Мимоза невинной сияла красой,
Питал её ветер сребристой росой,
И к солнцу она обращала листы,
Чтоб ночью опять погрузиться в мечты.
В прекрасном саду пробудилась от сна,
Как Гений Любви, молодая Весна,
Траву и цветы пробудила для грёз,
Заставив забыть их про зимний мороз.
Но в поле, в саду, и в лесу, и у скал, 10 Никто так о нежной любви не мечтал,
Как лань молодая в полуденный зной,
С Мимозой сродняясь мечтою одной.
Раскрылся подснежник под лаской тепла,
Фиалка от вешних дождей расцвела,
И слился их запах с дыханьем весны,
Как с пеньем сливается рокот струны.
Любовью тюльпан и горчанка зажглись;
И дивный красавец, влюблённый нарцисс,
Расцвёл над ручьём и глядит на себя, 20 Пока не умрёт, бесконечно любя;
И ландыш, подобный Наяде лесной,
Он бледен от страсти, он любит весной;
Сквозит из листвы, как любовный привет,
Его колокольчиков трепетный свет.
Опять гиацинт возгордился собой,
Здесь белый, пурпурный, а там голубой,
Его колокольчики тихо звенят, —
Те звуки нежней, чем его аромат;
И роза как нимфа, — восставши от сна, 30 Роскошную грудь обнажает она,
Снимает покров свой, купаться спешит,
А воздух влюблённый к ней льнёт и дрожит;
И лилия светлую чашу взяла,
И вверх, как Вакханка, её подняла,
На ней, как звезда, загорелась роса.
И взор её глаз устремлён в небеса;
Нарядный жасмин, и анютин глазок,
И с ним туберозы душистый цветок,
Весною с концов отдалённых земли 40 Цветы собрались в этот сад и цвели.
Под ласковой тенью зелёных ветвей,
Под искристым светом горячих лучей,
Над гладью изменчивой, гладью речной,
Дрожали кувшинки, целуясь с волной.
И лютики пестрой толпой собрались,
И почки цветов на ветвях налились;
А водный певучий поток трепетал,
И в тысяче разных оттенков блистал.
Дорожки средь дёрна, как змейки легли, 50 Извилистой лентой по саду прошли,
Сияя под лаской полдневных лучей,
Теряясь порою средь чащи ветвей.
Кустами на них маргаритки росли,
И царские кудри роскошно цвели;
И тихо роняя свои лепестки,
Пурпурные, синие вяли цветки,
И к вечеру искрились в них светляки.
Весь сад точно райской мечтой озарён;
И так, как ребёнок, стряхнувши свой сон, 60 С улыбкой глядит в колыбели на мать,
Которой отрадно с ним петь и играть, —
Цветы, улыбаясь, на небо глядят,
А в небе лучи золотые горят,
И ярко все блещут в полуденный час,
Как блещет при свете лучистый алмаз.
И льют, наклоняясь, они аромат,
И с шёпотом ласки друг другу дарят,
Подобно влюблённым, которым вдвоём
Так сладко, что жизнь им является сном.
70 И только Мимоза, Мимоза одна,
Стоит одинока, безмолвна, грустна;
Пусть глубже, чем все, она любит в тиши
Порывом невинной и чистой души, —
Увы, аромата она лишена!
И клонится нежной головкой она,
И жаждет, исполнена тайной мечты,
Того, чего нет у неё, красоты.
Ласкающий ветер на крыльях своих
Уносит гармонию звуков земных; 80 И венчики ярких, как звёзды, цветков
Блистают окраской своих лепестков;
И бабочек светлых живая семья,
Как полная золотом в море ладья,
Скользит над волнистою гладью травы,
Мелькает, плывёт в океане листвы;
Туманы, прильнув на мгновенье к цветам,
Уносятся в высь к голубым небесам,
Цветочный уносят с собой аромат,
Как светлые ангелы в небе скользят;
90 На смену им снова встают над землёй
Туманы, рождённые знойною мглой;
В них ветер слегка пролепечет на миг,
Как ночью лепечет прибрежный тростник.
Мечтает Мимоза в венце из росы,
Меж тем пролетают мгновенья, часы,
Медлительно движется вечера тень,
Как тянутся тучки в безветренный день.
И полночь с лазурных высот снизошла,
Прохлада на мир задремавший легла, 100 Любовь — в небесах, и покой — на земле,
Отрадней восторги в таинственной мгле.
Всех бабочек, птичек, растенья, зверьков
Баюкает море загадочных снов,
Как в сказке, волна напевает волне,
Их пенья неслышно в ночной тишине.
И только не хочет уснуть соловей, —
Ночь длится, а песня слышней и слышней,
Как будто он гимны слагает луне,
И внемлет Мимоза ему в полусне.
110 Она, как ребёнок, устав от мечты,
Всех прежде печально свернула листы;
В душе её сонная грёза встаёт,
Себя она ласковой мгле предаёт,
Ей ночь колыбельную песню поёт.
2
В волшебном саду, чуждом горя и зла,
Богиня, как Ева в Эдеме, была,
И так же цветы устремляли к ней взоры,
Как смотрят на Бога все звёздные хоры.
В лице её дивном была разлита
Небесных таинственных дум красота;
Сравниться не мог с ней изяществом стана
Цветок, что раскрылся на дне океана.
Всё утро, весь день и весь вечер она 10 Цветы оживляла, ясна и нежна;
А в сумерках падали к ней метеоры,
Сплетая блестящие искры в узоры.
Из смертных не знала она никого,
Не знала, что значит греха торжество.
Но утром, под ласкою тёплой рассвета,
Она трепетала, любовью согрета;
Как будто бы ласковый дух неземной
Слетал к ней под кровом прохлады ночной,
И днём ещё медлил, и к ней наклонялся, 20 Хоть в свете дневном от неё он скрывался.
Она проходила, к ней льнула трава,
К которой она прикасалась едва;
И шла она тихо, и тихо дышала,
И страсть, и восторг за собой оставляла;
Как шёпот волны средь морских тростников,
Чуть слышен был звук её лёгких шагов,
И тенью волос она тотчас стирала
Тот след, что, идя, за собой оставляла.
В волшебном саду преклонялись цветы 30 При виде такой неземной красоты,
И нежно следили влюблённой толпою
За этой прелестной, воздушной стопою.
Она орошала их светлой водой,
В них яркие искры блистали звездой;
И в их лепестках, с мимолётной красою,
Прозрачные капли сверкали росою.
Заботливо-нежной рукою своей
Она расправляла цветы меж ветвей,
Ей не были б дети родные милее, 40 Она не могла бы любить их нежнее.
Всех вредных, грызущих листки, червяков,
Всех хищных, тревожащих зелень, жучков
Она своей быстрой рукою ловила,
И в лес далеко — далеко уносила;
Для них она диких цветов нарвала,
В корзину насыпала, где их несла,
Хоть вред они жизнью своей приносили,
Но жизнь они чисто, невинно любили.
А пчёл, однодневок и всех мотыльков, 50 Прильнувших к душистым устам лепестков,
Она оставляла, чтоб нежно любили,
Чтоб в этом раю серафимами были.
И к кедру душистому шла на заре,
Там куколки бабочек в тёмной коре,
Меж трещин продольных, она оставляла,
В них жизнь молодая тихонько дрожала.
Была её матерью нежной — весна,
Всё лето цветы оживляла она,
И прежде, чем хмурая осень пришла 60 С листвой золотою, — она умерла!
3
Промчалось три дня, — все цветы тосковали
О чём, почему, они сами не знали;
Грустили и бледность была в них видна,
Как в звёздах, когда загорится луна.
А с новой зарёю — до слуха Мимозы
Коснулося пенье; в нём слышались слёзы;
За гробом вослед провожатые шли,
И плакальщиц стоны звучали вдали.
И с тихой тоской погребального пенья 10 Сливалося смерти немой дуновенье;
И запах холодный, тяжёлый, сырой,
Из гроба к цветам доносился порой.
И травы, обнявшись тоскливо с цветами,
Алмазными вдруг заблистали слезами;
А ветер рыданья везде разносил: —
Их вздохи он в гимн похоронный сложил.
И прежняя пышность цветов увядала,
Как труп той богини, что их оживляла;
Дух тленья в саду омрачённом витал, 20 И даже — кто слёз в своей жизни не знал —
И тот бы при виде его задрожал.
Подкралася осень, умчалося лето,
Туманы легли вместо жгучего света,
Хоть солнце полудня сияло порой,
Смеясь над осенней погодой сырой.
И землю остывшую розы в печали,
Как хлопьями снега, цветами устлали;
И мертвенных лилий и тусклых бельцов
Виднелись толпы́, точно ряд мертвецов.
30 Индийские травы с живым ароматом
Бледнели в саду, разложеньем объятом,
И с новым осенним томительным днём
Безмолвно роняли листок за листком.
Багровые, тёмные, листья сухие
Носились по ветру, как духи ночные: —
И ветер их свист меж ветвей разносил,
И ужас на зябнущих птиц наводил.
И плевелов зёрна в своей колыбели
Проснулись под ветром и вдаль полетели, 40 Смешались с толпа́ми осенних листов,
И гнили в объятиях мёртвых цветов.
Прибрежные травы как будто рыдали, —
Как слёзы, в ручей лепестки упадали,
Обнявшись, смешавшись в воде голубой,
Носились нестройной, унылой толпой.
Покрылися трупами листьев — аллеи,
И мёртвые свесились вниз эпомеи,
И блеск средь лазури, как призрак, исчез,
И дождь пролился с потемневших небес.
50 Всю осень, пока не примчались метели,
Уродливых плевелов стебли жирели;
Усеян был пятнами гнусный их рот,
Как жабы спина иль змеиный живот.
Крапива, ворсянка, с цикутой пахучей,
Волчцы, белена и репейник колючий —
Тянулись, дышали, как будто сквозь сон,
Их ядом был воздух кругом напоён.
И тут же вблизи разрастались другие,
Как будто в нарывах, как будто гнилые, 60 Больные растенья, — от имени их
Бежит с отвращением трепетный стих.
Стояли толпой мухоморы, поганки,
И ржавые грузди, опёнки, листвянки;
Взрастила их плесень в туманные дни,
Как вестники смерти стояли они.
Их тело кусок за куском отпадало,
И воздух дыханьем своим заражало,
И вскоре виднелись одни лишь стволы,
Сырые от влажной, удушливой мглы.
70 От мёртвых цветов, от осенней погоды,
В ручье, будто флёром, подернулись воды,
И шпажной травы разрасталась семья,
С корнями узлистыми, точно змея.
Сильней и сильней поднимались туманы,
Бродили и ширились их караваны,
Рождаясь с зарёй, возрастали чумой,
И ночью весь мир был окутан их тьмой.
В час полдня растения искриться стали: —
То иней и изморозь ярко блистали; 80 Как ядом напитаны, ветки тотчас
Мертвели от их ослепительных глаз.
И было тоскливо на сердце Мимозы,
И падали, падали светлые слёзы;
Объятые гнётом смертельной тоски,
Прижались друг к другу её лепестки.
И скоро все листья её облетели,
Внимая угрюмым напевам метели,
И сок в ней не мог уже искриться вновь,
А капал к камням, точно мёртвая кровь.
90 Зима, опоясана ветром холодным,
Промчалась по горным вершинам бесплодным,
И треск издавали обломки скалы,
Звенели в мороз, как звенят кандалы.
И цепью своей неземного закала
И воды и воздух она оковала,
От сводов полярных, из дальней земли,
Суровые вихри её принесли.
Последние травы под ветром дрожали,
От ужаса смерти под землю бежали, 100 И так же исчезли они под землёй,
Как призрак бесследный, порою ночной.
В извилистых норах уснули в морозы
Кроты под корнями умершей Мимозы,
И птицы летели на сучья, на пни,
И вдруг, налету́, замерзали они.
Теплом потянуло. На ветках снежинки
Растаяли, падая вниз, как слезинки;
И снова замёрзли в холодные дни,
И кружевом снежным повисли они.
110 Металася буря, сугробы вздымая,
И волком голодным в лесу завывая,
И сучья ломала в порыве своём,
Весь мир засыпая и снегом и льдом.
И снова весна, и умчались морозы;
Но нет уже больше стыдливой Мимозы;
Одни мандрагоры, цикуты, волчцы
Восстали, как в склепах встают мертвецы.
4
Знала ль Мимоза, что скрылась весна,
И что сама изменилась она,
Знала ль, что осень с зимою пришла,
Трудно сказать, — но она умерла.
Дивная Нимфа, чьим царством был сад,
Чьим дуновением был аромат,
Верно, грустила, когда не нашла
Формы, где нега стыдливо жила —
Чудная нега любви, красоты, 10 И неземного блаженства мечты.
Но в этом мире суровой борьбы
Горя, обмана, и страха судьбы,
В мире, где мы — только тени от сна,
Где нам познания власть не дана,
В мире, где всё — только лживый туман, —
Самая смерть есть мираж и обман.
Вечен таинственный, сказочный сад,
Вечно в нём Нимфа живит аромат,
Вечно смеются им вешние дни, 20 Мы изменяемся, — но не они.
Счастье, любовь, красота, — вам привет!
Нет перемены вам, смерти вам нет,
Только бессильны мы вас сохранить,
Рвём вашу тонкую, светлую нить.
К. Д. Бальмонт. Из Мировой Поэзии — Берлин: Изд. Слово, 1921. — С. 60—71. • Поэма в четырёх частях.