Мимоза (Шелли; Бальмонт)/ИМП 1921 (ДО)



[60]
Мимоза

1

Мимоза невинной сіяла красой,
Питалъ ее вѣтеръ сребристой росой,
И къ солнцу она обращала листы,
Чтобъ ночью опять погрузиться въ мечты.

Въ прекрасномъ саду пробудилась отъ сна,
Какъ Геній Любви, молодая Весна,
Траву и цвѣты пробудила для грезъ,
Заставивъ забыть ихъ про зимній морозъ.

Но въ полѣ, въ саду, и въ лѣсу, и у скалъ,
10 Никто такъ о нѣжной любви не мечталъ,
Какъ лань молодая въ полуденный зной,
Съ Мимозой сродняясь мечтою одной.

Раскрылся подснѣжникъ подъ лаской тепла,
Фіалка отъ вешнихъ дождей расцвѣла,
И слился ихъ запахъ съ дыханьемъ весны,
Какъ съ пѣньемъ сливается рокотъ струны.

Любовью тюльпанъ и горчанка зажглись;
И дивный красавецъ, влюбленный нарцисъ,
Расцвѣлъ надъ ручьемъ и глядитъ на себя,
20 Пока не умретъ, безконечно любя;

[61]


И ландышъ, подобный Наядѣ лѣсной,
Онъ блѣденъ отъ страсти, онъ любитъ весной;
Сквозитъ изъ листвы, какъ любовный привѣтъ,
Его колокольчиковъ трепетный свѣтъ.

Опять гіацинтъ возгордился собой,
Здѣсь бѣлый, пурпурный, а тамъ голубой,
Его колокольчики тихо звенятъ, —
Тѣ звуки нѣжнѣй, чѣмъ его ароматъ;

И роза какъ нимфа, — возставши отъ сна,
30 Роскошную грудь обнажаетъ она,
Снимаетъ покровъ свой, купаться спѣшитъ,
А воздухъ влюбленный къ ней льнетъ и дрожитъ;

И лилія свѣтлую чашу взяла,
И вверхъ, какъ Вакханка, ее подняла,
На ней, какъ звѣзда, загорѣлась роса.
И взоръ ея глазъ устремленъ въ небеса;

Нарядный жасминъ, и анютинъ глазокъ,
И съ нимъ туберозы душистый цвѣтокъ,
Весною съ концовъ отдаленныхъ земли
40 Цвѣты собрались въ этотъ садъ и цвѣли.

Подъ ласковой тѣнью зеленыхъ вѣтвей,
Подъ искристымъ свѣтомъ горячихъ лучей,
Надъ гладью измѣнчивой, гладью рѣчной,
Дрожали кувшинки, цѣлуясь съ волной.

И лютики пестрой толпой собрались,
И почки цвѣтовъ на вѣтвяхъ налились;
А водный пѣвучій потокъ трепеталъ,
И въ тысячѣ разныхъ оттѣнковъ блисталъ.

[62]


Дорожки средь дерна, какъ змѣйки легли,
50 Извилистой лентой по саду прошли,
Сіяя подъ лаской полдневныхъ лучей,
Теряясь порою средь чащи вѣтвей.

Кустами на нихъ маргаритки росли,
И царскіе кудри роскошно цвѣли;
И тихо роняя свои лепестки,
Пурпурные, синіе вяли цвѣтки,
И къ вечеру искрились въ нихъ свѣтляки.

Весь садъ точно райской мечтой озаренъ;
И такъ, какъ ребенокъ, стряхнувши свой сонъ,
60 Съ улыбкой глядитъ въ колыбели на мать,
Которой отрадно съ нимъ пѣть и играть, —

Цвѣты, улыбаясь, на небо глядятъ,
А въ небѣ лучи золотые горятъ,
И ярко всѣ блещутъ въ полуденный часъ,
Какъ блещетъ при свѣтѣ лучистый алмазъ.

И льютъ, наклоняясь, они ароматъ,
И съ шопотомъ ласки другъ другу дарятъ,
Подобно влюбленнымъ, которымъ вдвоемъ
Такъ сладко, что жизнь имъ является сномъ.

70 И только Мимоза, Мимоза одна,
Стоитъ одинока, безмолвна, грустна;
Пусть глубже, чѣмъ всѣ, она любитъ въ тиши
Порывомъ невинной и чистой души, —

Увы, аромата она лишена!
И клонится нѣжной головкой она,
И жаждетъ, исполнена тайной мечты,
Того, чего нѣтъ у нея, красоты.

[63]


Ласкающій вѣтеръ на крыльяхъ своихъ
Уноситъ гармонію звуковъ земныхъ;
80 И вѣнчики яркихъ, какъ звѣзды, цвѣтковъ
Блистаютъ окраской своихъ лепестковъ;

И бабочекъ свѣтлыхъ живая семья,
Какъ полная золотомъ въ морѣ ладья,
Скользитъ надъ волнистою гладью травы,
Мелькаетъ, плыветъ въ океанѣ листвы;

Туманы, прильнувъ на мгновенье къ цвѣтамъ,
Уносятся въ высь къ голубымъ небесамъ,
Цвѣточный уносятъ съ собой ароматъ,
Какъ свѣтлые ангелы въ небѣ скользятъ;

90 На смѣну имъ снова встаютъ надъ землей
Туманы, рожденные знойною мглой;
Въ нихъ вѣтеръ слегка пролепечетъ на мигъ,
Какъ ночью лепечетъ прибрежный тростникъ.

Мечтаетъ Мимоза въ вѣнцѣ изъ росы,
Межь тѣмъ пролетаютъ мгновенья, часы,
Медлительно движется вечера тѣнь,
Какъ тянутся тучки въ безвѣтренный день.

И полночь съ лазурныхъ высотъ снизошла,
Прохлада на міръ задремавшій легла,
100 Любовь — въ небесахъ, и покой — на землѣ,
Отраднѣй восторги въ таинственной мглѣ.

Всѣхъ бабочекъ, птичекъ, растенья, звѣрьковъ
Баюкаетъ море загадочныхъ сновъ,
Какъ въ сказкѣ, волна напѣваетъ волнѣ,
Ихъ пѣнья неслышно въ ночной тишинѣ.

[64]


И только не хочетъ уснуть соловей, —
Ночь длится, а пѣсня слышнѣй и слышнѣй,
Какъ будто онъ гимны слагаетъ лунѣ,
И внемлетъ Мимоза ему въ полуснѣ.

110 Она, какъ ребенокъ, уставъ отъ мечты,
Всѣхъ прежде печально свернула листы;
Въ душѣ ея сонная греза встаетъ,
Себя она ласковой мглѣ предаетъ,
Ей ночь колыбельную пѣсню поетъ.

2

Въ волшебномъ саду, чуждомъ горя и зла,
Богиня, какъ Ева въ Эдемѣ, была,
И такъ же цвѣты устремляли къ ней взоры,
Какъ смотрятъ на Бога всѣ звѣздные хоры.

Въ лицѣ ея дивномъ была разлита
Небесныхъ таинственныхъ думъ красота;
Сравниться не могъ съ ней изяществомъ стана
Цвѣтокъ, что раскрылся на днѣ океана.

Все утро, весь день и весь вечеръ она
10 Цвѣты оживляла, ясна и нѣжна;
А въ сумеркахъ падали къ ней метеоры,
Сплетая блестящія искры въ узоры.

Изъ смертныхъ не знала она никого,
Не знала, что значитъ грѣха торжество.
Но утромъ, подъ ласкою теплой разсвѣта,
Она трепетала, любовью согрѣта;

[65]


Какъ будто бы ласковый духъ неземной
Слеталъ къ ней подъ кровомъ прохлады ночной,
И днемъ еще медлилъ, и къ ней наклонялся,
20 Хоть въ свѣтѣ дневномъ отъ нея онъ скрывался.

Она проходила, къ ней льнула трава,
Къ которой она прикасалась едва;
И шла она тихо, и тихо дышала,
И страсть, и восторгъ за собой оставляла;

Какъ шопотъ волны средь морскихъ тростниковъ,
Чуть слышенъ былъ звукъ ея легкихъ шаговъ,
И тѣнью волосъ она тотчасъ стирала
Тотъ слѣдъ, что, идя, за собой оставляла.

Въ волшебномъ саду преклонялись цвѣты
30 При видѣ такой неземной красоты,
И нѣжно слѣдили влюбленной толпою
За этой прелестной, воздушной стопою.

Она орошала ихъ свѣтлой водой,
Въ нихъ яркія искры блистали звѣздой;
И въ ихъ лепесткахъ, съ мимолетной красою,
Прозрачныя капли сверкали росою.

Заботливо-нѣжной рукою своей
Она расправляла цвѣты межь вѣтвей,
Ей не были бъ дѣти родныя милѣе,
40 Она не могла бы любить ихъ нѣжнѣе.

Всѣхъ вредныхъ, грызущихъ листки, червяковъ,
Всѣхъ хищныхъ, тревожащихъ зелень, жучковъ
Она своей быстрой рукою ловила,
И въ лѣсъ далеко — далеко уносила;

[66]


Для нихъ она дикихъ цвѣтовъ нарвала,
Въ корзину насыпала, гдѣ ихъ несла,
Хоть вредъ они жизнью своей приносили,
Но жизнь они чисто, невинно любили.

А пчелъ, однодневокъ и всѣхъ мотыльковъ,
50 Прильнувшихъ къ душистымъ устамъ лепестковъ,
Она оставляла, чтобъ нѣжно любили,
Чтобъ въ этомъ раю серафимами были.

И къ кедру душистому шла на зарѣ,
Тамъ куколки бабочекъ въ темной корѣ,
Межь трещинъ продольныхъ, она оставляла,
Въ нихъ жизнь молодая тихонько дрожала.

Была ея матерью нѣжной — весна,
Все лѣто цвѣты оживляла она,
И прежде, чѣмъ хмурая осень пришла
60 Съ листвой золотою, — она умерла!

3

Промчалось три дня, — всѣ цвѣты тосковали
О чемъ, почему, они сами не знали;
Грустили и блѣдность была въ нихъ видна,
Какъ въ звѣздахъ, когда загорится луна.

А съ новой зарею — до слуха Мимозы
Коснулося пѣнье; въ немъ слышались слезы;
За гробомъ вослѣдъ провожатые шли,
И плакальщицъ стоны звучали вдали.

И съ тихой тоской погребальнаго пѣнья
10 Сливалося смерти нѣмой дуновенье;

[67]

И запахъ холодный, тяжелый, сырой,
Изъ гроба къ цвѣтамъ доносился порой.

И травы, обнявшись тоскливо съ цвѣтами,
Алмазными вдругъ заблистали слезами;
А вѣтеръ рыданья вездѣ разносилъ: —
Ихъ вздохи онъ въ гимнъ похоронный сложилъ.

И прежняя пышность цвѣтовъ увядала,
Какъ трупъ той богини, что ихъ оживляла;
Духъ тлѣнья въ саду омраченномъ виталъ,
20 И даже — кто слезъ въ своей жизни не зналъ —
И тотъ бы при видѣ его задрожалъ.

Подкралася осень, умчалося лѣто,
Туманы легли вмѣсто жгучаго свѣта,
Хоть солнце полудня сіяло порой,
Смѣясь надъ осенней погодой сырой.

И землю остывшую розы въ печали,
Какъ хлопьями снѣга, цвѣтами устлали;
И мертвенныхъ лилій и тусклыхъ бѣльцовъ
Виднѣлись толпы, точно рядъ мертвецовъ.

30 Индійскія травы съ живымъ ароматомъ
Блѣднѣли въ саду, разложеньемъ объятомъ,
И съ новымъ осеннимъ томительнымъ днемъ
Безмолвно роняли листокъ за листкомъ.

Багровые, темные, листья сухіе
Носились по вѣтру, какъ духи ночные: —
И вѣтеръ ихъ свистъ межь вѣтвей разносилъ,
И ужасъ на зябнущихъ птицъ наводилъ.

[68]


И плевеловъ зерна въ своей колыбели
Проснулись подъ вѣтромъ и вдаль полетѣли,
40 Смѣшались съ толпами осеннихъ листовъ,
И гнили въ объятіяхъ мертвыхъ цвѣтовъ.

Прибрежныя травы какъ будто рыдали, —
Какъ слезы, въ ручей лепестки упадали,
Обнявшись, смѣшавшись въ водѣ голубой,
Носились нестройной, унылой толпой.

Покрылися трупами листьевъ — аллеи,
И мертвыя свѣсились внизъ эпомеи,
И блескъ средь лазури, какъ призракъ, исчезъ,
И дождь пролился съ потемнѣвшихъ небесъ.

50 Всю осень, пока не примчались мятели,
Уродливыхъ плевеловъ стебли жирѣли;
Усѣянъ былъ пятнами гнусный ихъ ротъ,
Какъ жабы спина иль змѣиный животъ.

Крапива, ворсянка, съ цикутой пахучей,
Волчцы, бѣлена и репейникъ колючій —
Тянулись, дышали, какъ будто сквозь сонъ,
Ихъ ядомъ былъ воздухъ кругомъ напоенъ.

И тутъ же вблизи разростались другія,
Какъ будто въ нарывахъ, какъ будто гнилыя,
60 Больныя растенья, — отъ имени ихъ
Бѣжитъ съ отвращеніемъ трепетный стихъ.

Стояли толпой мухоморы, поганки,
И ржавые грузди, опенки, листвянки;
Взростила ихъ плѣсень въ туманные дни,
Какъ вѣстники смерти стояли они.

[69]


Ихъ тѣло кусокъ за кускомъ отпадало,
И воздухъ дыханьемъ своимъ заражало,
И вскорѣ виднѣлись одни лишь стволы,
Сырые отъ влажной, удушливой мглы.

70 Отъ мертвыхъ цвѣтовъ, отъ осенней погоды,
Въ ручьѣ, будто флёромъ, подернулись воды,
И шпажной травы разросталась семья,
Съ корнями узлистыми, точно змѣя.

Сильнѣй и сильнѣй поднимались туманы,
Бродили и ширились ихъ караваны,
Рождаясь съ зарей, возростали чумой,
И ночью весь міръ былъ окутанъ ихъ тьмой.

Въ часъ полдня растенія искриться стали: —
То иней и изморозь ярко блистали;
80 Какъ ядомъ напитаны, вѣтки тотчасъ
Мертвѣли отъ ихъ ослѣпительныхъ глазъ.

И было тоскливо на сердцѣ Мимозы,
И падали, падали свѣтлыя слезы;
Объятые гнетомъ смертельной тоски,
Прижались другъ къ другу ея лепестки.

И скоро всѣ листья ея облетѣли,
Внимая угрюмымъ напѣвамъ мятели,
И сокъ въ ней не могъ уже искриться вновь,
А капалъ къ камнямъ, точно мертвая кровь.

90 Зима, опоясана вѣтромъ холоднымъ,
Промчалась по горнымъ вершинамъ безплоднымъ,
И трескъ издавали обломки скалы,
Звенѣли въ морозъ, какъ звенятъ кандалы.

[70]


И цѣпью своей неземного закала
И воды и воздухъ она оковала,
Отъ сводовъ полярныхъ, изъ дальней земли,
Суровые вихри ее принесли.

Послѣднія травы подъ вѣтромъ дрожали,
Отъ ужаса смерти подъ землю бѣжали,
100 И такъ же исчезли они подъ землей,
Какъ призракъ безслѣдный, порою ночной.

Въ извилистыхъ норахъ уснули въ морозы
Кроты подъ корнями умершей Мимозы,
И птицы летѣли на сучья, на пни,
И вдругъ, налету, замерзали они.

Тепломъ потянуло. На вѣткахъ снѣжинки
Растаяли, падая внизъ, какъ слезинки;
И снова замерзли въ холодные дни,
И кружевомъ снѣжнымъ повисли они.

110 Металася буря, сугробы вздымая,
И волкомъ голоднымъ въ лѣсу завывая,
И сучья ломала въ порывѣ своемъ,
Весь міръ засыпая и снѣгомъ и льдомъ.

И снова весна, и умчались морозы;
Но нѣтъ уже больше стыдливой Мимозы;
Одни мандрагоры, цикуты, волчцы
Возстали, какъ въ склепахъ встаютъ мертвецы.

4

Знала-ль Мимоза, что скрылась весна,
И что сама измѣнилась она,

[71]

Знала-ль, что осень съ зимою пришла,
Трудно сказать, — но она умерла.

Дивная Нимфа, чьимъ царствомъ былъ садъ,
Чьимъ дуновеніемъ былъ ароматъ,
Вѣрно, грустила, когда не нашла
Формы, гдѣ нѣга стыдливо жила —

Чудная нѣга любви, красоты,
10 И неземного блаженства мечты.
Но въ этомъ мірѣ суровой борьбы
Горя, обмана, и страха судьбы,

Въ мірѣ, гдѣ мы — только тѣни отъ сна,
Гдѣ намъ познанія власть не дана,
Въ мірѣ, гдѣ все — только лживый туманъ, —
Самая смерть есть миражъ и обманъ.

Вѣченъ таинственный, сказочный садъ,
Вѣчно въ немъ Нимфа живитъ ароматъ,
Вѣчно смѣются имъ вешніе дни,
20 Мы измѣняемся, — но не они.

Счастье, любовь, красота, — вамъ привѣтъ!
Нѣтъ перемѣны вамъ, смерти вамъ нѣтъ,
Только безсильны мы васъ сохранить,
Рвемъ вашу тонкую, свѣтлую нить.