Фредди Бежар, избранный депутат, даёт своим политическим друзьям большой обед, который несколько опоздал из-за разрушения его дома и народных беспорядков. Возмущение не продолжалось. На другой день буржуа, которым ночью бунтовщики мешали спать и заставляли дрожать в постели, совершали прогулки к разрушенным домам. Так как богачи приписывали эти дикие выходки Бергману, несмотря на протесты и энергичные оправдания последнего, г. Фредди Бежар извлёк себе пользу из негодования честных и умеренных людей.
Газеты, возбуждённые Дюпуасси, печатали в течение нескольких недель рассуждения о «гидре гражданской войны», о «начале анархии», но большинство добрых антверпенцев, ненавидевших Бежара, иностранцев и приверженцев Бергмана, боялись вызывать новые столкновения, хотя и продолжали симпатизировать ему.
Город вознаградил жертв, пострадавших от беспорядков, и Бежар только выиграл от этого, заново отделав, ещё шикарнее, чем прежде, свой дом.
В новом доме не осталось и следа от посещения манифестантов, и г. депутат принимает в нём своих верных друзей, своих товарищей по парламенту, и других богачей: Добузье, Вандерлинга, Сен-Фардье-отца, его молодых сыновей с жёнами, Ван-Франца и других, не забывая неизменного Дюпуасси.
Г-жа Бежар, точно председательствовала на обеде, ещё более красивая, чем когда-либо! Все приветствовали ее любезными комплиментами и пожеланиями, и Дюпуасси, каждый раз, поднимая бокал, любезно раскланивается перед г-жей Бежар.
В действительности, она глубоко несчастна!
Своего мужа, которого она никогда не любила, теперь она ненавидит и презирает. Уже давно их домашний очаг превратился в ад, но из чувства гордости, перед светом, она делает над собой усилие, разыгрывает свою роль, вводит в обман мало наблюдательных, непонимающих людей.
Она знает, что её муж содержит англичанку из балета, простую, вульгарную, высокую девушку, которая бранится, как солдат, курит и пьет водку литрами.
Честная и прямая, гордая, но отвергающая нечистоплотные поступки, Гина принуждена терпеть цинизм своего мужа. Все отрицательные стороны семейной и общественной жизни своего круга она поняла, благодаря тщеславию этого человека! Она распознала сразу это, только по внешности, блестящее общество; она поняла теперь и непримиримость Бергмана, она еще сильнее полюбила его, и в глубине души, несмотря на всю свою гордость, уверовала в его демократические убеждения и идеи.
Во время беспорядков, когда она встретила Лорана Паридаля, если она выказала себя гордой и насмешливой, то это произошло по привычке, по какому-то чувству ложного стыда, которое мешало ей приветствовать благородные порывы его души, вызывавшие у неё всегда презрение и осуждение.
Действительно, до выборов она горячо хотела победы Бергмана, и потом проклинала удачу своего мужа! Разрушение их дома, таким образом, отвечало даже в тот вечер её нервному состоянию, её презренно! Отныне она принадлежит Бергману, его мыслям и чувствам. Пусть она не будет никогда его женой, она всё же хочет сохранить до конца дней это чувство, скрытое в глубине её души.
Она живёт теперь только ради сына, своего годовалого ребёнка, похожего на неё; она продолжает любить своего отца, единственного богача, которого она ещё уважает. Маленькие искусительницы, Анжела и Клара, продолжают терять терпение, желая внушить ей свою философию.
Брать жизнь, как бесконечную смену удовольствий, не предаваться никакой химере, привязываться очень легко и ещё легче охладевать, пользоваться молодостью и случайными радостями, закрывать глаза на всё грустное и печальное, — в добрый час! Взгляните на них во время обеда, как они очаровательны, декольтированы, красивы, веселы, точно живые цветы при дуновении летнего ветерка…
Г-жа Бежар, страдая от ужасной мигрени, сидела во главе стола за обедом, который казалось ей, никогда не кончится.
Как ей хотелось бы отклонить все низости которыми чтобы польстить хозяину дома и его гостям, Дюнуасси награждал Бергмана.
— Ах, очень смешно! очень тонко… Вы слышали, сударыня?
И Дюпуасси спешит повторить Гине пустую двусмысленность. Если она не одобряет она всё же принуждает себя улыбнуться, кивнуть головой.
Бежар пытается играть новую роль. Он рассуждает, хотя ничего не понимает, с своими коллегами о комиссиях, отчётах, бюджете.
Добузье говорит ещё меньше, чем обыкновенно. Сознание, что его дочь несчастна, состарило его, и хотя она представляется довольной, но он слитком любит её, чтобы не угадать того, что она скрывает. Он овдовел год тому назад, его волосы поседели, у него нет больше прежнего властного вида, а дессертом все просят спеть г-жу Бежар. У Регины всё ещё хороший голос как и на вечере в Емиксеме, но к нему прибавился меланхолический очаровательный оттенок Она исполняет теперь не весёлый вальс из Ромео и Джульетты, но Чувствительную мелодию Шуберта — Прощание.
Добузье сидит в углу, в стороне, слушает свою дочь, как вдруг чья-то рука опускается к нему на плечо. Он вздрагивает. Бежар говорит ему вполголоса:
— Пойдёмте на минутку в кабинет, я должен переговорить с вами…
Фабрикант, недовольный тем, что его отрывают от единственного удовольствия, которое у него ещё осталось, идёт за своим зятем, поражённый странной интонацией его голоса.
Бежар, сев против Добузье, открывает ящик стола, роется в нём и протягивает тестю пачку бумаг.
— Пожалуйста, взгляните на эти письма!
Он откидывается на кресло, его пальцы стучат по столу, в то время, как его глаза следят за выражением лица Добузье.
Лицо фабриканта меняется; он бледнеет, его губы конвульсивно вздрагивают.
— Что всё это значит? — спрашивает он, смотря на зятя с большой тревогой.
— Очень просто, я разоряюсь и через неделю меня объявят банкротом, если только вы не поможете мне…
— Помочь вам! — Добузье поднимается — Но к несчастью, я уже и так терплю большие затруднения, из которых не знаю, как выпутаться. Банкротство ваше коснётся и меня… Вы с ума сошли, или ничего не понимаете, рассчитывая на меня!
— Но вам придётся уступить… Или вы предпочитаете иметь зятем несостоятельного должника, банкрота?… Но вы не кончили чтения писем. Пожалуйста, продолжайте… Вы увидите, что дело стоит того, чтобы о нём подумать… Признайтесь, что это не моя вина. Разорение Смитсона и Ко, в Нью-Йорке, такого солидного байка! Кто мог это предвидеть?.. а падение акций шахтского завода, ведь не я же это придумал? Вспомните, пожалуйста, ваше доверие к этому маленькому, талантливому инженеру, который предложил вам это дело…
— Замолчите, — прерывает Добузье… — Замолчите! А эта необузданная спекуляция на кофе, которая в четыре дня поглотила всё приданое вашей жены! Скажите, это я посоветовал её вам? А ваша игра на общественные деньги, для которой вы пользуетесь помощью Дюпуасси? Думаете ли вы, что люди, посещающие биржу, так глупы, что могут поверить хоть на минуту, будто сотни тысяч франков, находящиеся в руках Дюпуасси, принадлежат ему? К тому же этот негодяй, который лижет ваши ноги, готов покинуть вас. Надо только послушать, как отзывается он о вас, в вашем отсутствии! На бирже он не стесняется заявлять громко о том, что он думает о вашей новой… промышленности, об этом агентстве для эмигрантов, за которое вы можете попасть под суд. Фи!
— Сударь! — соскакивает и кричит Бежар, — Дюпуасси клевещет и я засажу его в тюрьму!
Но Добузье продолжает:
— Действительно, вы падаете до того, что становитесь торговцем белых! Можно поверить всему тому, что рассказывают о вас! Честное слово, я не знаю, что лучше, торговать неграми или иметь агентства для эмигрантов. Вы даже не могли дать другого имени, как Гина, тому пароходу, который теперь перевозит всех несчастных в Буэнос-Айрес! А ваша политика, неужели и я здесь брал из вашей кассы золотые монеты и раздавал их, чтобы вы были избраны?.. Я не буду напоминать вам, с каким восторгом и искренностью это произошло…
Снова приняв свой гордый и высокомерный вид, Добузье бросал в лицо зятя одно обвинение за другим.
— Но этого было вам мало, — продолжает он. — Вы не довольствуетесь тем, что вы нелепо разорены, что вы с преступным легкомыслием растратили состояние вашей жены и вашего ребёнка, вы ещё сделали Гину несчастной; вы не только жертвуете ею ради вашего тщеславия, но вы имеете любовниц… вы содержите балерин. Под предлогом, что это создаёт человеку положение! Это ещё не всё. Публичные дома на Рит-Дике не имеют более частого и расточительного посетителя, как депутат Бежар! Ах, если б я мог слушать только голос моего сердца, я взял бы Гину с ребёнком к себе домой сейчас же, и оставил бы вас разыгрывать вашу роль депутата перед пустыми сундуками и исчерпанным кредитом.
— Ваша дочь! Поговорим о вашей дочери! — восклицает Бежар. — Почему же вы не принимаете во внимание её требований и фантазий? Я должен был прибегать к спекуляции, чтобы удовлетворить её страсть к роскоши. Моих доходов не может ей хватать после того прекрасного воспитания, какое вы ей дали!..
— Зачем же вы не отпускаете её ко мне? — спрашивает Добузье. — Да и неужели это был грех, что я был счастлив и горд, видя её прекрасно одетой, блестящей, окружённой дорогими безделушками? Ах! платить за её туалет, развлечения, драгоценности, безделушки, это не разорило бы меня, а вот с тех пор, как я вмешался в ваше политиканство и покрывал своею подписью ваши глупые предприятия?.. Действительно, не говорите мне о том, что она мне стоила; такие расточители, как вы, лишают меня не только денег, но и чести…
Добузье в изнеможении опустился в кресло.
Бежар слушал, расхаживая почти всё время взад и вперёд по комнате, и насвистывая вполголоса какую-то мелодию.
Над ними, в гостиной, раздавался голос г-жи Бежар, глубокий и меланхолический. Этот голос расстраивал фабриканта до глубины души. Он говорил ему о печальной участи единственной, возлюбленной дочери!
Добузье думал о разводе дочери, но у неё был ребёнок, и мать боялась, как бы её не разлучили с ним. Дела самого фабриканта были неважны. За рядом счастливых лет, последовали упадок и застой. Давно уже фабрика работала в убыток; она насчитывала теперь только половину своего прежнего персонала. Добузье высосал из фабрики все деньги, чтобы помочь Бежару. Разорение американского банка касалось и его. Что он должен был предпринять теперь? Сам бы он мог ещё выйти из беды, заложив фабрику и имение.
Но как оставить без помощи разорившегося зятя, мужа его дочери, отца его внука?
Бежар ждал его ответа молча. Он предоставил ему сердиться, излить всю желчь, он видел по лицу старика, что у того в душе происходит сильная борьба. Когда он нашёл, что наступило время заговорить, он принял ласковый, хитрый вид.
— Довольно взаимно упрекать друг друга. Сколько бы мы в течение целых часов не обменивались упрёками, это ничему не поможет. Будем говорить мало, но дельно. Разве нет выхода, чёрт возьми. Если только вы не захотите окончательно погрузить меня в болото, которое меня засасывает! Я выписал на этом листке все свои долги — вы можете взять его с собою, чтобы на свободе проверить все мои долги и обязательства, доходящие до двух миллионов франков… У меня есть немного денег в кассе, чтобы покрыть некоторую часть счетов, приблизительно, на восемьсот тысяч франков. Это может протянуться до первого числа будущего месяца…
— Потом?
— Потом я рассчитываю на вас…
— Вы серьёзно думаете, что я вам достану более миллиона?
— Самым серьёзным образом.
Наступило тревожное, гробовое молчание, а наверху Гина исполняла, аккомпанируя сама себе, красивые мелодии немецких классиков. Добузье схватился за голову обеими руками, точно хотел оттуда выжать весь мозг, затем вдруг вскочил с места и, не открывая своего решения Бежару, сказал:
— Дайте мне неделю сроку… и не впутывайтесь больше…
Бежар понимает, что тесть спасает его, подходит к нему, протягивая руку, желая поблагодарить его…
Но Добузье отстраняется, заложив быстро руки за спину. — Не надо!.. Если вы способны вообще на какую-нибудь благодарность, благодарите Гину и ребёнка… Если бы не они…
Он не кончает; Бежар и не настаивает.
Они оба возвращаются в гостиную и делают вид, что ведут самый простой разговор.
Добузье уезжает. Гина провожает его в передней и помогает одеваться, затем протягивает ему для поцелуя свой лоб. Добузье крепко целует её, берет за голову и смотрит на неё любовно и нежно.
— Ты была бы счастлива, крошка, если б тебе пришлось жить опять со мной?
— Ты ещё спрашиваешь!
— Если ты будешь умницей, в особенности, если ты снова будешь весёлой, я устрою так, что перееду к тебе… Но никому не говори об этом… До свиданья, крошка…