[27]Жила-была женщина; ей страх как хотелось иметь ребёночка, да где его взять? И вот, она отправилась к одной старой колдунье и сказала ей:
— Мне так хочется иметь ребёночка; не скажешь ли ты, откуда мне достать его?
— Отчего же! — сказала колдунья. — Вот тебе ячменное зерно; это не простое зерно, не из тех, что растут у крестьян на полях, или что бросают курам; положи-ка его в цветочный горшок, увидишь, что будет!
— Спасибо! — сказала женщина и дала колдунье двенадцать грошей; потом пошла домой, посадила ячменное зерно в [28]цветочный горшок, и вдруг из него вырос большой, чудесный цветок, вроде тюльпана, но лепестки его были ещё плотно сжаты, точно у нераспустившегося бутона.
— Какой славный цветок! — сказала женщина и поцеловала красивые пёстрые лепестки.
Вдруг, там что-то щёлкнуло и цветок распустился совсем. Это был точь-в-точь тюльпан, но в самой чашечке сидела крошечная девочка. Женщина назвала её Лизой, а так как она была такая нежная, маленькая, всего с вершок[1] ростом, её и прозвали Лизок с вершок.
Блестящая лакированная скорлупка грецкого ореха была её колыбелькой, голубые фиалки матрацем, а лепесток розы одеяльцем; в эту колыбельку её укладывали на ночь, а днём она играла на столе. На стол женщина поставила тарелку с водою, а на края тарелки положила венок из цветов; длинные стебельки цветов купались в воде, у самого же края плавал большой лепесток тюльпана. На нём Лизок с вершок могла переправляться с одной стороны тарелки на другую; вместо вёсел у неё были два белых конских волоса. Всё это было прелесть как мило! Лизок с вершок умела тоже петь, и такого нежного, красивого голоска никто еще не слыхивал!
Раз ночью, когда она лежала в своей колыбельке, через разбитое оконное стекло пролезла большущая жаба, мокрая, безобразная! Она вспрыгнула прямо на стол, где спала, под розовым лепесточком, Лизок с вершок.
— Вот жена моему сынку! — сказала жаба, взяла ореховую скорлупку с девочкой и выпрыгнула через окно в сад.
Там протекала большая, широкая река; у самого берега было топко и вязко; здесь-то, в тине, и жила жаба с сыном. У! какой он был тоже гадкий, противный! Точь-в-точь мамаша.
— Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! — только и мог он сказать, когда увидал прелестную крошку в ореховой скорлупке.
— Тише, ты! Она ещё проснётся, пожалуй, да убежит от нас, — сказала старуха жаба: — она, ведь, легче лебединого пуха! Высадим-ка её посредине реки, на широкий лист кувшинки, — это, ведь, целый остров для такой крошки, оттуда она не сбежит, а мы пока разуберем там, внизу, наше гнёздышко.
[29]В реке росло множество кувшинок; их широкие зелёные листья плавали по поверхности воды. Самый большой лист был всего дальше от берега; к этому-то листу подплыла жаба и поставила туда ореховую скорлупку с девочкой.
Бедная крошка проснулась рано утром, увидала, куда она попала, и горько заплакала: со всех сторон была вода, и ей никак нельзя было перебраться на сушу!
А старая жаба сидела внизу, в тине, и убирала своё жильё тростником и жёлтыми кувшинками, — надо же было приукрасить всё для молодой невестки! Потом она поплыла со своим безобразным сынком к листу, где сидела Лизок с вершок, чтобы взять, прежде всего, её хорошенькую кроватку и поставить её в спальне невесты. Старая жаба очень низко присела в воде перед девочкой и сказала:
— Вот мой сынок, твой будущий муж! Вы славно заживёте с ним у нас, в тине.
— Коакс, коакс, брекке-ке-кекс! — только и мог сказать сынок.
Они взяли хорошенькую кроватку и уплыли с ней, а девочка осталась одна-одинёшенька на зелёном листе и горько, горько плакала, — ей вовсе не хотелось жить у гадкой жабы и выйти замуж за её противного сына. Маленькие рыбки, которые плавали под водой, верно, видели жабу с сынком и слышали, что она говорила, потому что все повысунули из воды головки, чтобы поглядеть на крошку-невесту. А как они увидали её, им стало ужасно жалко, что такой миленькой девочке приходится идти жить к старой жабе, в тину. Не бывать же этому! Рыбки столпились внизу, у корня стебля, на котором держался лист, и живо перегрызли его своими зубками; листок с девочкой поплыл по течению, дальше, дальше… Теперь жабе уж ни за что было не догнать крошку!
Лизок с вершок плыла мимо разных местечек, и маленькие птички, которые сидели в кустах, увидав её, пели:
«Какая хорошенькая девочка!»
А листок всё плыл, да плыл, и вот Лизок с вершок отправилась заграницу.
Красивый белый мотылёк всё время порхал вокруг неё и, наконец, уселся на самый листок, — уж очень ему понравилась Лизок с вершок! А она так радовалась: гадкая [30]жаба не могла теперь догнать её, а вокруг всё было так красиво! Солнце так и горело золотом на воде! Лизок с вершок сняла с себя пояс, одним концом обвязала мотылька, а другой привязала к своему листку, и листок поплыл ещё быстрее.
Мимо летел майский жук, увидал девочку, обхватил её за тонкую талию лапкой и унёс на дерево, а зелёный листок поплыл дальше, и с ним мотылёк, — он, ведь, был привязан и не мог освободиться.
Ах, как перепугалась бедняжка, когда жук схватил её и полетел с ней на дерево! Особенно жаль ей было хорошенького мотылёчка, которого она привязала к листку: ему придётся теперь умереть с голоду, если не удастся освободиться. Но майскому жуку и горя было мало.
Он уселся с крошкой на самый большой зелёный листок на дереве, покормил её сладким цветочным соком и сказал, что она прелесть какая хорошенькая, хоть и совсем не похожа на майского жука.
Потом к ним пришли с визитом другие майские жуки, которые жили на том же дереве. Они оглядывали девочку с головы до ног, и жучки-барышни пожимали щупальцами.
— У неё только две ножки! Жалко смотреть! — говорили одни.
— У неё нет щупальцев! — сказали другие.
— Какая у неё тонкая талия! Фи! она совсем человек! Как некрасиво! — сказали в один голос все жучки женского пола.
А Лизок с вершок была премиленькая! Майскому жуку, который принес её, она тоже очень нравилась сначала, а тут, вдруг, и он нашёл, что она безобразна, и не захотел больше держать её у себя, — пусть идёт, куда знает. Он слетел с нею с дерева и посадил её на ромашку. Тут девочка принялась плакать о том, что она такая безобразная: даже майские жуки не захотели держать её у себя! А на самом-то деле она была прелестнейшим созданием в свете: нежная, ясная, точно лепесток розы.
Целое лето прожила Лизок с вершок одна-одинёшенька в лесу. Она сплела себе колыбельку и подвесила её под большой лопушиный лист, — там дождик не мог достать её. Питалась крошка сладким цветочным соком, а пила росу, [31]которую каждое утро находила на листочках. Так прошло лето и осень; но вот, дело пошло к зиме, длинной холодной зиме. Все певуньи-птички разлетелись, кусты и цветы увяли, большой лопушиный лист, под которым жила Лизок с вершок, пожелтел, весь засох и свернулся в трубочку. Сама крошка мёрзла от холода: платьице её всё разорвалось, а она была такая маленькая, нежная, — замерзай, да и всё тут! Пошёл снег, и каждая снежинка была для неё то же, что для нас целая лопата снегу; мы, ведь, большие, а она была всего-то с вершок! Она завернулась было в сухой лист, но он совсем не грел, и бедняжка сама дрожала, как лист.
Возле леса, куда она попала, лежало большое хлебное поле; хлеб давно был убран; одни голые, сухие стебельки торчали из мёрзлой земли; для девочки-крошки это был целый лес. Ух! как она дрожала от холода! И вот, пришла бедняжка к дверям полевой мыши, — дверью была маленькая дырочка, прикрытая сухими стебельками и былинками. Полевая мышь жила в тепле и довольстве: всё помещение было битком набито хлебными зёрнами; кухня и кладовая у неё были великолепные! Лизок с вершок стала у порога, как нищенка, и попросила подать ей кусочек ячменного зерна, — она два дня ничего не ела!
— Ах, ты, бедняжка! — сказала полевая мышь, — она была, в сущности, добрая старуха. — Ступай сюда, погрейся, да поешь со мною!
Девочка очень понравилась мыши, и мышь сказала:
— Ты можешь жить у меня всю зиму, только убирай хорошенько моё помещение, да рассказывай мне сказки; я до них большая охотница.
И Лизок с вершок стала делать всё, что приказывала ей мышь, и зажила отлично.
— Скоро, пожалуй, у нас будут гости, — сказала раз полевая мышь: — мой сосед обыкновенно навещает меня раз в неделю. Он живёт ещё куда лучше меня; у него огромные залы, а ходит он в чудесной чёрной бархатной шубке. Вот если бы тебе удалось выйти за него замуж! Ты бы зажила на славу! Беда только, что он слеп и не может видеть тебя; ну, зато ты должна рассказать ему самые лучшие сказки, какие только знаешь.
[32]Но девочке мало было дела до всего этого: ей вовсе не хотелось выйти замуж за соседа, — это был, ведь, крот. Он в самом деле скоро пришёл в гости к полевой мыши. Правда, он носил чёрную бархатную шубку, был очень богат и учён — по словам полевой мыши — помещение у него было в двадцать раз просторнее, чем у неё, но он совсем не любил ни солнца, ни прекрасных цветочков и отзывался о них очень дурно; он, ведь, никогда не видел их. Девочке пришлось петь, и она спела две хорошеньких песенки, да так мило, что крот пришёл в восхищение. Но он не сказал ни слова, — он был такой степенный и солидный господин.
Крот недавно прорыл под землёю новую длинную галерею, от своего жилья к дверям полевой мыши, и позволил мыши и девочке гулять по этой галерее, сколько угодно. Крот просил только не пугаться мёртвой птицы, которая лежала там. Это была настоящая птица, с перьями, с клювом; она, должно быть, умерла недавно, в начале зимы и была зарыта в землю как раз там, где крот прорыл свою галерею.
Крот взял в рот гнилушку — в темноте это, ведь, всё равно, что свечка — и пошёл вперёд, освещая длинную тёмную галерею. Когда они дошли до места, где лежала мёртвая птица, крот проткнул своим широким носом в земляном потолке дыру, и в галерею пробрался дневной свет. В самой середине галереи лежала мёртвая ласточка; хорошенькие крылышки были крепко прижаты к телу, ножки и головка спрятаны в пёрышки; бедная птичка, верно, умерла от холода. Девочке стало ужасно жаль её, — она очень любила этих милых птичек, которые целое лето так чудесно пели ей песенки, но крот толкнул птичку своими короткими лапами и сказал:
— Небось, не свистит больше! Вот горькая участь родиться пичужкой! Слава Богу, что моим детям нечего бояться этого! Этакая птичка только и умеет чирикать, — поневоле замёрзнешь зимой!
— Да, да, правда ваша, — сказала полевая мышь: — какой прок из этого чириканья? Что оно приносит птице? Холод и голод зимой? Много, нечего сказать!
Лизок с вершок не сказала ничего, но когда крот с мышью повернулись к птице спиной, нагнулась к ней, [33]раздвинула пёрышки и поцеловала её прямо в закрытые глазки. «Может быть, эта самая так чудесно распевала летом! — подумала девочка. — Сколько радости доставила ты мне, милая, хорошая птичка!»
Крот опять заткнул дыру в потолке и проводил дам обратно. Но девочке не спалось ночью. Она встала с постельки, сплела из сухих былинок большой, славный ковёр, снесла его в галерею и завернула в него мёртвую птичку; потом отыскала у полевой мыши пуху и обложила им всю ласточку, чтобы ей было потеплее лежать на холодной земле.
— Прощай, миленькая птичка, — сказала Лизок с вершок: — прощай! Спасибо тебе за то, что ты так чудесно пела мне летом, когда все деревья были такие зелёные, а солнышко так славно грело!
И она склонила головку на грудь птички, но вдруг испугалась: внутри что-то застучало. Это забилось сердечко птицы, — она была не совсем мёртвая, а только окоченела от холода, теперь же согрелась и ожила.
Осенью ласточки улетают в тёплые края, а если которая запоздает, то от холода живо окоченеет, упадёт замертво на землю, и её засыплет холодным снегом.
Девочка вся задрожала от испуга, — птица, ведь, была, в сравнении с крошкой, просто великаном — но всё-таки собралась с духом, ещё больше закутала ласточку, потом сбегала, принесла листок мяты, которым закрывалась, вместо одеяла, сама, и покрыла им головку птички.
На следующую ночь Лизок с вершок опять потихоньку пробралась к ласточке. Птичка совсем уж ожила, только была ещё очень слаба и еле-еле открыла глазки, чтобы посмотреть на девочку, которая стояла перед нею с кусочком гнилушки в руках, — другого фонаря у неё не было.
— Благодарю тебя, милая крошка! — сказала больная ласточка. — Я так славно согрелась. Скоро я совсем поправлюсь и опять вылечу на солнышко.
— Ах, — сказала девочка: — теперь так холодно, идёт снег! Останься лучше в своей тёплой постельке, я буду ухаживать за тобой.
И Лизок с вершок принесла птичке воды в цветочном лепестке. Ласточка попила и рассказала девочке, как поранила себе крылышко о терновый куст и потому не могла [34]улететь вместе с другими ласточками в тёплые края, как упала на землю и… Да больше она уж ничего не помнила, и как попала сюда — не знала.
Всю зиму прожила тут ласточка, и Лизок с вершок ухаживала за ней. Ни крот, ни полевая мышь ничего не знали об этом, — они, ведь, совсем не любили птичек.
Когда настала весна и пригрело солнышко, ласточка распрощалась с девочкой, и Лизок с вершок ототкнула дыру, которую проделал крот.
Солнце так славно грело, и ласточка спросила, не хочет ли девочка отправиться вместе с нею, — пускай сядет к ней на спину, и они полетят в зелёный лес! Но Лизок с вершок не хотела так бросить полевую мышь, — она, ведь знала, что старуха очень огорчится.
— Нет, нельзя! — сказала девочка ласточке.
— Прощай, прощай, милая крошка! — сказала ласточка и вылетела на солнышко.
Лизок с вершок посмотрела ей вслед, и у неё даже слёзы навернулись на глазах, — уж очень полюбилась ей милая птичка.
— Тви-вить, тви-вить! — прощебетала птичка и скрылась в зелёном лесу.
Девочке было очень грустно. Ей совсем не позволяли выходить на солнышко, а хлебное поле так всё заросло высокими толстыми колосьями, что стало для бедной крошки дремучим лесом.
— Летом тебе придётся готовить себе приданое! — сказала ей полевая мышь.
Оказалось, что скучный сосед в бархатной шубке посватался за девочку.
— Надо, чтобы у тебя всего было вдоволь, а там, выйдешь замуж за крота и подавно ни в чём нуждаться не будешь!
И девочке пришлось прясть по целым дням, а старуха-мышь наняла четырёх пауков для тканья, и они работали день и ночь. Каждый вечер крот приходил к полевой мыши в гости и всё только и болтал о том, что вот скоро лету будет конец, солнце перестанет так палить землю, — а то она совсем уж как камень стала — и тогда они сыграют свадьбу. Но девочка была совсем не рада: ей [35]не нравился скучный крот. Каждое утро, на восходе солнышка, и каждый вечер, при закате, Лизок с вершок выходила на порог мышиной норки: иногда ветер раздвигал верхушки колосьев, и ей удавалось увидеть кусочек голубого неба. «Как светло, как хорошо тут на воле!» — думала девочка и вспоминала о ласточке; ей очень хотелось бы повидаться с птичкой, но ласточки нигде не было видно: должно быть, она летала там далеко, далеко, в зелёном лесу!
К осени Лизок с вершок приготовила всё своё приданое.
— Через четыре недели твоя свадьба! — сказала девочке полевая мышь.
Но крошка заплакала и сказала, что не хочет выходить замуж за скучного крота.
— Пустяки! — сказала старуха-мышь. — Только не капризничай, а то я сумею укусить тебя моим белым зубом. У тебя будет чудеснейший муж! У самой королевы нет такой чёрной бархатной шубки, как у него! Да и в кухне, и в погребе у него не пусто! Благодари Бога за такого мужа!
Наступил и день свадьбы. Крот пришёл за девочкой. Теперь ей приходилось идти за ним в его нору, жить там, глубоко, глубоко под землёю и никогда не выходить на солнышко, — крот, ведь, терпеть его не мог! А бедной крошке было так тяжело навсегда распроститься с красным солнышком! У полевой мыши она всё-таки могла хоть изредка любоваться на него из дверей.
И Лизок с вершок вышла взглянуть на него в последний раз. Хлеб был уже убран с поля, и из земли опять торчали одни голые засохшие стебли. Девочка отошла от дверей подальше и протянула к солнцу руки:
— Прощай, красное солнышко, прощай!
Потом она обняла ручонками маленький красный цветочек, который рос тут, и сказала ему:
— Кланяйся от меня милой ласточке, если увидишь её!
— Тви-вить, тви-вить! — вдруг раздалось над её головой.
Лизок с вершок подняла глаза и увидела ласточку, которая пролетала мимо. Ласточка тоже увидела девочку и очень обрадовалась, а девочка заплакала и рассказала ласточке, как eй не хочется выходить замуж за гадкого крота и жить с ним глубоко под землёй, куда никогда не заглянет солнышко.
[36]— Скоро придёт холодная зима, — сказала ласточка: — и я улетаю далеко, далеко в тёплые края. Хочешь лететь со мною? Ты можешь сесть ко мне на спину, — только привяжи себя покрепче поясом — и мы улетим с тобой далеко от гадкого крота, далеко за синие моря, в тёплые края, где солнышко светит ярче, где всегда лето, и цветут чудные цветы! Полетим со мной, милая крошка! Ты, ведь, спасла мне жизнь, когда я замерзала в тёмной, холодной яме.
— Да, да, я полечу с тобой! — сказала Лизок с вершок, села птичке на спину, протянула ножки на распущенный хвостик и крепко привязала себя поясом к самому большому пёрышку.
Ласточка взвилась стрелой и полетела над тёмными лесами, над синими морями и высокими горами, покрытыми снегом. Тут было страсть, как холодно; крошка вся зарылась в тёплые перья ласточки и только высунула одну головку, чтобы любоваться всеми прелестями, которые встречались на пути.
Но вот и тёплые края! Тут солнце сияло уже гораздо ярче, небо стояло выше, а около канав и изгородей вился чудесный зелёный виноград. В лесах росли лимоны и апельсины, пахло миртами и душистой мятой, а по дорожкам бегали прелестные ребятишки и ловили больших, пёстрых бабочек. Но ласточка летела всё дальше и дальше, и чем дальше, тем было всё лучше. На берегу чу́дного голубого озера, посреди зелёных кудрявых деревьев, стоял старинный белый мраморный дворец. Виноградные лозы обвивали его высокие колонны, а наверху, под крышей, лепились ласточкины гнезда. В одном из них и жила ласточка, которая принесла девочку.
— Вот мой дом! — сказала ласточка. — А ты выбери себе один из этих великолепных цветов внизу, я тебя посажу туда и ты заживёшь чудесно!
— Чудесно! — сказала крошка и захлопала ручонками.
Внизу лежали большие куски белого мрамора, — это свалилась верхушка одной колонны и разбилась на три куска — а между ними росли чудеснейшие, крупные, белые цветы. Ласточка спустилась и посадила девочку на один из широких лепестков. Но вот диво! В самой чашечке цветка сидел маленький человечек, беленький и прозрачный, точно хрустальный. [37]На головке у него сияла прелестная золотая корона, за плечами развевались блестящие крылышки, а сам он был не больше нашей девочки-крошки.
Это был эльф. В каждом цветке живёт эльф или эльфа, а тот, который сидел рядом с девочкой, был сам король эльфов.
— Ах, как он хорош! — шепнула Лизок с вершок ласточке.
Маленький король совсем перепугался, при виде ласточки. Он был такой крошечный, нежный, и она была для него просто страшилищем-птицей. Зато он очень обрадовался, увидав нашу крошку, — он никогда ещё не видывал такой хорошенькой девочки! И он сейчас же снял перед ней свою золотую корону и спросил, как её зовут и хочет ли она быть его женой, королевой эльфов? Вот это так муж! Не то, что гадкий сын жабы или крот в бархатной шубке! И девочка согласилась. Тогда из каждого цветка вылетели эльф или эльфа, такие хорошенькие, что просто прелесть! Все они поднесли девочке подарки. Самым лучшим была пара прозрачных бабочкиных крылышек. Их прикрепили к спинке девочки, и она тоже могла теперь летать с цветка на цветок! Вот-то была радость! А ласточка сидела наверху, в своём гнёздышке, и пела им, как только умела. Но самой ей было очень грустно: она, ведь, крепко полюбила девочку и хотела бы век не расставаться с ней.
— Тебя больше не будут звать Лизок с вершок! — сказал эльф. — Это гадкое имя, а ты такая хорошенькая! Мы будем звать тебя Майей!
— Прощай, прощай! — прощебетала ласточка и опять полетела из тёплых краев в Данию. Там у неё было маленькое гнёздышко, как раз над окном человека, большого мастера рассказывать сказки. Ему-то она и спела своё «тви-вить, тви-вить», а там и мы узнали всю историю.
