Изменчивость — Индивидуальные различия — Сомнительные виды — Широко распределенные, сильно распространенные и обыкновенные виды всех изменчивее — Виды обширных родов в каждой отдельной стране более изменчивы, чем виды родов мелких — Многие из видов обширных родов схожи с разновидностями в том, что они близко, хотя и в неравной степени, сродны между собою и имеют ограниченную область распространения.
Прежде чем прилагать заключения, к которым мы пришли в предыдущей главе, к органическим существам, находящимся в условиях природных, мы должны рассмотреть вкратце, подвержены ли эти последние каким-нибудь изменениям. Чтобы выяснить, как следует, этот вопрос, следовало бы привести длинный ряд сухих фактов; но их сообщение я отлагаю до следующего моего сочинения. Не стану я также разбирать здесь различные определения термина «вид». До сих пор ни одно из этих определений не удовлетворяло всех натуралистов; но каждый связывает с выражением «вид» какое-нибудь, хотя и неопределенное, понятие. Вообще говоря, в этот термин включают понятие об отдельном акте творения. Термин «разновидность» определить почти также трудно; но тут почти постоянно подразумевается общее происхождение, хотя доказано оно лишь очень редко. Далее говорят об уродливостях; но они незаметно переходят в разновидности. Под уродливостью, по-видимому, разумеется какое-либо резкое уклонение в строении известной части — уклонение, вредное или бесполезное для вида и не постоянно наследственное. Некоторые авторы употребляют выражение «уклонение» (variation) как технический термин, обозначающий видоизменения, прямо зависящие от внешних жизненных условий; полагают, что «уклонения» в этом смысле не наследственны; но кто может сказать, не стали ли бы передаваться наследственно, по крайней мере в течение нескольких поколений, такие особенности, как малый рост раковин малосольного балтийского моря, низкий рост растений альпийских вершин, пушистый мех животных крайнего севера? А в таком случае мы признали б эти уклонные формы за разновидности.
Далее, нам известно множество легких различий, которые мы можем назвать индивидуальными, потому что они часто обнаруживаются в прямом потомстве одних и тех же родителей или дают повод предполагать, что таково их происхождение, потому что обнаруживаются в особях, населяющих одну, резко ограниченную местность. Никто не полагает, чтобы все особи одного вида были отлиты точь-в-точь в одну форму. Эти индивидуальные разности очень важны для нас, потому что они представляют элементы, которые могут быть накоплены естественным подбором, точно так же, как человек накопляет в известном направлении индивидуальные особенности, проявляющиеся между его домашними животными и растениями. Эти индивидуальные разности по большей части обнаруживаются в признаках, которые натуралисты почитают несущественными; но я мог бы привести длинный ряд фактов, доказывающих, что признаки, несомненно существенные с точки зрения физиологической или систематической, также иногда разнятся в особях одного и того же вида. Я убежден, что самый опытный естествоиспытатель удивился бы количеству случаев изменчивости, даже в очень важных пунктах строения, которые можно собрать на основании полновесных авторитетов и которые я собрал в течение многих лет. Следует помнить, что систематики не ощущают особенного удовольствия, убеждаясь в изменчивости важных признаков, и что мало есть людей, которые подвергали бы тщательному исследованию важные внутренние органы, и сравнивали бы их во многих экземплярах одного вида. Я никак не ожидал, чтобы у насекомых разветвление главных нервов около самых центральных узлов было изменчиво в пределах одного и того же вида; но мистер Люббок еще недавно доказал, что эти главные нервы у Coccus представляют изменчивость, сравнимую с неправильностями в разветвлении древесного ствола. Тот же самый остроумный исследователь недавно доказал, что мышцы в личинках некоторых насекомых расположены далеко не однообразно. Авторы иногда впадают в ложный круг, утверждая, что важные признаки не изменчивы; потому что эти самые авторы на деле признают важными те признаки, которые не изменчивы (в чем некоторые, впрочем, чистосердечно сознаются); с этой точки зрения никакой важный признак не окажется изменчивым; но со всякой другой, конечно, могут быть приведены многие примеры такой изменчивости.
Один из пунктов, связанных с индивидуальными особенностями, кажется мне особенно загадочным: я говорю о тех родах, которые иногда называются «полиморфными», — в которых виды представляют беспорядочный ряд уклонений, так что не найдешь двух натуралистов, согласных в том, какую форму признать за вид, какую за разновидность. Примером могут служить между растениями роды Rubus, Rosa и Hieracium между животными многие роды насекомых и многие роды руконогих слизней. Во многих полиморфных родах некоторые из видов имеют определенные и постоянные признаки. Роды полиморфные в одной стране, по-видимому, бывают полиморфны и в других странах, а также, судя по раковинам руконогих, были полиморфны в прежние времена. Эти факты очень загадочны, потому что они указывают, по-видимому, на независимость изменчивости этого рода от жизненных условий. Я склонен подозревать, что эти полиморфные роды представляют нам изменчивость в таких пунктах строения, которые безвредны и бесполезны виду и поэтому не были захвачены и установлены процессом естественного подбора, как будет объяснено ниже.
Те формы, которые в значительной мере представляют характер вида, но так близко схожи с другими формами или связаны с ними такими незаметными переходами, что натуралисты неохотно признают их за отдельные виды, — во многих отношениях особенно важны для нас. Мы имеем все причины полагать, что многие из этих сомнительных и близко сродных между собою форм постоянно, в продолжение долгого времени сохраняли свой характер в тех странах, в которых они развиваются естественно — так же долго, насколько нам известно, как и несомненные виды. На практике, когда натуралист может связать две формы промежуточными звеньями, он признает одну из них за разновидность другой, придавая степень вида самой обыкновенной или прежде описанной из этих двух форм, а другую считая разновидностью. Но в некоторых случаях, которых исчислять здесь я не намерен, встречаются значительные затруднения в решении вопроса, следует ли одну форму считать за разновидность другой, хотя бы они были тесно связаны промежуточными звеньями; и не всегда можем мы устранить эти затруднения, принимая, как то часто делают, что промежуточные звенья суть помеси. Во многих случаях, однако же, одна форма считается разновидностью другой не потому, что между ними действительно найдены промежуточные звенья, но потому, что наблюдатель по аналогии предполагает их существование либо в отдаленных местностях, либо в прошлом; и тут раскрывается широкое поле для сомнений и гипотез.
Поэтому, для решения вопроса, следует ли считать данную форму за вид или разновидность, нам, по-видимому, не остается иного руководства, кроме мнения опытных и основательных натуралистов. Мы, однако же, во многих случаях должны основываться на большинстве голосов, потому что едва ли найдется хоть одна хорошо известная и резкая разновидность, которая не была бы возведена на степень вида, по крайней мере некоторыми уважаемыми авторитетами.
О том, что такие сомнительные разновидности нередки, не может быть и спора. Сравните флоры Великобритании, Франции или Соединенных Штатов, составленные разными ботаниками, и посмотрите, какой огромный ряд форм занесен в них одними ботаниками в число видов, другими в число разновидностей. Мистер Уатсон, которому я глубоко обязан за содействие всякого рода, отметил для меня 182 английских растения, которые вообще считаются разновидностями, но некоторыми ботаниками почитаются за виды; и из этого списка он опустил много незначительных разновидностей, однако признанных за виды некоторыми ботаниками, и вовсе исключил из него несколько в высшей степени полиморфных родов. К родам, обнимающим самые полиморфные формы, мистер Бабингтон относит 251 вид, а мистер Бентам только 112, что составляет разность в 139 сомнительных форм. Между животными, совокупляющимися для каждого рождения, и подвижными в значительной степени, сомнительные формы, признаваемые одним зоологом за виды, а другим за разновидности, лишь редко встречаются в одной и той же стране, но обыкновенны в отдельных странах. Сколько из тех птиц и насекомых Северной Америки и Европы, которые лишь слегка разнятся между собою, были признаны одним первоклассным натуралистом за несомненные виды, другим же за разновидности, или так называемые местные породы! Много лет тому назад, сам сравнивая и присутствуя при том, как сравнивали другие птиц отдельных островов группы Галлопагос как между собою, так и с птицами американского материка, я был поражен произвольностью и неясностью различий между разновидностью и видом. На островках маленькой мадерской группы встречается немало насекомых, которые занесены в число разновидностей в великолепном сочинении Волластона, но, без сомнения, были бы признаны многими энтомологами за отдельные виды. Даже в Ирландии встречается несколько животных, теперь признанных за разновидности, но возведенных некоторыми зоологами на степень вида. Многие очень опытные орнитологи почитают нашу британскую горную куропатку лишь за резкую породу норвежского вида, между тем как большинство считает его несомненным видом, свойственным Великобритании. Значительное расстояние между местами жительства двух сомнительных форм приводит многих натуралистов к убеждению, что они два отдельные вида; но какое расстояние, справедливо спрашивают другие натуралисты, достаточно для этого? Если расстояние между Америкою и Европою удовлетворительно, можно ли довольствоваться расстоянием между материком и Асорами, или Мадерою, или Канарскими островами, или Ирландиею?
Нельзя не допустить, что многие формы, почитаемые значительными авторитетами за разновидности, до того по характеру близки к видам, что другими авторитетами, не менее значительными, почитаются за несомненные виды. Но спорить о том, которое из этих мнений справедливее, напрасный труд, пока эти термины не имеют строго определенного, общепринятого значения.
Многие из этих резких разновидностей или сомнительных видов заслуживают полного внимания; потому что многие интересные соображения относительно географического распределения органических существ, аналогических видоизменений, помесей и так далее связаны с попытками определить их систематическую степень. Приведу здесь только один, очень известный пример: две формы барашков, Primula vulgaris и Primula veris. Эти растения имеют очень различную наружность. Они разнятся и по вкусу, и по запаху; они цветут не совсем в одно время; они растут в местах несколько различных; в горах они подымаются на неравную высоту; их географическое распределение различно; и наконец, по многочисленным опытам, произведенным в течение многих лет одним из самых искусных наблюдателей, Гертнером, получить от них помесь чрезвычайно трудно. Каких нам еще доказательств, что мы имеем дело с двумя отдельными видами? А между тем эти две формы связаны множеством посредствующих звеньев, которые едва ли можно признать за помеси; и мы имеем доводы, по моему мнению, неопровержимые, в пользу их происхождения от общих родичей и, следовательно, должны признать их за разновидности.
Внимательное исследование во многих случаях должно привести натуралистов к соглашению относительно веса, который можно придать таким сомнительным формам. Но мы должны сознаться, что наибольшее количество сомнительных форм найдено в местностях, наилучше исследованных. Меня поразил тот факт, что если какое-нибудь животное или растение в диком виде особенно полезно человеку или по какой-либо причине обратило на себя особенное внимание, непременно находятся и указания на разновидности такой формы. Эти разновидности, сверх того, возводятся некоторыми писателями на степень видов. Примером может служить обыкновенный дуб, столь тщательно исследованный; один германский ботаник разбил же его на дюжину видов; да и в Англии можно указать на высокие авторитеты в области науки и практики, утверждающие одни, что дуб летний и зимний[1] — отдельные виды, другие, что они лишь разновидности.
Когда молодой натуралист приступает к изучению группы организмов, совершенно ему неизвестной, он сначала очень затрудняется тем, какие разности он должен почитать за виды, какие за разновидности. Это происходит от того, что он не знает ничего о мере и виде изменений, которым подвержена занимающая его группа; и это доказывает, по крайней мере, как обыкновенна некоторая мера изменения. Но если он сосредоточит свое внимание на одном классе в данной местности, он скоро приладится, к какому разряду относить сомнительные формы. Он вообще будет расположен к установлению многих видов, потому что на него (как на вышеупомянутого охотника до голубей) произведут сильное впечатление различия между формами, которые он беспрестанно изучает; и у него недостает общих сведений об аналогических изменениях в других группах и в других странах, для поверки его впечатлений. Расширяя круг своих исследований, он встретится с новыми затруднениями, потому что познакомится еще с большим количеством близко сродных между собою форм. Но если его наблюдения распространятся на значительный круг форм, он наконец составит себе норму, по которой он будет отличать виды от разновидностей; но он достигнет этого, лишь допустивши значительную меру изменчивости в области каждого вида, и справедливость его определений будет часто оспариваться другими натуралистами. Если, сверх того, он приступит к изучению сродных форм, принадлежащих странам, теперь не составляющим сплошного целого, причем едва ли встретятся ему формы промежуточные, он должен будет совершенно положиться на аналогию, и его затруднения достигнут крайних пределов.
Нет сомнения, что до сих пор не удалось установить определенной грани между видами и подвидами, то есть формами, по мнению натуралистов, близко, но не совсем подходящими под степень вида; далее, между подвидами и ясно выраженными разновидностями, и наконец, между разновидностями менее резкими и индивидуальными особенностями. Эти разности сливаются между собою в непрерывный ряд; и такой ряд, естественно, возбуждает в нас представление действительного перехода.
Поэтому я считаю индивидуальные особенности, хотя мало интересные для систематиков, чрезвычайно важными для нас как первые шаги к тем легким разновидностям, которые едва удостаиваются упоминания в естественно-исторических сочинениях. Разновидности же несколько более определенные и постоянные я считаю шагами к разновидностям еще более резким и постоянным; эти же последние — зачатками подвидов, а наконец и видов. Переход от одной степени различия к другой, высшей степени, в некоторых случаях может зависеть от продолжительного действия различных физических условий в двух различных местностях; но мне не слишком верится к такой процесс; и я приписываю переход разновидности из состояния, в котором она мало разнится от своего родича, в состояние, в котором она от него разнится значительно, действию естественного подбора, накопляющего (как будет объяснено ниже), в известных определенных направлениях, разности в строении. Поэтому я полагаю, что резкую разновидность, по справедливости, можно назвать зачинающимся видом; о степени же вероятия этого мнения можно судить лишь по совокупному весу всех соображений и фактов, изложенных в этом сочинении.
Не нужно предполагать, чтобы все разновидности или зачинающиеся виды необходимо достигали степени вида. Они могут угаснуть в этом своем зачаточном состоянии или могут оставаться разновидностями в продолжение долгих времен, как показал мистер Волластон относительно разновидностей некоторых мадерских ископаемых раковин. Если разновидность размножится до того, что численностью своею превысит породивший ее вид, она будет признана за вид, а вид за разновидность; или же она может вытеснить и уничтожить породивший ее вид; или обе формы могут продолжать совместное существование и быть признаны за отдельные виды. Но нам еще придется вернуться к этому предмету. Из этих замечаний явствует, что я считаю слово «вид» произвольным, дающимся ради удобства названием группы особей, близко схожих между собою, и что нет по смыслу существенного различия между ним и термином «разновидность,» которым обозначаются формы, менее определенные, более изменчивые. Термин «разновидность», в свою очередь, если принять в соображение индивидуальные особенности, так же произволен, так же прилагается лишь для удобства.
Основываясь на теоретических соображениях, я полагал, что можно вывести интересные результаты относительно свойств и соотношений видов самых изменчивых, составив полные списки разновидностей, на основании некоторых хорошо обработанных флор. На первый взгляд, это показалось мне делом не трудным; но мистер Уатсон, которому я много обязан за полезные советы и содействие по этому предмету, скоро убедил меня в том, что эта задача сопряжена с немалыми затруднениями, что подтвердил мне мистер Гукер, в выражениях еще более сильных. Я отлагаю до следующего моего сочинения разбор этих затруднений и самые таблицы для сравнения чисел изменчивых видов. Доктор Гукер позволяет мне присовокупить, что, внимательно прочитавши мою рукопись, он считает следующие положения прочно основанными на фактах. Весь предмет, однако же, при необходимом здесь кратком изложении, представляет немало загадочного, и нельзя избегнуть упоминаний о «борьбе за существование», о «расхождении признаков» и других вопросах, которые будут разобраны ниже.
Альфонс Декандоль и другие показали, что растения, имеющие значительную область распространения, весьма часто представляют разновидности; этого и следовало ожидать, потому что такие растения подвергаются различным физическим условиям да к тому же (а это, как мы увидим далее, гораздо важнее) вступают в состязание с различными группами органических существ. Но мои таблицы доказывают далее, что в каждой отдельной стране виды самые обыкновенные, то есть представленные наибольшим количеством особей, и виды, самые распространенные в этой стране (а это обстоятельство не тождественно с обширною областью распределения, не вполне тождественно и с обыкновенностью) часто производят разновидности достаточно резкие, чтобы удостоится отметки в ботанических сочинениях. Следовательно, виды самые цветущие, или как их можно назвать, виды преобладающие, — те виды, которые широко разбросаны по земному шару, сильно распространены в странах, которым они свойственны, и особенно богатые особями — всего чаще производят те резкие разновидности, которые я считаю зачинающимися видами. И это, как мне кажется, можно было предвидеть: разновидности, для того чтобы сделаться сколько-нибудь постоянными, необходимо должны бороться с прочими организмами, населяющими ту же местность; виды, преобладающие в этой местности, всего скорее могут произвести потомство, которое, хотя и видоизменено в известной степени, однако же наследует те преимущества, которые доставили его родичам преобладание над их совместниками.
Если мы разделим на две равные массы все растения, населяющие данную страну и описанные в ее флорах, причем отнесем в одну сторону все роды богатые, в другую все роды бедные видами, на стороне родов более обширных окажется несколько большее количество самых обыкновенных, распространенных или преобладающих видов. И это опять можно было предвидеть; потому что самый факт существования многих видов одного рода в данной местности показывает, что в органических или неорганических условиях этой местности заключается нечто благоприятное этому роду; и, следовательно, можно было предвидеть, что в родах более обширных, обнимающих большее количество видов, мы найдем относительно значительное число видов преобладающих. Но существует столько причин, по необходимости затемняющих этот результат, что я даже удивлен теми незначительными большинствами, которые оказываются по моим таблицам на стороне видов более объемистых. Я упомяну тут лишь о двух таких затемняющих причинах. Пресноводные и солончаковые растения вообще имеют очень обширную область распространения; но это, по-видимому, зависит от свойства их местонахождения и мало или вовсе не находится в соотношении с объемом родов, к которым принадлежат эти виды. Далее, растения, принадлежащие к низшим классам царства, вообще распространены гораздо более, чем растения классов высших; и тут опять нет видимого соотношения с объемом родов. Причина, по которой растения низшей организации распространены так значительно, будет рассмотрена в главе о географическом распределении организмов.
Рассматривая виды как лишь резкие и строго определенные разновидности, я был приведен к предположению, что в каждой отдельной стране виды объемистых родов будут чаще представлять разновидности, чем виды родов мелких; ибо везде, где образовалось много близкосродных между собою видов (то есть видов одного рода), должно думать, что и до сих пор должны образоваться виды и существовать в зачаточном состоянии разновидностей. Там, где растет много крупных деревьев, мы должны искать и молодых сеянок. Там, где в одном роде образовалось через изменение много видов, обстоятельства благоприятствовали изменению, и мы имеем повод предполагать, что они благоприятствуют ему до сих пор. С другой стороны, если мы станем рассматривать каждый вид как результат одного отдельного творческого действия, нет никакой видимой причины, по которой разновидности должны бы были быть многочисленнее в родах многовидных, чем в родах маловидных.
Чтобы испытать справедливость этого предположения, я расположил растения двенадцати стран и жесткокрылых насекомых двух областей в две приблизительно равные массы — виды родов более объемистых с одной стороны, виды родов менее объемистых с другой, и постоянно оказывалось, что на стороне объемистых родов большая доля видов представляла разновидности, чем на стороне родов мелких. Сверх того, виды объемистых родов, представляющие разновидности, постоянно средним числом представляют их большее количество, чем виды родов мелких. Оба эти результата обнаруживаются точно так же, если мы произведем деление другим способом и вовсе исключим из наших списков роды мельчайшие, содержащие от одного до четырех видов. Значение этих фактов ясно, если мы признаем, что виды суть лишь постоянные, резкие разновидности; ибо везде, где возникло много видов, где процесс их образования был очень деятелен, мы должны еще найти следы или продолжение этой деятельности, тем более что мы имеем все поводы считать этот процесс очень медленным. И эти следы действительно находятся, если мы признаем разновидности за зачинающиеся виды; ибо из моих списков ясно вытекает общее правило, что в каждом роде, распавшемся на множество видов, эти виды представляют количество разновидностей, то есть зачинающихся видов, высшее среднего. Этим я не хочу сказать, что во всех объемистых родах теперь увеличивается количество видов и что нет мелких родов, изменяющихся и разрастающихся в настоящее время; такое положение разрушало бы мою теорию; геология ясно свидетельствует о том, что мелкие рода со временем значительно увеличились в объеме и что обширные рода нередко достигали своего maximum, ослабевали и угасали. Мы только хотели показать, что средним числом роды, образовавшие много видов, образуют их до сих пор; а это не подлежит сомнению.
Между видами обширных родов и их разновидностями существуют еще другие соотношения, заслуживающие внимания. Мы видели, что нет непогрешимого ведала для распознания вида от резкой разновидности, и что в тех случаях, когда между сомнительными формами не найдено промежуточных звеньев, натуралисты принуждены основать свое определение на степени различия между ними и решить по аналогии, достаточно или нет это различие, чтобы возвести одну или обе формы на степень вида. Поэтому степень различия составляет очень важное ведало для решения вопроса, считать ли две формы за отдельные виды или за разновидности одного вида. Но Фрис заметил относительно растений, а Вествуд — относительно насекомых, что в обширных родах степень различия между видами часто чрезвычайно мала. Я постарался проверить это положение числами, и насколько я могу положиться на полученные мною результаты, они подтверждают это воззрение. Я сносился также с несколькими искусными и опытными наблюдателями, и все они, по зрелому размышлению, соглашаются с этим воззрением. Итак, и в этом отношении виды обширных родов более схожи с разновидностями, чем виды родов мелких. Или можно выразиться так: в родах обширных, в которых в настоящее время вырабатывается количество разновидностей или зачинающихся видов большее среднего, многие виды, уже выработавшиеся, еще в некоторой мере похожи на разновидности, потому что разнятся между собою несколько меньше, чем большинство видов.
Сверх того, виды обширных родов относятся между собою точно так же, как относятся между собою разновидности любого вида. Ни один натуралист не станет утверждать, чтобы все виды одного рода одинаково рознились между собою; их обыкновенно можно распределить в подпороды, отделы и группы, более мелкие. Как очень хорошо заметил Фрис, маленькие группы видов обыкновенно собраны, как спутники, около известных видов. И что такое разновидности, если не группы форм, неравномерно сродных между собою и собранные вокруг известных других форм, то есть вокруг породившего их вида? Нет сомнения, что между разновидностями и видами есть одно очень важное отличие, а именно то, что степень различия разновидностей как друг от друга, так от своего вида гораздо меньше, чем степень различия между видами одного рода. Но когда мы дойдем до рассмотрения того начала, которое я называю «расхождением признаков», мы увидим, как объясняется это отличие и как легкие различия между разновидностями стремятся разрастаться в более значительные различия, существующие между видами.
Есть еще одно обстоятельство, достойное, как мне кажется, внимания. Разновидности, вообще, имеют малую область распространения: это положение, в сущности, не требует доказательства; ибо если б разновидность оказалась более распространенною, чем вид, к которому ее относят, обе формы были бы обозначены наоборот. Но есть повод думать, что и виды, близко сродные другим видам и в этом схожие с разновидностями, часто имеют распространение весьма ограниченное. Так, например, мистер Уатсон отметил для меня в тщательно обработанном списке Лондонских растений (4-е издание) 63 растения, внесенные в него под рубрику видов, но почитаемые им столь сродными с другими видами, что степень их сомнительна; эти 63 вида средним числом распространяются на 6,9 провинций, на которые г-н Уатсон разделил Великобританию. В тот же самый список внесены 53 формы, всеми признанные за разновидности, и они распространяются на 7,7 провинций; между тем как виды, к которым относятся эти разновидности, распространены на 14,3 провинций. Так что несомненные разновидности представляют нам распространение приблизительно столько же ограниченное, как те очень близко с ними сродные формы, отмеченные для меня мистером Уатсоном, как сомнительные виды, но признанные почти всеми английскими ботаниками за истинные, хорошо установленные виды.
Итак, разновидности по общему характеру совершенно сходятся с видами, ибо они не могут быть отличены от видов: разве, во-первых, через открытие посредствующих звеньев, а существование таких средних форм не имеет никакого влияния на действительные признаки тех форм, которые они связывают; или разве, во-вторых, по известной степени различия: две формы, мало разнящиеся между собою, вообще признаются за разновидности, хотя бы и не было открыто между ними форм посредствующих; но степень различия, потребная для того, чтобы возвести две формы в достоинство отдельных видов, совершенно не определена. В родах, заключающих в себе количество видов большее среднего в данной местности, виды представляют и количество разновидностей, большее среднего. В обширных родах виды часто сродны между собою близко, но неравномерно, и образуют малые группы вокруг известных видов. Видам, близко сродным с другими видами, как кажется, свойственны ограниченные округи распространения. Во всех этих отношениях виды обширных родов представляют значительное сходство с разновидностями. И нам понятно это сходство, если виды когда-то были разновидностями и возникли из них, между тем как это сходство совершенно необъяснимо, если каждый вид был создан отдельно.
Мы видели также, что всего более разновидностей производят преобладающие виды обширных родов; а разновидности, как мы увидим впоследствии, стремятся к превращению в новые отдельные виды. Обширные виды, таким образом, стремятся расшириться еще более; и во всем органическом мире формы жизни, ныне преобладающие, стремятся к еще большему преобладанию через оставление видоизмененного и преобладающего потомства. Но через процессы, которые будут объяснены ниже, обширные роды стремятся также к распадению на роды более мелкие. И этим путем все органические формы распределяются группами, подчиненными одни другим.
- ↑ лат. Quercus pedunculata Ehrh. и Q. sessiliflora Im.