Через несколько времени по возвращении моём в Париж я получил от Е. П. Блаватской следующее письмо:
«Дорогой В. С. «Tout est perdu — (même) l’honneur». Что же мне делать? Если даже вы сознались мне, что подозреваете, что я иногда могу заменить настоящие подложными явлениями, вы добрый и дорогой друг, то чего же мне ожидать от врагов? Вот Coulomb взяла своё. Сочинила какие-то будто от меня письма и напечатала (я их ещё и не видала) в Миссионерском журнале Мадраса. И эти письма якобы открывают целую систему
организованную мошенничества. А я ей никогда и двух строк не писала!![1] Выходит что наши махатмы составлены из пузырей и кисеи да масок. Вы видели ночью пузырь теперь знайте; Олкотт видел хозяина несколько раз и говорил два раза с «К. Н.» нос к носу — оба в виде пузырей и так далее. Мохини едет к вам то есть в Париж через два дня в четверг так и скажите и объяснит дела. Но как вы поможете мне, несмотря на всё ваше желание — не знаю. Вам, говорите, до Общества дела нет, а я вот для Общества для абстрактной идеи готова не только душу положить но и честь. Я подала в отставку и удаляюсь с арены деятельности. Я уеду в Китай, в Тибет, к чёрту если нужно туда где меня никто не найдет, туда где никто меня не увидит и не будет знать где я — умру для всех кроме двух трёх преданных друзей как вы и желаю чтоб так и думали что я умерла а потом года через два, если смерть оставит меня, с обновившимися силами опять явлюсь. Это решено и подписано самим «генералом».[2]
Можете прежде всего объявить всем и каждому в Париже что так как, невзирая на все мои усилия, на то что я положила за Общество жизнь и здоровье и всю будущность, меня подозревают не только враги но даже и свои теософы, то я и отрезаю заражённый кусок от здорового тела; то есть себя от общества. Все ухватились за идею с такой радостью и Олкотт и m-me Гебгард и другие, что я не нашла даже сожалений. Предоставляю мораль — нравоучение — вам. Конечно, я не удалюсь в «пустыню», пока Олкотт (который уезжает в Индию с первым пароходом) не поправит дел в Адьяре, не объявит и не докажет заговора — Куломбше дали 10 000 руп. теперь доказано чтобы погубить Общество — а как только всё это успокоится то и удалюсь — куда ещё неизвестно, всё равно, впрочем, лишь бы туда где бы никто не знал. Письма к Каткову могу отправлять через вас. Олкотт будет конечно знать где я, а другие пусть думают что хотят. Чем безумнее выдумки тем лучше. Вот в этом можете мне помочь действительно. Вам доверюсь вполне и могу и буду управлять Обществом издали лучше чем на виду.
Вот родной мой друг всё. Остальное скажу с глаза на глаз потому что хочу тихонько от всех приехать к вам на несколько дней если захотите. Отвечайте скорее и не отговаривайте, потому что это единственное спасение и мне и Обществу. Эффект моей публично заявленной мною отставки будет громадный. Увидите. А вы поспешите объяснить это в Питере — хоть в Ребусе тем что Общество наше устроено не для произведения феноменов, а их изучения; не для боготворения махатм а для всемирного дела и чтобы доказать что вера в сверхъестественное есть суеверие, глупость, а вера, то есть наука (!!), знание сил природы неизвестных нашим ученым есть обязанность каждого интеллигентного человека и что так как половина теософов и все спириты считают меня кто сильным медиумом а кто и шарлатанкой, то мне все это надоело и я любя Общество больше души своей добровольно отстраняюсь от него на время ради избежания соблазна. Ради Бога сделайте это тотчас же а не то поздно будет. Вам Мохини расскажет всю конспирацию в Мадрасе против Адьяра и Общества. Ошельмуйте вы этих подлых кальвинистов миссионеров — будьте другом. А пока отвечайте. Я хочу уехать в Лондон к концу этой недели. Да сослужите службу. Узнайте в Rue Byron 11 bis — не живет ли там артистка chromophotographiste Madame Tcheng, а если уехала, то куда. Но она вас не должна ни видеть ни знать. Ах, кабы вас увидать да переговорить да устроить да совет от вас получить! Ну война, не на живот а на смерть.
На тя махатмы уповаем, да не постыдимся во веки!!
Рядом с этим, в конце письма, очевидно для того, чтобы совершенно получить меня, — оказалось курьезнейшее дополнение «астральная» приписка махатмы Кут-Хуми его обычным синим карандашом, подлинность которой может быть засвидетельствована каким угодно экспертом.
Вот что, потревожившись из своего тибетского уединения, удостоил мне написать по-французски мудрейший махатма: «Et les «mahatmas», ne l’abandonneront pas — mais, la situation est furieusement sérieuse. O. est bête, mais il n’y en a pas d’autre. K. H.». [3]
Мудрый махатма, откровенно признавшийся мне в глупости Олкотта, испортил всё дело. Не знаю, какое бы впечатление произвело на меня это письмо «madame», в смысле её искренности, но «астральная» приписка Кут-Хуми, в которой я, и не будучи экспертом, не мог не признать «слога» и даже хоть и видоизменённого, но несомненного почерка Блаватской, — сразу укрепила почву у меня под ногами. Я уж не сомневался в том, что тут дело совсем не чисто. Конечно, я не исполнил ни того, ни другого поручения «madame»: я не заявлял ни тогда, ни впоследствии, ровно ничего и ни в каких газетах и журналах, о теософическом обществе или о Блаватской, и не стал искать какую-то «chromophotographiste», которая не должна была «ни видеть, ни знать меня», — всё это было бы, по меньшей мере, нелепым.
Я так возмутился «астральной припиской Кут-Хуми», что в первую минуту хотел было прямо обратиться к Блаватской с просьбой забыть о моём существовании. Но мне пришлось бы раскаяться, если бы я последовал этому первому движению: в тот же день у m-me де Морсье я встретился с самыми «убеждёнными» и честными французскими теософами и, несмотря на всю очевидность обмана, они признали приписку «подлинным делом руки не «madame», а Кут-Хуми. Это полное «ослепление» людей, совершенно разумных во всём, за исключением вопроса о непогрешимости «madame», заставило меня окончательно укрепиться в моём первоначальном плане. Во что бы то ни стало я соберу доказательства всех этих обманов, достаточные не только для меня, но и для всех одураченных слепцов. Я не стану больше поддаваться невольной симпатии и жалости, которые, несмотря на всё, влекут меня к «Елене Петровне». Я буду иметь дело, прежде всего, с «Блаватской», воровкой душ, стремящейся уворовать и мою душу. Она над личиной дружбы и преданности надувает меня, желает опутать и эксплуатировать, — это развязывает мне руки. Пусть она считает меня «другом», то есть слепцом, вполне одураченным ею, ибо если у неё хоть только мелькнёт в голове подозрение относительно моей цели — я, конечно, ровно ничего не достигну. Во всяком случае, что бы ни произошло, я её пожалею больше, чем она меня жалеет, я всячески постараюсь, чтобы она вняла советам благоразумия, чтобы скандал вышел меньше — ради этого я готов дать ей самые добрые советы, потому что она русская. Но если она будет упорствовать — я её изобличу перед всеми, хоть она и моя соотечественница. Теперь, прежде всего, нам надо увидеться; я не могу ехать в Лондон, пусть же она приедет в Париж, благо сама этого желает.
И я написал ей прося её непременно приехать прямо из Эльберфельда. Дня через два m-me де Морсье сообщила мне, что получила письмо от «madame», в котором она просит её встретить приезжающего с таким-то поездом Могини.
— Встретить его необходимо, — объяснила m-me де Морсье, — ведь он едет один и, плохо зная французский язык, совсем растеряется. Не может ли он у вас остановиться? Madame не решилась прямо спросить об этом вас, не зная, найдёте ли вы удобным, и поручила это мне.
— У меня есть лишняя, совсем отдельная комната — ответил я, — и он нисколько не стеснит меня даже и своим вегетарианством. Конечно, его бронзовое лицо и странный костюм возбудят толки у нас в impasse: но мне это всё равно.
Мы вместе поехали на железнодорожную станцию и встретили молодого брамина. Он передал мне письмо «madame».
Она писала: «Дорогой В. С. Старалась сделать по вашему — невозможно. Ехать на Париж одной, когда я насилу хожу безумие. Еду в понедельник в Лондон. Останусь (п. ч. необходимо) в Лондоне недели две, а затем еду к вам в Париж, хотите на неделю, хотите на две. Никто не должен знать где я. Кроме Геббарта который вполне предан мне и делу. Я вышла в отставку и теперь идёт страшнейшая кутерьма. «Генерал» приказал эту стратегию, а он знает. Я конечно осталась членом но простым членом и исчезаю на год или два, с поля битвы. Это письмо вам передаст Могини. Он останется в Париже до вторника. Геббарт приедет за мною когда я хочу и повезёт куда захочу. Но куда мне ехать так чтобы никто кроме нескольких преданных друзей не знал где я — я ещё решительно не знаю.
Поймите мой дорогой В. С. мне необходимо для моего плана исчезнуть без следа, на некоторое время. Тогда будет реакция и в мою пользу. Я хотела ехать в Китай если махатма позволит да денег нету. Если узнают где я, то всё пропало. Вот помогите советом. Хозяин велел так и так в общем плане, а мне предоставил дэтали и комбинации — как и всегда на мой страх и голову. Провалюсь — тем хуже для меня. Ну а вот в России, вы можете помочь. Сказать что вследствие конспирации о которых вам Могини раскажет и здоровья я была вынуждена оставить на год или полтора деятельную работу. Что и правда: сил моих нету. А теперь я кончу II часть Дебрей и будет лучше. Но программа моя, если вы одобрите, такая: пусть люди слышат о нас как можно более таинственного, но и неопределенного. Пусть теперь мы теософы будем окружены такой таинственностью что сам чёрт ничего через очки даже не увидит. А для этого нам нужно писать, писать и писать. Ну досвиданья. Могини всё расскажет. Ваша на век Е. Блаватская».
Могини рассказал очень мало, и из его слов нельзя было разобрать, что̀ же именно происходит. Ясно было одно: теософы, во главе с «madame», всполошились не на шутку — не даром махатма Кут-Хум писал мне, что «la situation est furieusement sérieuse». Могини пробыл три дня, прочёл три лекции парижским теософам и уехал в Лондон давать свои показания «Обществу для психических исследований».
По его отъезде я получил от Блаватской следующее письмо, уже из Англии:
Дорогой В. С. Вот мой новый адрес — на две недели, не более. Меня усылают в Египет а затем на Цейлон поближе домой, но не домой. Будет как хозяин велел — не возвращаться в Мадрас пока Олкотт не устроит, а оставаться в Европе тоже невозможно. Думали, думали, ничего не придумали. Нет у нас денег разъезжать и жить каждый врознь. Теперь со мною едут до Цейлона теософы (M-r и M-rs Cooper Oakley, отправляющиеся в Мадрас) а одной мне ехать без никого немыслимо.
Ревматизм снова гуляет по плечу и немного повсюду. Хватит еще как в Ельберфельде — тогда прощайте — на сердце бросится.
Ну как же мы с вами увидимся? Мне невозможно ехать в Париж когда я насилу хожу! Господи, как бы я желала с вами повидаться еще раз. Неужели же вам нельзя приехать хоть дня на два? Я знаю что нам должно повидаться; но что же я буду делать когда судьба не дозволяет? Будь я немного здоровее, я бы приехала. Я ужасно сожалею теперь что проехала не на Париж. Но я была не одна, а бросить M-rs Holloway было невозможно, когда она приехала со мною в Эльберфельд и только для меня. Напишите, посоветуйте, родимый. Это ужасно если я вас не увижу до отъезда! В Индии идет страшная сумятица. Война с миссионерами не на живот, а на смерть. Или они или мы. 220 студентов du Collége chrétien всё индусы отказались слушать курсы и оставили Коллегию после этого пакостного заговора миссионеров и напечатанных ими якобы моих писем и записочек к Куломбам, и перешли гуртом к нам.
Que c’est un faux, est tout a fait evident. Писать такие глупости какие там написаны может только особа совершенно незнакомая с Индией — как эта Coulomb, напр.: я пишу о приготовляемых мною фокусах для бенефиса «махараджи Лахорского» когда такого создания и нет в Индии как Лахорский махараджа или раджа!! [4] и т. д. и т. д. Подлог уже открыт в двух или трех письмах, но скандал ужасный. Можете себе представить как они боятся и ненавидят меня, когда за неделю до появления в печати этих подложных писем, в Калькуте в день выборов муниципалитета появились на всех углах улиц — буквально тысячами — наклеенные афиши со словами «Падение m-me Блаватской!!» Ну штука и должно быть я в самом деле опасный для них человек. Это всё шотландские кальвинисты миссионеры, самая подлая, низкая секта, настоящие иезуиты minus ума и хитрости последних. Но я еще не упала и докажу им это даст Бог. Это «падение» будет еще торжеством коли не помру.
Отвечайте милый человек. Скажите кончили ли Изиду французскую II часть? Пришлите коли она вам не нужна. Новикова очень желает познакомиться с вами. Ах кабы вы приехали! ваша до гроба Е. Блаватская».
Прошло несколько времени. От Блаватской ни слова. Наконец я написал ей, спрашивая, что с нею.
Получил в ответ:
«Дорогой В. С. Ради Бога не обвиняйте меня в равнодушии! Против меня мерзейший заговор и если мы не захватим во время то вся моя десятилетняя работа пропала. Потом расскажу или Олкотт. Олкотт едет в Адьяр из Марселя 20-го. Он оставляет Лондон в среду, завтра вечером и будет в Париже 14-го утром. Он остановится в гостинице, а вы узнаете от de Morsier где. Ради Бога приезжайте если можете. Я взяла вместе с преданными теософами которые едут со мною в Адьяр маленький дом здесь где я останусь на две — самое большее три недели, потом еду в Египет где остановлюсь на несколько дней. В письме невозможно всего сказать. Напишите хоть несколько слов. Когда бы вы знали в каком я ужасном положении то вы бы не смотрели пишу я вам или нет. Господи кабы вас увидеть! Пожалуйста пишите. Олкотт объяснит вам всё.
Олкотт приехал и тоже не сообщил ничего нового, что не было бы мне уже известно из писем Елены Петровны. Глядя на президента «теософического общества» я, конечно, никак не мог не вспоминать аттестации, данной ему махатмой Кут-Хуми.
Однако следует заметить, что, несмотря на всю некрасивость положения, полковник имел поистине полковничий вид и храбро повторял:
— О, это пустяки — я поеду и всё устрою!
Через несколько дней я написал Блаватской, ещё раз прося её приехать в Париж. Она мне ответила: «Поздно, дорогой В. С. — телеграмма за телеграммой зовут домой[5]. Там такая кутерьма, что света божьего не видать. Один из наших теософов в Адьяре — Гартман приколотил до полусмерти миссионера за пасквиль на Общество и меня. Теперь битва начинается, не на живот а на смерть. Положу свои старые косточки за правое дело, не поминайте лихом, дорогой друг. Не бойтесь, «хозяин» заступится. Я еду с M-r и M-rs Cooper Oakley — друзья M-me de Morsier. Они и дом продали — едут со мною или вместе победить врага или умереть. «На тя Парабрама уповахом, да не постыдимся во веки». Вот так devotion! Ведь всю карьеру погубили… Я останусь всего недели две наиболее в Египте а затем домой. Мы отправляемся из Ливерпуля 1 ноября в стимере Clan Mac Carthy и остановимся в Александрии. Буду писать вам оттуда и всё расскажу. Прощайте надолго. Навеки преданная
Она уехала, а я остался, не выполнив своего плана и думая, что уж вряд ли придётся к нему вернуться. Мог ли я предполагать, что не навсегда простился с нею, что мне придётся её увидеть через несколько месяцев и вполне достигнуть своей цели?! Мне думалось, что её домой привезут не живой, а мёртвой.
Прошло месяца три — и вдруг я получил из Мадраса огромный пакет. В нём фотографические группы каких-то ужасных индусских физиономий, виды Адиара, портрет самой «madame», не мёртвой, а живой, и следующее письмо:
Дорогой, милый В. С., измучилась я, перемучилась а всё живу как старая кошка у которой девять жизней. Ну заговор, милый вы мой человек, — по всем правилам иезуитского искусства. Ну скажите теперь, что меня «хозяин» не бережет явно и ощутительно! Да другую бы на моем месте сам Бог и 100 чертей не спасли бы будь я невинна как младенец в купели а я чуть появилась — торжествую! Вообразите только печатают письма под моим именем, штук сорок записок и писем глупейших и бессмысленных по содержанию вообще, но многие в моем стиле и все относящиеся к феноменам которые действительно случились. Все они (письма) якобы поучают как лучше надуть такого то или другого сановника; всё это по имени и титулам — и с привычными ухмыленьями над якобы «дураками». Все это печатается миссионерами, которые как теперь доказано купили их у этих изгнанных из общества за воровство и ябеду подлецов за 3000 рупий, с комментариями и объяснениями. Еще до появления их в печати рассылаются по Индии до 50 000 печатных объявлений «падение m-me Блаватской. Разоблачение ее фокусов и бесстыдного надувательства. Падение махатмы Кутхуми». Великий адепт есть кукла из пузырей и кисеи!!! — огромными буквами и расклеивают на всех углах Калькуты, Бомбея, Мадраса и проч. В продолжение 4 месяцев газеты которые даже не ожидают и не дают мне времени ответить из Парижа — писала ли я когда такие письма, прямо объявляют меня виновной и рассуждают en conséquence, ругаясь площадными словами. Затем американские и лондонские журналы занимают роль греческого хора и — пошла писать! Сотни теософов компрометированы и служат посмешищем. Ни один не колеблется и все стоят за меня горой. Они доказывают что письма подложные, что Куломбы подлецы и воры и поэтому могли с миссионерами подделать мою руку (что теперь и доказано) им отвечают что они дураки; что феноменов не существует, не может никогда существовать на свете — ergo объяснение их фокусами самое естественное особенно так как преступница Блаватская, известная русская шпионка (уж и известная? дурачье!). Газеты погребают меня заранее; рассуждают так, как бы мне и не возможно было вернуться когда-либо в Индию; наконец узнав что не взирая на это я все-таки возвращаюсь они начинают кричать que «c’est le courage du desespoir». Вот как. Нус еду я в Каиро. Там узнаю через консулов (Хитрово очень помог и письмо к Нубар паше) что Куломбы злостные банкроты, удрали тихонько ночью и несколько раз сидели в тюрьме за клевету. Она — известная шарлатанка и колдунья отыскивает за деньги зарытые клады, и была поймана с поличным таких кладов т. е. со старыми монетами которые зарывала заранее и проч. и проч. Французский консул дает мне официальное позволение их повесить (!!) и вручает доверенность получить с них 22 000 фран. Графиня della Sala, veuve Beketoff née princesse Vera Gagarine делается теософкой, принцесса Гуссейн паша, жена брата Кедива — тоже. Масперо, le directeur du musée de Boulak, le grand Egyptologiste (!) idem. Уезжаю из Суеза домой после двухнедельного пребывания в Каиро. Fin de l’acte premier. Занавес падает. И действие. Я плыву в сопровождении Mr et Mrs Cooper Oakely (ami de m-me de Morsier) и Reverend Seadbeater’а (за неделю до нашего отъезда из Лондона священника un curé, а теперь Буддиста) и плывем мы в обществе восьми гнуснейших миссионеров, с коими из-за меня чуть не драка каждый день. Сии четыре самца и четыре самки американские гнуснейшие методисты, уже прочли пасквили своих чертовых братий шотландских кальвинистов и — хихикают. Я смотрю на них как смотрит слон на шавку и — успокаиваюсь собственным беспокойством. Они к моему протестантскому попу, а он от них ко мне, и за меня. В Цейлоне я совершаю над ними публичное мщение. Призываю первосвященника буддистов и представив ему англичанина попа — теософа объявляю во всеуслышание, что он (Seadbeater), желает перейти в Буддизм. Он краснеет, но не очень смущается, ибо серьозно готовился к сему и вечером, на берегу в храме Будды происходит торжественная церемония. Поп теософ произносит пансиль (les 5 preceptes); ему режут хвостик волос с головы; он делается буддистом и служкою и — я отомщена! В Цейлоне нас встретил Олкотт, Hartmann и много теософов — нас поехала в Мадрас целая компания. За день до нашего прибытия (с нами был и Геббарт le jeune, помните, Rudolphe?) в Мадрасе вышло новое свинство. Под именем Куломб миссионеры написали брошюру в которой к первым прибавили несколько новых клевет, напр., что в 1872 году (когда я была в Одессе) в Каиро я давала сеансы, производила явления фокусами, брала за это деньги и была поймана и обещещена!! К счастью я просила Хитрово в Каиро достать у Вице Консула, который знал меня в 1871 году в Египте, приходил ежедневно и считался моим другом — род свидетельства или аттестата в приличном поведении. Предчувствуя что m-me Coulomb которую я знала тогда в Египте наврет на меня, я сделала консулу все вопросы, могущие возникнуть с ее стороны в таком деле и получила засвидетельствованный печатью консульства ответ на все пункты: знал де меня консул, видел ежедневно и никаких художеств с моей стороны тогда не замечал, как ничего и не слыхал. Вот приезжаем и миссионеры устроились на берегу наслаждаться моим позором. Но не успели бросить якорь, как целая толпа нахлынула наших теософов на палубу. Простирались, лобызали ноги и наконец утащили нас на берег. Там, тьма тьмущая народа — телег 30 с музыкой, флагами золочеными каретами и гирляндами цветов. Не успела я появиться на набережной как подняли меня на ура! Я чуть не оглохла от неистовых криков торжества и радости. Нас везли не лошади, а теософы, в колеснице, перед которой шли пятясь музыканты. Брамины благословляли и все приветствовали и ликовали. После часового шествия, во время которого исчезли все миссионеры словно в ад провалились — нас повезли в ратушу, где мы нашли 5000 публики, довершившей мою глухоту. Господи, если бы вы только там были — вот бы возгордились соотечественницей. Вообразите что 307 чел. студентов из той самой коллегии «College Christian» миссионеры профессоры которой затеяли весь этот заговор — подписались под адресом, который они мне публично поднесли и громко прочитали при громовых аплодисментах публики (индусской, конечно). В этом адресе, коей и посылаю вам в знак памяти и прошу m-me de Morsier перевесть — они говорят то, что увидите и ругают своих же принципалов. Главное то, что ни один из них не теософ, а просто индусы. Затем я должна была встать и произнесть спич. Вообразите мое положение! За мной говорил Олкотт, M-rs Oakely и Seadbeater. Затем нас увезли домой где я провела первую ночь в лихорадке и бреду. Но теперь было не до болезни 25-го (мы приехали 23 декабря) начинался anniversaire и несколько сот человек уже съехалось. Я требовала чтобы меня пустили в суд с жалобой на миссионеров и Куломбов — меня не пускают! Наконец депутация от наших делегатов, просят так как это ссора индуская национальная скорее нежели интернациональная — и я, Е. П. Блаватская, только прозрачный предлог выбранный для сокрушения Общества (Теос.), ничего не начинать без согласия Комитета Главного Совета. Говорят что враги только того и ищут и желают чтобы заманить меня в суд, так как все трое судей англ. в пользу миссионеров; что вся диффамация основана на феноменах и махатмах в которые и в силу которых ни закон ни публика вообще не верят; что меня словом стараются заманить в суд, поймать на словах рассердив и приговорить к тюрьме — т. е. убить Общество убив меня нравственно. Это выходит еще почище Смирновской клеветы! Ну я и отдала себя в их (комитета) распоряжение и руки. Они сидели три дня и три ночи над письмами и документами, призвали более 300 свидетелей, между ними шесть Европейцев а остальные les natifs. Вынесли мне полный оправдательный приговор и много писем было доказано подделкой под мою руку [6]. Один раджа теософ предлагает мне письменно 10 000 руп., другой 30 000 третий две деревни на судебные издержки если я подам на них жалобу, а комитет не допускает «вы де собственность Общества. Заговор не против вас, а против теософии вообще. Сидите смирно, будем вас защищать мы»[7]. Даже публика наконец поняла что это фокус миссионеров. Несколько писем появилось в газетах, советуя мне быть осторожной и не попадаться на удочку. Господи, что за положение! Вот Психическое Лондон. Общество (ваш друг Myers) прислало члена делать дознание. Он находит тоже что это огромный заговор (!). Я сижу пока и жду погоды у моря. Торжество anniversaire годовщины было огромное. Когда брошюры будут готовы все пришлю. Пока посылаю группы делегатов и группу домашних — всё челы Махатмы. Когда-то, дорогой друг вы писали и говорили, что вам дорога моя честь и репутация. Заступитесь же хоть в Ребусе ради всего святого. Ведь в России поверят и это будет срам. Вы один друг и заступник, ради Бога, ангел вы мой заступитесь. Напишите в Ребус правду; чтобы не верили газетным толкам. Да еще штука. Мучили вы меня всё скорее послать Каткову мои «Голубые Горы». Ну послала из Эльберфельда застрахованным пакетом в конце сентября или начале октября и до сих пор ни гугу от него. Не знаю даже получил ли он даже рукопись не только намерен ли печатать. Пишет письма подгоняет послать 2-ю часть Дебрей, а про Голубые Горы ни слова. Напишите, узнайте Бога ради в редакции будет ж напечатано или же пропадет? Беда отовсюду. Будьте здоровы и счастливы если возможно. Отвечайте скорее, не то подумаю что и вы сделались врагом. Поклон m-me de Morsier и всем другим. Ваша по гроб века
Эх, увидать бы вас еще раз в жизни!»
Читатели сами оценят значение этих удивительных писем, и в особенности последнего из них, для характеристики женщины, произведшей такой шум, а также и для характеристики её «дела», не только не умершего с нею, но и постоянно развивающегося. Особенно же письма эти интересны для сличения их с действительными обстоятельствами и фактами, выясненными расследованием Годжсона, опубликованным через год после того «Лондонским Обществом для психических исследований».
Этот «Отчёт» Лондонского Общества, на который уже не раз были ссылки в нашей печати, до сих пор совершенно неизвестен русским читателям и пора их с ним познакомить.
1. Объяснение и заключения комиссии.
В мае 1884 года совет «Общества для психических исследований» назначил комиссию, целью которой было поставлено собрание сведений о феноменах «Теософического общества», — как среди членов этого общества в Англии, так и всюду, где только это возможно.
Комиссия состояла из следующих членов, имевших право выбирать себе новых товарищей: Е. Гёрнея, Ф. В. Майерса, Ф. Подмора, Г. Сиджвика и Ж. Г. Стэка. Впоследствии они сами избрали еще двоих: мистера Р. Годжсона и мистрис Г. Сиджвик.
Мы дадим здесь краткий очерк развития «Теософического общества» для лиц, не следивших за его успехами.
«Теософическое общество» было основано в Нью-Йорке в 1875 г. полковником Олкоттом и г-жою Блаватской, по видимости, для некоторых филантропических и учёных целей. В 1878 году его главная квартира была переведена в Индию, где общество имело большой успех среди индусов и других образованных туземцев.
«The Occult World», (Тайный мир) сочинение м-ра Синнетта, издававшего в то время журнал «Pioneer», познакомил с Обществом английских читателей; за этой книгой, в которой много говорится о феноменах, последовал «Esoteric Buddhism» того же автора, где были развиты некоторые учения оккультизма или так наз. «Wisdom-religion» (религия разума). Впрочем, заниматься исследованиями этих доктрин не входило в цели комиссии.
В 1884 комиссия имела возможность наблюдать за полковником Олкоттом и г-жой Блаватской, которые летом этого года провели в Англии некоторое время, а также и за м-ром Могини М. Чатерджи, сопровождавшим их брамином, получившим учёную степень в Калькутском Университете. Кроме того, м-р Синнетт сделал комиссии сообщения, а перед тем члены комиссии получили устные и письменные показания от многих других членов Теософического Общества из Англии, Индии и др. странах, не считая рассказов об феноменах, помещённых в «The Occult World», «Hints on Esoteric Theosophy», «The Theosophist» и т. п.
По этим свидетельствам, в Тибете существует братство, члены которого приобрели сверхъестественное могущество, дающее им возможность совершать чудеса, недоступные обыкновенным людям. Г-жа Блаватская выдавала себя за Chela (ученицу) этих братьев (наз. также адептами или махатмами), которые, со своей стороны, выказывали особый интерес к «Теософическому обществу» и совершили для него много чудес. О них говорили, что они имеют способность являться вне того места, где находится их тело, и не только появляться, но входить в общение с посещаемыми ими лицами и самим сознательно воспринимать всё, там происходящее. Такие призрачные явления теософы называют проявлением «астральной формы». Показания, полученные комиссией, заключают в себе много случаев подобных появлений двух махатм: Кут-Хуми (Koot Hoomi) и Мориа (Morya). Затем, утверждается, что их «челы» мало-помалу получают эту способность и что в особенности получил её и во многих случаях выказал м-р Дамодар Маваланкар, теософ, живущий в главной квартире Общества. При этом следует заметить, что хотя вышеупомянутые произвольные появления и идут значительно дальше всех явлений подобного рода, о которых мы имеем свидетельства из других источников, тем не менее они имеют много аналогичного с некоторыми случаями, рассмотренными Учёной комиссией (Literary Committee).
Но мы не можем отделить свидетельств, представленных теософами относительно проявлений «астральной формы», от их же свидетельств о различного рода явлениях, подобных тем, которые, по мнению спиритуалистов, происходят благодаря посредству медиумов и требуют действия «психической» энергии на материю; подобные феномены описываются теософами обыкновенно или 1) как сопровождающие явления махатм и их учеников, или 2) во всяком случае как дающие ясное указание на их вмешательство…
В декабре 1884 года комиссия решила, что пришло время выпустить предварительный отчёт о своих исследованиях. Этот отчёт, вследствие его предварительного характера, и по другим причинам, был роздан только членам и сотрудникам «Общества для психических исследований». При редактировании нынешнего отчёта комиссия считает, что его читатели не знакомы с предыдущим. Первоначальный отчёт оканчивался заключением, что необходимо послать в Индию на несколько месяцев доверенного человека для знакомства на месте с делом и причастными к нему лицами, а до тех пор удержаться от окончательного вывода.
Ввиду этого, член комиссии м-р Р. Годжсон, бывший воспитанник Кембриджского университета, отправился в Индию в ноябре 1884 года и, употребив там три месяца на расследования, возвратился в апреле 1885 г.
В сентябрьском и октябрьском номерах «Madras Christian College Magazine» за 1884 г. был напечатан ряд писем, приписываемых г-же Блаватской и адресованных г-ну и г-же Куломб, занимавшим много лет доверенные места в главной квартире «Теософического общества», но исключённым оттуда в мае 1884 г. общим советом общества во время пребывания г-жи Блаватской и полковника Олкотта в Европе[9]. Эти письма, при доказательстве их неподложности, безусловно обвиняли г-жу Блаватскую в мошенническом производстве феноменов, но она заявила, что некоторые из этих писем целиком, а другие отчасти — подложны. Одной из важных целей поездки м-ра Годжсона в Индию было по мере возможности установить осмотром писем и проверкой приведённых в них фактов и объяснений, даваемых относительно этих фактов Куломбами, поддельны письма или нет. Издатель «Christian College Magazine» уже много потрудился для этой цели, как в том уверился м-р Годжсон, но он не добился экспертизы почерка. Ввиду этого подлинные письма, вполне достаточные, чтобы доказать обман, были доверены издателем (их отдала ему г-жа Куломб) м-ру Годжсону, который ещё до своего возвращения в Англию отослал их в комиссию «Лондонского общества». Письма эти вместе с несколькими письмами, несомненно написанными г-жою Блаватской, были переданы на рассмотрение известному эксперту м-ру Нетсерклифту, а также м-ру Симсу, эксперту Британского музеума. Оба эксперта, независимо друг от друга, пришли к убеждению, что все означенные письма, несомненно, написаны г-жою Блаватской[10]. Это мнение было вполне согласно с впечатлением, произведённым на членов комиссии внешним видом писем, равно как их слогом и содержанием.
Далее комиссия желала, чтобы м-р Годжсон при помощи перекрёстного допроса или как-либо иначе приобрёл доказательства, которые могли бы помочь ему при обсуждении степени доверия, какое следовало давать показаниям некоторых из главных свидетелей; чтобы он осмотрел места, где происходили феномены, для удостоверения следует ли их объяснять обманом или как-либо иначе; и в особенности, как уже было сказано, чтобы он проверил показания Куломбов с целью судить, правдоподобны ли их объяснения феноменов. Очевидно, что для психических исследований не могут иметь никакой цены феномены, в которых принимали участие Куломбы, если будет доказано, что они сами могли их производить; но в то же время, их голословное заявление, что они производили феномены не может само по себе быть доказательством.
Выслушав всё, что м-р Годжсон имел сказать по всем этим пунктам и тщательно взвесив все ранее добытые данные, комиссия единогласно пришла к следующим заключениям:
1) Что все письма, предъявленные г-жою Куломб, во всяком случае все те, которые комиссия рассмотрела и отдала на заключение экспертов, несомненно, написаны г-жой Блаватской и достаточно доказывают, что она в сообществе с другими лицами долгое время устраивала при помощи естественных средств целые ряды мнимых чудес для поддержания теософического движения.
2) Что в частности «шкаф» (shrine) в Адиаре, через который получались предполагаемые письма от «махатм», был нарочно устроен так, чтобы в него можно было тайно вкладывать письма и другие предметы, через незаметно открывавшуюся дощечку, и что он постоянно употреблялся для этой цели г-жою Блаватской или её агентами.
3) Что вследствие этого более чем вероятно, что все чудесные рассказы, приводимые в доказательство тайного могущества махатм, должны быть объясняемы как результаты, или a) предумышленного обмана, совершённого г-жою Блаватской или по её наущению или b) как самопроизвольные иллюзии, галлюцинации, бессознательные ложные представления или выдумки со стороны свидетелей.
4) Что после рассмотрения отчёта м-ра Годжсона о результатах его личных справок и исследований, комиссия пришла к тому заключению, что ни в одном случае свидетельские показания о феноменах, считая их характер и общую сумму, недостаточно доказательны, чтобы победить вышеупомянутое мнение.
Вследствие всего этого комиссия полагает, что было бы лишней потерей времени продолжать расследование…
Члены комиссии остались совершенно удовлетворены расследованиями м-ра Годжсона, вполне убеждены в его беспристрастии и признают, что его средства прийти к верному заключению превышают всё, чего они могли бы требовать.
Единственно только в одном пункте комиссия сочла себя обязанной изменить свой первоначальный взгляд на дело. В первом отчёте было сказано, что если некоторые феномены поддельны, то трудно предположить, чтобы полковник Олкотт не принимал участия в обмане. Но после представленных м-ром Годжсоном доказательств крайней доверчивости полковника Олкотта и неточности его наблюдений и выводов, комиссия снимает с него всякое подозрение в намеренном обмане.[11]
Комиссия не желает, чтобы её выводы были приняты без проверки, и предоставляет читателям полную возможность составить собственное мнение. Она прилагает доклад м-ра Годжсона, который составляет бо́льшую и важнейшую часть настоящего отчёта…
Что касается писем, приписываемых Кут-Хуми, которых очень много и из которых многие весьма длинны, то м-р Годжсон вполне опровергает их принадлежность этому лицу. Здесь следует заметить, что некоторые утверждали, будто содержание этих писем исключает всякую возможность предположить, что они были написаны г-жою Блаватской. Комиссия никогда не разделяла этого мнения ни относительно напечатанных писем, ни относительно тех, которые были частно в её распоряжении, в виде манускриптов. Желающие составить себе на этот счёт независимое мнение могут обратиться к «Occult World» и «Esoteric Buddhism», где помещено много этих писем целиком и много извлечений из других.
В этом отношении уместно упомянуть о том факте, который в предварительном отчёте комиссии был назван самым крупным чёрным пятном в теософическом деле. Одно письмо, написанное почерком Кут-Хуми и адресованное м-ру Синнетту в 1880 г., как было доказано м-ром Киддлем, из Нью-Йорка, заключало в себе явный плагиат речи м-ра Киддля, произнесённой 15 августа 1880 г. и напечатанной в «Banner of Light» за два месяца или немного более до того числа, которым было помечено письмо Кут-Хуми. Кут-Хуми ответил (несколько месяцев спустя), что указанное место в его письме было действительно «заимствовано» из речи м-ра Киддля, ставшей известной Кут-Хуми (в Тибете) оккультическим путём и запечатлевшейся в его уме; что же касается мнимого плагиата, то это произошло от несовершенства передачи (precipitation) письма учеником (chela), которому было поручено это дело. Затем Кут-Хуми приводил истинную, по его словам, версию письма, очищенного, благодаря его собственной проверке, от всяких следов слишком поспешной «передачи». В этой полной версии вышеупомянутое место было приведено ввиде цитаты, перемешанной с возражениями. Причиной первоначальной ошибки в передаче Кут-Хуми считает то обстоятельство, что в его собственном уме вышеприведённое место запечатлелось яснее, чем его собственные возражения; затем, так как благодаря его сильной усталости в то время всё произведение было проявлено слабо и несовершенно, то лишь более рельефные места выступили на вид; оказалось много неясных фраз, выпущенных челой. Чела желал дать Кут-Хуми письмо для просмотра, но Кут-Хуми отклонил это за недостатком времени.
Слабость этих объяснений была указана (в «Light») м-ром Массей, который между прочим выставил на вид, что приводимые слова Кут-Хуми кажутся нарочно извращёнными в полемическом смысле, как раз противном тому, в каком они были написаны.
Много позднее (в «Light» 20 сентября 1884 г.) м-р Киддль указал на то, что восстановленные таким образом места ни в каком случае не заключают в себе всего сделанного заимствования и т. д. Словом — относительно этого письма установлено полное доказательство самого беззастенчивого плагиата, совершённого «махатмой Кут-Хуми» и усиленного фиктивной защитой [12].
В заключение необходимо констатировать, что это не единственное доказательство обмана, касающееся «Теософического общества» и г-жи Блаватской, которое комиссия имела ранее и независимо от обнародования корреспонденции Блаватской-Куломб. М-р Массей представил Комиссии убедительные доказательства того, что г-жа Блаватская в 1879 году условилась с одним лондонским медиумом доставлять письма «махатмы» таинственным путём.
Наш долг не обязывает нас следить за г-жой Блаватской на других её поприщах. Но, ссылаясь на различные роды её деятельности, о которых говорится в докладе м-ра Годжсона, мы можем сказать, что считаем её вполне способной к исполнению всего ей приписываемого. Окружающие прославляли её таланты по большей части бессознательно, даже многие, может быть, и не подозревали её несомненно громадных умственных средств. Что касается нас, мы не видим в ней ни представительницы таинственных мудрецов, ни того менее простой авантюристки; мы полагаем, что она заслужила своё место в истории как одна из наиболее совершенных, остроумных и интересных обманщиц нашей эпохи.
2. Доклад о личных расследованиях в Индии и обсуждение вопроса об авторстве писем «Кут-Хуми».
Изложив уже известные обстоятельства, вызвавшие его поездку в Индию, м-р Годжсон говорит, что его отношение кь феноменам, возможность которых он не отрицает, будучи на основании личного опыта приверженцем «телепатии», даёт ему возможность быть вполне беспристрастным. Давно занимаясь психическими исследованиями, он умеет обращаться с фактами без всякого предубеждения. Он говорит: «Если я имел расположение в чью-либо сторону, то лишь в пользу оккультизма и г-жи Блаватской — что, смею сказать, хорошо известно многим из главных теософов. Во время моего трёхмесячного исследования со мной обходились одинаково любезно в главной квартире «Теософического общества» и в редакции «Madras Christian College Magazine». Таким образом я имел возможность непосредственно изучать свидетелей теософических феноменов и тщательно сравнить оспариваемые документы с подлинным почерком г-жи Блаватской. После тщательного исследования главнейших из этих документов и рассмотрения доказательств их подложности, представленных теософами, я пришёл к твёрдому убеждению, что документы подлинны».
Здесь не мешает отметить тот факт, на который уже было обращено внимание издателем «Madras Christ. Coll. Magazine» в его ответе на возбуждённое против него теософами и ни на чём не основанное обвинение в том, будто журнал этот напечатал оспариваемые документы, не заручившись никакой гарантией их подлинности. Это безусловная клевета, так как, прежде чем напечатать эти документы, журнал запасся лучшими, какие только можно было получить в Мадрасе, доказательствами неподдельности почерка г-жи Блаватской. Конечно, там не было экспертов по профессии, но заключения были получены от людей, много лет ведущих банковую экспертизу.
Из этих документов Блаватской-Куломб явствует, что письма махатмы приготовлялись и рассылались г-жою Блаватской, что Кут-Хуми фиктивная личность, что предполагаемые «астральные формы» махатм были переодетые сообщники г-жи Блаватской — по большей части Куломбы; что перенос папирос и других предметов, «дополнения» и «создавание» писем и тому подобные феномены — некоторые из относящихся к так наз. Адьярскому шкафу (shrine) — были ловким плутовством г-жи Блаватской, с помощью, главным образом, супругов Куломб.
Но требовались дальнейшие расследования. Перед нами оказывались ещё и другие, по-видимому важные, феномены, которые не были дискредитированы перепиской Блаватской-Куломб. В числе этих феноменов были, например, некоторые явления махатм, много случаев чудесного появления писем независимо от г-жи Блаватской и Куломбов; были также «астральные» путешествия м-ра Дамодара. Эти и другие подобные феномены требовали специального расследования и, кроме того, было желательно получить какое-нибудь подтверждение подлинности спорных писем, для того чтобы заключение о них не зависело единственно от вопросов слога и почерка. Для этой цели мне надо было наблюдать важнейших свидетелей, замешанных в происшествиях, о которых говорится в этих документах. Надо прибавить, что некоторые феномены, упомянутые в «Occult World», также нуждались в разъяснении, и что вопрос о том, кто автор писем под буквою K. H., (Koot Hoomi) не может быть оставлен в стороне, как не относящийся к нашим розыскам.
Я вкратце выражу те заключения, к которым я пришёл после основательного, по моему мнению, исследования свидетельских показаний о теософических феноменах.
Моё убеждение, что, судя по почерку, спорные письма написаны г-жой Блаватской, подтверждается результатами моих исследований подробностей сообщаемых в этих письмах фактов.
Относительно «астральных» путешествий м-ра Дамодара я не мог найти добавочных сведений, которые заставили бы считать более затруднительной предварительную их подготовку, чем это казалось нам при обстоятельствах, изложенных в предварительном отчёте, когда мы считали, что между г-жой Блаватской и Дамодаром возможно соглашение. Напротив, мои расследования доказали мне, что предварительное соглашение между г-жой Блаватской и м-ром Дамодаром было даже гораздо легче, чем мы предполагали. Рассказы тех свидетелей, которые, по нашему мнению, должны были доказывать невозможность такого предварительного уговора, напротив того, клонятся к утверждению противного. Следовательно, эти случаи опираются единственно на показания Дамодара и г-жи Блаватской. Однако, в моих исследованиях, я очень скоро убедился, что Дамодару нельзя доверять, так как открыл в его показаниях несомненный обман, а потому мог только прийти к убеждению, что он действовал заодно с г-жой Блаватской в произведении ложных чудес.
Я был также принуждён по причинам, которые выяснятся ниже, отклонить свидетельство Бабаджи Д. Натса, который во время предварительного отчёта казался нам главным свидетелем действительного, физического существования махатм.
Свидетельства самого полковника Олкотта настолько разнятся от истины во многих важных пунктах, что я не мог дать ни малейшей цены его заявлениям. Но, говоря это, я не хочу набросить ни малейшей тени на добросовестность полковника Олкотта [13].
Одним словом — мой тщательный допрос целого ряда свидетелей феноменов показал мне, что это люди крайне легковерные, замечательно мало наблюдательные, — и что слишком многие из них стараются восполнить этот недостаток наблюдательности преступным преувеличением.
Тем не менее я, насколько мог дольше, удерживался от произнесения окончательного приговора даже перед самим собой, но, наконец, рассмотрев все показания теософских свидетелей, внимательно изучив их главную квартиру в Мадрасе и прежнюю в Бомбее, где произошли многие из нами упомянутых феноменов, я уже не имел более сомнений, что феномены «Теософического общества» обязаны своим происхождением грандиозной системе обманов, устроенной г-жою Блаватской при помощи Куломбов и многих других сообщников, и что среди всех феноменов этого общества нельзя найти ни одного, который не был бы поддельным. Я должен прибавить, что, несмотря на самую тщательную проверку, я не мог отвергнуть ни одного из свидетельств супругов Куломб.
Совершенно бесполезно было бы входить в мелкие подробности такого сложного расследования. Даже было бы невозможно привести все хитрости и уловки в представленных мне показаниях или описать хоть приблизительно, до такой степени мои личные наблюдения над свидетелями увеличивали мою уверенность в недобросовестности их показаний. Впрочем, я полагаю, что нижеследующего будет более чем достаточно для убеждения беспристрастного исследователя в справедливости моих выводов.
Я начинаю несколькими выдержками из писем Блаватской-Куломб, которые подтвердят мнения, высказанные мною об этих документах. Звездочки (*), поставленные мною против некоторых извлечений, означают, что эти письма были в числе просмотренных м-ром Нетсеклифтом (эксперт).
1. Телеграмма о Сассуне (*).
Нижеследующее есть извлечение из письма, написанного г-жою Блаватской из Пуны к г-же Куломб в Мадрас, в октябре 1883 г.
«Теперь, дорогая, изменим программу. Удастся ли что-нибудь или нет, все равно я должна попытаться. Жакоб Сассун, счастливый обладатель сотен тысяч рупий, с семейством которого я вчера обедала, желает сделаться теософом. Он готов дать 10,000 рупии на нужды главной квартиры; он сказал полковнику (Езекииль, его кузен, устроил все это), что для него будет достаточно увидеть хоть самый ничтожный феномен, убедиться, что «махатмы» могут слышать то, что говорится, или если они дадут какой-нибудь другой признак своего существования (?!!) Вы получите это письмо в пятницу 26-го; отправьтесь к шкафу и попросите K. H. (или Кристофоло) послать мне телеграмму, которую я получу между 4 и 5 часами дня, в тот же день, содержание следующее:
«Ваш разговор с м-ром Ж. Сассун только что дошел до Master’а. Если даже позднейшее и удовлетворит его, все-таки сомневающийся едва ли найдет в себе нравственное мужество присоединиться к обществу.
«Если депеша придет ко мне 26-го даже вечером — впечатление будет страшное. Адрес на имя Н. Кандалавалла, Судьи, Пуна. Я сделаю остальное. Это будет стоить четыре или пять рупий. Это ничего не значит.
Конверт, данный г-жою Куломб, как принадлежащий к этому письму, носит штемпель Пуны 24 октября, Мадраса 26, и Адиара 26 (по поводу этого, на полях моей копии памфлета г-жи Куломб, г-жа Блаватская налисала: «Как будто в этом конверте не могло быть другого письма? Смешное доказательство!») Вместе с этим письмом г-жа Куломб представила также квитанцию телеграммы, посланной от имени Рамалинга Деб из конторы Скит-Тома, в Мадрасе, к г-же Блаватской в Пуну 26 октября, содержавшую то же количество слов, как и вышеприведенная.
«Нижеследующее предполагается написанным г-жею Блаватской из Утакамюнда г-ну и г-же Куломб в Мадрас, в июле или августе 1883 г.
2. (*) Дорогой друг,
«Вам нет надобности ждать человека «Punch». Только бы это произошло в присутствии почтенных лиц кроме наших домашних дураков. Умоляю вас сделать это при первом же случае.»
3. (*) Милый M-r Куломб,
«Я думаю это и есть то, что вам необходимо. Постарайтесь только, если вы рассчитываете на успех, иметь других зрителей кроме только наших домашних дураков. Это стоит труда. Адьярское блюдечко может сделаться таким же историческим, как и чашка Симлы. Субайа здесь и у меня нет времени «писать не стесняясь». Кланяюсь и благодарю.»
В это письмо, по словам г-жи Куломб, было вложено следующее:
«Небольшому собранию присутствующих; как свидетельство. Теперь г-жа Куломб имеет случай убедиться лично, что черт не так черен и страшен, как его всегда малюют. Зло легко исправить. К. Х.»
Милая m-me Куломб и маркиз[14].
«Вот удобная минута показаться — не будем прятаться. Генерал едет по делам в Мадрас, будет там в понедельник и пробудет два дня. Он президент здешнего Общества и хочет видеть шкаф. Возможно, что он предложит какой-нибудь вопрос, а может быть и только поглядит. Но наверное он ожидает феномена и даже сказал мне это. В таком случае умоляйте К. Х., которого вы видите каждый день, или Кристофоло, поддержать фамильную честь. Скажите, что достаточно цветка и что если pot de chambre сломается под тяжестью любопытства, то не мешает заменить его в эту минуту. Будь прокляты остальные. Этого же я ценю на вес золота. Ради Бога, или кого желаете, не пропустите этого случая, он не повторится. Меня там нет, это-то и прекрасно. Я полагаюсь на вас и умоляю вас не разочаровывать меня, так как все мои проекты и будущность с вами всеми — (так как у меня будет дом, чтобы проводить здесь шесть месяцев в году, и он будет принадлежать мне и Обществу, и вы более не будете так страдать от жары, как теперь, если только я успею).
«Вот удобная минута сделать что-нибудь. Вскружите голову генералу и он все для вас сделает, особенно если вы будете с ним во время Кристофа. Я вам посылаю один en cas (на всякий случай) и прощайте. Полковник будет здесь 20 или 25. Я вернусь в половине сентября».
Вышеупомянутый на всякий случай состоял в следующем:
«Я не могу ничего сказать теперь — и дам вам знать в Ути».
(Адресовано) Генералу Морган. (Подпись). K. H. (К. Х.) Извлечения 5 и 6 из писем г-жи Блаватской в 1880 г., по-видимому из Симлы к г-же Куломб в Бомбей, бросают некоторый свет на вышеупомянутое перенесение папирос и т. д.
«Я прилагаю сюда листик папиросной бумаги. Я положу другую половину папиросы за бюст королевы, куда я положила мои волосы в тот же день или в субботу. Там ли еще волосы? а папироса все еще под крышкой?»
На чистой странице письма, из которого взято это место, г-жа Блаватская приписала:
Сделайте из этого половину папиросы. Позаботьтесь об краях.
На клочке бумаги, по словам г-жи Куломб, тоже сопровождавшем папиросную бумагу, написано:
«Сверните папиросу из этой половины и свяжите волосами Е. П. Б. и положите на верх шкафа (shrine), сделанного Уимбриджем, в самый дальний угол к стене направо. Сделайте это скорее».
«Я думаю, что дело с платком не удалось. Оставим это. Но пусть все инструкции останутся по-прежнему для магарадж Лагора или Бенареса. Все беснуются, чтобы видеть что-нибудь. Я вам напишу из Амритзира или Лагора, мои волосы были бы недурны на вершине башни Сиона, но положите их в конверт — интересное sachet — и осторожно его повесьте, или же повесьте в Бомбее — выберите только хорошенькое место. Пишите мне в Амритзир до востребования, затем к 1-му в Лагор. Адресуйте ваши письма на мое имя. Ничего больше для С. — он видел достаточно. Боюсь опоздать на почту, до свиданья. Положили ли вы папироску на маленький шкаф Уимб — …»
«О мой бедный Кристофоло! И так он умер и вы его убили? О, мой милый друг, если бы вы знали, как бы я желала, чтобы он ожил! Мое благословение моему бедному Кристофоло. Всегда ваша.
По словам г-жи Куломб, это письмо заключает жалобы г-жи Блаватской по поводу уничтожения куклы, употреблявшейся для явлений Кут-Хуми, так как Кристофоло был «оккультическим» именем Кут-Хуми. Г-жа Куломб говорит, что сожгла куклу «в припадке отвращения к обману», но что впоследствии сделала новую. Следующее (8) письмо важно во многих отношениях. Куломбы, очевидно, предполагались знающими все привычки и обычаи братьев. Название «Король», по словам m-me Куломб, относилось к м-ру Падша, а «два письма», посланные г-жою Блаватской г-же Куломб, (под именем Е. Кёттинг), опять-таки по её словам, документы, касавшиеся махатмы. Общие условия передачи подобных документов приводятся в 9 и 10 письмах.
Милые мои друзья.
«Ради Бога не думайте, что я вас забываю. Я просто не имею времени перевести дух — вот и всё! Мы в самом величайшем кризисе, и я не должна терять головы. Я не могу и не смею ничего вам писать. Но вы должны понять, что безусловно необходимо, чтобы в Бомбее что-нибудь случилось пока я здесь. Король и Дам. должны видеть и иметь посещение одного из наших «братьев» и — если возможно, первый должен получить письмо, которое я пришлю. Но еще необходимее их видеть. Письмо должно бы упасть ему на голову, как первое, и я умоляю «Кут-Хуми» послать ему его. Он должен ковать железо, пока оно горячо. Действуйте независимо от меня в привычках и обычаях «братьев». Было бы чудесно, если бы в Бомбее могло случиться что-нибудь такое, что заставило бы говорить о себе всех. Но что! Братья безжалостны! О, дорогой м-р Куломб, спасите положение и сделайте то, чего они просят. Меня все еще немного лихорадит. И немудрено! М-р Юм (Hume) хочет видеть Кут-Хуми астрально хоть издали, если махатма того хочет, чтобы иметь возможность говорить всем, что он знает, что Кут-Хуми существует и написать об этом во все журналы, так как до сих пор он может сказать только одно, что твердо и положительно верит, но не то что он это знает, потому что видел своими глазами, как Дамодар, Падша и др. Наконец покончила с одной задачей! Поймите, что я схожу с ума, и сжальтесь над бедной вдовой[16]. Если бы в Бомбее случилось что-нибудь неслыханное, то нет ничего, в чём бы м-р Hume отказал Кут-Хуми. Но К. Х. не может явиться сюда, так как оккультические законы не дозволяют ему этого. Наконец до свидания. Пишите. Ваша сердцем».
«Завтра пришлю вам два письма. Идите за ними на почту на ваше имя от Е. Кётинг Куломб.
P. S. Я хотела бы, чтобы К. Х. или кто-нибудь другой показался до получения писем».
Милый друг.
«У меня нет ни минуты, чтобы ответить. Умоляю вас доставьте это письмо (здесь вложенное) Дамодару чудесным путем. Это очень, очень важно. О, моя милая, как я несчастна! Со всех сторон неприятности и ужасы. Ваша»
«Будьте добры, о волшебница с тысячью ресурсов, попросите Кристофоло, когда вы его увидите, передать вложенное здесь письмо воздушным астральным путем или все равно как. Это очень важно. Обнимаю вас. Преданная вам
«Умоляю вас сделайте это хорошенько».
В следующих извлечениях из писем, написанных из Утакамюнда в 1883 г., г-жа Блаватская по-видимому говорит как о «своих детях» о письмах Кут-Хуми, заготовленных ею.
«Дорогой маркиз… Покажите или пошлите ему (Дамодару) бумагу или хоть клочек (маленький sacristi, а не большой, так как последний должен лечь недалеко от своего автора, в стенной храм), с приказанием доставить их вам. Я получила письмо, заставившее нашего дорогого учителя К. Х. написать свои приказания также Дамодару и другим. Пусть маркиза прочтет их. Этого будет достаточно, уверяю вас. Ах, если бы со мной был здесь мой дорогой Кристофоло!… Милый маркиз — я вручаю вам судьбу моих детей. Позаботьтесь о них и заставьте их делать чудеса. Может быть лучше чтобы это упало на голову?»
После прочтения запечатайте ребенка. Посылайте письма заказными, если в них что-нибудь особенное — иначе не надо».
12, 13 и 14, по словам г-жи Куломб, тоже были написаны из Утакамюнда, во время пребывания там г-жи Блаватской в 1883 году.
«Почта сейчас отходит, моя милая. У меня осталась одна минута. Ваше письмо пришло слишком поздно. Да, пусть Сринавас Рао распростирается перед шкафом (shrine) и попросит он или нет я вас умоляю передать ему этот ответ К. Х. потому что он этого ждет; я знаю чего он хочет. Завтра вы получите большое письмо. Большие новости. Благодарю».
Это очевидно относится к успокоительному письму Кут-Хуми, составленному г-жей Блаватской для м-ра Сриневаса Рао, судьи в Мадрасе.
«Пишите же». «Милый друг, мне говорят (Дамодар), что Dewan Bahadoor Ragoonath Rao президент Общества, желает положить что-нибудь в храм. В случае он это сделает — вот ответ Кристофоло. Ради Бога устроите это — и мы утвердимся. Целую вас и прощайте. Мой привет маркизу. Искренно ваша».
Я убедился, что м-р Рагунат Рао клал в шкаф (shrine) вопрос, но не получил ответа, хотя, судя по предыдущему письму, г-жа Блаватская позаботилась об ответе «Кристофоло». По объяснению мистера Куломба, он боялся, что ответ не будет подходящим, так как, по заявлению мистера Рао, только махатма мог ответить на этот вопрос и, кроме того, м-р Куломб «не желал потешаться над этим джентльменом». После того он писал г же Блаватской и отослал ей санскритский документ, положенный м-ром Рао в шкаф, приводя в свое оправдание боязнь, что сочиненный ею ответ может быть неприменимым и прося ее прислать телеграмму, если она все-таки желает, чтобы ответ Кут Хуми (Кристофоло) был помещен в шкаф. Он говорил, что г-жа Куломб получила ответ, приводимый в извлечении (14), из которого следует, что в виду промедления она считает прежний ответ уже неподходящим. Этот ответ, оставшийся, по словам Куломбов, в их руках и ими представленный, по большей части написан по-санскритски, но есть также заметка по-английски, и она носит на себе несомненные следы рук г-жи Блаватской, как это было найдено в большей части писаний Кут-Хуми.
«Слишком поздно! Милый Маркиз. Если бы то, что находится в руках у «Кристофа», было немедленно передано в ответ, это было бы прекрасно, вот почему я это и послала. Теперь это больше не имеет смысла. Ваше письмо пришло ко мне в 6 ч. 30 мин. вечера, почти в семь, а я знала, что маленький „Punch“ является в 5! Когда же я могла послать депешу? Она пришла бы завтра или после его ухода. Ах! Какой случай пропущен! Ну, делать нечего! Я должна вас просить об одном. Я могу возвратиться с полковником и очень вероятно, что возвращусь, но может также случиться, что я останусь здесь до октября. В этом случае на день или на два, пока полковник будет дома, надо переслать мне ключ от шкафа. Пошлите его мне подземным путем. Я увижу его отдыхающим, и этого довольно, но я не хочу, чтобы в моем отсутствии рассматривали luna melanconica шкафа, а ее станут рассматривать, если меня там не будет… Я должна вернуться! Но, Боже мой, как мне надоедает, что теперь все отсюда явятся ко мне туда. Все придут смотреть, а — мне надоело».
Куломбы говорят, что под «Punch» подразумевается м-р Рагунат Рао. Из второй половины вышеприведённого письма ясно, что шкафу было опасно подвергаться осмотру, что в нём заключался секрет, неизвестный полковнику Олкотту и которого он не должен был открыть. Г-жа Куломб говорит, что «luna melanconica» означает здесь открывающуюся заднюю сторону шкафа. Оттого, на случай возвращения полковника в Мадрас раньше г-жи Блаватской, ключ и должно было спрятать. Это место свидетельствует в пользу честности полковника Олкотта, хотя, может быть, мало говорит в пользу его проницательности[17].
Первое, что нужно установить относительно этих писем, — это — пользовались ли действительно супруги Куломб тем доверием г-жи Блаватской, о котором можно заключить из её писем? Всё доказывает, что они действительно пользовались доверием как г-жи Блаватской, так и полковника Олкотта, и занимали почтенное положение в Обществе (Куломб был библиотекарем, а г-жа Куломб корреспондентом-помощником секретаря Общества); кроме того, это, мне кажется, достаточно доказывается тем фактом, что во время пребывания г-жи Блаватской в Утакамюнде в 1883 г. ключ от шкафа оставался у г-жи Куломб; а когда г-жа Блаватская и полковник Олкотт отправились в феврале 1884 г. из Мадраса в Европу, то комнаты г-жи Блаватской остались в полном распоряжении супругов Куломб. Дальнейшие доказательства можно найти в письме Олкотта, приведённом (с некоторыми выпусками, не обозначенными г-м Гартманом) в памфлете д-ра Гартмана: «Отчёт о наблюдениях, сделанных в течение девятимесячного пребывания в главной квартире «Теософического общества», стр. 36, 37; и в другом письме полковника Олкотта, виденном мною и из которого следует, что полковник желал избрания г. Куломба членом контрольного совета общества. Наконец, г-жа Блаватская сама говорит в индийских газетах за 1880 г. о г-же Куломб, как о «своей гостье», как о «старом своём друге, которого она знала десять лет тому назад в Каире» и наконец, допустив подлинность лишь одних тех из писем, подлинность которых не оспаривалась, ясно, что г-жа Блаватская обращалась к г-же Куломб в самом интимном тоне.
Теперь я могу приступить к доказательству на одном или двух примерах, что независимо от слога и почерка письма эти подлинны.
Начну с номера 1-го, касающегося телеграммы Сассуну. Эта история довольно сложная, и подробности моих расследований помещены в 1-м приложении. Здесь я вкратце приведу результаты. Во-первых, из разговоров с г-ми А. Д и М. Д. Езекииль, которые много виделись с г-жей Блаватской, во время её пребывания в Пуне в октябре 1883 г., и из письменного показания м-ра Н. Д. Кандальвала, в чьем доме она останавливалась, для меня стало ясно, что действительные события во время её там пребывания вполне согласны с письмами. Во-вторых, я не мог добыть ни одного заслуживающего доверия доказательства существования такой личности, как Рамалинга Деб, которого г-жа Блаватская выдавала за живущего в Мадрасе chela (ученика) махатмы, с которым, по её словам, она была в оккультическом общении. В-третьих, тщательное сравнение попытки г-жи Блаватской опровергнуть подлинность этих писем (см. приложение I) с показаниями гг. Езекииля и Кандальвала, по моему мнению, только усиливает доказательства против неё, так как приводит к заключению, что она должна была специально приготовляться к разговору, весь смысл которого в том, что содержание его возникло экспромтом[18].
Перехожу к извлечениям 2, 3 и 4.
Куломбы говорят, что известное блюдечко, согласно предварительному уговору с г-жой Блаватской, должно было «случайно» разбиться и осколки быть сложены в шкаф, затем эти осколки через секретную заднюю сторону шкафа должны были замениться цельным таким же блюдечком. По их словам, письма 2, 3 и 4 говорят об этом; письмо 3 заключает заготовленную на случай записку, а 4 даёт понять, что феномен должен быть устроен для назидания генерала Моргана.
Никто не оспаривает, что «феномен с блюдечком» произошёл в присутствии генерала Моргана. Вопрос в том, был ли он заранее подготовлен и если да, то как это было сделано? Мы помещаем здесь собственный рассказ генерала Моргана, напечатанный в приложении к «Теософисту» за декабрь 1883 г.
«В августе месяце, приехав в Мадрас в отсутствие г-жи Блаватской и полковника Олкотта, я посетил главную квартиру Теософического Общества чтобы увидать чудесный рисунок махатмы Кут-Хуми, хранящийся там в шкафу и ежедневно навещаемый chela’ми. Прибыв в дом, я узнал, что г-жа Куломб, леди, у которой хранился ключ от шкафа, в отсутствии и остался ждать ее возвращения. Она вернулась приблизительно через час, и мы поднялись по лестнице, чтобы открыть шкаф и осмотреть рисунок. Г-жа Куломб поспешно подошла, чтобы открыть двойную дверцу висячего шкафика для посуды и быстро распахнула ее. Отворяя, она не заметила, что какая то посуда была прислонена к дверце и когда шкаф открыли, упала на пол и разбилась в мелкие куски. В то время как г-жа Куломб ломала руки и жаловалась на такое несчастье с дорогой вещью г-жи Блаватской, а ее муж, стоя на коленях, подбирал осколки, я заметил, что надо достать фарфорового цемента и постараться склеить осколки. Вследствие этого за цементом послали г. Куломба. Куски были тщательно собраны, завернуты и завязаны, потом положены в шкаф и дверцы заперты. М-р Дамодар К. Маваланкар, секретарь Общества, сидел напротив шкафа на стуле, в расстоянии приблизительно около 10 футов. Спустя несколько времени, мне пришла в голову мысль, которую я немедленно и высказал. Я сказал, что если братья найдут это важным, то им не трудно исправить разбитую вещь; если же нет, то предоставят виновным действовать, как они умеют. Не прошло и пяти минут после этого замечания, как м-р Дамодар, который все это время был погружен в задумчивость — вскричал: «Мне кажется, что там есть ответ». Дверцы были открыты и на полке оказалась маленькая записка. Развернув ее мы прочли. «Небольшому собранию присутствующих. Теперь г-жа Куломб имеет случай убедиться лично, что черт не так черен и страшен, как его малюют. Зло легко исправить. К. Х.»
Развернув бумагу, в которую были завернуты черепки, мы увидели совершенно цельное блюдечко; нельзя было найти ни малейшего следа склейки! Я сейчас же написал на той же записке, что присутствовал, когда вещь была разбита, и немедленно исправлена, поставил число и подписался, так что не может быть никакой ошибки. Здесь следует заметить, что г-жа Куломб думает, будто многое чудесное, происходящее в главной квартире, может быть делом дьявола — к этому относится шутливое замечание махатмы, пришедшего ей на помощь.[19].
Во всём этом рассказе нет ничего противоречащего заявлениям г-жи Куломб. Кроме того, весьма подозрительно то обстоятельство, что блюдечко «было прислонено к одной из дверец». Во всяком случае это не естественное положение для блюдечка, поставленного на полку.
Самое «блюдечко», найденное в шкафу, было по моей просьбе показано мне в Адиаре. Я внимательно осмотрел его, равно как и черепки, представленные г-жою Куломб, и которые, по её словам, были подменены целым блюдечком. Оба «блюдечка» совершенно одинаковы. Случай с блюдечком произошёл в августе 1883 г. Г-жа Куломб заявила, что она купила пару этих «блюдечек» в лавке [20] в Мадрасе по 2 рупии 8 анна штука. Наведённые мною справки показали, что две фарфоровые розовые подставки (по всей вероятности, этим словом обозначены так называемые «блюдечки») были куплены в этой лавке 3 июля 1883 и что в этот день г-жа Куломб делала покупки в этой лавке. Относительно этой покупки вкралась лишь небольшая неточность: та, что «подставки» стоили обе 2 рупии 8 анна, а не каждая, как это утверждала г-жа Куломб. [21]
Случай, очень схожий с этим, приведён в приложении III к Отчёту.
Если объяснять «феномен с блюдечком» обыкновенным естественным путём, то приходится допустить, что шкаф секретно открывался сзади. Важно уяснить, какие были основания предполагать это, независимо от писем Блаватской, в которых объясняется существование этого секрета.
Шкаф (план приложен к Отчёту).
По моём прибытии в главную квартиру «Теософического общества» 18 декабря 1884 г. м-р Дамодар сообщил мне, что он не может дозволить мне осмотреть ни так называемую Оккультическую комнату, ни шкаф ранее возвращения полковника Олкотта и г-жи Блаватской. Полковник Олкотт оставил главную квартиру за несколько дней до этого, чтобы встретить на Цейлоне г-жу Блаватскую, возвращавшуюся из Европы. Два дня спустя г-жа Блаватская прибыла в Адиар, и я снова просил дозволения осмотреть шкаф. Г-жа Блаватская представилась ничего не знающей и говорила, что не могла узнать, куда он девался. М-р Дамодар и м-р Гартман тоже утверждали, будто ничего об этом не знают, и только после моих настойчивых вопросов я узнал, от м-ра Дамодара и Гартмана, что шкаф был взят из Оккультической комнаты около полудня 20 сентября и перенесён в комнату м-ра Дамодара, а на следующее утро в 9 часов они его там уже не нашли и с тех пор его более не видали. Они высказали предположение, что его украла г-жа Куломб или же миссионеры.
Кроме того, Оккультическая комната, когда я в первый раз получил разрешение осмотреть её, была значительно изменена, стены покрыты свежей штукатуркой, и м-р Дамодар сообщил мне, что уничтожены все следы «махинаций» Куломбов со шкафом. Это было неверно, так как кирпичная рама и отверстие в стене ещё существовали. Как бы то ни было, такое положение дела затрудняло мою проверку точности данных мне теософами описаний Оккультической комнаты и шкафа до времени изгнания Куломбов из Общества. Однако, разбирая и сравнивая показания различных свидетелей, мне всё же удалось составить нижеследующее описание шкафа и окружающего его.
19 декабря 1882 г. Адиар сделался главной квартирой «Теософического общества». Большая верхняя комната обширного дома была занята г-жою Блаватской. Оккультическая комната была пристроена позднее, к западной стене комнаты г-жи Блаватской. Одно окно с этой стороны было уничтожено и заложено кирпичом, а другое превращено в дверь из комнаты г-жи Блаватской в Оккультическую. Комната г-жи Блаватской была разделена на две драпировкой и ширмами; часть, прилегавшая к Оккультической комнате, служила г-же Блаватской спальней, а в конце 1883 г. и столовой. Оккультическая комната фута на два у́же комнаты г-жи Блаватской. Обыкновенно в Оккультическую комнату проходили через гостиную г-жи Блаватской. Шкаф, как я полагаю, сравнивая рассказы различных теософов, был обыкновенным деревянным посудным шкафом, от 3 до 4-х фут. ширины и вышины и около фута в глубину с одним ящиком внизу и угловыми подставками. Задняя часть состояла из трех вынимающихся досок [22]. Он помещался у той части стены в Оккультической комнате, где прежде находилось одно из окон комнаты г-жи Блаватской, закрывая большую его часть, — положение самое невыгодное, если не было намерения обманывать. Он стоял на невысокой подставке или полке, но главным образом держался на двух толстых железных кольцах, надетых на крючки, вбитые почти под потолок. Некоторое пространство вокруг шкафа было задрапировано кисейными занавесями, которые спереди раскрывались, если кто-нибудь желал видеть шкаф. С боков эти занавеси были футов семь в вышину, но сзади шкафа доходили до потолка. Стена за шкафом была покрыта белым глянцевитым коленкором. Два полотнища коленкора сходились как раз за срединой шкафа. Остальные стены были покрыты полосатой бумажной материей белой с красным. Верхняя часть шкафа совершенно плотно прилегала к стене. Нижняя часть немного отходила от стены, — не более как на 0,25 дюйма. Шкаф и его принадлежности были поставлены в феврале или марте 1883 г. Вскоре после этого в комнате г-жи Блаватской задней стороной к углублению был поставлен большой буфет. Некоторое время на этом месте стоял небольшой шкаф для посуды. Время, когда был принесён буфет и унесён шкаф, я не мог точно определить. Шкаф, а впоследствии углубление в стене, служили г-же Блаватской помещением для платья. Всё вышеприведённое описание составлено по показаниям теософов.
М-р Куломб показал, что он снял шкаф вскоре после того, как он первоначально был повешен на стену, распилил надвое доску и прикрепил сзади кусок кожи для того, чтобы верхняя часть легко могла быть отодвинута. Соединение двух половинок доски было скрыто изнутри шкафа зеркалом. Сзади этой открывающейся доски в стене было сделано отверстие. В буфете, стоявшем в комнате г-жи Блаватской, также была устроена отодвигающаяся дюймов на 10 доска, так что между спальней г-жи Блаватской и шкафом существовало сообщение. Передвижные доски в шкафу и буфете были показаны м-ром Куломбом Контрольному совету, когда он отдал ключи от комнат г-жи Блаватской в мае 1884 г. Отверстие в стене было, по его словам, заделано в январе, перед отъездом г-жи Блаватской в Европу. Он показал также, что распиленная надвое доска шкафа была заменена цельной и что это было сделано по требованию г-жи Блаватской, боявшейся, что во время её отсутствия может быть произведён осмотр шкафа. Конечно, показание м-ра Куломба о распиленной доске не может быть проверено и должно быть принято на веру. Насколько верны его другие показания, — видно будет из дальнейшей части моего описания, взятого из иных источников.
В конце октября или начале ноября 1883 г. г-жа Блаватская приказала убрать буфет и заделать переднюю часть углубления в стене. Буфет был переставлен в северо-восточное углубление в гостиной г-жи Блаватской и там, по всей вероятности, при осмотре его теософами в мае 1884 года, найдена была выдвижная доска. Деревянная рама была сделана для закрытия передней части углубления, в эту раму положен один ряд кирпичей, затем наружная часть покрыта штукатуркой вровень с остальной стеной. Пустота, оставшаяся в стене между Оккультической комнатой и комнатой г-жи Блаватской, была около 1 фута глубины. Затем вся стена заново покрыта обоями, причем всё было окончено около половины декабря 1883 года или немного позже. Вслед за этим шкаф вышиною около 3 фут. и 34 дюймов шириною был снова плотно приставлен к заделанному отверстию и был найден на этом месте во время изгнания Куломбов в мае 1884 г., причём оказалось, что кирпичи за ним были вынуты, так что между шкафом (в задней стороне которого была отодвижная доска) и пустым пространством — было сообщение. М-р Куломб показал, что вынул кирпичи сейчас же после того, как шкаф был поставлен в декабре 1883 г. Как бы то ни было, шкаф оставался здесь во время праздников 1883 г., и феномены, прекратившиеся во время переделок, возобновились немедленно после их окончания. Они совершенно прекратились, за двумя исключениями, о которых мы будем говорить ниже, около половины января 1884 г. 17-го или 18 мая м-р Куломб отдал ключи и все приспособления для плутовства были осмотрены, как то: отодвигающаяся доска в шкафу для посуды, такая же доска в буфете и пустое пространство в углублении. М-р Сент-Джордж Лэн-Фокс осмотрел тогда западную сторону стены, но в то время уже не мог найти никаких следов отверстия, которое, по словам м-ра Куломба, существовало ранее между впадиной в стене и шкафом. Теософы утверждали, что все приспособления для плутовства, открытые Куломбами, которым были поручены комнаты г-жи Блаватской во время её отсутствия, были сделаны после её отъезда; что они никогда не употреблялись и не могли употребляться для совершения феноменов [23], что пустое пространство было слишком мало, чтобы служить для сообщения со шкафом и что кроме того м-ру Куломбу помешали, прежде чем он успел проделать отверстие между впадиной и самим шкафом.
Для восстановления этих пунктов, Теософический контрольный совет разослал в августе 1884 года циркулярный допрос разным теософам, бывавшим в главной квартире, о том, что́ они знают о шкафе, прилегающих стенах и так далее, до и после изгнания Куломбов. Д-р Гартман разрешил мне прочесть эти ответы. Кроме того, я лично расспрашивал всех важнейших свидетелей, утверждавших, что они осматривали шкаф и окружающее его. Результатом было то, что если исключить г-жу Блаватскую, Куломбов, туземного слугу г-жи Блаватской, Бабулу, и полковника Олкотта, то оказывается, что нет ни одного человека, который видел бы, как шкаф отодвигали от стены раньше изгнания Куломбов; что никогда не было производимо осмотра ни задней стороны его, ни прилегающей к нему стены. Далее, что никогда не было делаемо осмотра западной стены, который мог бы открыть существовавшие в ней отверстия. Я должен прибавить, что все показания отличались замечательным отсутствием наблюдательности, чем-то приближающимся к полному отсутствию обыкновенной сообразительности и большой уклончивостью, по временам граничившей с нечестностью. Многие из первоначальных показаний свидетелей приведены в приложении IV к отчёту вместе с изменениями этих показаний, вызванными моими вопросами, и затем мои собственные комментарии.
Окончательная судьба шкафа, согласно рассказу мне доктора Гартмана, была следующая: После изгнания Куломбов, м-р Джёдж, американец, теософ, бывший в то время в главной квартире, пожелал осмотреть шкаф. М-р Дамодар, у которого были ключи от Оккультической комнаты, несколько раз под разными предлогами уклонялся их выдать; но наконец несколько теософов приступили к этому осмотру. Шкаф был отодвинут от стены и обе его дверцы открыты. М-р Виджиарагава Чарлу (обыкновенно называемый Ананда), теософ, занимающий официальное положение в главной квартире, ударил рукой по задней стороне шкафа говоря: «Вы видите, эта сторона совершенно плотная», когда, к удивлению большинства присутствующих, средняя доска вылетела кверху. Некоторым из свидетелей этого показалось нежелательным, чтобы это открытие сделалось известно всем, и вследствие этого положено было уничтожить шкаф. Для этого решили тайно унести его, но это было неудобно сделать из Оккультической комнаты. Поэтому он был сначала открыто перенесён в комнату м-ра Дамодара, а в следующую ночь разобран по частям и тайно унесён тремя теософами, затем окончательно разломан и сожжён по частям в течение следующей недели. Д-р Гартман оставил только две части задней стороны, которые завернул в серую бумагу и спрятал у себя в комнате. Дощечки эти из кедрового дерева, покрытые чёрным лаком. Согласно предварительному показанию Куломба спинка шкафа была именно из такого дерева.
После этого доктор Гартман снабдил меня письменным изложением, которое интересно как подтверждающее существование отверстия между пустотой в стене и шкафом. Что это отверстие существовало и было заделано, мне утверждал ещё и другой теософ, человек крайне наблюдательный и открывший его следы независимо от доктора Гартмана. Вот извлечение из письменного рассказа д-ра Гартмана:
«В какое время было сделано отверстие в стене, для меня такая же тайна, как и для вас; но сообразив все обстоятельства, изложенные в моём памфлете, я пришёл к заключению и теперь, того мнения, что это было сделано Куломбом после отъезда Е. П. Блаватской в Европу, с тем чтобы втереться к ней в милость, облегчая её предполагаемые им плутовства. Всё устроено слишком грубо и надо обладать крайней доверчивостью, чтобы такие феномены, как известные мне, могли быть устроены при помощи подобных средств. Я не знаю ни одного феномена (sic), происшедшего в моём присутствии, где эти средства могли бы сколько-нибудь пригодиться.
О существовании подвижной задней стороны шкафа и заделанного отверстия в стене никто из нас ничего не знает и самый тщательный наружный осмотр ни к чему не приводил; для более добросовестного осмотра надо было снять шкаф, но нас удерживало от этого суеверное благоговение, с которым м-р Дамодар К. Маваланкар глядел на него и видел в каждом европейце, осмелившемся прикоснуться к «священному» шкафу, святотатца.
Около того времени когда генерал Морган послал м-ру Патерсону приглашение явиться в главную квартиру, был произведеён осмотр и найдено, что задняя сторона шкафа выдвижная, а когда смочили стену за ним мокрой тряпкой, то оказалось, что ранее существовало отверстие, которое было заштукатурено.
Я не вижу, чтобы эти открытия могли набросить тень на г-жу Блаватскую, так как всё это дело м-ра Куломба и нет никаких указаний, чтобы Е. П. Блаватская знала об этом. Мало того, по свидетельству осматривавших шкаф, все эти мошенничества недавнего происхождения.
Во всяком случае я должен признаться, что это новое открытие в такую неудобную минуту должно было произвести крайне дурное впечатление на публику. Будь я здесь как посланный от общества психических исследований или как сыщик миссионеров, я, конечно, не колеблясь, описал бы новое открытие, но в моём положении я должен думать об интересах г-жи Блаватской и потому не счёл благоразумным говорить об этом; я не имел разрешения показывать частное помещение г-жи Блаватской и не чувствовал себя вправе (при моём тогдашнем положении) дозволить врагам Е. П. Блаватской войти к ней без её согласия.
Один присутствовавший джентельмен, разделявший моё мнение, что «шкаф» слишком потерял своё обаяние, чтобы мог быть далее нужен, сжёг его в моём присутствии. Я никогда не говорил ни полковнику Олкотту, ни г же Блаватской, ни кому бы то ни было в главной квартире, что сталось со шкафом. Но когда вы и м-р Юм, не считая множества других нелепых теорий, высказали также ваше убеждение, что г-жа Блаватская послала своего слугу Бабулу унести шкаф, и он исполнил её приказание, я нашёл, что эта минута удобна, чтобы доказать, что даже и член общества для психических исследований может ошибиться»[24].
Мы узнаём от м-ра Гартмана, что тщатльному осмотру шкафа помешало «суеверное благоговение», с которым мистер Дамодар глядел на него. Заявление д-ра Гартмана подтверждается свидетельством м-ра Лэн Фокса, который также весьма патетически выражал мне своё убеждение, что никакой осмотр шкафа туземными свидетелями не может иметь ни малейшей цены, ввиду крайнего их к нему благоговения. Однако надо заметить, что в одной части своего заявления д-р Гартман, по-видимому, придаёт некоторое значение свидетельству тех, кто имел право осматривать шкаф. Очевидно, сам д-р Гартман принадлежал к числу «имевших это право»; он при многих случаях говорил мне о своих осмотрах, и эти рассказы, кроме того что несогласны между собою, но и несогласны с его последним сообщением, уничтожающим всё, им прежде говорённое об этом предмете.
Из всего мною сказанного ясно: 1) что положение, выбранное для шкафа было особенно удобно для устройства тайного сообщения с ним через заднюю сторону; и что ни одна из перемен, делавшихся время от времени в спальне г-жи Блаватской за шкафом, хотя и предназначенных для уничтожения всякого подозрения в плутовстве, не уменьшает этого удобства; 2) что все необходимые приспособления для доступа в шкаф с задней стороны, несомненно, там были до удаления Куломбов; 3) что нет ни одного достоверного показания, что этот доступ не существовал во всё время с минуты постановки шкафа до отъезда г-жи Блаватской в Европу в феврале 1884 г., исключая времени переделки, когда была поставлена рама с кирпичами, и когда г-жа Морган видела всю стену заново оклеенной обоями; и нет ни одного заявления, чтобы во время этих переделок произошёл в шкафу какой-нибудь «феномен».
Такие результаты — совершенно независимо от писем Блаватской к Куломбам — лишают всё грамадное число свидетельств «чудес шкафа» всякой цены; а поставленные рядом с этой корреспонденцией они не оставят ни малейшего сомнения в уме беспристрастного читателя в способе производства этих «чудес».
Теперь я перехожу к вопросу, какой вес могут иметь показания м-ра Дамодара К. Маваланкара. Это крайне важный вопрос не только потому, что м-р Дамодар один из немногих, не считая г-жи Блаватской, утверждает, что видел махатм в Тибете и притом таким способом, который исключает всякую возможность обмана, но также и потому, что сам м-р Дамодар считается имеющим способность путешествовать в «астральной форме», и факты этих астральных путешествий по большей части подтверждаются лишь его собственными рассказами. Моё личное заключение, как я уже сказал, неблагоприятно для м-ра Дамодара. Я не могу привести здесь всё, что заставило меня прийти к такому заключению, но полагаю, что одного анализа его показаний относительно шкафа будет более чем достаточно для подтверждения моих слов.
Бабула, туземный слуга г-жи Блаватской, прибыл в Адиар по возвращении из Европы 20 сентября, как я узнал из книги приезжающих. Моё первоначальное предположение относительно исчезновения шкафа состояло в том, что Бабула спрятал или уничтожил его по приказанию г-жи Блаватской, так как шкаф был унесён в ночь 20 сентября. Таково же, казалось, было мнение и м-ра Субба Роу, адвоката верхнего суда в Мадрасе, в то время и теперь выдающегося теософа, который тщетно расспрашивал и даже стращал Бабулу в надежде добиться признания. Я расположен думать, что таково же было мнение м-ра Дамодара, и что во избежание того, чтобы я пришёл к этому заключению, он в самом начале расследования в ответ на мои вопросы, старался скрыть факт прибытия Бабулы 20 сентября вечером, а утверждал, что он приехал 21-го утром и немедленно пожелал осмотреть комнаты, где, ко всеобщему удивлению (по-видимому не исключая и тех трёх теософов, которые, по словам д-ра Гартмана[25], унесли шкаф), не нашлось этого шкафа. Мистер Дамодар утверждал также, что в той части комнаты, где стоял шкаф, остались следы, указывающие на то, что его опрокинули набок и что это же самое говорится в заявлении, составленном теософами, открывшими исчезновение шкафа. Расспрашивая другого присутствовавшего теософа, я получил от него уверение, что никаких следов не было и что даже никто их не искал. Заявление, с которого у меня есть копия, не содержит ни малейшего намёка на такие следы.
Обращаясь теперь к показаниям м-ра Дамодара, цитируемым в приложении IV к Отчёту, мы находим, что он утверждает следующее:
1. Что отверстие в шкафу, прилегавшее к углублению, и самое углубление были так малы, что он с трудом проходил в него и, раз пройдя, «мог лишь стоять неподвижно, не будучи в состоянии ни подвинуться ни на один дюйм, ни поднять руки».
2. Что в раме шкафа не было отодвижной доски.
3. Что он присутствовал при многих феноменах вместе с другими свидетелями, тщательно осматривал, насколько только возможно, шкаф и убедился, что он «неповреждён, и что в нём нет выдвижных досок или чего-либо в этом роде».
4. Что он хорошо помнит, как вместе с м-ром Субба Роу они «тщательно осматривали шкаф и стену», и что они оба остались довольны, «что тот и другая неприкосновенны и целы».
5. Что во время пребывания г-жи Блаватской в 1883 г. в Утакамюнде ключи от шкафа и от Оккультической комнаты были у него; а затем
6. Что во время пребывания г-жи Блаватской в 1883 г. в Утакамюнде ключи от комнаты г-жи Блаватской и от шкафа были у г-жи Куломб.
7. Что буфет не существовал до января 1884 г., когда в шкафу перестали происходить феномены.
1. Относительно отверстия в шкафу и углубления я должен повторить, что они ещё существовали, когда я приехал, хотя м-р Дамодар утверждал, что углубление было заделано. Это последнее заявление м-ра Дамодара я не могу иначе считать, как преднамеренным искажением факта. Знай я, что углубление существует, я бы, конечно, сам попробовал в него войти и сразу открыл бы неверность описания м-ра Дамодара. Впоследствии другой теософ сообщил мне, что считает отверстие и углубление достаточным для того, чтобы человек среднего роста мог воспользоваться ими для устройства «феноменов шкафа», а в то же время я проверил справедливость или, лучше сказать, несправедливость слов м-ра Дамодара, устроив сам отверстие и углубление меньшие, чем сообщавшиеся со шкафом. Д-р Гартман в своём памфлете даёт размеры отверстия — 27 дюймов в вышину и 14 д. в ширину, — которые приблизительно верны. В этом я мог убедиться сам, так как рама была вынесена прочь, и мне показывал её потом другой теософ. Углубление д-р Гартман считал в 12 дюймов глубины и около 5 фут. высоты; глубина приблизительно такова, но высота около 8 футов — как я убедился измерением. Я сам входил в пространство, по высоте и глубине на 1 дюйм меньше, чем размеры, данные д-ром Гартманом. Отверстие, сделанное мною для этой цели, было меньше, чем 13 и 26 дюймов, а пространство, в которое оно вело и в котором я мог свободно стоять, было менее 11 дюймов глубины. В этом пространстве я мог удобно поднимать руку, брать и держать разные предметы и вообще делать всё необходимое для устройства «феноменов». В своём показании мистер Дамодар обращает внимание на свою худощавость [26] и конечно я по сложению гораздо плотнее его, да полагаю, — также и м-ра Куломба и Бабулы.
2) Следующее заявление м-ра Дамодара, что в раме шкафа не было выдвижной доски, как уже нам известно, тоже неверно. Если бы это показание стояло отдельно, то не показалось бы лживым, а только неверным заключением, так как было сделано ранее открытия этой доски Анандой, как это описано выше.
3) Того тщательного осмотра, который, как он утверждает, был сделан в его присутствии, в действительности никогда не было. Ни один из многочисленных свидетелей, на которых он указывает, никогда не отодвигал шкафа от стены ни на один дюйм. И не только они, но впоследствии и сам мистер Дамодар утверждал, что никогда не осматривал задней стороны шкафа и не присутствовал при подобном осмотре. Как это согласуется с его показанием, что он сам с м-ром Субба Роу «тщательно» осматривали шкаф и стену!
4) Я имел случай в присутствии м-ра Дамодара спросить м-ра Субба Роу относительно этого осмотра. М-р Субба Роу объявил, что никогда его не делал. Тогда и м-р Дамодар повторил то же самое и оба стали утверждать, что никогда не видали, чтобы шкаф сдвигали с места. Между тем м-р Дамодар заявил об этом мнимом осмотре в прежнем письменном своём заявлении, о котором хорошо помнил.
5. и 6. Следующее резкое противоречие в показаниях м-ра Дамодара касается ключей от шкафа и Оккультической комнаты во время пребывания г-жи Блаватской в Утакамюнде в 1883 г., которые, по его новому показанию, были у него в руках, а по следующему — у г-жи Куломб. Это противоречие не легко разрешить, но всё-таки можно и для него придумать объяснение. Первое показание было сделано в августе 1884 г., когда, по всей вероятности, м-р Дамодар считал делом первой важности доказать, что до половины сентября 1883 г. в шкафу не было выдвижной доски. Второе показание было сделано 19 сентября 1884 г., а 10 сентября в Madras Christian College Magazine появились письма Блаватской к Куломбам. В то время теософами была сделана попытка доказать самими обстоятельствами дела подложность этой корреспонденции. Из этих писем два имели отношение к Адиарскому блюдечку и к письму из шкафа, полученному м-ром П. Сриневасом Рао. В ранее напечатанном генералом Морганом заявлении он говорит, что ключи от шкафа были у г-жи Куломб, и вся сила показания м-ра Рао в пользу неподдельности его феномена заключалась в том, что он просил у г-жи Куломб дозволения видеть шкаф в тот же вечер, и что, следовательно, у г-жи Куломб не было времени написать и получить от г-жи Блаватской письмо махатмы, так как г-жа Б-ая находилась в то время в Утакамюнде. Являлась невозможность дать ясный ответ об этих случаях не выяснив, что ключи находились у г-жи Куломб, как это и было в действительности. Трудно предположить, чтобы первое показание м-ра Дамодара не было заведомой и преднамеренной ложью.
7) М-р Дамодар говорит, что буфет появился с января 1884 г., когда в шкафу перестали происходить феномены. Д-р Гартман в своём памфлете в сентябре 1884 г., пишет, что по внушению м-ра Куломба, «согласно его (Куломба) плану, был сделан тяжёлый буфет для посуды под его наблюдением в декабре 1883 г. и поставлен к стене, по другую сторону которой висел «шкаф». В ответ на мой вопрос он подтвердил, что этот буфет, в котором м-р Куломб указал выдвижную заднюю сторону, стоял у восточной стороны стены за шкафом во время годовщины (27 декабря). Его присутствие там в это время подтверждается также м-с Морган, м-ром Субба Роу, м-ром Сриневасом Рао и многими. Итак, мистер Дамодар расходится с очень важными теософскими свидетелями и его показание кажется сделанным потому, что он сознавал всю важность установления той лжи, что буфет не был на своём месте во время ежегодного декабрьского празднества в 1883 г., (когда происходили «феномены шкафа»). Я имею причины думать, что он принудил многих свидетелей показать эту ложь. Я нашёл, что во многих случаях он предварительно подучал свидетелей, как отвечать на мои вопросы. Я, конечно, старался устранить эти предварительные подготовки, и один раз, явившись неожиданно к м-ру Ратнавасу, свидетелю, от которого у меня было письменное показание, я был встречен словами: «М-р Дамодар не говорил мне, что вы будете». Этот джентльмен сознался, хотя видимо неохотно, что буфет был уже поставлен во время годовщины, в 1883 году. Свидетели, показавшие противное, были все из числа неблагонадёжных.
Эти противоречия и ложные показания относительно «шкафа» сами по себе достаточны для того, чтобы считать м-ра Дамодара свидетелем, не заслуживающим доверия…
Я привел эту часть «Отчёта» Годжсона целиком, в подстрочном переводе, для того чтобы совершенно познакомить читателей с приёмами и значением этого исследования, занимающего двести страниц мелкой печати. К нему приложены планы, а также факсимиле писем Блаватской и Кут-Хуми, в подлинности которых невозможно сомневаться и без экспертов, зная своеобразный почерк «madame» и неподражаемые особенности её слога.
Приведённой мною части Отчёта, никогда не опровергнутого Е. П. Блаватской и её защитниками, что, впрочем, было бы и невозможно — более чем достаточно для того, чтобы доказать совершенно непозволительное обращение с истиной и с русскими читателями, какое позволяет себе г-жа Желиховская, обвиняя («Русское обозрение», декабрь 1891 г.) Годжсона в предвзятой недобросовестности. Курьёзнее всего, что в удостоверение этой недобросовестности приводится тот факт, что Годжсон, получив письма Блаватской, «несмотря ни на какие просьбы как её самой, так и друзей её, не показал им этих писем» [27]. Как будто не вполне ясно, что если бы такие документы, в которых заключался настоящий смертный приговор «madame» и её ближайших пособников — были показаны этим осуждённым на смерть, то они не стали бы церемониться: они просто вырвали бы документы из рук следователя и уничтожили бы их.
Годжсон сразу же сообразил это и не только не показал их осуждённым, но и не стал даже хранить при себе в Индии: он при первой же возможности послал все эти драгоценные документы в Англию, для представления их экспертам Нетсерклифту и Симсу из Британского музея.
Если бы Годжсон поступил иначе, он оказался бы недостойным доверия, выраженного ему «Лондонским Обществом для психических исследований».
Теперь, чтобы не утруждать внимание читателей, я выпущу из Отчёта всё несущественное, все мелочные подробности, изложу в извлечении только более интересные факты, и затем возвращусь к моему рассказу.
Примечания править
- ↑ Не только из отчёта Годжсона, но из её собственноручного письма ко мне от 3 янв. 1885 г., приводимого мною дальше, ясно видно, что были письма её к г-же Куломб, которых она не отрицала.
- ↑ Я, смеясь, как-то сказал ей, что махатму Мориа следует называть не «хозяином», а «генералом» — «полковник Олкотт», «генерал Мориа» и так далее.
- ↑ И «махатмы» ее не покинут, — но положение яростно серъезно. O. [означает: Олкотт] глуп, но другого никого нет. К. Х.
- ↑ Оказалось при расследовании Годжсона, что Е. П. Блав. в своих письмах к Coulomb обозначала некоторых лиц данными им ею и известными её корреспондентам прозвищами. Так некий Надша назывался Королём. Обозначать людей и в разговоре, и в письмах именно прозвищами было совершенно в обычаях Блаватской.
- ↑ Она уже, очевидно, забыла, что так недавно писала мне совсем другое о решениях и приказаниях «хозяина».
- ↑ Зачем она выдумывает, что письма были в руках теософического комитета, — решительно непонятно! Вообще ловить её во лжи было всегда очень легко, так как она постоянно забывала свои собственные слова, уверения и показания. Относительно оправдательного приговора, вынесенного ей её сообщниками, она, конечно, могла быть спокойна.
- ↑ Хоть эта мнимая борьба была и очень наивна, но ведь ничего другого нельзя было выдумать! Когда, уже в Европе, Блаватской предлагали защититься на суде от громогласных обвинений «Лондонского психического общества», доказавшего и объявившего печатно, что она — величайшая обманщица — она, забыв об этих 40 000 рупий и «двух деревнях», печатно заявила, что у неё нет денег на ведение процесса. А меня перед тем уверяла, что её друг Гебгард берёт все расходы на себя.
- ↑ Опубл.: Proceedings of the Society for Psychical Research. Vol. 3 (December 1885). Pp. 201—400. — Примечание редактора Викитеки.
- ↑ Когда я, ещё в Париже, в мае 1884 года спрашивал Блаватскую — на кого она оставила свой дом в Адиаре, она отвечала: «О, я совсем спокойна, там у меня моя старая приятельница и помощница, m-me Куломб, и её муж — люди, преданные всецело моему делу». — Потом вдруг, к моему изумлению, в лагере защитников Блаватской, эти друзья и помощники превратились в «подкупленных слуг». Вс. С.
- ↑ Вот факт, громогласно и печатно засвидетельствованный «Лонд. Общ. для психич. исследований». Два лучших эксперта Англии, пользующихся громкой известностью, из которых один — эксперт такого учреждения, как знаменитый Британский музей, признали письма несомненно написанными Блаватской. А между тем г-жа Желиховская решается в своей статье («Рус. Обозр.» декабрь 1891 г. стр. 582—583) прямо объявлять эти письма подложными и обвиняет более чем голословно не только г-на Годжсона, но и всю комиссию «Лондонского психического общества», состоявшую из людей известных и заслуживающих всякого уважения, в преступной недобросовестности. Так же точно «правдивы» и весьма многие дальнейшие показания г-жи Желиховской. Вс. С.
- ↑ С этим мнением комиссии я никак не могу согласиться, о чём, окончив «своё личное исследование», и заявил «Лондонскому обществу» весною 1886 года через г-на Майерса, который приезжал ко мне в Динан, в Бретани, где я тогда находился. Из моего рассказа читатели сами видят — можно ли приписать „полковнику“ одну только доверчивость и глупость. Вс. С.
- ↑ Махатмы никогда не помогали «madame» и её присным выпутываться из действительных затруднений, если этого нельзя было сделать обманом или клеветою! Вс. С.
- ↑ Тут г-н Годжсон уж чересчур пересаливает свою английскую любезность! Вс. С.
- ↑ Г-жа Блаватская часто называла маркизом и маркизой г-на и г-жу Куломб. Годжсон.
- ↑ Знавшие Е. П. Блаватскую в молодости, во время её жизни в Тифлисе, и не имеющие никакого понятия не только об этих письмах, но и о теософическом обществе, рассказывают удивительную, совершенно невозможную в печати историю с нею, где придуманная её циничной фантазией подпись «Luna Melanconica» была собственноручно выставлена ею под «некиим изображением». Лондонские исследователи сильно порадовались бы этому факту, доказывающему, и без всякой экспертизы, подлинность приводимых писем. А то обстоятельство, что задняя сторона пресловутого шкафа, в свою очередь, называлась Luna Melanconica, указывает на верность тифлисского рассказа. Вс. С.
- ↑ Блаватская издавна выдавала себя за вдову, даже печатно. Между тем её муж, с которым она никогда не разводилась, отставной действительный статский советник Н. В. Блаватский, несмотря на свои весьма преклонные лета, до сих пор здравствует и живёт в своём хуторе. Я знаю об этом от его близких родственников. Вс. С.
- ↑ Это место доказывает только то, что Блаватская не всё доверяла полковнику, боясь, что он по глупости пожелает когда-нибудь сам распорядиться, не сумеет ловко сфокусничать и подведёт её под скандал. Вс. С.
- ↑ Как читатели увидят, это один из «феноменов» Блаватской, которым, несмотря на всю его простоту, она покоряла себе многих. Вс. С.
- ↑ Более подробный рассказ генер. Моргана, старающегося доказать, что тут не могло быть мошенничества, помещён в прилож. II, к «Отчёту». Годжсон.
- ↑ М. Фасиоль и Ко, Потэм Бродвей. Годжсон.
- ↑ Г-жа Куломб, очевидно, не гнушалась процентами за комиссию, — несмотря на всю свою преданность делу. Вс. С.
- ↑ Этого не отрицала мне сама г-жа Б—ая, говорившая, что это было сделано для удобства перевозки. Но так как остальная часть шкафа не разбиралась, то трудно себе представить, в чём заключалось удобство того, что одна задняя сторона была разборная. Годжсон.
- ↑ Некоторое основание этого мнения могло быть в том, что доски отодвигались плохо, но это могло случиться от долгого неупотребления и пыли. Годжсон.
- ↑ К этому Гартману, и по сие время одному из «блестящих» деятелей теософического общества и возбуждённого им движения, мне ещё придётся вернуться. Вс. С.
- ↑ Д-р Гартман заявляет, что Дамодара не было в числе этих трёх. Что они не посвятили его в дело, весьма естественно ввиду их чистосердечной веры в его «суеверное благоговение» к священному шкафу. Годжсон.
- ↑ Дамодар на виденных мною фотографических портретах — совершенный скелет. Вс. С.
- ↑ Ср. это с приведённым выше письмом Е. П. Блав., где она, неведомо зачем, сообщает мне, что эти письма находились в руках теософического комитета.