Литва весьма близка к Московии. Я говорю теперь не об одной только области, но и о странах, к ней прилежащих, которые разумеются под общим именем Литвы. Она тянется длинною полосою от города Черкас, который стоит на Борисфене, до самой Ливонии. Черкасы (Circassi), живущие по Борисовну, суть русские и отличаются от тех черкасов, которые, как я сказал выше, живут в горах у Понта. В наше время ими начальствовал Евстафии Дашкович (который, как выше сказано, ходил в Московию вместе с царём Махмет-Гиреем), человек весьма искусный в военном деле и необыкновенно хитрый. Хотя он часто вступал в сношения с татарами, однако очень часто и бил их; даже и самого московского князя, у которого он был некогда пленником, часто приводил он в большую опасность. В тот год, когда мы были в Московии, он разбил московитов посредством удивительной хитрости. Это дело кажется мне достойным, чтобы рассказать о нём здесь. Нескольких татар, переряженных в литовское платье, он послал в Московию, полагая, что московиты без всякого страха нападут на них, приняв их за литовцев; сам же расположил в удобном месте засаду и дожидался тех московитов, которые станут мстить за этот набег. Татары, опустошив часть северской области, пошли по направлению к Литве. Узнав, что они держат путь в Литву, московиты полагали вследствие этой перемены пути, что это литовцы, и желая отмстить, нагрянули на Литву. Опустошив её, они возвращались с добычею, были окружены Евстафием из его засады и все до одного побиты. Узнав об этом, московский князь отправил послов к польскому королю жаловаться на нанесённую ему обиду. Король отвечал, что его подданные не наносили обиды, а только мстили. Таким образом московский князь, двукратно обманутый, принуждён был снести урон и бесчестье.
Ниже черкасов нет никаких христианских поселений. У устья Борисфена крепость и город Очаков, в 50 милях от Черкас; не так давно им владел царь таврический, отняв его у польского короля. Теперь владеет им турецкий султан. От Очакова до Альбы, лежащей около устьев Днестра и в древноети называвшейся Монкастро, 14 миль расстояния, от Очакова до Перекопа — 14 миль. От Черкас около Борисфена до Перекопа — 40 миль. Вверх по Борисфену, в 7 милях от Черкас, находится город Канев (Cainovu); в 18 милях от него Киев, древняя столица Руссии. Самые развалины города и памятники, от которых можно видеть обломки, доказывают, что он был великолепным и истинно царским городом. И теперь ещё на соседних горах видны следы церквей и опустевших монастырей; кроме того много пещер, в которых видны весьма древние гробницы и в них ещё не истлевшие тела. От людей, достойных веры, слышал я, что девочки там редко сохраняют невинность после седьмого года. Я слышал различные объяснения этого факта, но ни одно не удовлетворило меня. Купцам позволено пользоваться ими, по никак не увозить их. Ибо если кто будет пойман в увозе девицы, тот лишается и жизни и имущества, если только не будет спасён милостью князя. Также есть там закон, по которому имущество умерших здесь иностранных купцов отходить или королю, или его наместнику, что соблюдается также у татар и турок в отношении умерших у них киевлян. У Киева есть один холм, через который купцы должны проезжать несколько трудною дорогою: если при въезде на него сломается какая нибудь часть повозки, то вещи, которые были везены в повозке, поступают в казну. Всё это мне рассказывал господин Альберт Гастоль, палатин виленский и наместник короля в Литве. Вверх по Борисфену, в 30 милях от Киева находится Мозырь (Mosier) на реке Припети (Prepetz), которая впадает в Борисфен 12 милями выше Киева. Река Тур (Thur), обильная рыбою, впадает в Припеть. От Мозыря до Бобруйска (Bobrauzko) 30 миль. Оттуда, вверх по течению, 25 миль до Могилёва, от которого в 6 милях стоит Орша. Из исчисленных уже городов по Борисфену те, которые стоят на правом берегу, подвластны королю польскому, на левом же берегу стоящие — московскому князю, кроме Дубровны и Мстиславля, которые принадлежат Литве. Переправившись при Орше через Борисфен и проехав четыре мили, приезжаешь в Дубровну, а оттуда в двадцати милях Смоленск (Smolenzko). Из Орши нам лежал путь в Смоленск, а оттуда в Москву.
Город Борисов (Borisovuo) стоит в 22 милях на запад от Орши, через него протекает река Березина, которая впадает в Борисфен ниже Бобруйска. Березина же, как я сужу по глазомеру, несколько шире Борисфена при Смоленске. Я уверен, что эту Березину древние считали Борисфеном, на что, кажется, указывает самый звук слова; ибо если посмотрим на описание Птолемея, то оно более подходит к истокам Березины, чем к истокам Борисфена, который называется Днепром.
Каких князей имела Литва, и когда приняла она христианство, — достаточно было сказано в начале. Этот народ находился в цветущем состояния до самых времён Витолда. Если с какой либо стороны угрожает им война, и они должны оборонять своё достояние от насилия неприятелей; то они являются на призыв в великолепном убранстве более с целью похвастать, чем для войны; но скоро после набора они и расходятся. Если кто и остаётся, то идёт в поход как бы по принуждению, с небольшим количеством лошадей и одежд, отослав домой всё лучшее, с чем явился для записывания. Впрочем, магнаты, которые обязаны посылать на войну известное число воинов на свой счёт, откупаются, давая деньги вождю, и остаются дома, — и это вовсе не считается бесчестным, ибо начальники ополчения и вожди публично объявляют на сеймах и в лагере, что если кто хочет заплатить, тот может быть уволен от службы и возвратиться домой. У них такая свобода делать всё, что угодно, — что они не пользуются, а злоупотребляют своею безграничною вольностью; они владеют незаложенными именьями короля, так что король, приезжая в Литву, не может жить там на собственные доходы без помощи провинциальных жителей. Национальная одежда продолговата. Они носят татарский лук, и копьё и щит, как у венгров; для езды употребляют хороших лошадей, выложенных, без железных подков, и легко взнуздывают их.
Вильна — столица этого народа; это обширный город, расположенный между холмами, при слиянии рек Вилии (Vuelia) и Вильны. Река Вилия несколькими милями ниже Вильны впадает в Кронон. Кронон же протекает через город Гродно, имя которого довольно схоже с названием реки. Пруссы (Prutheni), некогда подвластные тевтонскому ордену (ныне они состоят в наследственном владении маркграфа бранденбургского Альберта, с тех пор, как он сложил с себя крест и орденские обеты и подчинился королю польскому) отделяются от самогитов Крононом в том месте, где он впадает в Германское море: там стоит город Мемель (Mumel). Ибо германцы называют Кронон Мемелем, а на туземном языке он называется Неманом (Nemen). Вильна окружена ныне стеною. В ней строятся многие храмы и каменные здания, и находится епископская кафедра, которую тогда занимал Иоанн, побочный сын короля Сигизмунда, муж, исполненный необыкновенного человеколюбия; он милостиво принимал нас на обратном пути. Кроме того находится здесь приходская церковь и несколько монастырей; в особенности отличается обитель францисканов, постройка которой обошлась весьма дорого. Однако в Вильне гораздо больше русских храмов, чем церквей римского исповедания. В княжестве литовском три епископства, подведомственные Риму, именно виленское, самогитское и киевское; русские же епископства в королевстве польском и в Литве с входящими в их состав княжествами суть: виленское (нынче архиепископство), полоцкое, Владимирское, луцкое, пинское, холмское (Chomensis) и перемышльское (Praemissiensis). Литовцы производят торговлю мёдом, воском, золою, — всего этого у них в изобилии; эти продукты, в большом количестве вывозятся от них в Данциг (Gedanum), а оттуда в Голландию. Литва доставляет также в обилии смолу и строевой лес, также хлеб. Она нуждается в соли, которую покупает из Британии. В то время, когда Христьерн был свергнут с датского престола, и море было не безопасно от пиратов, соль привозилась не из Британии, а из Руссии; литовцы и теперь пользуются русскою солью. В наше время два мужа между литовцами в особенности были знамениты воинскою славою: Константин, князь Острожский, и князь Михаил Глинский. Константин очень часто разбивал татар: он не шёл на встречу толпам грабителей, а преследовал их обременённых добычею. Когда они, на возвратном пути, доходили до того места, где уже считали себя вполне безопасными и полагали возможным отдохнуть и успокоиться (это место было ему известно), тогда он решался на нападение и приказывал своим, чтобы они приготовляли себе пищу, ибо на следующую ночь им будет запрещено разводить огонь. На следующий день татары, продолжая путь и не видя ни пламени, ни дыма, полагали, что неприятель ушёл или рассеялся, и потому распускали лошадей на пастбища, закалывали животных, ели и предавались сну. Тогда Константин нападал на них на рассвете и наносил им огромное поражение. Что же касается до князя Михаила Глинского, то он, ещё юношею прибыв в Германию, отличился у Альберта, герцога саксонского, который в то время вёл войну в Фрисландии, и, пройдя все степени военной службы, снискал себе большую известность. Воспитанный в обычаях германцев, у которых вырос, он возвратился в отечество и был в большой силе и занимал высокое место у короля Александра, так что король все трудные дела решал по его мыслям. Случилось, что он поссорился за короля с Иоанном Заверзинским (Savuersinski), трокским воеводой; но тогда они помирились, и при жизни короля всё между ними было спокойно. Однако у Иоанна оставалась затаённая в глубине души ненависть, ибо из-за Глинского он был лишён воеводства. По смерти короля завистники оклеветали Глинского и его приверженцев и друзей перед наследником Александра, королём Сигизмундом, в желании присвоить себе власть и называли его изменником отечеству. Не стерпев этой обиды, князь Михаил часто жаловался королю и просил его, чтобы дело его и Заверзинского было разобрано общим судом, говоря, что только этим может он оправдаться в преступлении. Но король не соизволял на его просьбы. Тогда он отправился в Венгрию, к брату короля, Владиславу, и выпросил у него грамоту и послов, которые убеждали короля рассмотреть его дело. Испробовав все средства и не добившись разбора своего дела, Михаил пришёл в негодование и сказал королю, что он решится на такой поступок, который заставит когда нибудь раскаяться их обоих. Разгневанный уехал он домой и послал с письмом и поручениями к московскому князю одного из преданных себе людей. Он писал, что хочет передаться князю с крепостями, которыми владеет в Литве, и с теми, которые сдадутся ему или будут взяты силою, если князь обещает ему безопасность и свободу у себя, подтвердив это грамотою и клятвою, и если это доставит ему выгоды и почёт у князя. Московский государь был чрезвычайно обрадован этою вестью, ибо знал его храбрость и искусство; он принял Михаила к себе, обещаясь исполнить всё, чего он требовал, и дал желаемую им грамоту с присоединением клятвы. Окончив дело с московским государем сообразно своим желаниям, и пылая жаждой мести, Михаил стремительно напал на Иоанна Заверзинского, который был в то время на своей даче (villa) около Гродно (на ней я после ночевал один раз). Расположив караулы вокруг жилища, чтобы тот не мог убежать, он послал во внутренность дома убийцу, одного магометанина, который застал Заверзинского спящим в кровати и отсёк ему голову. После этого Михаил отправился с войском к крепости Минску и пытался взять её или принудить к сдаче. Обманутый в надежде завладеть Минском, он напал потом на другие крепости и города. Между тем, узнав о приближении королевских войск и видя неравенство сил, он оставил осаду крепостей и удалился в Москву, где князь принял его с почётом, ибо знал, что в Литве нет ни одного человека, который мог бы сравняться с ним. Вследствие того, он возымел надежду с помощию его советов и искусства овладеть всею Литвою, в чём и не совсем обманулся. Посоветовавшись с ним, он снова осадил Смоленск, знаменитое княжество в Литве, и взял его более искусством этого мужа, чем собственными силами. Ибо один Михаил своим присутствием отнял у гарнизона надежду отстоять город и склонил его к сдаче и страхом и обещаниями. Михаил делал это тем смелее и тем с большим усердием, что Василии обещал навсегда уступить ему крепость с прилежащею к ней областью, если он сможет овладеть Смоленском каким бы то ни было способом. Однако он не исполнил этого обещания и только манил Михаила пустою надеждой, когда тот напоминал ему об уговоре. Михаил был сильно оскорблён этим: в сердце его ещё не истребилась память о короле Сигизмунде, милость которого он надеялся легко снискать с помощью друзей, бывших у него при королевском дворе, — и он послал к королю одного верного человека, обещая возвратиться, если он простит его тяжкую вину. Это послание было приятно королю, и он немедленно приказал дать посланцу охранную грамоту, которой тот просил. Но Михаил, не совершенно доверяя королевской грамоте, требовал, для большей безопасности, подобных же грамот от Георгия Писбека и Иоанна фон Рехенберга, германских рыцарей, которые, — он знал, — были советниками короля и пользовались таким влиянием, что могли принудить Сигизмунда к исполнению обещания даже против его воли. Но когда его посланец попался в руки московской стражи, то дело открылось и немедленно было доведено до сведения князя, который приказал схватить Михаила. В это время один молодой польский дворянин, из дома Трепков, был послан в Московию к Михаилу от короля Сигизмунда. Чтобы успешнее выполнить поручение короля, он притворился беглецом. Его судьба была не лучше Михайловой: он был схвачен московитами и назвал себя перебежчиком, но ему не поверили; однако он так хорошо сохранил вверенную ему тайну, что не открыл её даже в муках пытки. Когда Михаил был взят и приведён в Смоленск пред лице князя, то последний сказал ему: «Вероломный, я накажу тебя по твоим заслугам». На что тот отвечал: «Я не признаю за собой вероломства, которым ты меня упрекаешь; ибо если бы ты быль верен своим обещаниям относительно меня, то имел бы во мне самого верного слугу во всём. Но когда я увидел, что ты ни во что ставишь свои слова и сверх того играешь мною, то мне стало очень тяжело не получить того, в чём полагался на тебя. Смерть я всегда презирал, и охотно подвергнусь ей хоть бы для того только, чтобы не видеть более твоего лица, тиран!» Потом, по приказанию князя, в Вязьме он был выведен пред многочисленным собранием народа; там главный воевода, бросив перед ним цепи, в которые следовало его заковать, сказал: «Михаил! как тебе известно, государь оказывал тебе величайшие милости, пока ты служил верно. После же того, как ты захотел усилиться изменою, он по твоим заслугам жалует тебе вот это», — и с этими словами воевода велел надеть на него цепи. Пока его оковывали в глазах толпы, он обратился к народу с такою речью: «Чтобы не рассеялся между вами ложный слух о причине моего заключения, я открою в немногих словах, что я сделал и почему взят; поймите на моём примере, какой у вас государь, и чего каждый из вас должен или может надеяться от него». После такого начала, он стал рассказывать о причине своего приезда в Московию и о том, что князь обещал ему грамотою с присоединением клятвы, и как он ничего из этих обещаний не исполнил. «Обманувшись», говорил он, «в своих надеждах на князя, я хотел снова возвратиться в отечество и за это был схвачен; незаслуженно подвергаюсь я этой обиде, но не боюсь смерти, будучи уверен, что всем равно надлежит умереть но общему закону природы». Он был крепкого телосложения и изворотливого ума, умел дать хороший совет был равно способен к серьёзным делам и к шуткам и во всякое время был, как говорится, приятный человек. Этими душевными качествами он везде приобретал себе расположение и влияние, в особенности же у германцев, у которых получил воспитание. Он нанёс знаменитое поражение татарам в правление короля Александра; со смерти Витолда литовцы никогда не одерживали над татарами столь блистательной победы. Германцы называли его по-богемски паном (Pan) Михаилом. Он, как русский человек, сначала следовал греческому исповеданию, потом перешёл в католичество, а в заключение снова принял русский закон, чтобы этим умилостивить и смягчить гнев и негодование князя. В нашу бытность в Москве многие весьма знатные мужи, в особенности же супруга князя, которая была ему племянницей, ходатайствовали перед князем о его освобождении. За него также вступался цесарь Максимилиан, который в первое моё посольство дал от себя особенную на этот счёт грамоту к князю. Однако это не произвело никакого действия, и мне даже не был открыт доступ к нему, даже не позволили видеться с ним. В другое же моё посольство, когда зашла речь о его освобождении, московиты часто меня спрашивали, знал ли я этого человека? Я отвечал им, что только слышал когда-то его имя, полагая, что такой ответ будет ему полезен. И Михаил был тогда освобождён и выпушен из темницы. Женясь на его племяннице ещё при жизни первой супруги, князь возлагал на него великие надежды, будучи уверен, что Михайлова доблесть обезопасит престол его сыновьям от притязаний его братьев, и наконец в своём завещании назначил его опекуном своих сыновей. Потом, по смерти Василия, он был обвинён вдовствующею княгинею, в измене, потому что часто укорял её в распутстве, и умер, несчастный, в заключении. Говорят, что вскоре после этого, она сама за свою жестокость была отравлена, а соблазнитель её, Овчина, растерзан и рассечён на части.
Волынь из всех княжеств Литвы населена самым воинственным народом.
Литва очень лесиста. В ней находятся огромные болота и много рек, из которых одни, как Буг (Bog), Припеть, Тур и Березина, текут на восток и впадают в Борисфен, — другие же, как Буг (Boh), Кронон и Нарев, текут на север. Климат суровый; животные всех пород малорослы. Страна изобилует хлебом, но жатва редко достигает зрелости. Народ беден и угнетён тяжким рабством, ибо всякий, у кого в распоряжении толпа слуг, может войти в дом поселянина, безнаказанно делать что угодно, похищать и истреблять вещи, необходимые в домашнем обиходе, и даже жестоко бить самого крестьянина. С пустыми руками крестьян не пустят к их господину ни за каким делом; если даже они и будут допущены, то их всё-таки отошлют к управителям (ad Officiales et Praefectos), которые без подарков ничего доброго не сделают. Это относится не только к людям низшего класса, но и к благородным, когда они желают получить что-нибудь от вельмож. Я слышал от одного первостепенного чиновника при молодом короле такое выражение: «В Литве всякое слово стоит золота». Королю они платят ежегодную подать на защищение границ государства; господам обязаны работать шесть дней в неделю, кроме оброка; наконец, в случае свадьбы или похорон жены, также при рождении или смерти детей, они должны платить известную сумму денег приходским священникам (это делается во время исповеди). Со времён Витолда до самых наших дней их держат в столь жестоком рабстве, что если напр. кого приговорят к смерти, то, по приказанию господина, он должен сам исполнить приговор над собою и повесить себя собственными руками; а если он заупрямится, то его жестоко высекут, истерзают самым бесчеловечным образом и всё-таки повесят. Вследствие такой строгости бывает и так: судья или назначенный на этот случай начальник погрозить замешкавшемуся рабу, или только скажет: «Торопись, господин гневается», — и он, несчастный, страшась жестокого телесного наказания, поканчивает свою жизнь петлёй.