Неподалеку отъ рѣки Гуденъ,[1] по Силькеборгскому лѣсу проходитъ горный кряжъ, вродѣ большого вала. У подножія его стоялъ, да и теперь стоитъ крестьянскій домикъ. Почва тутъ скудная; песокъ такъ и просвѣчиваетъ сквозь рѣдкую рожь и ячмень. Тому минуло уже много лѣтъ. Хозяева домика вели маленькое полевое хозяйство, держали трехъ овецъ, свинью, да двухъ воловъ—словомъ, кормились кое-какъ: что есть—хорошо, а нѣтъ—и не спрашивай! Могли бы они держать и парочку лошадей, да говорили, какъ и другіе тамошніе крестьяне:
— „Лошадь сама себя съѣдаетъ“,—коли даетъ что, такъ и беретъ столько же!
Іеппе-Іенсъ лѣтомъ работалъ въ полѣ, а зимою прилежно рѣзалъ деревянные башмаки. Держалъ онъ и помощника, парня; тотъ умѣлъ выдѣлывать такіе башмаки, что они и крѣпки были, и легки, и фасонисты. Кромѣ башмаковъ, они рѣзали и ложки, и зашибали таки денежки, такъ что Іеппе-Іенса съ хозяйкой нельзя было назвать бѣдняками. Единственный ихъ сынишка, семилѣтній Ибъ, глядя на отца, тоже рѣзалъ какія-то щепочки, конечно, рѣзалъ себѣ при этомъ пальцы, но, наконецъ, вырѣзалъ таки изъ двухъ обрубковъ что-то вродѣ маленькихъ деревянныхъ башмачковъ—„въ подарокъ Христиночкѣ“—сказалъ онъ. Христиночка, дочка барочника, была такая хорошенькая, нѣжная, словно барышня; будь у нея и платья подстать ей самой, никто бы не повѣрилъ, что она родилась въ бѣдной хижинѣ, крытой верескомъ, въ степи Сейсъ. Отецъ ея былъ вдовъ и занимался сплавкой дровъ изъ лѣсу на Силькеборгскія угриныя тони,[2] а иной разъ и дальше, въ Рандерсъ. Ему не на кого было оставлять шестилѣтнюю Христиночку дома, и она почти всегда разъѣзжала съ отцомъ взадъ и впередъ по рѣкѣ. Если же тому приходилось плыть въ Рандерсъ, дѣвочка оставалась у Іеппе-Іенса.
Ибъ и Христиночка были большими друзьями и въ играхъ, и за столомъ. Они копались и рылись въ полѣ, карабкались и ходили повсюду, а разъ рѣшились даже одни взлѣзть на кряжъ и—маршъ въ лѣсъ; тамъ они нашли гнѣздо кулика и въ немъ яички. Вотъ было событіе!
Ибъ сроду еще не бывалъ въ степи, не случалось ему и проплывать изъ рѣки Гуденъ въ озера; вотъ барочникъ и
[443]пригласилъ разъ мальчика прокатиться съ ними и еще наканунѣ взялъ его къ себѣ домой.
Раннимъ утромъ барка отплыла; на самомъ верху сложенныхъ въ полѣнницы дровъ возсѣдали ребятишки, уплетая хлѣбъ и малину. Барочникъ и помощникъ его отталкивались шестами, теченіе помогало имъ, и барка летѣла стрѣлою по рѣкѣ и озерамъ. Часто казалось, что выходъ изъ озера закрытъ глухою стѣной деревьевъ и тростника, но подплывали ближе и проходъ находился, хотя старыя деревья и нависали надъ водою сплошною сѣнью, а дубы старались преградить дорогу, простирая впередъ обнаженныя отъ коры вѣтви,—великаны-деревья словно нарочно засучили рукава, чтобы показать свои голыя жилистыя руки! Старыя ольхи, отмытыя теченіемъ отъ берега, крѣпко цѣплялись корнями за дно и казались маленькими лѣсными островками. По водѣ плавали кувшинки… Славное было путешествіе! Наконецъ, добрались и до тонь, гдѣ изъ шлюзъ шумно бѣжала вода. Было на что посмотрѣть тутъ и Христиночкѣ, и Ибу!
Въ тѣ времена здѣсь еще не было ни фабрики, ни города, а стоялъ только старый домъ, въ которомъ жили рыбаки, и народу на тоняхъ держали не много. Мѣстность оживлялась только шумомъ воды, да криками дикихъ утокъ. Доставивъ дрова на мѣсто, отецъ Христины купилъ большую связку угрей и битаго поросенка; припасы уложили въ корзинку и поставили на кормѣ барки. Назадъ пришлось плыть противъ теченія, но вѣтеръ былъ попутный, они поставили паруса, и барка задвигалась, словно ее везла пара добрыхъ коней.
Доплывъ до того мѣста въ лѣсу, откуда помощнику барочника было рукой подать до дому, мужчины сошли на берегъ, а дѣтямъ велѣли сидѣть смирно. Да, такъ они и усидѣли! Надо же было заглянуть въ корзину, гдѣ лежали угри и поросенокъ, вытащить поросенка и подержать его въ рукахъ. Держать, конечно, хотѣлось и тому, и другому, и вотъ—поросенокъ очутился въ водѣ и поплылъ по теченію. Ужасъ, что такое!
Ибъ спрыгнулъ на берегъ и пустился удирать, но едва пробѣжалъ нѣсколько шаговъ, какъ къ нему присоединилась и Христина.
— И я съ тобою!—закричала она, и дѣти живо очутились въ кустахъ, откуда уже не видно было ни барки, ни [444]рѣки. Пробѣжавъ еще немножко, Христиночка упала и заплакала. Ибъ поднялъ ее.
То-то, что не тамъ. Шли, шли они по сухимъ листьямъ и вѣтвямъ, которыя такъ и хрустѣли подъ ихъ ножонками, и вдругъ раздался громкій крикъ, какъ будто звали кого-то. Дѣти остановились и прислушались. Тутъ закричалъ орелъ,—какой непріятный крикъ! Дѣтишки струхнули было, да увидали какъ-разъ передъ собою невѣроятное множество чудеснѣйшей голубицы. Какъ тутъ устоять? И оба взапуски принялись рвать, да ѣсть горстями, вымазали себѣ всѣ руки, губы и щеки! Опять послышался окликъ.
— А достанется намъ за поросенка!—сказала Христина.
— Пойдемъ лучше домой, къ намъ!—сказалъ Ибъ.—Это, вѣдь, здѣсь же, въ лѣсу!
И они пошли, вышли на проѣзжую дорогу, но она не вела домой. Стемнѣло, жутко стало дѣтямъ. Въ лѣсу стояла странная тишина; лишь изрѣдка раздавался рѣзкій, непріятный крикъ филина или другой какой-то, незнакомой дѣтямъ, птицы… Наконецъ, дѣти застряли въ кустахъ и расплакались. Наплакавшись, они растянулись на сухихъ листьяхъ и уснули.
Солнышко было уже высоко, когда они проснулись. Дрожь пробрала ихъ отъ утренней свѣжести, но на холмѣ между деревьями просвѣчивало солнышко; надо было взобраться туда—рѣшилъ Ибъ—тамъ они согрѣются, и оттуда же можно будетъ увидать домъ его родителей. Увы! дѣти находились совсѣмъ въ другомъ концѣ лѣса, и до дому было далеко! Кое-какъ вскарабкались они на холмъ и очутились надъ обрывомъ; внизу сверкало прозрачное, свѣтлое озеро. Рыбки такъ и толклись на поверхности, блестя на солнцѣ чешуей. Такого зрѣлища дѣти и не ожидали. Вдобавокъ, края обрыва всѣ поросли орѣшникомъ, осыпаннымъ орѣхами; въ нѣкоторыхъ гнѣздышкахъ сидѣло даже по семи! Дѣти рвали, щелкали орѣхи и ѣли нѣжныя ядрышки, которыя уже начали поспѣвать. Вдругъ—вотъ страхъ-то!—изъ кустовъ вышла высокая старуха съ коричневымъ лицомъ и черными, какъ смоль волосами; бѣлки ея глазъ сверкали, какъ у негра; за спиной у нея былъ узелъ, въ рукахъ суковатая палка. Это была цыганка. Дѣти не сразу разобрали, что она имъ говорила, а она вытащила изъ кармана [445]три орѣха и сказала, что это волшебные орѣхи,—въ каждомъ спрятаны чудеснѣйшія вещи!
Ибъ поглядѣлъ на нее; она смотрѣла такъ ласково; онъ собрался съ духомъ и попросилъ у нея орѣхи. Она отдала и нарвала себѣ полный карманъ свѣжихъ.
Ибъ и Христиночка таращились на волшебные орѣхи.
— Что-жъ, въ немъ карета и лошади?—спросилъ Ибъ, указывая на одинъ.
— Да еще золотая, и лошади тоже золотыя!—отвѣтила старуха.
— Дай его мнѣ!—сказала Христиночка.
Ибъ отдалъ, и старуха завязала орѣхъ въ шейный платочекъ дѣвочки.
— А въ этомъ есть такой хорошенькій платочекъ, какъ у Христины?—спросилъ Ибъ.
— Цѣлыхъ десять!—отвѣтила старуха.—Да еще чудесныя платья, чулочки и шляпа!
— Такъ дай мнѣ и этотъ!—сказала Христина.
Ибъ отдалъ ей и другой, и у него остался лишь одинъ, маленькій, черненькій.
— Этотъ оставь себѣ!—сказала Христина.—Онъ тоже хорошій.
— А что въ немъ?—спросилъ Ибъ.
— То, что для тебя будетъ лучше всего!—сказала цыганка.
И Ибъ крѣпко зажалъ орѣхъ въ рукѣ. Цыганка пообѣщала дѣтямъ вывести ихъ на дорогу, и онѣ пошли, но совсѣмъ не туда, куда надо. Изъ этого, однако, вовсе не слѣдовало, что цыганка хотѣла украсть дѣтей.
Наконецъ ужъ, дѣти наткнулись какъ-то на лѣсничаго Хрэна. Онъ зналъ Иба и привелъ дѣтей домой, гдѣ всѣ были въ страшномъ переполохѣ. Дѣтей простили, хоть онѣ заслуживали хорошихъ розогъ, во-первыхъ, за то, что упустили въ воду поросенка, а во-вторыхъ, за то, что убѣжали.
Христина вернулась домой въ степь, а Ибъ остался въ лѣсномъ домикѣ. Первымъ его дѣломъ въ тотъ же вечеръ было вытащить изъ кармана свой орѣшекъ. Онъ прищемилъ его дверью, и орѣхъ раскололся, но въ немъ не оказалось даже зернышка—одна черная пыль, землица, вродѣ нюхательнаго табаку. Орѣхъ-то былъ со свищомъ,—какъ говорится.
— Такъ я и думалъ!—сказалъ себѣ Ибъ.—Какъ могло бы [446]„то, что для меня лучше всего“, умѣститься въ такомъ крошечномъ орѣшкѣ? И Христина не получитъ изъ своихъ ни платьевъ, ни золотой кареты!
Пришла зима, пришелъ и Новый годъ.
Прошло нѣсколько лѣтъ. Ибъ началъ готовиться къ конфирмаціи и ходить къ священнику, а тотъ жилъ далеко. Разъ зашелъ къ нимъ барочникъ и разсказалъ родителямъ Иба, что Христиночка поступаетъ въ услуженіе,—пора ей зарабатывать свой хлѣбъ. И счастье ей везетъ: она поступаетъ къ хорошимъ, богатымъ людямъ—подумайте, къ самимъ хозяевамъ постоялаго двора въ Гернингѣ! Сначала она просто будетъ помогать хозяйкѣ, а потомъ, какъ привыкнетъ къ дѣлу и конфирмуется, они оставятъ ее у себя совсѣмъ.
И вотъ, Ибъ распрощался съ Христиной, а ихъ давно уже прозвали женихомъ и невѣстою. Христиночка показала Ибу на прощанье тѣ два орѣшка, что онъ когда-то далъ ей въ лѣсу и сказала, что бережетъ въ своемъ сундучкѣ и деревянные башмачки, которые онъ вырѣзалъ для нея еще мальчикомъ. Съ тѣмъ они разстались.
Иба конфирмовали, но онъ остался жить дома съ матерью, прилежно рѣзалъ зимою деревянные башмаки, а лѣтомъ работалъ въ полѣ; у матери не было другого помощника,—отецъ Иба умеръ.
Лишь изрѣдка, черезъ почтальона, да черезъ рыбаковъ, получалъ онъ извѣстія о Христинѣ. Ей жилось у хозяевъ отлично, и послѣ конфирмаціи она прислала отцу письмо съ поклонами Ибу и его матери. Въ письмѣ говорилось также о чудесномъ платьѣ и полдюжинѣ сорочекъ, что подарили ей хозяева. Вѣсти были, значитъ, хорошія.
Слѣдующею весной, въ одинъ прекрасный день, въ дверь домика Иба постучали, и явился барочникъ съ Христиной. Она пріѣхала навѣстить отца,—выдался случай доѣхать съ кѣмъ-то до Тэма и обратно. Она была прехорошенькая, совсѣмъ барышня на видъ и одѣта очень хорошо; платье сидѣло на ней ловко и очень шло къ ней, словомъ—она была въ полномъ парадѣ, а Ибъ встрѣтилъ ее въ старомъ будничномъ платьѣ и отъ смущенія не зналъ, что сказать. Онъ только взялъ ее за руку, крѣпко пожалъ, видимо очень обрадовался, но языкъ у него какъ-то не ворочался. Зато Христиночка щебетала безъ умолку; мастерица была поговорить! И, здороваясь, она поцѣловала Иба прямо въ губы! [447]
— Развѣ ты не узнаешь меня?—спрашивала она его.
А онъ, даже когда они остались вдвоемъ, сказалъ только:
— Право, ты словно важная дама, Христина, а я такой растрепа! А какъ часто я вспоминалъ тебя… и доброе старое время!
И они пошли рука объ руку на кряжъ, любовались оттуда рѣкою и степью, поросшею верескомъ, но Ибъ все не говорилъ ни слова и только, когда пришло время разставаться, ему стало ясно, что Христина должна стать его женой; ихъ, вѣдь, еще въ дѣтствѣ звали женихомъ и невѣстою, и ему даже показалось, что они уже обручены, хотя ни одинъ изъ нихъ никогда и не обмолвился ни о чемъ такомъ ни словомъ.
Всего нѣсколько часовъ еще оставалось имъ провести вмѣстѣ: Христинѣ надо было торопиться въ Тэмъ, откуда она на слѣдующее утро должна была выѣхать обратно домой. Отецъ съ Ибомъ проводили ее до Тэма; ночь была такая свѣтлая, лунная. Когда они дошли до мѣста, Ибъ сталъ прощаться съ Христиною, и долго-долго не могъ выпустить ея руки. Глаза его такъ и блестѣли, и онъ, наконецъ, заговорилъ. Немного онъ сказалъ, но каждое слово шло прямо отъ сердца:
— Если ты еще не очень привыкла къ богатой жизни, если думаешь, что могла бы поселиться у насъ съ матерью и выйти за меня замужъ, то… мы могли бы когда-нибудь пожениться!.. Но, конечно, надо обождать немного!
— Конечно, конечно!—сказала Христина и крѣпко пожала ему руку, а онъ поцѣловалъ ее въ губы.—Я вѣрю тебѣ, Ибъ!—продолжала она.—И думаю, что люблю тебя сама, но все же надо подумать!
Съ тѣмъ они и разстались. Ибъ сказалъ ея отцу, что они съ Христиною почти сговорились, а тотъ отвѣтилъ, что давно ожидалъ этого. Они вернулись вмѣстѣ къ Ибу, и барочникъ переночевалъ у него, но о помолвкѣ больше не было сказано ни слова.
Прошелъ годъ. Ибъ и Христина обмѣнялись двумя письмами. „Вѣрный—вѣрная—до гроба“, подписывались они оба. Но разъ къ Ибу зашелъ барочникъ передать ему отъ Христины поклонъ и… да, тутъ слова какъ будто застряли у него въ горлѣ… Въ концѣ-концовъ дѣло, однако, выяснилось. Христинѣ жилось очень хорошо, она была такою красавицей, всѣ ее любили и уважали, а старшій сынъ хозяевъ, пріѣзжавшій навѣстить родителей,—онъ занималъ въ Копенгагенѣ большое мѣсто въ [448]какой-то конторѣ—полюбилъ ее. Ей онъ тоже понравился, родители, казалось, были не прочь, но Христину, видно, очень безпокоило то, что Ибъ такъ много думаетъ о ней… „И вотъ, она хочетъ отказаться отъ своего счастья“, закончилъ барочникъ.
Ибъ не проронилъ сначала ни словечка, только весь побѣлѣлъ, какъ полотно, затѣмъ тряхнулъ головою и сказалъ:
— Христина не должна отказываться отъ своего счастья!
— Такъ напиши ей пару словъ!—сказалъ отецъ Христины.
Ибъ и написалъ, но не сразу; мысли все что-то не выливались у него на бумагу, какъ ему хотѣлось, и онъ перечеркивалъ и рвалъ письмо за письмомъ въ клочки. Но къ утру письмо все-таки было написано. Вотъ оно:
„Я читалъ твое письмо къ отцу и вижу, что тебѣ хорошо и будетъ еще лучше. Посовѣтуйся съ своимъ сердцемъ, Христина, подумай хорошенько о томъ, что ожидаетъ тебя, если выйдешь за меня. Достатковъ большихъ у меня, вѣдь, нѣтъ. Не думай, поэтому, обо мнѣ и каково мнѣ, а думай только о своемъ счастьи! Я тебя не связывалъ никакимъ словомъ, а если ты и дала мнѣ его мысленно, то я возвращаю тебѣ его. Да пошлетъ тебѣ Богъ всякаго счастья, Христиночка! Господь же утѣшитъ и меня!
Вѣчно преданный другъ твой
Ибъ“.
Письмо было отправлено, и Христина получила его.
Около Мартинова дня въ ближней церкви огласили помолвку Христины; въ одной изъ церквей въ Копенгагенѣ, гдѣ жилъ женихъ, тоже. И скоро Христина съ хозяйкой отправились въ столицу,—женихъ не могъ надолго бросать свое дѣло. Христина должна была, по уговору, встрѣтиться со своимъ отцомъ въ мѣстечкѣ Фундеръ,—оно лежало какъ-разъ на пути, да и старику было до него недалеко. Тутъ отецъ съ дочерью свидѣлись и разстались. Барочникъ зашелъ послѣ того къ Ибу сообщить ему о свиданіи съ дочерью; Ибъ выслушалъ его, но не проронилъ въ отвѣтъ ни словечка. Онъ сталъ такимъ задумчивымъ—по словамъ его матери. Да, онъ много о чемъ думалъ, между прочимъ и о тѣхъ трехъ орѣхахъ, что дала ему въ дѣтствѣ цыганка. Два изъ нихъ онъ отдалъ Христинѣ; то были волшебные орѣхи: въ одномъ была золотая карета и лошади, въ другомъ—чудеснѣйшія платья. Вотъ и сбылось все. Вся эта [449]роскошь и ждетъ ее теперь въ Копенгагенѣ! Да, для нея все вышло, какъ по писаному, а Ибъ нашелъ въ своемъ орѣшкѣ только черную пыль, землю. „То, что для тебя будетъ лучше всего“, сказала ему цыганка; да, такъ оно и есть: теперь онъ понималъ смыслъ ея словъ—въ черной землѣ, въ могилѣ, ему и будетъ лучше всего!
Прошло еще нѣсколько лѣтъ; какъ долго тянулись они для Иба! Старики-хозяева постоялаго двора умерли одинъ за другимъ, и все богатство, много тысячъ риксдалеровъ, достались сыну. Теперь Христина могла обзавестись даже золотою каретой, а не только чудесными платьями.
Потомъ цѣлыхъ два года о Христинѣ не было ни слуху, ни духу; наконецъ, отецъ получилъ отъ нея письмо, но не радостныя оно принесло вѣсти. Бѣдняжка Христина! Ни она, ни мужъ ея не умѣли беречь денегъ, и богатство ихъ какъ пришло, такъ и ушло; оно не пошло имъ въ прокъ,—они сами того не хотѣли.
Верескъ въ полѣ цвѣлъ и отцвѣталъ, много разъ заносило снѣгомъ и степь, и горный кряжъ, и уютный домикъ Иба. Разъ весною Ибъ шелъ по полю за плугомъ; вдругъ плугъ врѣзался во что-то твердое—кремень, какъ ему показалось—и изъ земли высунулась какъ будто большая черная стружка. Но когда Ибъ взялъ ее въ руки, онъ увидалъ, что это не дерево, а металлъ, блестѣвшій въ томъ мѣстѣ, гдѣ его рѣзнуло плугомъ. Это было старинное, тяжелое и большое золотое кольцо героической эпохи. На томъ мѣстѣ, гдѣ теперь разстилалось вспаханное поле, возвышался когда-то древній могильный курганъ. И вотъ, пахарь нашелъ сокровище. Ибъ показалъ кольцо священнику; тотъ объяснилъ ему, какое оно дорогое, и Ибъ пошелъ къ мѣстному судьѣ; судья далъ знать о драгоцѣнной находкѣ въ Копенгагенъ и посовѣтывалъ Ибу лично представить ее, куда слѣдуетъ.
— Лучше этого земля не могла дать тебѣ ничего!—прибавилъ судья.
„Вотъ оно!“ подумалъ Ибъ. „Такъ все-таки земля дала мнѣ то, что для меня лучше всего! Значитъ, цыганка была права!“
Ибъ отправился изъ Орхуса моремъ въ Копенгагенъ. Для него это было чуть не кругосвѣтнымъ плаваньемъ,—до сихъ поръ онъ, вѣдь, плавалъ лишь по своей рѣчкѣ Гуденъ. И вотъ, онъ добрался до Копенгагена. Ему выплатили полную [450]стоимость находки, большую сумму: цѣлыхъ шестьсотъ риксдалеровъ. Нѣсколько дней бродилъ степнякъ Ибъ по чужому, огромному городу и однажды вечеромъ, какъ-разъ наканунѣ отъѣзда обратно въ Орхусъ, заблудился, перешелъ какой-то мостъ и вмѣсто того, чтобы идти къ Западнымъ воротамъ, попалъ въ Христіанову гавань. Онъ, впрочемъ, и теперь шелъ на западъ, да только не туда, куда надо. На улицѣ не было ни души. Вдругъ изъ одного убогаго домика вышла маленькая дѣвочка. Ибъ попросилъ ее указать ему дорогу; она испуганно остановилась, поглядѣла на него, и онъ увидѣлъ, что она горько плачетъ. Ибъ сейчасъ же спросилъ—о чемъ; дѣвочка что-то отвѣтила, но онъ не разобралъ. Въ это время они очутились у фонаря, и свѣтъ упалъ дѣвочкѣ прямо въ лицо—Ибъ глазамъ не повѣрилъ: передъ нимъ стояла живая Христиночка, какою онъ помнилъ ее въ дни ея дѣтства!
Ибъ вошелъ вслѣдъ за малюткой въ бѣдный домъ, поднялся по узкой, скользкой лѣстницѣ на вышку, въ маленькую коморку подъ самой крышей. На него пахнуло тяжелымъ удушливымъ воздухомъ; въ коморкѣ было совсѣмъ темно и тихо; только въ углу слышались чьи-то тяжелые вздохи. Ибъ чиркнулъ спичкою. На жалкой постели лежала мать ребенка.
— Не могу-ли я помочь вамъ?—спросилъ Ибъ.—Малютка зазвала меня, но я пріѣзжій и никого здѣсь не знаю. Скажите же, нѣтъ-ли тутъ какихъ-нибудь сосѣдей, которыхъ бы можно было позвать къ вамъ на помощь?
И онъ приподнялъ голову больной.
Это была Христина изъ степи Сейсъ. Много лѣтъ при Ибѣ не упоминалось даже ея имени,—это бы потревожило его, тѣмъ болѣе, что слухи о ней доходили самые неутѣшительные. Молва правду говорила, что большое наслѣдство совсѣмъ вскружило голову мужу Христины; онъ отказался отъ мѣста, поѣхалъ за-границу, прожилъ тамъ полгода, вернулся обратно и сталъ прожигать денежки. Все больше и больше наклонялась телѣга и, наконецъ, опрокинулась вверхъ дномъ! Веселые друзья-собутыльники заговорили, что этого и нужно было ожидать,—развѣ можно вести такую сумасшедшую жизнь? И вотъ, однажды утромъ его вытащили изъ дворцоваго канала мертвымъ!
Дни Христины тоже были сочтены; младшій ребенокъ ея, рожденный въ нищетѣ, уже умеръ, и сама она собиралась послѣдовать за нимъ… Умирающая, всѣми забытая, лежала она [451]въ такой жалкой коморкѣ, какою могла еще, пожалуй, довольствоваться въ дни юности, въ степи Сейсъ, но не теперь, послѣ того, какъ успѣла привыкнуть къ роскоши и богатству. И вотъ, случилось, что старшая ея дочка, тоже Христиночка, терпѣвшая холодъ и голодъ вмѣстѣ съ матерью, встрѣтила Иба!
— Я боюсь, что умру, оставлю мою бѣдную крошку круглою сиротой!—простонала больная.—Куда она дѣнется!?
Больше она говорить не могла.
Ибъ опять зажегъ спичку, нашелъ огарокъ свѣчки, зажегъ его и освѣтилъ жалкую коморку.
Потомъ онъ взглянулъ на ребенка и вспомнилъ Христиночку—подругу дѣтскихъ лѣтъ… Да, ради той Христиночки онъ долженъ взять на себя заботы объ этой, чужой для него дѣвочкѣ! Умирающая взглянула на него, глаза ея широко раскрылись… Узнала-ли она его? Неизвѣстно; онъ не услышалъ отъ нея больше ни единаго слова.
Мы опять въ лѣсу, у рѣки Гуденъ, близь степи Сейсъ. Осень; небо сѣро, верескъ оголился, западные вѣтры такъ и рвутъ съ деревьевъ пожелтѣвшія листья, швыряютъ ихъ въ рѣку, разметываютъ по степи, гдѣ попрежнему стоитъ домикъ, крытый верескомъ, но живутъ въ немъ уже чужіе люди. А у подножія горнаго кряжа, въ защитѣ отъ вѣтра, за высокими деревьями, стоитъ старый домикъ, выбѣленный и выкрашенный заново. Весело пылаетъ огонекъ въ печкѣ, а сама комнатка озаряется солнечнымъ сіяніемъ: оно льется изъ двухъ дѣтскихъ глазокъ; изъ розоваго, смѣющагося ротика раздается щебетанье жаворонка; весело, оживленно въ комнатѣ: тутъ живетъ Христиночка. Она сидитъ у Иба на колѣняхъ; Ибъ для нея и отецъ, и мать, настоящихъ же своихъ родителей она забыла, какъ давній сонъ. Ибъ теперь человѣкъ зажиточный и живетъ съ Христиночкою припѣваючи. А мать дѣвочки покоится на кладбищѣ для бѣдныхъ въ Копенгагенѣ.
У Иба водятся въ сундукѣ деньжонки; онъ досталъ ихъ себѣ изъ земли—говорятъ про него. У Иба есть теперь и Христиночка!
Примѣчанія.
↑Гудено — река на востоке Ютландского полуострова. (прим. редактора Викитеки)
↑Тоня — место на реке или водоёме, на котором производится лов рыбы неводом. (прим. редактора Викитеки)
