И ландышъ, подобный Наядѣ лѣсной,
Онъ блѣденъ отъ страсти, онъ любитъ весной;
Сквозитъ изъ листвы, какъ любовный привѣтъ,
Его колокольчиковъ трепетный свѣтъ.
Опять гіацинтъ возгордился собой,
Здѣсь бѣлый, пурпурный, а тамъ голубой,
Его колокольчики тихо звенятъ, —
Тѣ звуки нѣжнѣй, чѣмъ его ароматъ;
И роза какъ нимфа, — возставши отъ сна,
30 Роскошную грудь обнажаетъ она,
Снимаетъ покровъ свой, купаться спѣшитъ,
А воздухъ влюбленный къ ней льнетъ и дрожитъ;
И лилія свѣтлую чашу взяла,
И вверхъ, какъ Вакханка, ее подняла,
На ней, какъ звѣзда, загорѣлась роса.
И взоръ ея глазъ устремленъ въ небеса;
Нарядный жасминъ, и анютинъ глазокъ,
И съ нимъ туберозы душистый цвѣтокъ,
Весною съ концовъ отдаленныхъ земли
40 Цвѣты собрались въ этотъ садъ и цвѣли.
Подъ ласковой тѣнью зеленыхъ вѣтвей,
Подъ искристымъ свѣтомъ горячихъ лучей,
Надъ гладью измѣнчивой, гладью рѣчной,
Дрожали кувшинки, цѣлуясь съ волной.
И лютики пестрой толпой собрались,
И почки цвѣтовъ на вѣтвяхъ налились;
А водный пѣвучій потокъ трепеталъ,
И въ тысячѣ разныхъ оттѣнковъ блисталъ.
И ландыш, подобный Наяде лесной,
Он бледен от страсти, он любит весной;
Сквозит из листвы, как любовный привет,
Его колокольчиков трепетный свет.
Опять гиацинт возгордился собой,
Здесь белый, пурпурный, а там голубой,
Его колокольчики тихо звенят, —
Те звуки нежней, чем его аромат;
И роза как нимфа, — восставши от сна,
30 Роскошную грудь обнажает она,
Снимает покров свой, купаться спешит,
А воздух влюблённый к ней льнёт и дрожит;
И лилия светлую чашу взяла,
И вверх, как Вакханка, её подняла,
На ней, как звезда, загорелась роса.
И взор её глаз устремлён в небеса;
Нарядный жасмин, и анютин глазок,
И с ним туберозы душистый цветок,
Весною с концов отдалённых земли
40 Цветы собрались в этот сад и цвели.
Под ласковой тенью зелёных ветвей,
Под искристым светом горячих лучей,
Над гладью изменчивой, гладью речной,
Дрожали кувшинки, целуясь с волной.
И лютики пестрой толпой собрались,
И почки цветов на ветвях налились;
А водный певучий поток трепетал,
И в тысяче разных оттенков блистал.