Сон в Иванову ночь (Шекспир; Сатин)/ПСС 1902 (ВТ:Ё)/Действие IV
| ← Дѣйствіе III | Сон в Иванову ночь | Дѣйствіе V → |
Оригинал: англ. A Midsummer Night's Dream. — Источник:  Полное собрание сочинений Шекспира / под ред. С. А. Венгерова — СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1902. — Т. 1. — С. 499—546. — (Библиотека великих писателей). • См. также переводы других авторов |
- Википроекты
Поди, садись на ложе из цветов!
Дай поласкать прекрасные ланиты,
Дай розами убрать твою головку,
Столь мягкую, столь гладкую, позволь
Поцеловать твои большие уши.
О, милый друг!
Основа. Где Душистый Горошек?
Душистый Горошек. Здесь.
Основа. Почешите у меня в голове, Душистый Горошек. Где госпожа Паутинка?
Паутинка. Здесь.
Основа. Госпожа Паутинка, любезная госпожа Паутинка, возьмите в руки ваше оружие и убейте мне эту красноногую дикую пчёлку, что сидит на вершине этого волчеца и затем, любезная госпожа Паутинка, принесите мне её медовый мешочек. Только не слишком усердствуйте в этом деле, госпожа Паутинка, чтобы медовый мешочек не лопнул: мне было бы неприятно увидеть вас, сударыня, облитою мёдом. Где господин Горчичное Зёрнышко?
Горчичное Зёрнышко. Здесь.
Основа. Дайте мне вашу лапку, господин Горчичное Зёрнышко! Сделайте одолжение, перестаньте церемониться, любезный господин!
Горчичное Зёрнышко. Что вам угодно?
Основа. Ничего, любезный господин; помогите, однако, госпоже Паутинке почесать у меня в голове. Надо мне сходить к цирюльнику, любезный господин, а то, кажется мне, я слишком оброс волосами на лице. Я такой чувствительный осел, что если чуть защекочет меня волос, то я должен чесаться.
Не хочешь ли ты музыки послушать,
Мой милый друг?
Основа. Да, у меня довольно хорошее ухо для музыки. Сыграйте-ка что-нибудь на варгане.
Не хочешь ли покушать ты чего?
Основа. В самом деле! Я бы поел, я бы охотно поглотал хорошего, сухого овсеца. Мне кажется, что я имею также большое влечение к вязанке сена. Хорошее, сочное сено! что может с ним сравниться?
Есть у меня проворный эльф в услугах.
У белочки отыщет он запас
И принесмт тебе орехов свежих.
Основа. Я бы предпочёл горсть или две сухого гороху. Но сделайте одолжение, прикажите вашему народу оставить меня в покое. Я чувствую, что-то меня начинает клонить ко сну.
Спи; вокруг тебя я обовьюсь руками!
Вы, эльфы, все ступайте по местам.
Так жимолость иль сладкий каприфолий
Высокий вяз с любовью обвивают;
Так нежный плющ кольцами огибает
Покрытые корою пальцы вяза.
О, я тебя люблю, боготворю!
А, мой Робин, здорово! Полюбуйся
На зрелище прекрасное. Во мне,
Я признаюсь, рождаться начинает
К безумию царицы состраданье.
За лесом с ней я встретился сейчас,
Когда она сбирала благовонья
Для этого презренного болвана.
Я там её порядком пожурил.
Венками из цветов пахучих, свежих
Она его власатые виски
Придумала украсить—и росинки,
Которые гордилися недавно
Тем, что блестят роскошно на цветах,
Как круглые жемчужины Востока,
Теперь лежат в глазах цветков, как слёзы,
Которые принуждены свой срам
Оплакивать. Когда я посмеялся
Над нею вдоволь и когда она
Просить меня с покорностью стала,
Чтоб я её простил, я у неё
Потребовал индийского ребенка.
Она его мне тотчас уступила
И эльфу приказала отнести
Его в мою волшебную беседку.
Теперь он мой, и с глаз моей царицы
Я слепоту презренную сниму.
Ты, милый Пук, афинского невежду
От головы искусственной избавь.
Проснувшись, пусть воротится с другими
В Афины он, и там пускай они
Припоминают все об этой ночи
Не иначе, как о виденьях сна.
Но прежде надо снять с царицы чары.
Будь, чем ты всегда была,
Видь, как видела ты прежде!
Сок Дианина ростка
Уничтожит в миг всю силу
Купидонова цветка.
Теперь, моя Титания, проснись!
Проснись, моя любезная царица!
Мой Оберон, какие сновиденья
Имела я! Сейчас казалось мне,
Что будто бы я влюблена в осла.
Вот здесь лежит твой милый.
Как всё это
Могло случиться? О, как нестерпимо
Смотреть глазам на эту образину!
Молчанье на минуту! Ну, Робин,
Избавь его от этой головы.
Титания, пусть музыка играет,
Пускай сильней, чем сон обыкновенный,
Всех пятерых она здесь усыпит.
Эй, музыка! эй, музыка, сюда!
Скорей играй и очаруй здесь спящих!
По-прежнему, проснувшись, ты гляди
Своими глупыми глазами!
Ну, музыка, играй!
Моя царица,
Возьмёмся за руки с тобой и землю
Под спящими заставим трепетать.
Теперь опять мы в дружбе. Завтра в полночь
Торжественно мы будем танцевать
У герцога Тезея в пышном замке—
И мы его наполним мирным счастьем.
Любовников две верные четы
Там женятся с Тезеем в то же время
И будут все счастливы и довольны.
Властитель, скоро рассветёт:
Уж, рея, жавронок поёт!
Мы вслед за ночью полетим,
Среди священной тишины,
Быстрей блуждающей луны.
Лететь с тобой готова я;
Ты ж мне расскажешь, как случилось,
Что ночью здесь уснула я
И вдруг средь смертных очутилась.
Один из вас пусть сходит отыскать
Лесничего. Теперь обряды наши
Окончены. Но так как мы ещё
В начале дня, то милая моя
Моих собак музыку будет слышать.
Спустите их всех к западной равнине.
Скорее! Я сказал, чтобы нашли
Лесничего. А мы с тобой, царица
Прекрасная, пойдём на эту гору
И будем там свободнее внимать
Чудесному смешенью голосов
Моих собак и эха.
Помню я,
При мне однажды Геркулес и Кадм
Спартанскими собаками травили
Медведя в Критском лесе. Никогда
Приятнее я звуков не слыхала.
Поверишь ли, не только что кусты,
Но небеса, окрестности, ручьи
Звучали все единым, общим криком.
Да, никогда не слыхивала я
Такого музыкального разлада,
Такого усладительного шума!
Но и мои к спартанской же породе
Принадлежат: и у моих собак
Большая пасть и шерсти цвет песочный;
На головах их уши так висят,
Что ими даже утреннюю росу
Они сметают; выгнуты их ноги,
Подгрудки же у них, как у быков
Фессалии. И если на угонку
Они не так-то быстры, уж зато
Им голоса подобраны друг к другу,
Как колокольчики. О, никогда
В Фессалии, иль в Спарте, иль на Крите
Охотничьи рога не возбуждали
Собой собак, столь сильно сладкозвучных
Суди сама, когда услышишь их.
Но, тише! Тс! Что это здесь за нимфы?
Мой государь, да это дочь моя,
А здесь лежит Лизандер; вот Деметрий,
А с ними и Елена, дочь Недара.
Я удивлён, что нахожу их здесь
Всех вместе.
Да, они так рано встали,
Чтоб майские обряды совершить.
Услышав о намерении нашем,
Они пришли сюда, чтоб с нами вместе
Здесь праздновать. Скажи-ка мне Егей,
Не нынче ли срок Гермии назначен?
Дай свой ответ.
Картина знаменитого английского живописца сэра Джошуа Рейнольдса (sir Joshua Reynolds, R. A. 1723—1792). (Малая Бойделевская галерея).
Так точно, государь.
Поди, скажи, чтоб звуками рогов
Охотники их тотчас разбудили.
А, здравствуйте, друзья! ночь Валентина
Уже прошла; а вы, лесные птички,
Лишь начали, никак, слетаться вместе?
Простите, государь!
Прошу всех встать.
Я знаю, что соперники вы двое:
Откуда же согласие такое
Между двумя врагами? Отчего
Так ненависть от страха далека,
Что с ненавистью спит и не боится,
Что дух вражды над ними?
Государь!
Я нахожусь в каком-то полусне
И отвечать вам буду с удивленьем.
Но я клянусь, что не могу сказать вам
С подробностью, как я попал сюда.
Как кажется—желал бы вам сказать
Всю истину—теперь припоминаю,
Как это всё случилось… точно так!
Я с Гермией пришёл сюда: хотели
Мы из Афин бежать, чтоб скрыть себя
От строгости афинского закона.
Довольно, о, довольно! Государь,
Вы слышали довольно. Я зову
Закон, закон на головы виновных.
Они бежать хотели. О, Деметрий,
Они чрез то хотели нас лишить:
Тебя—жены, меня—законной воли
Женить тебя на дочери моей!
Мой государь, прекрасная Елена
Открыла мне намерение их
Бежать и здесь пока в лесу укрыться.
Я, в бешенстве, последовал за ними;
Прекрасную ж Елену повлекла
За мной любовь. Но, добрый государь,
Не знаю я, какой чудесной силой—
А сила здесь какая-то была—
Вдруг к Гермии любовь моя исчезла,
Растаяла внезапно, будто снег,—
И я теперь о ней припоминаю,
Как о пустой игрушке, о которой
Безумствовал я в детстве. Вся любовь
И всё, что есть святого в этом сердце,
Принадлежит теперь одной Елене;
Она одна—предмет и радость глаз!
С ней, государь, я сговорён был прежде,
Чем увидал я Гермию; потом,
Как будто бы в болезни, эта пища
Мне сделалась несносною; теперь же
Я, как больной в своём выздоровленьи,
Вновь получил естественный мой вкус.
Теперь её люблю, её ищу,
Теперь о ней вздыхаю и хочу
Я верным ей остаться до могилы!
Прекрасные четы, я счастлив,
Что встретил вас. Но после обо всём
Расскажете вы нам. Тебе, Егей,
Придётся подчиниться нашей воле.
Пусть с нами вместе эти две четы
В одном навек соединятся храме.
Но утро уж почти прошло, и мы
Намеренье охотиться отложим.
Отправимся в Афины. Три и три!
О, праздник наш великолепен будет!
Пойдём же, Ипполита!
Это всё
Мне кажется столь бледным и неясным,
Как абрис гор, столь сходных с облаками.
Мне кажется, что я на всё смотрю
Раздельными глазами: предо мною
Двоится всё.
Я то же ощущаю:
Мне кажется, что будто я нашла
Деметрия, как камень дорогой,
Который мой, а вместе и не мой!
Я думаю, что мы все спим и бредим.
Но не был ли здесь герцог? За собой
Он нам идти не приказал ли?
Да,
И мой отец был с ним.
Картина известного англо-швейцарского живописца Фюсли (Johan Heinrich Füsli, у англичан — Fuscli, 1742—1825). (Большая Бойделевская Галерея)
И Ипполита.
Он нам велел идти за ним во храм.
Так, стало, мы не спим! Итак, пойдёмте За герцогом скорее и расскажем Дорогою друг другу наши сны (Уходят).
Основа (просыпаясь). Когда придёт моя очередь, позовите меня — и я буду отвечать. Мне надо говорить тотчас после этих слов: «Мой прекраснейший Пирам!» Эй! го-го! Питер Пигва! Флейта — продавец раздувальных мехов! Рыло — медник! Выдра! Господи помилуй! они все улизнули и оставили меня спящим. Я видел престранный сон. Я видел сон… не достанет человеческого ума, чтоб рассказать, какой это был сон. Осёл тот человек, который пустится объяснять этот сон. Мне казалось, что я был… Ни один человек не может сказать, что мне казалось! Мне казалось, что я был… мне казалось, что я имел… но был бы пёстрым шутом тот человек, который бы осмелился сказать, что мне казалось! Глаз человеческий не слыхал, ухо человеческое не видало, рука человеческая не способна вкусить, язык человеческий не способен понять, а сердце человеческое не способно выразить, что такое был мой сон! Я попрошу Питера Пигву написать балладу из этого сна. Эту балладу назовут «Сном Основы», потому что в этом сне нет никакой основы. Я пропою эту балладу перед герцогом, в самом конце пьесы. Может быть, чтобы придать ей более приятности, я пропою её тотчас после смерти Фисби. (Уходит).
Пигва. Послали ли в дом Основы? воротился ли он домой?
Выдра. О нём нет и слуху. Без сомнения, он околдован.
Флейта. Если он не воротится, то наша пьеса пропала. Без него она не может идти — не правда ли?
Пигва. Невозможно! Кроме него у вас нет во всех Афинах человека, который был бы способен взять на себя роль Пирама.
Флейта. Нет; он, просто-напросто, самый сильный ум из всех афинских мастеровых.
Пигва. Да — и вместе самый красивый мужчина. Он истинный любовник по своему приятному голосу.
Флейта. Вы бы должны были сказать: истинный образчик совершенства. Любовник! Боже нас упаси! Это самая ничтожная вещь!
Бурав. Господа, герцог возвращается из храма: там же обвенчаны два или три кавалера, две или три дамы. Если наша пьеса пойдёт, наше счастье у нас в руках!
Флейта. О, мой любезный крикун — Основа! это навсегда лишает тебя шести пенсов в день. Он непременно получил бы шесть пенсов в день. Я хочу быть повешен, если бы герцог не назначил ему по шести пенсов в день за то, что он сыграл роль Пирама — и он бы заслужил их. Шесть пенсов в день за Пирама или ничего!
Основа. Где они, мои молодчики? где они, мои милые?
Пигва. Основа! О торжественнейший день! о счастливейший час!
Основа. Господа, я могу рассказать вам чудеса, но не спрашивайте у меня, какие чудеса, потому что если я вам расскажу, то я не буду истинный афинянин. Я расскажу вам всё точь-в-точь, как случилось.
Пигва. Говори, говори, любезный Основа.
Основа. Ни слова обо мне. Всё, что я скажу вам теперь, это — что герцог откушал. Надевайте ваши костюмы, привяжите хорошие шнурки к вашим бородам и новые ленты к вашим башмакам. Сейчас отправляйтесь во дворец. Пусть всякий заглянет хорошенько в свою роль, ибо — коротко и ясно — наша пьеса будет представлена. Пусть Фисби, на всякий случай, наденет чистое бельё; да не позволяйте тому, кто должен представлять льва, грызть свои ногти; пусть он выставит их, как львиные когти! Да ещё, возлюбленные актеры, не кушайте луку или чесноку, потому что дыхание наше должно быть приятно. Я не сомневаюсь, что мы услышим похвалы нашей комедии. Ни слова более. Отправляемся! Марш! (Все уходят).