеромъ, заставить цвѣсти враждующія розы на одномъ стеблѣ и разъ навсегда положить конецъ вопіющей несправедливости, которая и безъ того существовала слишкомъ долго.
Изъ его письма можно было понять, что онъ махнулъ рукой на прошлое и хочетъ вернуться къ прежней жизни, считая, что такъ будетъ гораздо умнѣе, чѣмъ преслѣдовать идею самоотреченія, заставившую его покинуть отечество. Тѣмъ не менѣе онъ не говорилъ объ этомъ ясно. И чѣмъ болѣе перечитывалъ Трэси свое посланіе, тѣмъ убѣдительнѣе казалось оно ему.
Получивъ вѣсточку отъ сына, старый графъ остался доволенъ началомъ посланія; онъ даже улыбнулея съ ироническимъ самодовольствомъ, но, читая конецъ, сердито фыркнулъ раза два, что можно было истолковать различнымъ образомъ. Въ данномъ случаѣ онъ не сталъ тратить чернилъ ни на телеграммы, ни на письма, а прямо сѣлъ на пароходъ, чтобы отправиться въ Америку и посмотрѣть своими глазами, что тамъ затѣвается. Съ самаго отъѣзда Берклея онъ сердился на него, не обнаруживая ничѣмъ своей тоски по отсутствующему сыну; онъ твердо надѣялся, что тотъ излечится отъ своей химерической мечты, и не хотѣлъ ускорять этого благодѣтельнаго процесса, которому слѣдовало пройти всѣ необходимыя стадіи; всякія письма и телеграммы изъ дому могли только испортить дѣло. Его разсчетъ оказался вѣрнымъ и въ результатѣ получилась полная побѣда. Къ несчастію, она омрачалась только намѣреніемъ Берклея вступить въ нелѣпый бракъ. Да, присутствіе отца въ Америкѣ было теперь необходимо.
Въ первые десять дней послѣ отсылки письма Трэси некогда было задумываться. Онъ поперемѣнно то виталъ въ облакахъ, то спускался въ глубь земли, насколько позволялъ законъ тяготѣнія. Юноша былъ или ужасно счастливъ, или ужасно несчастливъ, судя по расположенію духа миссъ Салли. Онъ ни за что не могъ предугадать заранѣе, когда оно измѣнится, а въ критическіе моменты не зналъ, почему оно измѣняется. Порою она любила его пылкой, тропической, палящей любовью, не находя достаточно сильныхъ словъ для ея выраженія, а потомъ вдругъ ни съ того, ни съ сего барометръ опускался и жертва непостоянства попадала въ поясъ вѣчныхъ льдовъ, чувствуя себя одинокой и всѣми покинутой, какъ сѣверный полюсъ. Иногда бѣднягѣ приходило въ голову, что лучше умереть, чѣмъ подвергаться такимъ внезапнымъ и разрушительнымъ перемѣнамъ климата.
А между тѣмъ дѣло объяснялось просто. Салли хотѣла вѣрить, что Трэси любитъ ее безкорыстно, и потому постоянно испытывала его на всѣ лады, чтобы убѣдиться, правду-ли онъ говоритъ. Простодушный малый не догадывался, что надъ нимъ производятъ такіе эксперименты, и, конечно, попадалъ во всѣ ловушки, разставляемыя для него влюбленной дѣвушкой. Онѣ заключались въ невинныхъ съ виду и какъ будто отвлеченныхъ разсужденіяхъ насчетъ общественныхъ различій, громкихъ титуловъ, аристократическихъ привилегій и т. п. Нерѣдко Трэси отвѣчалъ наобумъ, не взвѣшивая своихъ словъ, только бы продлить разговоръ. Онъ не подозрѣвалъ, что Салли зорко наблюдаетъ за нимъ, слѣдитъ за игрой его физіономіи, вслушивается въ каждое слово съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ, какъ подсудимый слѣдитъ за чертами лица судьи и жадно ловитъ каждое его выраженіе, зная, что отъ этого человѣка зависитъ возвратить его семьѣ и друзьямъ, даровать ему свободу иди навсегда лишить солнечнаго свѣта и человѣческаго общества. Онъ никакъ не подозрѣвалъ, что его необдуманныя рѣчи тщательно взвѣшивались, и часто произносилъ смертельные приговоры тамъ, гдѣ ему было рѣшительно все равно сказать совсѣмъ противоположное. Каждый день терзалъ онъ сердце любимой дѣвушки, а по ночамъ лишалъ ее сна, рѣшительно не догадываясь ни о чемъ. Хладнокровный наблюдатель могъ бы замѣтить, что настроеніе Салли никогда не измѣнялось, пока разговоръ не касался извѣстнаго предмета, а въ данномъ случаѣ всегда наступала перемѣна. Даже отъ него не ускользнуло бы, что къ этому непріятному предмету постоянно возвращалась только одна сторона, что это дѣлалось нарочно и каждый посторонній непремѣнно бы спросилъ, что это значитъ, если бы не съумѣлъ найти объясненія такой загадки. Но Трэси недоставало проницательности или, пожалуй, подозрительности. Онъ замѣтилъ только одну странность: погода всегда была ясна при началѣ визита. Какъ бы она ни хмурилась потомъ, но бесѣда постоянно начиналась при ясномъ небѣ. Онъ не могъ объяснить себѣ этого курьезнаго факта, а только дивился ему. Между тѣмъ, на повѣрку выходило слѣдующее. Даже самая короткая разлука съ нимъ была несносна для Салли, и она такъ жаждала увидать его снова, что всѣ сомнѣнія и подозрѣнія сгорали на огнѣ ея страстной любви и она встрѣчала своего милаго, сіяя радостью, которая вслѣдъ затѣмъ помрачалась.
При такихъ условіяхъ, рисованье портрета не можетъ идти успѣшно. Портретъ Селлерса работы Трэси плохо подвигался впередъ день за днемъ, среди жестокихъ перемѣнъ погоды и ежедневно усвоивалъ слѣды житейскихъ превратностей, выпадавшихъ на долю его творца. Мѣстами это произведеніе искусства отличалось большимъ мастерствомъ, тогда какъ въ другихъ частяхъ оно представляло нѣчто, обличавшее въ художникѣ несчастливца, обреченнаго на всевозможныя земныя бѣдствія, начиная отъ боли въ желудкѣ и кончая водобоязнью. Но Селлерсъ былъ въ восторгѣ отъ своего изображенія. Онъ говорилъ, что портретъ похожъ на него, какъ двѣ капли воды, что тутъ на его лицѣ изъ каждой поры выступаетъ особое настроеніе, и всѣ они до того разнообразны, что не подыщешь двухъ одинаковыхъ. Онъ утверждалъ, что его черты и поза выражали на этомъ полотнѣ цѣлую бездну различныхъ ощущеній. Можетъ быть, работа Трэси была лишена всякихъ художественныхъ достоинствъ, но по внѣшнему виду портретъ вышелъ весьма внушительнымъ. Американскій претендентъ былъ изображенъ на немъ въ натуральную величину во весь ростъ, въ пунцовомъ бархатномъ одѣяніи пэра съ тремя нашивками изъ горностаеваго мѣха для обозначенія графскаго достоинства; его сѣдую голову увѣнчивала графская корона, чуточку сдвинутая на бекрень для пущей молодцоватости. Когда на душѣ Салли было ясно, этотъ портретъ заставлялъ Трэси улыбаться, но при дурной погодѣ онъ приводилъ его въ отчаяніе, леденилъ въ немъ кровь. Однажды вечеромъ, когда влюбленные сидѣли вдвоемъ и все шло прекрасно, коварный дьяволенокъ, смущавшій дѣвушку, принялся опять за свои штуки, направляя разговоръ обычнымъ путемъ на подводную сказу. Среди самой оживленной бесѣды, Трэси вдругъ почувствовалъ въ своей груди какой-то трепетъ, исходившій извнѣ, изъ другой человѣческой груди, которая крѣпко прижималась къ нему. Послѣ этого легкаго толчка раздались рыданія. Салли плакала.
— Ну, вотъ опять! Что я надѣлалъ, что я такое сказалъ, дорогая моя, что ты плачешь?
Она вырвалась изъ его объятій и взглянула ему въ лицо съ горькимъ упрекомъ.
— Что ты такое сдѣлалъ? Я сейчасъ скажу. Ты въ двадцатый разъ явно доказалъ, — я не хотѣла этому вѣрить и ни за что бы не повѣрила — но ты доказалъ, что любишь не меня, а этотъ позоръ, эту воображаемую знатность моего отца. Нѣтъ, я не могу пережить такого горя!
— Дитя мое, опомнись. Мнѣ никогда не приходило въ голову ничего подобнаго.
— О, Говардъ, Говардъ! Когда ты забывалъ притворяться и не удерживалъ своего языка, то высказывалъ многое, что выдавало тебя.
— Я высказывалъ какія-то вещи, когда забывалъ притворяться? О, это жестокія слова! Когда же я говорилъ не то, что чувствую? Мнѣ нечего удерживать своего языка; у него только одно назначеніе — говорить всегда правду.
— Говардъ, я замѣчала и взвѣшивала твои слова, когда ты не думалъ объ ихъ значеніи, но они открыли мнѣ больше, чѣмъ ты думаешь.
— Такъ вотъ какъ ты злоупотребила моимъ довѣріемъ! — воскликнулъ онъ. — Неужели это правда? Неужели ты ставила мнѣ западни, когда я ничего не подозрѣвалъ? Нѣтъ, я не хочу этому вѣрить! Только заклятый врагъ можетъ дѣйствовать съ подобнымъ коварствомъ.
Салли никогда не представляла себѣ собственнаго поведенія въ такомъ свѣтѣ. Неужели съ ея стороны это было низостью? Неужели она злоупотребила довѣріемъ жениха? При этой мысли ея щеки вспыхнули румянцемъ стыда и раскаянія.
— Прости меня, — сказала она. — Я не знала, что дѣлала. Я такъ страшно мучилась. Да, ты простишь, ты долженъ простить; я слишкомъ много выстрадала и теперь мнѣ стыдно за себя! Вѣдь ты прощаешь мнѣ, не такъ-ли? Не отворачивайся, милый, перестань сердиться. Всему виной только моя любовь, а вѣдь ты знаешь, что я люблю тебя всѣмъ сердцемъ. Я не могла этого перенести; о, мой ненаглядный, я такъ несчастна! Я не хотѣла оскорблять тебя, не сознавала, куда заведетъ это безуміе, не думала, какъ я обижаю своими подозрѣніями самаго дорогого мнѣ человѣка въ мірѣ. О, возьми меня опять въ свои объятія, у меня нѣтъ иного прибѣжища. Въ тебѣ вся моя жизнь, всѣ мои надежды.
Они опять помирились — искренно, безповоротно, всецѣло — и оба стали ужасно счастливы. Имъ слѣдовало бы остановиться на этомъ, но когда причина странныхъ размолвокъ, наконецъ, выяснилась и Трэси узналъ, что виной всему были опасенія Салли, не вѣрившей въ искренность его любви, онъ вздумалъ разъ навсегда удалить прежній поводъ къ недоразумѣніямъ.
— Дай, я шепну тебѣ на ушко маленькій секретъ, — заговорилъ онъ съ глубокимъ смѣхомъ и смущенной улыбкой. — Я, дѣйствительно, скрывалъ отъ тебя важную вещь. Твое знатное происхожденіе ни въ какомъ случаѣ не могло соблазнить меня: я сынъ и наслѣдникъ англійскаго графа!
Дѣвушка смотрѣла на него одну, двѣ, три секунды, пожалуй, цѣлыхъ двѣнадцать; наконецъ, ея губы раскрылись и вымолвили: «ты?!», послѣ чего она двинулась прочь отъ Трэси, не переставая смотрѣть на него въ глубокомъ недоумѣніи.
— Что съ тобой? Конечно, я говорю правду. На что же ты опять разсердилась? Что я такое сдѣлалъ?
— Что ты такое сдѣлалъ? Во-первыхъ, — болѣе, чѣмъ странное заявленіе; ты долженъ и самъ это отлично понимать.
— Ну, хорошо, — возразилъ онъ съ тѣмъ же застѣнчивымъ, смѣхомъ, — допустимъ, что мое заявленіе странно; тутъ нѣтъ никакой бѣды, если оно справедливо.
— Если оно справедливо… Значитъ, ты уже отъ него отказываешься?
— Ни на одинъ моментъ! Надѣюсь, ты не думаешь этого; я ничѣмъ не заслужилъ подобной обиды. Мои слова — истинная правда; почему ты въ нихъ сомнѣваешься?
Салли не замедлила отвѣтомъ:
— Потому что ты не сказалъ о томъ раньше?
— О! — почти простоналъ Трэси, сознавая справедливость упрека.
— Ты дѣлалъ видъ, что ничего не скрываешь отъ меня касательно твоей жизни, и ты не имѣлъ права умалчивать о такой важной вещи, послѣ… ну, послѣ того, какъ вздумалъ ухаживать за мной.
— Это вѣрно, вѣрно, я знаю, но бываютъ обстоятельства, когда…
Салли нетерпѣливо махнула рукой.
— Послушай, — жалобно продолжалъ онъ, — ты, повидимому, такъ восхищалась перспективой трудовой жизни и честной бѣдности, что мнѣ стало страшно, я побоялся… Ну, да вѣдь ты помнишь, что говорила…
— Отлично помню, какъ и то, что прежде чѣмъ кончился нашъ разговоръ, ты спросилъ, какъ я отношусь къ аристократамъ, и мой отвѣтъ, кажется, усилилъ твои опасенія.
Нѣсколько времени онъ не говорилъ ни слова, а потомъ произнесъ упавшимъ голосомъ:
— Я не вижу тутъ для себя никакого исхода. Это была ошибка, именно ошибка, и больше ничего. Я не хотѣлъ причинять тебѣ ни малѣйшаго зла, не предвидѣлъ, что выйдетъ изъ моей скрытности. Право, кажется, я ужасно недальновиденъ и въ моемъ характерѣ есть порядочная доза безпечности.
Молодая дѣвушка была обезоружена на одинъ моментъ, но вслѣдъ затѣмъ опять вскипѣла.
— Графскій сынъ, вотъ тебѣ разъ! Да развѣ графскіе сыновья бродятъ но свѣту, отыскивая себѣ пропитанія и довольствуясь самымъ неблагодарнымъ трудомъ?
— Ну, конечно, нѣтъ, а вотъ мнѣ захотѣлось этого!
— Развѣ графскіе сыновья унижаютъ свое достоинство въ такой странѣ, какъ Америка, и приходятъ въ трезвомъ и приличномъ видѣ просить руки безприданницы, если они могутъ пьянствовать, выкидывать разныя пошлости и утопать въ долгахъ, что имъ нисколько не помѣшаетъ жениться на дочери американскаго милліонера? Ты графскій сынъ! Какъ бы не такъ! Если это правда, представь мнѣ доказательства.
— Слава Богу, я не могу дать тебѣ доказательствъ, только что перечисленныхъ тобою, но тѣмъ не менѣе я графскій сынъ и наслѣдникъ. Мнѣ хотѣлось бы, чтобы ты повѣрила моимъ словамъ, однако, убѣдить тебя я не въ состояніи.
Она была опять готова смягчиться, если бы не послѣднее замѣчаніе; оно оскорбило ее, и Салли воскликнула:
— О, ты выводишь меня изъ послѣднихъ границъ терпѣнія! Кто же повѣритъ тебѣ безъ всякихъ доказательствъ? Ты обѣщаешь золотыя гори, а между тѣмъ хочешь выѣхать на пустой болтовнѣ. Все, что ты говорилъ, совершенно невѣроятно; неужели ты самъ не видишь этого?
Онъ напрягалъ свой мозгъ, стараясь оправдать ее; потомъ помолчалъ немного въ нерѣшительности и, наконецъ, заговорилъ съ очевиднымъ усиліемъ и замѣшательствомъ:
— Я хочу открыть тебѣ всю правду, хотя она можетъ показаться нелѣпостью. У меня былъ идеалъ, — назови его мечтой, если хочешь безуміемъ, — но мнѣ захотѣлось отказаться отъ привиллегій и предосудительныхъ преимуществъ, которыми пользуется знать, добившись ихъ путемъ насилія и обмана. Я думалъ, что такое участіе въ преступленіяхъ противъ общечеловѣческаго права и разсудка кладетъ на меня пятно, и желалъ очиститься отъ этого позора, поставивъ себя на одинъ уровень съ бѣдными и простыми людьми, заработывая трудомъ насущный хлѣбъ и успѣвая въ жизни только на основаніи своихъ личныхъ заслугъ, если мнѣ вообще было суждено чего-нибудь добиться.
Молодая дѣвушка не спускала съ него глазъ, пока онъ говорилъ. Искренняя рѣчь и безъисскуственность Трэси растрогали ее до опасной степени, однако, она не поддалась голосу сердца; съ ея стороны было бы глупо уступить состраданію или вообще расчувствоваться, но все-таки она хотѣла задать ему нѣсколько вопросовъ. Трэси старался прочесть свой приговоръ въ ея чертахъ, и то, что онъ прочелъ въ нихъ, немного ободрило его.
— Ахъ, если бы какой-нибудь графскій сынъ дѣйствительно сдѣлалъ это! Онъ былъ бы настоящимъ мужчиной, человѣкомъ, заслуживающимъ не только любви, но поклоненія.
— Послушай, Салли, дорогая…
— Но жаль, что такого героя никогда не бывало на свѣтѣ; онъ еще не родился и никогда не родится, — продолжала она, не слушая Трэси. — Самоотреченіе, которое могло вдохновить его на такой подвигъ, хотя бы оно было безуміемъ и не могло убѣдить міръ своимъ примѣромъ, все-таки сдѣлало бы этого избранника великимъ. Да, только великая душа могла бы поступать такимъ образомъ въ нашъ холодный эгоистическій вѣкъ. На одинъ моментъ… Постой, дай мнѣ кончить. Мнѣ надо предложить тебѣ еще вопросъ. Какъ зовутъ твоего отца? Графъ?..
— Росморъ, а я — виконтъ Берклей.
Эти слова только подлили масла въ огонь; дѣвушка почувствовала себя страшно оскорбленной.
— Какъ вы смѣете утверждать такую несообразность? Вы отлично знаете, что Берклей сгорѣлъ и что мнѣ это извѣстно. Украсть имя и почетное званіе живого человѣка ради своекорыстныхъ цѣлей и временной выгоды уже достаточно гнусно, но ограбить такимъ образомъ мертваго, — нѣтъ, это хуже, чѣмъ преступленіе!
— Выслушай же меня, дай мнѣ сказать одно слово, не отворачивайся съ презрѣніемъ! Не уходи, не покидай меня такимъ образомъ, постой одну минутку. Клянусь моей честью…
— Твоей честью!
— Клянусь честью, что я не лгу, и докажу это, и ты должна будешь повѣрить. Я принесу тебѣ письмо… или лучше телеграмму…
— Когда?
— Завтра или послѣ завтра…
— Подписанную именемъ Росмора?
— Да, съ подписью моего отца «Росморъ».
— Ну, и что же это докажетъ?
— Какъ что? Что же иное это можетъ доказать, кромѣ истины моихъ словъ?
— Если ты принуждаешь меня говорить откровенно, то знай, что это докажетъ только существованіе у тебя сообщника, скрывающагося гдѣ-нибудь.
Слова Салли были тяжелымъ ударомъ и сразили Трэси.
— Да, ты права, — вымолвилъ онъ унылымъ тономъ. — Я не подумалъ о томъ. О, Боже мой, какъ мнѣ поступить? У меня все выходить глупо. Какъ, ты уходишь? Не сказавши мнѣ даже «до свиданія» или «прощайте»? Мы никогда еще не разставались такъ холодно до сихъ поръ.
— О, мнѣ хотѣлось бы убѣжать, а между тѣмъ… Нѣтъ, уходите, пожалуйста!
Наступила пауза, потомъ она прибавила:
— Вы можете принести письмо или телеграмму, когда они придутъ.
— Ты позволяешь? О, благодарю тебя!
Онъ удалился, хотя не очень поспѣшно. Губы Салли уже начали дрожать, а по уходѣ Трэси она бросилась на стулъ и разразилась рыданіями.
— Вотъ, онъ и ушелъ, я потеряла его, — говорила она, захлебываясь слезами, — мы никогда больше не увидимся. И онъ даже не поцѣловалъ меня на прощанье, не потребовалъ отъ меня поцѣлуя, хотя зналъ, что мы разстаемся навѣки. Никогда я не думала, что онъ будетъ холоденъ ко мнѣ послѣ всего, что было между нами. О, что мнѣ дѣлать? Онъ милый, несчастный, добродушный обманщикъ, онъ лжецъ, но что же дѣлать, если я его люблю! — И, немного спустя, она заговорила опять: — А какой онъ славный, какъ мнѣ будетъ скучно безъ него, я просто умру съ тоски; пускай бы ужь онъ сочинилъ какое-нибудь письмо или телеграмму и принесъ ихъ сюда! О, нѣтъ, онъ не сдѣлаетъ этого, ему никогда не придетъ въ голову какая-нибудь ловкая штука; онъ такой простой и честный, и какъ ему, бѣднягѣ, могло придти въ голову, что онъ съумѣетъ провести меня? Да, онъ вовсе не способенъ ни на какое притворство и выдаетъ себя съ перваго шага. О, Господи, лучше пойти спать и махнуть рукой на все. Зачѣмъ я не велѣла ему придти ко мнѣ и въ томъ случаѣ, если онъ не получитъ никакой телеграммы? Теперь я никогда не увижу его по своей собственной винѣ. А, должно быть, глаза у меня сильно заплаканы!