Общественное мнѣніе наиболѣе просвѣщенныхъ людей Европы давно пришло къ тому заключенію, что наши карательныя учрежденія далеки отъ совершенства и, въ сущности, являются живыми противорѣчіями современнымъ теоріямъ о разумномъ способѣ обращенія съ заключенными. Нельзя больше ссылаться на старый принципъ lex talionis — права общественной мести преступнику. Мы понимаемъ теперь, что и преступники и герои — въ равной степени являются продуктами самого общества; мы, въ общемъ, признаемъ, по крайней мѣрѣ въ теоріи, что, лишая преступника свободы, мы взамѣнъ должны озаботиться объ его исправленіи. Таковъ — идеалъ, но действительность является горькой насмѣшкой надъ этимъ идеаломъ. Убійцу мы, безъ дальнѣйшихъ размышленій, отдаемъ въ руки палача; человѣкъ, попавшій въ тюрьму, вмѣсто нравственнаго исправленія — выноситъ изъ нея усиленную ненависть къ обществу. Унизительныя формы подневольнаго тюремнаго труда — внушаютъ ему отвращеніе къ работѣ вообще. Испытавъ всякаго рода униженія со стороны болѣе счастливыхъ членовъ общества, умѣющихъ грѣшить не преступая законовъ, или людей, которыхъ условія жизни оградили отъ искушеній, ведущихъ къ преступленію, — преступникъ научается глубоко ненавидѣть этихъ благополучныхъ людей, унижавшихъ его, и проявляетъ свою ненависть въ формѣ новыхъ и новыхъ преступленій.
Если карательныя учрежденія Западной Европы оказались не въ силахъ — хотя бы до извѣстной степени — приблизиться къ тѣмъ идеаламъ, осуществленіе которыхъ являлось единственнымъ оправданіемъ ихъ существованія, — что же остается сказать о карательныхъ учрежденіяхъ Россіи? Невѣроятная продолжительность подслѣдственнаго, предварительнаго заключенія; отвратительная обстановка тюремъ; скучиваніе сотенъ арестантовъ въ крохотныхъ, грязныхъ камерахъ; вопіющая безнравственность тюремныхъ надзирателей, практически всемогущихъ, вся дѣятельность которыхъ сводится къ застращиванию, угнетенію и выжиманію изъ арестантовъ тѣхъ несчастныхъ грошей, которые имъ удѣляетъ казна; вынужденная отсутствіемъ работы лѣнь; совершенное невниманіе къ нравственнымъ нуждамъ арестантовъ; циническое презрѣніе къ человѣческому достоинству и развращеніе арестантовъ, — таковы характерныя черты тюремной жизни въ Россіи. Причина этихъ явленій лежитъ, конечно, не въ томъ, чтобы принципы русскихъ карательныхъ учрежденій были менѣе возвышенны, чѣмъ тѣ же начала въ Западной Европѣ. Наоборотъ, я склоненъ думать, что духъ этихъ учрежденій въ Россіи гуманнѣе. Несомнѣнно, что для арестанта менѣе унизительно заниматься полезнымъ трудомъ въ Сибири, чѣмъ проводить жизнь, щипая смоленый канатъ, или лазя какъ бѣлка, по вертящемуся колесу[1]; а если уже выбирать изъ двухъ золъ, то русская система, не допускающая смертной казни, предпочтительнѣе западно-европейской. Къ несчастью, въ бюрократической Россіи самые гуманные принципы дѣлаются неузнаваемыми, когда ихъ начинаютъ примѣнять къ дѣлу. Поэтому, разсматривая русскую тюрьму и ссылку такими, какими онѣ стали, вопреки духу закона, мы должны признать, вмѣстѣ со всѣми изслѣдованіями, действительно изучавшими русскія тюрьмы, что онѣ являются оскорбленіемъ человѣчества.
Однимъ изъ лучшихъ результатовъ либеральнаго движенія 1859—62 гг. была судебная реформа. Старые суды съ ихъ бумажной волокитой, колоссальнымъ взяточничествомъ и продажностью, отошли въ область преданія. Судъ съ присяжными, уже существовавшій въ древней Руси, но задавленный московскими царями, былъ введенъ снова. „Положеніемъ“ объ освобожденіи крестьянъ были введены волостные суды для разбора мелкихъ крестьянскихъ тяжбъ. Новый судебный уставъ, обнародованный въ 1864 году, вводилъ мировыхъ судей, въ Россіи избираемыхъ населеніемъ, а въ Польшѣ и Литвѣ назначаемыхъ короной.
Всѣ обвиненія, влекущія за собою лишеніе гражданскихъ правъ, были переданы въ вѣдѣніе окружныхъ судовъ, съ участіемъ присяжныхъ и съ разбирательствомъ при открытыхъ дверяхъ. Рѣшенія этихъ судовъ могли быть обжалованы въ апелляціонные суды, а вердикты присяжныхъ — въ суды кассаціонные. Предварительное слѣдствіе, однако, сохранило прежній, тайный характеръ; т.-е., въ противуположность англійской системѣ и въ согласіи съ французской, адвокатъ не допускается къ подсудимому во время предварительнаго слѣдствія и допроса; но въ то же время была гарантирована независимость судебныхъ слѣдователей (вполнѣ уничтоженная позднѣйшими законами). Таковы въ немногихъ словахъ были главныя черты реформированнаго суда, согласно Судебнымъ Уставамъ 1864 года. Относительно общаго духа этого закона по справедливости можно сказать, что — за исключеніемъ процедуры предварительнаго слѣдствія — онъ вполнѣ совпадалъ съ наиболее либеральными идеями, бывшими тогда въ ходу въ юридическомъ мірѣ Европы.
Почти одновременно съ обнародованіемъ новаго судебнаго устава, были отмѣнены (указомъ 17 апрѣля 1863 г.) наиболее позорные пережитки стараго уголовнаго судопроизводства — публичное наказаніе кнутомъ и клейменіе преступниковъ. Эта отмѣна въ значительной степени была вызвана общественнымъ мнѣніемъ страны, возмущенной позорнымъ наслѣдіемъ варварской старины; это возмущеніе было настолько значительно, что въ нѣкоторыхъ мѣстностяхъ губернаторы отказывались утверждать приговоры къ наказанию кнутомъ; а нѣкоторые губернаторы (Кукель былъ въ ихъ числѣ) предупреждали палача, что, если онъ не ограничится лишь воображаемымъ наказаніемъ, едва касаясь тѣла преступника кнутомъ (эта доходная отрасль искусства была хорошо знакома палачамъ), то онъ самъ жестоко за это поплатится. Тѣлесное наказаніе, такимъ образомъ, было отмѣнено, хотя, къ сожалѣнію, и не вполнѣ: за волостными судами все-таки было оставлено право наказанія розгами, и розга была оставлена также въ дисциплинарныхъ баталіонахъ, и, вмѣстѣ съ плетью, — въ каторжныхъ тюрьмахъ. Женщины могли быть подвергаемы тѣлесному наказанію лишь въ томъ случаѣ, если онѣ предварительно были лишены всѣхъ правъ состоянія.
Но, подобно другимъ реформамъ этого періода, обѣ законодательныя реформы, о которыхъ мы говорили выше, были въ значительной степени парализованы измѣненіями, внесенными въ нихъ позднѣе, а также ихъ незаконченностью. Уложеніе о наказаніяхъ, совершенно не соотвѣтствовавшее новому духу, осталось старое. Двадцать лѣтъ минуло съ тѣхъ поръ, какъ былъ обѣщанъ пересмотръ этого Уложенія; комиссіи засѣдали одна за другой; еще недавно въ газетахъ появилось извѣстіе, что назначенъ окончательный срокъ для пересмотра устарѣвшихъ уголовныхъ законовъ, и что варварскія узаконенія 1845 года будутъ отмѣнены. Но, пока что, уставъ, вышедшій изъ нѣдръ комиссій Николая I, все еще остается въ силѣ, и, въ исправленномъ изданіи 1857 года все еще красуется § 799, согласно которому арестанты могутъ быть наказываемы, плетью въ размѣрѣ отъ 5 до 6000 ударовъ и приковываемы къ тачкамъ на срокъ отъ одного до трехъ лѣтъ[2].
Еще печальнѣе была судьба судебной реформы: она не успѣла войти въ силу, какъ была уже задушена министерскими циркулярами. Прежде всего, она не была введена на всемъ пространствѣ имперіи и въ 38 губерніяхъ оставлена была старая система судопроизводства, благодаря чему въ нихъ продолжало господствовать старое взяточничество. До 1885 г. старая система была удержана во всей Сибири и когда, наконецъ, уставъ 1864 г. былъ введенъ въ трехъ сибирскихъ губерніяхъ, онъ былъ до того искаженъ, что потерялъ свои лучшія черты. Судъ присяжныхъ все еще остается лишь въ области мечты за Ураломъ. Литовскія губерніи, Польша, Балтійскія провинціи, а равнымъ образомъ нѣкоторыя юго-восточныя и сѣверныя губерніи (включая архангельскую) все еще остаются при старомъ судопроизводствѣ; въ Виленской и Минской губерніяхъ новый уставъ изуродованъ реакціонными тенденціями теперешняго правительства[3].
Въ тѣхъ губерніяхъ Россіи, гдѣ былъ введенъ уставъ 1864 г., реакціонерами были употреблены всѣ средства, чтобы, не отмѣняя устава фактически, всячески затормозить его вліяніе. Судебнымъ слѣдователямъ вовсе не было дано возможности воспользоваться независимостью, гарантированной новымъ уставомъ; это было достигнуто очень простымъ путемъ: судебные слѣдователи назначались лишь въ качествѣ „исправляющихъ должность“; такимъ образомъ министерство юстиціи могло перемѣщать и увольнять ихъ, какъ ему заблагоразсудилось. Члены Окружныхъ Судовъ были поставлены все въ большую и большую зависимость отъ министра юстиціи, которымъ они назначались и по волѣ котораго они могли быть перемѣщаемы изъ одной губерніи въ другую, т.-е., напр. изъ Петербурга въ… Астрахань. Свобода защиты отошла въ область преданія и немногіе адвокаты, пытавшіеся проявить хотя бы нѣкоторую независимость въ своихъ рѣчахъ во время защиты политическихъ преступниковъ, безъ церемоній были отправляемы въ ссылку по распоряженію III-го отдѣленія. Вполнѣ независимые присяжные, разумѣется, немыслимы въ странѣ, гдѣ крестьянинъ-присяжный прекрасно знаетъ, что любой полицейскій можетъ избить его у самыхъ дверей суда. Да и самые вердикты присяжныхъ не принимаются во вниманіе, если они почему-либо не нравятся губернатору: несмотря на оправдательный вердиктъ, оправданные могутъ быть арестованы вновь, при выходѣ изъ суда, и посажены въ тюрьму по административному распоряженію. Достаточно указать хотя бы на дѣло крестьянина Борунова. Онъ явился въ Петербургъ въ качествѣ ходока отъ своей волости, съ цѣлью пожаловаться царю на несправедливость чиновниковъ и попалъ подъ судъ въ качествѣ „бунтовщика“. Судъ оправдалъ его и, тѣмъ не менѣе, онъ былъ снова арестованъ на подъѣздѣ суда и высланъ въ Колу. Подобный же характеръ носитъ ссылка раскольника Тетенова и массы другихъ. Вѣрѣ Засуличъ, оправданной присяжными, грозилъ новый арестъ при выходѣ изъ зданія суда и, несомнѣнно, она была бы арестована, если бы ея товарищи не успѣли увезти ее, причемъ одинъ изъ ея освободителей былъ убитъ въ происшедшей при этомъ схваткѣ съ полиціей.
Третье отдѣленіе, придворная знать и губернаторы смотрѣли на новые суды, какъ на своего роду язву и относились къ нимъ съ полнымъ презрѣніемъ. Масса дѣлъ разсматривается въ административномъ порядкѣ при закрытыхъ дверяхъ, ибо судебные слѣдователи, судьи и присяжные, очевидно, являлись бы лишь „помѣхой“ административному правосудію. Предварительное слѣдствіе во всѣхъ случаяхъ, когда въ дѣлѣ подозрѣвается „политическій элементъ“, производится жандармскими офицерами, иногда въ присутствіи прокурора, сопровождающаго жандармовъ при обыскахъ и допросахъ. Этотъ прокуроръ, присоединенный къ жандармамъ въ голубыхъ мундирахъ, внутренно презираемый своими сотоварищами, выполняетъ своеобразную миссію: подъ видомъ охраненія закона, онъ помогаетъ беззаконію тайной полиціи. Придаетъ ея дѣйствіямъ якобы законный характеръ. Приговоръ по политическимъ дѣламъ и размѣръ наказанія зависитъ цѣликомъ отъ администраціи или отъ Департамента Государственной Полиціи (видоизмѣненное наименованіе бывшаго III отдѣленія); такимъ образомъ тяжелыя наказания — вродѣ ссылки въ полярныя области Сибири, иногда на всю жизнь, налагаются лишь на основаніи донесеній жандармовъ. Вообще русское правительство прибѣгаетъ къ административной ссылкѣ во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда нѣтъ ни малѣйшей возможности достигнуть осужденія обвиненнаго, даже при помощи давленія на судѣ. „Вы ссылаетесь административнымъ порядкомъ въ Сибирь, потому что васъ невозможно предать суду, въ виду полнаго отсутствія доказательствъ преступленія“, — въ такой цинической формѣ объявляется арестованному о его участи. „Вы должны радоваться, что отдѣлались такъ дешево“ — прибавляютъ чиновники. И людей ссылаютъ на пять, десять, пятнадцать лѣтъ въ какой-нибудь городишко въ 500 жителей, гдѣ-нибудь возлѣ полярнаго круга. Такимъ образомъ расправляются не только съ „политическими“, съ членами тайныхъ обществъ, но и съ религіозными сектантами и вообще, съ людьми, имѣющими смѣлость выказать неодобреніе дѣйствіямъ правительства, писателями, которыхъ произведенія считаютъ „опасными“, со всѣми „политически-неблагонадежными“; съ рабочими, проявившими черезчуръ большую деятельность во время стачекъ; со всѣми, оскорбившими словесно „священную особу Его Величества, Государя Императора (а такихъ, въ теченіи шести мѣсяцевъ 1881 года насчитывалось 2500 человѣкъ)… Вообще, къ административной ссылкѣ правительство прибѣгаетъ въ тѣхъ случаяхъ, когда, выражаясь казеннымъ слогомъ, при судебной процедурѣ можно было бы ожидать „возбужденія общественнаго мнѣнія“.
Что же касается процессовъ политическаго характера, то лишь революціонныя общества ранняго періода подпали подъ законъ 1864 года. Позднѣе, когда правительство убѣдилось, что судьи вовсе не расположены приговаривать къ каторжнымъ работамъ людей, подозрѣваемыхъ лишь въ знакомствѣ съ революціонерами, политическіе процессы были переданы въ вѣдѣніе особыхъ судовъ, судьи которыхъ назначались правительствомъ спеціально для этой цѣли. Исключеніемъ изъ этого правила былъ процессъ Вѣры Засуличъ. Какъ извѣстно, она была судима судомъ присяжныхъ и оправдана. Но, по словамъ профессора Градовскаго въ „Голосѣ“ (позднѣе закрытомъ), „всѣмъ въ Петербургѣ было извѣстно, что дѣло Засуличъ попало на судъ присяжныхъ лишь благодаря ссорѣ между градоначальникомъ съ одной стороны, и третьимъ отдѣленіемъ и министрами юстиціи и внутреннихъ дѣлъ — съ другой; лишь эти jalousies de métier, столь характерный для настоящаго положенія, даютъ намъ возможность хоть изрѣдка вздохнуть“. Говоря проще, придворная камарилья поссорилась между собой; нѣкоторые изъ ея членовъ рѣшили, что наступилъ удобный моментъ для дискредитированія Трепова, который тогда пользовался громаднымъ вліяніемъ у Александра II, и министру юстиціи удалось получить дозволеніе императора передать дѣло Засуличъ суду присяжныхъ. Онъ, конечно, никакъ не расчитывалъ на ея оправданіе, но онъ зналъ, что публичность суда сдѣлаетъ невозможнымъ дальнѣйшее пребываніе Трепова на посту петербургскаго градоначальника.
Опять-таки, вѣроятно, благодаря jalousie de métier, получило огласку путемъ суда скандальное дѣло тайнаго совѣтника Токарева, генералъ-лейтенанта Лошкарева и ихъ сообщниковъ: завѣдывающаго государственными имуществами въ Минской губерніи, Севастьянова, и исправника Капгера. Эти господа (Токаревъ былъ минскимъ губернаторомъ, а Лошкаревъ — чиновникомъ министерства внутреннихъ дѣлъ „по крестьянскимъ дѣламъ“) просто-на-просто украли 2000 десятинъ земли, принадлежавшей крестьянамъ Логишина, небольшого села Минской губерніи, купивъ эту землю отъ казны за номинальную сумму 14.000 руб., съ разсрочкой платежа на 20 лѣтъ, по 700 р. въ годъ. Ограбленные крестьяне пожаловались въ сенатъ и послѣдній, признавъ за ними права на землю, издалъ указъ о возвращеніи захваченнаго участка; но сенатскій указъ „затерялся“… а управляющій государственными имуществами сдѣлалъ видъ, что ему ничего неизвѣстно о распоряженіи сената. Между тѣмъ, губернаторъ уже началъ взыскивать съ Логишинскихъ крестьянъ 5474 арендной платы за годъ; (самъ уплачивалъ лишь 700 рублей за эту землю). Крестьяне отказались платить и отправили въ Петербургъ „ходоковъ“, но ихъ жалобы въ Министерство Внутреннихъ Дѣлъ, гдѣ Лошкаревъ былъ „персоной“, повели лишь къ высылкѣ ихъ изъ столицы, какъ „бунтовщиковъ“. Несмотря на это, крестьяне все-таки отказывались платить и тогда губернаторъ Токаревъ потребовалъ войска, чтобы, съ ихъ помощью, выжать деньги изъ крестьянъ. Другъ Токарева, генералъ Лошкаревъ, былъ немедленно, по распоряженію министра, посланъ во главѣ военнаго отряда, съ цѣлью — „возстановить порядокъ“ въ Логишинѣ. При содѣйствіи баталліона пѣхоты и 200 казаковъ, онъ сѣкъ всѣхъ жителей села, пока они не заплатили „арендную плату“, и вслѣдъ затѣмъ торжественно донесъ въ Петербургъ, что онъ „усмирилъ волненіе въ одной изъ губерній Сѣверо-Западнаго Края“. Болѣе того, онъ ухитрился за эту „военную экспедицію“ выхлопотать орденъ св. Владиміра своимъ друзьямъ, Токареву и исправнику Капгеру.
Это возмутительное дѣло, получившее широкую огласку по всей Россіи, никогда не увидѣло бы суда, если бы не интриги въ Зимнемъ Дворцѣ. Когда Александръ III, по вступленіи на престолъ, окружилъ себя новыми людьми, новые царедворцы, очутившіеся у власти, сочли необходимымъ однимъ ударомъ покончить съ партіей Потапова, которая тогда старалась опять войти въ милость царя. Надо было дискредитировать эту партію, и дѣло Лошкарева, мирно покоившееся въ теченіи пяти лѣтъ въ архивахъ, было отдано въ ноябрѣ 1881 года на разсмотрѣніе Сената. Ему нарочно придали возможно широкую огласку, и въ теченіе нѣсколькихъ дней петербургскія газеты были переполнены описаніями того, какъ чиновники грабили и обкрадывали крестьянъ, какъ засѣкали стариковъ-крестьянъ до смерти, какъ казаки, при помощи нагаекъ, вымогали деньги съ Логишинскихъ крестьянъ, землю которыхъ заграбилъ губернаторъ. Но, на одного Токарева, осужденнаго Сенатомъ, сколько найдется такихъ же Токаревыхъ, мирно пожинающихъ плоды своего грабительства и въ западныхъ и въ восточныхъ губерніяхъ, и въ сѣверныхъ и въ южныхъ губерніяхъ, въ увѣренности, что ихъ дѣянія никогда не предстанутъ предъ судомъ, или же, что всякое дѣло, поднятое противъ нихъ, будетъ замолчано такимъ же манеромъ, какъ въ теченіи пяти лѣтъ замалчивалось дѣло Токарева, по приказанію министра юстиціи.
Политическія дѣла совершенно изъяты изъ вѣдѣнія обычныхъ судовъ. Нѣсколько спеціальныхъ судей, назначенныхъ для этой цѣли, прикомандированы къ сенату и они опредѣляютъ мѣры наказаній и политическимъ преступникамъ, если правительству не заблагоразсудится расправиться съ ними какимъ-либо другимъ, болѣе упрощеннымъ способомъ. Многія политическія дѣла разсматриваются военными судами; но, несмотря на то, что законъ требуетъ полной гласности въ военномъ судопроизводстве, разсмотрѣніе политическихъ процессовъ въ этихъ судахъ производится въ строжайшемъ секретѣ.
Само собой разумеется, что полные достовѣрные отчеты о политическихъ процессахъ никогда не появлялись въ русской прессѣ. Раньше газеты должны были воспроизводить „проредактированные“ отчеты изъ „Правительственнаго Вѣстника“; но теперь правительство нашло, что даже такіе отчеты производятъ черезчуръ сильное впечатлѣніе на читателей, всегда вызывая симпатіи къ осужденнымъ; вслѣдствіе этого, даже такіе отчеты теперь больше не печатаются. Согласно закону, опубликованному въ сентябрѣ, 1881 г., генералъ-губернаторы и губернаторы имѣютъ право требовать, „чтобы всѣ тѣ дѣла, которые могутъ повести къ возбужденію умовъ, выслушивались при закрытыхъ дверяхъ“. Согласно тому же закону, присутствовать на такомъ процессе не могутъ даже чиновники министерства юстиціи и допускаются лишь „жена или мужъ обвиняемыхъ (часто также находящіеся подъ арестомъ), или отецъ, или мать, но никоимъ образомъ не болѣе одного родственника на каждаго обвиняемаго“; дѣлается это, очевидно, для того, чтобы рѣчи обвиняемыхъ или какіе-либо позорящіе правительство факты не проникли въ публику. Во время процесса „Двадцати одного“, въ Петербурге, когда 10 человѣкъ было приговорено къ смерти, лишь матери одного подсудимаго, Суханова, было дано разрѣшеніе присутствовать на судѣ. Разбирательство многихъ дѣлъ совершалось такимъ образомъ, что никто даже не зналъ, гдѣ и когда происходилъ судъ. Такъ, напр., долго оставалась неизвѣстной судьба одного армейскаго офицера Богородскаго, (сына начальника Трубецкого бастіона въ Петропавловской крѣпости), присужденнаго къ каторжнымъ работамъ за сношенія съ революціонерами; о приговорѣ узнали лишь случайно изъ обвинительнаго акта, по другому, позднѣйшему политическому процессу. Въ „Правительственномъ Вѣстникѣ“ нерѣдко объявляется, что царь всемилостивѣйше смягчилъ приговоръ суда и замѣнилъ смертную казнь подсудимымъ революціонерамъ каторжной работой; но для публики остается неизвѣстнымъ, какъ самъ судебный процессъ, поведшій къ осужденію, такъ равно и характеръ преступленій, за которые подсудимые были осуждены. Болѣе того, даже послѣднее утѣшеніе осужденныхъ на смерть — публичность смертной казни — отнято у нихъ. Теперь вѣшаютъ секретно, въ четырехъ стѣнахъ крѣпости, безъ присутствія нежелательныхъ свидѣтелей. Нѣкоторымъ поясненіемъ этой боязни публичности казней со стороны правительства, можетъ быть, служитъ то обстоятельство, что объ Рысаковѣ разнесся слухъ, что, когда его поставили на эшафотъ, онъ показалъ толпѣ свои изуродованныя руки и, заглушая бой барабановъ, крикнулъ, что его пытали послѣ суда. Его крикъ, говорятъ, былъ услышанъ группой либераловъ, которые, отрицая съ своей стороны какую-либо симпатію къ террористамъ, тѣмъ не менѣе сочли своей обязанностью опубликовать о случившемся въ нелегальной литературѣ и обратить вниманіе общества на этотъ гнусный возвратъ къ давно отжившей старинѣ. Теперь, благодаря отсутствію публичности казней, общество не будетъ знать о томъ, что совершается въ казематахъ Петропавловской крѣпости между судомъ и казнью.
Процессъ четырнадцати террористовъ, среди которыхъ были Вѣра Фигнеръ и Людмила Волькенштейнъ, закончившійся смертнымъ приговоромъ восьми подсудимымъ былъ веденъ такъ секретно, что, по словамъ корреспондента одной англійской газеты, никто не зналъ о засѣданіяхъ суда, даже въ домахъ, ближайшихъ къ тому зданію, гдѣ происходилъ судъ. Въ качествѣ публики присутствовало всего девять лицъ, придворныхъ, желавшихъ убѣдиться въ справедливости слуховъ о рѣдкой красотѣ одной изъ героинь процесса; благодаря тому же англійскому корреспонденту, сдѣлалось извѣстнымъ, что двое подсудимыхъ, Штромбергъ и Рогачевъ, были преданы смертной казни въ обстановкѣ строжайшей тайны. Это извѣстіе было потомъ подтверждено оффиціально. Въ „Правит. Вѣстникѣ“ было объявлено, что изъ восьми присужденныхъ къ смертной казни шесть „помилованы“, а Штромбергъ и Рогачевъ повѣшены. Вотъ и всѣ свѣдѣнія, какія дошли до публики объ этомъ процессѣ; никто даже не зналъ, гдѣ была совершена казнь. Что же касается „помилованныхъ“, которые должны были пойти на вѣчную каторжную работу, то они не были посланы на каторгу, а куда-то исчезли. Предполагаютъ, что они были заключены въ новую политическую тюрьму Шлиссельбургской крѣпости. Но какова ихъ действительная судьба — остается тайной. Ходили слухи, что нѣкоторые изъ Шлиссельбургскихъ узниковъ были разстрѣляны за предполагаемое или дѣйствительное „нарушеніе тюремной дисциплины“. Но какова судьба остальныхъ? Никто не знаетъ. Не знаютъ даже ихъ матери, тщетно старающіяся провѣдать что-либо о своихъ сыновьяхъ и дочеряхъ[4]…
Если подобныя судебныя звѣрства совершаются подъ покровомъ „реформированныхъ Судебныхъ Уставовъ“, то чего же можно ожидать отъ „нереформированныхъ“ тюремъ?
Въ 1861 году всѣмъ губернаторамъ было приказано произвести генеральную ревизію тюремъ. Ревизія была выполнена добросовѣстно и ея результатомъ былъ выводъ, — въ сущности, давно извѣстный, — а именно, что тюрьмы, какъ въ самой Россіи, такъ и въ Сибири, находятся въ отвратительномъ состояніи. Количество заключенныхъ въ каждой изъ нихъ нерѣдко было вдвое и даже втрое болѣе того числа, которое тюрьма по закону могла вмѣщать. Зданія тюремъ такъ обветшали и находились въ такомъ разрушеніи, не говоря уже о невообразимой грязи, что поправить эти зданія было невозможно, надо было перестраивать ихъ заново.
Таковы были тюрьмы, такъ сказать, снаружи, — порядки же внутри ихъ были еще печальнѣе. Тюремная система прогнила насквозь и тюремныя власти требовали, пожалуй, болѣе суровой реформы, чѣмъ сами тюремныя зданія. Въ Забайкальской области, гдѣ тогда скоплялись почти всѣ каторжане, ревизіонный комитетъ нашелъ, что значительное количество тюремныхъ зданій обратилось въ руины и что вся система ссылки требуетъ коренныхъ реформъ. Вообще, на всемъ пространствѣ Россіи, комитеты пришли къ заключенію, что и теорія и практика тюремной системы нуждаются въ полномъ пересмотрѣ и реорганизаціи, что мало ограничиться перестройкой тюремъ, но необходимо заново перестроить и самую тюремную систему и обновить всю тюремную администрацію, отъ высшей до низшей. Правительство предпочло, однако, остаться при старыхъ порядкахъ. Оно построило нѣсколько новыхъ тюремъ, которыя вскорѣ опять не могли помѣщать ежегодно возрастающее число заключенныхъ; каторжанъ начали отдавать на частныя работы или нанимать золотопромышленникамъ въ Сибири; устроена была новая ссыльная колонія на Сахалинѣ, съ цѣлью колонизаціи острова, на которомъ никто не хотѣлъ селиться по своей охотѣ; организовано было Главное Тюремное Управленіе, — вотъ, кажется, и все. Старый порядокъ остался въ силѣ, старые грѣхи — неисправленными. Съ каждымъ годомъ тюрьмы ветшаютъ все болѣе и болѣе, тюремный штатъ, набираемый изъ пьяныхъ солдафоновъ, остается все тѣмъ же по характеру. Каждый годъ министерство юстиціи требуетъ денегъ на починку тюремъ и правительство неизмѣнно сокращаетъ эту смѣту необходимыхъ расходовъ на половину и даже болѣе; когда, напр., за періодъ съ 1875 по 1881 гг. министерство требовало свыше 6.000.000 рублей на самыя необходимыя починки, правительство разрѣшило израсходовать лишь 2.500.000 р. Вслѣдствіе этого, тюрьмы превращаются въ постоянные центры заразныхъ болѣзней и ветшаютъ настолько, что, судя по недавнимъ отчетамъ Тюремнаго Комитета, по меньшей мѣрѣ ⅔ изъ ихъ общаго числа требуютъ капитальной перестройки. Въ действительности, если бы всѣхъ арестантовъ размѣстили, согласно требованіямъ тюремныхъ правилъ, то Россіи пришлось бы построить еще столько же тюремъ, сколько ихъ теперь имѣется въ наличности. Къ 1 января 1884 года въ Россіи было 73.796 арестантовъ, между тѣмъ какъ помѣщеній (въ Европейской Россіи) было лишь на 54.253 чел. Въ нѣкоторыя тюрьмы, построенныя на 200—250 человѣкъ, втискиваютъ по 700—800 душъ. Въ этапныхъ тюрьмахъ, по пути въ Сибирь, въ которыхъ арестантскія партіи задерживаются на продолжительные сроки, благодаря разливамъ, переполненіе доходить до еще болѣе ужасающихъ размѣровъ. Главное Тюремное Управленіе, впрочемъ, не скрываетъ истины. Въ отчетѣ за 1882 г., выдержки изъ котораго были сдѣланы въ русскихъ подцензурныхъ изданіяхъ, указано, что, несмотря на то, что во всѣхъ тюрьмахъ имперіи имѣется мѣсто лишь на 76.000 человѣкъ, въ нихъ помѣщалось къ 1 января 1882 г. — 95.000 чел. Въ Петроковской тюрьмѣ, по словамъ отчета, на пространствѣ, гдѣ долженъ помѣщаться одинъ арестантъ, помѣщалось пять. Въ двухъ польскихъ губерніяхъ и семи русскихъ количество арестантовъ было вдвое болѣе того, сколько позволяло кубическое измѣреніе пространства, сдѣланное по минимальному расчету на душу, а въ 11 губерніяхъ тоже переполненіе выражалось пропорціей 3 на 2[5]. Вслѣдствіе этого тифозная эпидемія была постоянной гостьей въ нѣкоторыхъ тюрьмахъ[6].
Чтобы дать понятіе о переполненіи русскихъ тюремъ, лучше всего будетъ привести нѣсколько выдержекъ изъ разсказа г-жи К. (урожденной Кутузовой), которой пришлось на себѣ испытать прелести русскаго тюремнаго режима и которая разсказала о нихъ въ русскомъ журналѣ „Общее Дѣло“, издававшемся въ Женевѣ. Вина г-жи К. заключалась въ томъ, что она открыла школу для крестьянскихъ дѣтей, не испросивъ предварительно разрѣшенія Министра Народнаго Просвѣщенія. Въ виду того, что преступленіе ея не было уголовнаго характера и, кромѣ того, она была замужемъ за иностранцемъ, генералъ Гурко ограничился высылкой ея заграницу. Ниже я привожу ея описаніе путешествія отъ Петербурга до прусской границы; комментаріи къ ея словамъ излишни и я могу лишь подтвердить, въ свою очередь, что описаніе это, включая мельчайшія детали, вполнѣ согласно съ истиной.
„Я была“, — говоритъ г-жа К. — выслана въ Вильно совмѣстно съ 50 другими арестантами, мужчинами и женщинами. Съ железнодорожной станціи насъ препроводили въ тюрьму и держали въ продолженіи двухъ часовъ, поздней ночью, на тюремномъ дворѣ подъ проливнымъ дождемъ. Наконецъ, насъ загнали въ темный корридоръ и пересчитали. Два солдата схватили меня и начали обращаться со мной самымъ безстыднымъ образомъ; я, впрочемъ, была не единственной въ этомъ отношеніи, такъ какъ кругомъ, въ темнотѣ, слышались крики женщинъ. Послѣ многихъ проклятій и безобразной ругани былъ зажженъ огонь и я очутилась въ довольно обширной камерѣ, въ которой нельзя было сдѣлать шагу, чтобы не наткнуться на женщинъ, спавшихъ на полу. Двое женщинъ, занимавшихъ одну кровать, сжалились надо мной и пригласили прилечь къ нимъ… Проснувшись слѣдующимъ утромъ, я все еще не могла опомниться отъ сценъ, пережитыхъ наканунѣ; но арестантки, — убійцы и воровки — выказали такую доброту ко мнѣ, что я понемногу оправилась. На слѣдующій вечеръ насъ выгнали на повѣрку изъ тюрьмы и заставили строиться къ отправкѣ подъ проливнымъ дождемъ. Я не знаю, какъ мнѣ удалось избѣжать кулаковъ тюремныхъ надзирателей, такъ какъ арестанты плохо понимали, въ какомъ порядкѣ они должны выстроиться и эти эволюціи продѣлывались подъ градомъ кулаковъ и ругательствъ; на тѣхъ, которые заявляли, что ихъ не смѣютъ бить, надѣвались наручни, и ихъ въ такомъ видѣ посылали на станцію, — вопреки закону, согласно которому арестанты посылаются въ закрытыхъ тюремныхъ фурахъ безъ оковъ.
„По прибытіи въ Ковно, мы провели цѣлый день въ хожденіи изъ одного полицейскаго участка въ другой. Вечеромъ насъ отвели въ женскую тюрьму, гдѣ смотрительница ругалась съ старшимъ надзирателемъ, угрожая выбить ему зубы. Арестантки увѣряли меня, что она нерѣдко приводитъ въ исполнение подобнаго рода угрозы… Здѣсь мнѣ пришлось провести цѣлую недѣлю среди воровокъ, убійцъ, и женщинъ, арестованныхъ „по ошибкѣ“. Несчастіе объединяетъ людей, поэтому каждая изъ насъ старалась облегчить жизнь другимъ; всѣ онѣ были очень добры ко мнѣ и всячески старались утѣшить меня. Наканунѣ я ничего не ѣла, такъ какъ арестанты въ день ихъ прибытія въ тюрьму не получаютъ пайка; я упала въ обморокъ отъ истощенія и арестантки накормили меня, выказавъ вообще необыкновенную доброту ко мнѣ. Тюремная надзирательница своеобразно выполняла свои обязанности: она ругалась такъ безстыдно, употребляя такія выраженія, какія рѣдкій мужчина рѣшится произнести даже въ пьяномъ видѣ… Послѣ недѣльнаго пребыванія въ Ковно, я была выслана пѣшимъ этапомъ въ слѣдующій городъ. Послѣ трехъ дней пути мы пришли въ Маріамполь; ноги мои были изранены и чулки пропитались кровью. Солдаты совѣтовали попросить, чтобы мнѣ дали подводу, но я предпочла физическую боль выслушиванію ругани и грязныхъ намековъ со стороны конвойнаго начальства. Несмотря на мое нежеланіе, солдаты повели меня къ конвойному офицеру, который заявилъ, что если я могла идти въ теченіи 3-хъ дней, то смогу идти и еще одинъ день. На слѣдующій день мы прибыли въ Волковыскъ, откуда насъ должны были выслать на прусскую границу. Я и еще пять арестантокъ были временно помѣщены въ пересыльную тюрьму. Женское отдѣленіе было полуразрушено и насъ посадили въ мужское… Я не знала, что мнѣ дѣлать, такъ какъ негдѣ было даже присѣсть, развѣ что на поразительно грязномъ полу; но на немъ не было даже соломы и вонь, поднявшаяся съ пола, немедленно вызвала у меня рвоту… Отхожее мѣсто было нѣчто вродѣ обширнаго пруда, черезъ который была перекинута полусломанная лѣстница; она сломалась окончательно подъ тяжестью одного изъ арестантовъ, попавшаго такимъ образомъ въ смрадную грязь. Увидавъ это отхожее мѣсто, я поняла причину омерзительной вони въ пересыльной тюрьмѣ: прудъ подходилъ подъ зданіе и полъ его былъ пропитанъ и насыщенъ экскрементами.
„Здѣсь мнѣ пришлось прожить два дня и двѣ ночи, проведя все время у окна… Ночью внезапно открылась дверь и въ камеру были втолкнуты съ ужасными воплями пьяныя проститутки. Вслѣдъ за ними былъ введенъ помѣшанный, совершенно нагой. Арестанты обрадовались ему, какъ забавѣ, додразнили его до бѣшенства и онъ, наконецъ, упалъ на полъ въ судорогахъ съ пѣной у рта. На третій день, еврей-солдатъ, служившій при пересыльной тюрьмѣ, взялъ меня въ свою комнату, крохотную камеру, гдѣ я и помѣстилась съ его женой… Многіе изъ арестантовъ разсказывали мнѣ, что они были арестованы „по ошибкѣ“, сидѣли по 7—8 мѣсяцевъ и не высылались заграницу вслѣдствіе будто бы неполученія какихъ-то документовъ. Можно себѣ представить ихъ положеніе, послѣ семимѣсячнаго пребыванія въ этой омерзительной обстановкѣ, не имѣя даже возможности перемѣнить бѣлье. Они совѣтовали мнѣ дать взятку смотрителю и тогда меня немедленно доставятъ на прусскую границу. Но я была уже въ теченіи шести недѣль въ пути, денегъ у меня не было, а письма мои, очевидно, не доходили до моихъ родныхъ… Наконецъ, солдатъ позволилъ мнѣ отправиться въ сопровожденіи его жены на почту, и я послала заказное письмо въ Петербургъ“. У г-жи К. были вліятельные родные въ столицѣ и, спустя нѣсколько дней, была получена телеграмма отъ генералъ-губернатора о немедленной высылкѣ ея въ Пруссію. „Мои бумаги“, — говоритъ г-жа К., — „немедленно нашлись, я была выслана въ Эйдкуненъ и выпущена на свободу“.
Нужно сознаться, картина выходитъ ужасная, но въ ней нѣтъ и тѣни преувеличенія. Для любого русскаго, имѣвшаго „тюремный опытъ“, каждое слово вышеприведеннаго разсказа звучитъ правдой, каждая сцена кажется нормальной въ стѣнахъ русской тюрьмы… Ругань, грязь, звѣрство, побои, взяточничество, голодъ — все это можно наблюдать въ любой тюрьмѣ; отъ Ковно до Камчатки и отъ Архангельска до Эрзерума. Будь у меня больше мѣста, я могъ бы привести массу подобныхъ же разсказовъ.
Таковы тюрьмы Западной Россіи. Но онѣ не лучше на Востокѣ и на Югѣ. Корреспондентъ, которому пришлось пробыть въ Пермской тюрьмѣ, слѣдующимъ образомъ отзывается о ней въ газетѣ „Порядокъ“: „Тюремнымъ смотрителемъ здѣсь нѣкій Гавриловъ… Постоянное битье „въ морду“, сѣченіе, заключеніе въ мерзлые темные карцеры и голоданіе арестантовъ — таковы характерныя черты этой тюрьмы. За каждую жалобу арестантамъ „задаютъ баню“ (т.-е. сѣкутъ) или запираютъ въ темный карцеръ… Смертность въ тюрьмѣ ужасная". Во Владимірской тюрьмѣ была такая масса покушеній на побѣгъ, что нашли необходимымъ сдѣлать по этому поводу спеціальное разслѣдованіе. Арестанты заявили ревизору, что вслѣдствіе незначительности отпускаемыхъ на ихъ прокормленіе суммъ, они находятся въ состояніи хроническаго голоданія. Они многократно пробовали жаловаться „по начальству“, но изъ этого ничего не выходило. Наконецъ, они рѣшили обратиться съ жалобой въ Московскій Окружной Судъ, но тюремный смотритель узналъ о затѣваемой жалобѣ, произвелъ обыскъ въ тюрьмѣ и отобралъ у арестантовъ прошеніе, которое они собирались послать. Легко можно себѣ вообразить, каковъ процентъ смертности въ подобныхъ тюрьмахъ; впрочемъ, русская тюремная действительность превосходитъ даже все, что можетъ представить самое пылкое воображеніе.
Каторжное отдѣленіе гражданской тюрьмы было выстроено въ 1872 г. на 120 чел. Но уже въ концѣ того же года въ немъ помѣщалось 240 чел., изъ нихъ 90 черкесовъ, этихъ злосчастныхъ жертвъ русскаго завоеванія, бунтующихся противъ казацкихъ нагаекъ и сотнями высылаемыхъ въ Сибирь. Эта каторжная тюрьма состоитъ изъ 3-хъ камеръ, въ одной изъ которыхъ (27 ф. длины, 19 ф. ширины, и 10 ф. высоты) заключены 31 арестантъ. Такое же переполненіе наблюдается и въ другихъ двухъ камерахъ, такъ что, въ общемъ, приходится отъ 202 до 260 куб. фут. пространства на человѣка, другими словами, это равносильно тому, какъ если бы человѣка заставили жить въ гробу 8 ф. длины, 6 ф. ширины и 5 ф. высоты. Не мудрено, что арестанты умираютъ, какъ мухи осенью. Съ конца 1872 года по 15 апрѣля 1874 г. въ тюрьму прибыло 377 русскихъ и 138 черкесовъ; имъ пришлось, въ самой антисанитарной обстановкѣ, терпѣть отъ пронизывающей сырости и холода, не имѣя даже одѣялъ. Въ теченіи 15 мѣсяцевъ умерло 90 русскихъ и 86 черкесовъ, т.-е. 24% всего числа русскихъ арестантовъ и 62% всѣхъ черкесовъ, не говоря, конечно, о тѣхъ, которые умерли, выйдя изъ этой тюрьмы, на пути въ Сибирь. Причины этой ужасающей смертности не были результатомъ какой-либо спеціальной эпидеміи; арестанты страдали разнообразными формами цынги, нерѣдко принимавшей злокачественный характеръ и часто заканчивавшейся смертью[7].
Несомнѣнно, что ни одна полярная экспедиція не сопровождалась такою смертностью, какою грозитъ заключеніе въ одной изъ русскихъ центральныхъ тюремъ. Что же касается Пермской пересыльной тюрьмы для арестантовъ, ссылаемыхъ въ Сибирь, то въ томъ же оффиціальномъ изданіи приводятся прямо невѣроятныя свѣдѣнія о ней; она оказывается гораздо хуже даже каторжнаго отдѣленія. Со стѣнъ течетъ; совершенное отсутствіе какой бы то ни было вентиляціи; переполненіе ея въ лѣтніе мѣсяцы доходитъ до того, что на каждаго арестанта приходится всего 124 куб. фут. пространства (т.-е. гробъ 8 ф. длины, 5 ширины и 3 высоты)[8].
Священникъ первой Харьковской центральной тюрьмы заявилъ въ 1868 г., во время проповѣди (см. „Харьковскія Епархіальныя Вѣдомости“ за 1869 г.), что въ теченіи 4-хъ мѣсяцевъ изъ 500 арестантовъ, бывшихъ въ этой тюрьмѣ, умерло отъ цынги 200 человѣкъ. Изъ 330 арестантовъ, находившихся тамъ въ 1870 году, 150 умерло въ теченіи этого года, а 45 — въ теченіи слѣдующаго затѣмъ полугодія, при томъ же общемъ количествѣ арестантовъ[9].
Кіевская тюрьма являлась разсадникомъ тифозной эпидеміи. Въ теченіи лишь одного мѣсяца (въ 1881 г.) арестанты въ ней умирали сотнями и въ камеры, только что освобожденныя отъ умершихъ, загонялись новые пришельцы, чтобы, въ свою очередь, умереть. Обо всемъ этомъ сообщалось въ русскихъ газетахъ. Годъ спустя (12 іюня, 1882 г.) циркуляръ Главнаго Тюремнаго Управленія такъ объяснилъ причины этой эпидеміи: „1) Тюрьма была страшно переполнена, хотя имѣлась полная возможность перевести многихъ арестантовъ въ другія тюрьмы; 2) Камеры очень сыры, стѣны покрыты плѣсенью и полы во многихъ мѣстахъ прогнили; 3) Отхожія мѣста находятся въ такомъ состояніи, что почва вокругъ нихъ насыщена экскрементами“ и т. д. и т. д. Въ заключеніе отчета говорится, что, благодаря тѣмъ же антисанитарнымъ условіямъ, многимъ другимъ тюрьмамъ угрожаетъ та же эпидемія.
Можно бы предположить, что съ того времени введены нѣкоторыя улучшенія, что приняты мѣры противъ подобныхъ эпидемій. По крайней мѣрѣ, этого можно было ожидать, судя по оффиціальнымъ свѣдѣніямъ статистическаго комитета[10]. Но кое-какіе факты заставляютъ относиться подозрительно къ точности оффиціальныхъ цифровыхъ данныхъ. Такъ, въ трехъ губерніяхъ (Пермской, Тобольской и Томской) показано за 1883 г. всего 431 умершихъ арестантовъ всѣхъ категорій. Но если мы заглянемъ въ другое изданіе того же министерства, въ медицинскій отчетъ за тотъ же 1883 г. — оказывается, что въ тѣхъ же трехъ губерніяхъ, въ тюремныхъ госпиталяхъ умерло 1017 арестантовъ[11]. И даже въ 1883 г., хотя тюрьмы не страдали отъ эпидемій, смертность въ двухъ Харьковскихъ центральныхъ тюрьмахъ показана 104 на 846 арестантовъ, т.-е. 123 на тысячу; и тѣ же самые отчеты показываютъ, что цынга и тифъ продолжали быть постоянными гостьями большинства русскихъ тюремъ, особенно лежащихъ на пути въ Сибирь.
Главная тюрьма въ Петербургѣ, такъ наз. „Литовскій Замокъ“, нѣсколько чище другихъ, но вообще, это зданіе, стараго фасона, сырое и мрачное, давно пора было бы срыть до основанія. Уголовнымъ арестантамъ даютъ работу, но политическихъ держатъ въ одиночкахъ въ вынужденномъ бездѣйствіи и нѣкоторые изъ моихъ друзей, герои процесса „193“, которымъ пришлось провести по 2 года и болѣе въ стѣнахъ этой тюрьмы — описывали ее мнѣ, какъ одну изъ худшихъ. Камеры малы, темны и сыры; тюремный смотритель Макаровъ былъ просто дикій звѣрь. О послѣдствіяхъ одиночнаго заключенія въ этой тюрьмѣ я говорю въ другомъ мѣстѣ. Отмѣчу лишь, что обычный денежный паекъ на покупку пищи арестантамъ равняется семи копейкамъ въ день (арестанты изъ привиллегированныхъ сословій получаютъ 10 к.), а фунтъ чернаго хлѣба стоитъ 4 коп…
Но предметомъ похвальбы нашего правительства, тюрьмой, которую показываютъ иностранцамъ, — является новый „домъ предварительнаго заключенія“ въ С.-Петербурге. Это, такъ наз., „образцовая тюрьма“ — единственная въ этомъ родѣ въ Россіи, — выстроенная по плану Бельгійскихъ тюремъ. Я знакомъ съ ней по личному опыту, пробывъ въ ея стѣнахъ три мѣсяца до перевода моего въ тюрьму при Военномъ Госпиталѣ. Это едва ли не единственная въ Россіи тюрьма для уголовныхъ арестантовъ, отличающаяся чистотой. Да, на грязь въ этой тюрьмѣ нельзя пожаловаться… Метла и цѣлые потоки воды, щетка и тряпка тамъ въ постоянномъ ходу. Тюрьма эта является въ своемъ родѣ „выставкой“ и арестанты должны держать ее въ ослѣпительномъ блескѣ. Цѣлое утро они выметаютъ, вымываютъ и полируютъ асфальтовые полы, дорого расплачиваясь за ихъ блескъ. Атмосфера тюрьмы насыщена частицами асфальта (я однажды прикрылъ газовый рожокъ въ моей камерѣ бумажнымъ колпакомъ и, уже спустя нѣсколько часовъ, могъ рисовать пальцемъ узоры на пыли, которой онъ покрылся); и этимъ воздухомъ приходится дышать! Три верхніе этажа насыщаются испареніями нижнихъ и, благодаря плохой вентиляціи, по вечерамъ, когда всѣ двери закрыты, арестованные буквально чуть не задыхаются. Одинъ за другимъ было назначаемо нѣсколько комитетовъ, со спеціальной задачей — найти средства для улучшенія вентиляціи. Позднѣйшій изъ этихъ комитетовъ, подъ предсѣдательствомъ статсъ-секретаря Грота, заявилъ въ своемъ отчетѣ (въ іюнѣ 1881 г.), что необходимо перестроить все зданіе (которое стоило вдвое дороже такихъ же тюремъ въ Бельгіи и Германіи), такъ какъ никакія самыя радикальныя поправки не могутъ улучшить вентиляцію. Камеры въ этой тюрьмѣ — 10 фут. длины и 5 ширины и, одно время въ числѣ обязательныхъ правилъ было — открывать форточки въ дверяхъ камеръ, чтобы мы не задохнулись. Впослѣдствіи это правило было отмѣнено и форточки держали закрытыми, предоставляя намъ справляться, какъ знаемъ, съ температурой, колебавшейся между удушающей жарой и сибирскимъ холодомъ. Если бы не общеніе съ товарищами, — путемъ перестукиванія, то я, пожалуй, пожалѣлъ бы о моемъ мрачномъ и сыромъ казематѣ въ Петропавловской крѣпости. Мнѣ кажется, я никогда не забуду дѣтей, которыхъ мнѣ пришлось встрѣтить однажды въ корридорѣ дома предварительнаго заключенія. Они, подобно намъ, по мѣсяцамъ и даже годамъ ожидали суда; ихъ желтосѣрыя, изможденныя лица, ихъ испуганные, растерянные взгляды говорили лучше цѣлыхъ томовъ отчетовъ и изслѣдованій о „благодѣтельномъ вліяніи одиночнаго заключенія“ въ образцовой тюрьмѣ. Относительно администраціи этой тюрьмы, я думаю, достаточно сказать, что даже русскія подцензурныя изданія открыто указывали на то, какъ тюремное начальство присваивало себѣ арестантскія пайки. Въ 1882 году по этому поводу было назначено разслѣдованіе, изъ котораго выяснилось, что дѣйствительность далеко превосходила мрачные слухи. Но все это мелочи, по сравненію съ тѣмъ, какъ въ этой тюрьмѣ обращаются съ арестантами. Именно въ этой тюрьмѣ генералъ Треповъ приказалъ высѣчь Боголюбова, потому что послѣдній не снялъ шапки передъ всемогущимъ сатрапомъ и приказалъ связать и избить другихъ арестантовъ, которые протестовали противъ этого насилія, а затѣмъ протестующіе были посажены на пять дней въ карцеры, покрытые экскрементами, гдѣ, отъ сосѣдства съ прачешной, температура доходила до 45 градусовъ. Въ виду всего этого, какой горькой ироніей звучитъ похвала англійскаго панегириста, священника Лансделля, который писалъ: „желающіе убѣдиться въ томъ, чего Россія можетъ достигнуть, должны посѣтить домъ предварительнаго заключенія“. О, да, императорская Россія можетъ строить тюрьмы, гдѣ арестованныхъ грабятъ и сѣкутъ, при чемъ самыя зданія этихъ тюремъ надо перестраивать черезъ пять лѣтъ послѣ того, какъ они воздвигнуты.
Наказанія, налагаемыя нашими уголовными законами, могутъ быть въ общемъ раздѣлены на четыре категоріи. Къ первой изъ нихъ принадлежатъ каторжныя работы, съ лишеніемъ всѣхъ гражданскихъ правъ. Имущество осужденнаго переходить къ его наслѣдникамъ; онъ разсматривается, какъ умершій гражданской смертью и жена его имѣетъ право снова выйти замужъ; его можетъ сѣчь розгами или плетьми ad libitum каждый пьяный тюремщикъ. Послѣ отбытія каторжныхъ работъ въ Сибирскихъ рудникахъ или на заводахъ, его поселяютъ гдѣ-нибудь въ Сибири. Второй категоріей является ссылка на поселеніе, съ лишеніемъ всѣхъ, или по состоянію присвоенныхъ гражданскихъ правъ; въ действительности это наказаніе представляетъ пожизненную ссылку въ Сибирь. Къ третьей категоріи принадлежатъ всѣ арестанты, присужденные къ заключенію въ арестантскихъ ротахъ, безъ лишенія гражданскихъ правъ. Наконецъ, въ четвертую категорію (опуская менѣе значительныя наказанія) входятъ люди, ссылаемые въ Сибирь безъ суда, административнымъ порядкомъ, на всю жизнь, или на неопредѣленный срокъ.
Раньше каторжане посылались прямо въ Сибирь: въ рудники, принадлежавшіе „Кабинету Его Величества“, т.-е. другими словами, составляющіе частную собственность императорской фамиліи. Нѣкоторые изъ этихъ рудниковъ, однако, выработаны; относительно другихъ было найдено, (или администрація нашла удобнымъ найти), что ихъ разработка въ рукахъ казны невыгодна и поэтому они были проданы частнымъ лицамъ, нажившимъ на нихъ громадныя состоянія. Благодаря всему этому, Европейской Россіи самой пришлось озаботиться судьбой своихъ каторжанъ. Въ Россіи было построено нѣсколько центральныхъ тюремъ, гдѣ осужденные отбываютъ одну треть или четвертую часть своего наказанія, а вслѣдъ затѣмъ ссылаются на Сахалинъ. Общество привыкло разсматривать каторжанъ, какъ наиболѣе вредный разрядъ преступниковъ; но въ Россіи подобное отношеніе къ нимъ едва ли справедливо. Убійство, грабежъ, кража со взломомъ — всѣ эти преступленія наказываются каторгой; но каторгой въ Россіи наказывается и покушеніе на самоубійство, а также святотатство, богохуленіе, которыя часто бываютъ лишь проявленіемъ своеобразныхъ религіозныхъ убѣжденій; также наказывается и „возмущеніе“, или точнѣе то, что въ Россіи называется возмущеніемъ, т.-е., простое неповиновеніе какимъ-нибудь приказаніямъ начальства. Каторга назначается также за всякаго рода политическія преступленія, а равно за „бродяжество“. Даже среди убійцъ не мало людей, которые совершили убійство при такихъ обстоятельствахъ, что, попади дѣло на судъ присяжныхъ или въ руки честнаго адвоката, они навѣрное были бы оправданы. Во всякомъ случаѣ, меньше трети всѣхъ ссылаемыхъ ежегодно на каторгу, т.-е. всего отъ 700 до 800 мужчинъ и женщинъ, приговариваются какъ убійцы. Остальные же — почти въ равной пропорціи, — или „бродяги“ или люди, осужденные за какое-либо изъ вышеупомянутыхъ нами преступленій.
Постройка центральныхъ тюремъ была вызвана желаніемъ придать наказанію возможно суровый характеръ. Рѣшили, что съ арестантами надо обращаться самымъ жестокимъ образомъ, а если они не выдержатъ и будутъ умирать въ большихъ количествахъ, — бѣда не велика! Съ этой цѣлью смотрителями и надзирателями этихъ тюремъ были назначены люди самые жестокіе по характеру, въ большинствѣ случаевъ изъ отставныхъ военныхъ; при чемъ арестанты были отданы въ полное распоряженіе этихъ деспотовъ, съ приказаніемъ свыше — не стѣсняться размѣрами и характеромъ наказаній. Тюремщики оправдали довѣріе начальства: центральныя тюрьмы дѣйствительно превратились въ застѣнки; и ужасы сибирской каторги поблѣднѣли предъ жизнью въ „централкахъ“. Всѣ тѣ, кому пришлось пробыть въ нихъ нѣкоторое время, заявляютъ, что день, когда арестантъ изъ централки высылается въ Сибирь, онъ считаетъ счастливѣйшимъ днемъ своей жизни.
Изслѣдуя эти тюрьмы, въ качествѣ „почетнаго посѣтителя“, ищущаго сильныхъ ощущеній, вы будете очень разочарованы. Вы увидите лишь грязное зданіе, биткомъ набитое ничего не дѣлающими арестантами, лѣниво валяющимися на нарахъ, устроенныхъ вдоль стѣнъ и непокрытыхъ ничѣмъ, кромѣ толстаго слоя грязи. Вамъ могутъ дозволить заглянуть въ камеры для „секретныхъ“ или политическихъ арестантовъ; но, если вы начнете разспрашивать обитателей тюрьмы, вы почти всегда услышите отъ нихъ стереотипный отвѣтъ, что они „всѣмъ довольны“. Для того, чтобы ознакомиться съ тюремной дѣйствительностью, надо самому побывать въ шкурѣ арестанта. Разсказовъ людей, перенесшихъ на себѣ это испытаніе, насчитывается немного, но все же они существуютъ и одинъ изъ наиболѣе яркихъ я привожу ниже. Онъ былъ написанъ офицеромъ, присужденнымъ къ каторжнымъ работамъ за оскорбленіе, нанесенное въ запалчивости; офицеръ этотъ позднѣе былъ помилованъ царемъ послѣ нѣсколькихъ лѣтъ заключенія. Его разсказъ былъ опубликованъ въ консервативномъ журналѣ(„Русская Рѣчь“, январь 1882 г.), въ то время, когда, подъ вліяніемъ недавняго режима Лорисъ-Меликова, было много разговоровъ о необходимости тюремной реформы и существовала нѣкоторая свобода печати; вышеупомянутый нами разсказъ не встрѣтилъ никакихъ опроверженій и опытъ нашихъ друзей вполнѣ подтверждаетъ справедливость описаній автора.
Собственно говоря, описаніе матеріальнаго положенія, въ которомъ приходится жить арестантамъ этой центральной тюрьмы, не представляетъ ничего особеннаго, ибо положеніе это почти одинаково во всѣхъ русскихъ тюрьмахъ. Указавъ на то, что тюрьма была построена на 250 человѣкъ, а вмѣщала 400, мы не будемъ больше останавливаться на ея санитарныхъ условіяхъ. Пища тоже была не лучше и не хуже, чѣмъ въ другихъ тюрьмахъ. Семь копѣекъ въ день — не особенно щедрый паекъ для арестанта, въ особенности принявъ во вниманіе, что тюремный смотритель и старшій надзиратель — „люди семейные“, старающіеся урвать и изъ этого нищенскаго пайка что-нибудь въ свою пользу. Четверть фунта чернаго хлѣба на завтракъ; щи, сваренныя изъ бычачьяго сердца и печенки, или изъ 7 фунтовъ мяса, 20 ф. затхлой овсяной крупы и 20 ф. кислой капусты — такова обычная арестантская ѣда и многіе русскіе арестанты вполнѣ довольны ею. Моральныя условія жизни далеко не такъ удовлетворительны. Цѣлый день арестантамъ нечего дѣлать и это бездѣлье тянется недѣли, мѣсяцы, годы. Правда, при тюрьмѣ имѣются мастерскія, но въ нихъ допускаютъ лишь опытныхъ рабочихъ (трудами которыхъ наживается тюремное начальство). Для остальныхъ же арестантовъ нѣтъ не только никакой работы, но нѣтъ даже и надежды на работу, развѣ иногда въ снѣжное время смотритель заставитъ одну половину арестантовъ сгребать снѣгъ въ кучи, а другую — разбрасывать эти кучи. Убійственное однообразіе арестантской жизни нарушается лишь наказаніями. Въ тюрьмѣ, которую я имѣю въ виду, наказанія отличались разнообразіемъ и замысловатостью. За куреніе и другіе проступки этого же рода арестанта заставляли стоять два часа на колѣняхъ на каменныхъ плитахъ, въ такомъ мѣстѣ тюрьмы, которое избиралось спеціально для этой цѣли, и по которому гуляли зимніе сквозные вѣтры. Другимъ наказаніемъ за подобные же проступки были карцеры, одинъ изъ нихъ теплый, а другой — холодный, въ подпольѣ, съ температурой, при которой замерзала вода. Въ обоихъ карцерахъ арестантамъ приходилось спать на каменномъ полу, при чемъ продолжительность заключенія цѣликомъ зависѣла отъ каприза смотрителя.
„Нѣкоторыхъ изъ насъ“, — говоритъ вышеупомянутый нами авторъ, — „держали въ этихъ карцерахъ въ продолженіи двухъ недѣль; по истеченіи этого срока нѣкоторыхъ пришлось буквально вытащить на свѣтъ Божій и затѣмъ они отправились въ ту страну, гдѣ нѣтъ ни печали, ни воздыханія“. Мудрено ли, что въ теченіи четырехъ лѣтъ, проведенныхъ авторомъ въ этой тюрьмѣ, смертность въ ней достигала 30% въ годъ? „Не должно думать,“ — говоритъ авторъ далѣе, — „что люди, которыхъ постигали столь тяжкія наказанія, были закоренѣлыми преступниками; насъ подвергали имъ, если мы прятали кусокъ хлѣба, оставшійся отъ обѣда или ужина, или если у арестанта находили спичку“. Непокорныхъ наказывали другимъ способомъ. Одинъ изъ нихъ, напр., былъ запертъ въ теченіи девяти мѣсяцевъ въ одиночной темной камерѣ (первоначально предназначенной для страдающихъ глазными болѣзнями) — и вышелъ оттуда слѣпымъ, потерявъ разсудокъ. Но это еще цвѣточки, по сравненію съ тѣмъ, что авторъ разсказываетъ далѣе.
„По вечерамъ“, — говоритъ онъ, — „смотритель обыкновенно осматривалъ тюрьму и предавался своему любимому занятію, — сѣченію арестантовъ. Приносилась очень узкая скамейка и вскорѣ вся тюрьма оглашалась воплями, въ то время какъ смотритель, покуривая сигару, созерцалъ и считалъ удары. Розги употреблялись необычайной величины и предъ наказаніемъ размачивались въ водѣ, чтобы сдѣлать ихъ болѣе гибкими. Послѣ десятаго удара вопли въ большинствѣ случаевъ прекращались и слышались лишь стоны. Сѣкли обыкновенно группами, по пяти, десяти, и болѣе человѣкъ и когда экзекуція, наконецъ, прекращалась, ея мѣсто всегда можно было опредѣлить по большой лужѣ крови. Наши сосѣди за стѣнами тюрьмы, если имъ случалось въ это время проходить мимо, спѣшили переходить на другую сторону улицы, въ ужасѣ осѣняя себя крестнымъ знаменіемъ. Послѣ каждой такой сцены дня на два, на три наступало затишье; очевидно, порка дѣйствовала успокаивающимъ образомъ на нервы смотрителя. Но вскорѣ онъ опять принимался за работу. Когда онъ былъ сильно пьянъ, причемъ его лѣвый усъ безпомощно повисалъ, или когда онъ приходилъ домой съ охоты съ пустымъ ягдташемъ, мы уже знали, что вечеромъ розги будутъ въ ходу“. Мы не будемъ приводить другихъ столь же возмутительныхъ сценъ изъ жизни этой тюрьмы, но мы хотѣли бы обратить вниманіе иностранныхъ путешественниковъ на слѣдующую подробность въ разсказѣ нашего автора.
„Однажды“, — говоритъ онъ, — „къ намъ явился тюремный инспекторъ. Посмотрѣвъ на бакъ съ пищей, онъ спросилъ: довольны ли мы ѣдой? и вообще, не имѣемъ ли мы какихъ-нибудь жалобъ? Арестанты не только отвѣтили, что они всѣмъ довольны, но перечислили даже такіе пищевые продукты, которыхъ мы никогда и не нюхали. И это — вполнѣ естественно, замѣчаетъ авторъ. — Если-бы были какія-либо жалобы, инспекторъ пожурилъ бы немного смотрителя и уѣхалъ бы во-свояси, между тѣмъ какъ оставшимся арестантамъ пришлось бы расплачиваться за свою смѣлость подъ розгами и въ карцерахъ“.
Тюрьма, о которой говорилось выше, находится вблизи С.-Петербурга. Читатели легко могутъ себѣ представить, что происходитъ въ болѣе отдаленныхъ провинціальныхъ тюрьмахъ. Я уже говорилъ выше о Пермской и Харьковской тюрьмахъ; судя по свѣдѣніямъ „Голоса“, центральная тюрьма въ Симбирскѣ является гнѣздомъ казнокрадства и хищничества. Лишь въ двухъ изъ всѣхъ центральныхъ тюремъ, Виленской и Симбирской, арестантовъ занимаютъ полезнымъ трудомъ. Въ Тобольскѣ начальство, послѣ долгихъ размышленій о томъ, чѣмъ бы имъ занять арестантовъ, откопало законъ 27-го марта 1870 года, согласно которому арестанты должны заниматься переноской песку, камней, или пушечныхъ ядеръ съ одного мѣста на другое и обратно. Тобольское начальство, въ теченіи нѣкотораго времени примѣняло этотъ законъ, съ цѣлью дать занятіе арестантамъ и предупредить распространеніе цынги. Въ другихъ же каторжныхъ тюрьмахъ, за исключеніемъ мелкихъ работъ и починокъ, которыми занимаются очень немногіе изъ арестантовъ, большинство заключенныхъ проводятъ жизнь свою въ абсолютной праздности. „Всѣ арестанты находятся въ томъ же отвратительномъ положеніи, какъ и въ старыя времена“, — говоритъ одинъ русскій изслѣдователь[12].
Одной изъ наихудшихъ каторжныхъ тюремъ была Бѣлгородская, въ Харьковской губерніи, и именно эта тюрьма была выбрана для политическихъ преступниковъ, осужденныхъ на каторжныя работы; они содержались здѣсь съ 1874 по 1882 г., до высылки ихъ въ Сибирь. Три первыя группы нашихъ друзей: по процессу Долгушина и Дмоховскаго, по московскому процессу 50 и по процессу 193-хъ, — были посланы въ эту тюрьму. Самые ужасающіе слухи ходили объ этой тюрьмѣ — могилѣ, въ которой были погребены семьдесят политическихъ преступниковъ, лишенныхъ возможности сноситься какимъ-либо образомъ съ внѣшнимъ міромъ, и въ то же время лишенныхъ какихъ-либо занятій. У нихъ были матери, сестры, которыя, не смотря на постоянные отказы, неустанно обивали пороги у всякаго петербургскаго начальства, добиваясь разрѣшенія повидать, — хотя бы лишь въ теченіи нѣсколькихъ минутъ, — своихъ сыновей и братьевъ. Жителямъ Бѣлгорода было извѣстно, что съ арестантами обращаются самымъ возмутительнымъ образомъ; но, въ общемъ, о томъ, что происходило въ тюрьмѣ, знали мало; изрѣдка лишь доносилась глухая вѣсть, что кто-либо умеръ или сошелъ съ ума. Но даже государственные секреты съ теченіемъ времени перестаютъ быть тайнами. Сначала разрѣшили одной изъ матерей имѣть свиданіе съ ея сыномъ разъ въ мѣсяцъ въ теченіи одного лишь часа въ присутствіи смотрителя тюрьмы и она не задумалась поселиться подъ самыми стѣнами острога ради этихъ рѣдкихъ и краткихъ часовъ свиданія съ любимымъ сыномъ. Вслѣдъ затѣмъ, въ 1880-мъ году въ Петербурге пришли къ заключенію (послѣ взрыва въ Зимнемъ Дворцѣ), что немыслимо больше замучивать политическихъ арестантовъ въ Бѣлгородѣ, отказывая имъ въ ихъ правѣ — быть сосланными на каторжныя работы въ Сибирь. Такимъ образомъ, въ октябрѣ 1880 г. тридцать нашихъ товарищей были переведены изъ Бѣлгорода въ Мценскъ. Въ виду того, что они не могли по слабости здоровья отправиться немедленно въ далекій путь къ Нерчинскимъ рудникамъ, ихъ оставили на нѣкоторое время въ Мценскѣ, пока они нѣсколько оправятся. Тогда долго скрываемая правда сдѣлалась, наконецъ, извѣстной. Свѣдѣнія объ условіяхъ тюремнаго заключенія въ Бѣлгородѣ появились въ русской революціонной прессѣ и частью проникли даже въ петербургскія газеты; помимо этого, по рукамъ ходили литографированныя и гектографированныя воспоминанія отбывшихъ наказаніе въ Белгородской тюрьмѣ. Изъ этихъ воспоминаній публика узнала, что заключенныхъ держали отъ трехъ до пяти лѣтъ въ одиночномъ заключеніи, въ оковахъ, въ темныхъ, сырыхъ камерахъ, длиною въ 10 и шириною въ 6 фут.; что ихъ держали въ абсолютной бездѣятельности, совершенно изолированными отъ какого-либо соприкосновенія съ внѣшнимъ міромъ и людьми. Такъ какъ казна отпускала на ихъ содержаніе всего пять копѣекъ въ день, они питались хлѣбомъ и водою; три или четыре раза въ недѣлю имъ, впрочемъ, давали маленькую чашку горячей похлебки, сваренной изъ горсти овсянной крупы съ примѣсью разной дряни. Десятиминутная прогулка по двору черезъ день, по мнѣнію начальства, вполнѣ удовлетворяла потребность арестанта въ свѣжемъ воздухѣ. У нихъ не было ни кроватей, ни подушекъ, ни тюфяковъ, ни одѣялъ; спать приходилось на голомъ полу, подложивъ подъ голову кое-что изъ платья и накрывшись сѣрымъ арестантскимъ халатомъ. Невыносимое одиночество, абсолютное молчаніе и вынужденная бездѣятельность! Лишь послѣ трехъ лѣтъ подобной пытки имъ было разрѣшено чтеніе нѣкоторыхъ книгъ.
Зная, по болѣе чѣмъ двухлѣтнему опыту, тяжесть одиночнаго заключенія, я смѣло могу сказать, что оно, въ той формѣ, какая практикуется въ Россіи, является одной изъ самыхъ жестокихъ пытокъ. Здоровье арестанта, какъ бы оно ни было крѣпко до вступленія въ тюрьму, непоправимо разрушается одиночнымъ заключеніемъ. Военная наука говоритъ намъ, что во всякомъ осажденномъ гарнизонѣ, которому въ теченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ выдается уменьшенный паекъ, смертность возрастаетъ въ громадныхъ размѣрахъ. Это наблюденіе еще болѣе вѣрно по отношенію къ людямъ, находящимся въ одиночномъ заключеніи. Недостатокъ свѣжаго воздуха, отсутствіе необходимаго упражненія для ума и тѣла, вынужденное молчаніе, отсутствіе той неисчислимой массы впечатлѣній, которыя мы, будучи на свободѣ, безсознательно воспринимаемъ каждый часъ, уже самый фактъ, что вся умственная работа сводится исключительно къ дѣятельности воображенія, — комбинація всѣхъ этихъ условій дѣлаетъ одиночное заключеніе одной изъ самыхъ жестокихъ и вѣрныхъ формъ медленнаго убійства. Если удается устроить сообщеніе съ сосѣдомъ по камерѣ (путемъ легкихъ постукиваній по стѣнѣ), то это уже является такимъ облегченіемъ, громадное значеніе котораго могутъ вполнѣ оцѣнить лишь тѣ, которымъ пришлось въ теченіе года или двухъ пробыть въ полномъ отчужденіи отъ остального міра. Но это облегченіе иногда является новымъ источникомъ мученій, такъ ваши собственныя нравственныя страданія увеличиваются все растущимъ съ каждымъ днемъ убѣжденіемъ, что разсудокъ вашего сосѣда начинаетъ помрачаться; въ выстукиваемыхъ имъ фразахъ вы начинаете различать ужасные призраки, гнетущіе его измученный мозгъ. Таково тюремное заключеніе, которому подвергаются политическіе арестанты иногда въ теченіи трехъ-четырехъ лѣтъ въ ожиданіи суда. Но ихъ положеніе значительно ухудшается, когда они попадаютъ въ Харьковскую центральную тюрьму. Не только камеры въ ней темнѣе и сырѣе, не только пища хуже, чѣмъ гдѣ бы то ни было, но, кромѣ всего этого, арестантовъ нарочно держатъ въ абсолютной праздности. Имъ не даютъ ни книгъ, ни письменныхъ принадлежностей, ни инструментовъ для ручного труда. Они лишены средствъ занять чѣмъ-либо измученный умъ, сосредоточить на чемъ-либо нездоровую дѣятельность мозга, и, по мѣрѣ того, какъ тѣлесныя силы арестанта ослабѣваютъ, его душевная дѣятельность принимаетъ все болѣе ненормальный характеръ; человѣкъ впадаетъ иногда въ мрачное отчаяніе… Люди могутъ переносить самыя невѣроятныя физическія страданія; въ исторіи войнъ, религіознаго мученичества и на госпитальныхъ койкахъ вы найдете массу примѣровъ этого рода. Но моральныя мученія, когда они продолжаются нѣсколько лѣтъ подрядъ, — совершенно непереносимы и наши друзья испытали это на себѣ. Запертые сначала въ крѣпостяхъ и домахъ предварительнаго заключенія, переведенные затѣмъ въ центральный тюрьмы, они быстро ослабѣвали и вскорѣ или умирали, или сходили съ ума. Не всегда психическое разстройство происходило въ такой острой формѣ, какъ у г-жи М-ской, молодой талантливой художницы, которая сошла съ ума внезапно, будучи изнасилована жандармами. Большинство лишается разсудка путемъ тяжелаго медленнаго процесса, разумъ угасаетъ съ часа на часъ въ слабѣющемъ тѣлѣ.
Въ іюнѣ 1878 г. жизнь арестантовъ въ Харьковской тюрьмѣ сдѣлалась настолько невыносимой, что шестеро изъ нихъ рѣшили умереть голодной смертью. Въ теченіи цѣлой недѣли они отказывались принимать какую бы то ни было пищу и когда генералъ-губернаторъ приказалъ прибѣгнуть къ искусственному кормленію, въ тюрьмѣ произошли такія сцены, что тюремному начальству пришлось отказаться отъ выполненія этой идеи. Съ цѣлью сломить ихъ упорство, арестантамъ обѣщаны были нѣкоторыя уступки, какъ, напр., разрѣшеніе выходить на прогулку и снятіе оковъ съ больныхъ; ни одно изъ этихъ обѣщаній не было выполнено. Лишь позже, когда нѣсколько человѣкъ умерло, а двое (Плотниковъ и Боголюбовъ) сошли съ ума, — арестанты получили разрѣшеніе пилить дрова въ тюремномъ дворѣ, вмѣстѣ съ двумя татарами, которые ни слова не понимали по-русски. Лишь послѣ усиленныхъ требованій, за которыя приходилось расплачиваться недѣлями темнаго карцера, они получили работу въ камерахъ, но это произошло уже къ концу третьяго года ихъ заключенія.
Въ октябрѣ 1880 г. первая партія, состоявшая изъ тридцати человѣкъ, въ большинствѣ случаевъ осужденныхъ въ 1874 г., была выслана въ мценскую пересыльную тюрьму впредь до отправки ихъ въ Сибирь. Зимой прибыла вторая партія изъ 40 человѣкъ, осужденныхъ по процессу 193-хъ. Всѣ они пересылались въ Нерчинскъ, на Карійскіе золотые промыслы. Всѣ они хорошо знали — какая судьба ожидаетъ ихъ тамъ, но все же они считали день, въ который они оставили Бѣлгородскій адъ, днемъ освобожденія. Послѣ жизни въ этой центральной тюрьмѣ каторжныя работы въ Сибири казались раемъ.
Въ моемъ распоряженіи имѣется разсказъ, написанный лицомъ, которому было разрѣшено свиданіе съ однимъ изъ заключенныхъ въ Мценской пересыльной тюрьмѣ и мнѣ не приходилось читать ничего болѣе трогательнаго, чѣмъ этотъ простой разсказъ. Онъ былъ написанъ подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ свиданій въ Мценскѣ съ любимымъ братомъ, котораго удалось увидать много лѣтъ спустя, послѣ его полнаго исчезновенія изъ міра живыхъ; съ трогательнымъ добросердечіемъ авторъ воспоминаній посвящаетъ всего нѣсколько строкъ ужасамъ Бѣлгородской тюрьмы. „Я не буду говорить объ этихъ ужасахъ“, — сказано въ воспоминаніяхъ, — „такъ какъ я спѣшу разсказать о томъ лучѣ радости, который пронизалъ мрачную жизнь заключеннаго“, — и вслѣдъ затѣмъ цѣлыя страницы воспоминаній заполнены детальными описаніями той радости, которую дали короткія свиданія въ Мценскѣ съ людьми, бывшими въ теченіи многихъ лѣтъ погребенными заживо.
„Старики и молодежь, родители, жены, сестры и братья — всѣ они стекались въ Мценскъ изъ разныхъ мѣстъ Россіи, изъ самыхъ разнообразныхъ классовъ общества, общая радость при свиданіяхъ и общая скорбь при разлукѣ объединила ихъ въ одну большую семью. Какое это было дорогое, драгоцѣнное время!“
„Дорогое, драгоцѣнное время!“ — Какая глубокая скорбь звучитъ въ этомъ восклицаніи, вырвавшемся изъ глубины сердца, если мы примемъ во вниманіе, что эти свиданія были съ узниками, оставлявшими Россію навсегда, чтобы пройти путь въ 7000 верстъ и быть заключенными въ странѣ скорби и слезъ — Сибири. „Дорогое, драгоцѣнное время!“ И авторъ воспоминаній детально описываетъ свиданія; разсказываетъ о пищѣ, которую они приносили узникамъ, чтобы подкрѣпить ихъ силы послѣ шестилѣтняго заключенія, о различныхъ рабочихъ инструментахъ, которые имъ дарили для ихъ развлеченія; объ аккуратныхъ приготовленіяхъ къ далекому и длинному путешествію черезъ Сибирь; о подкандальникахъ, которые приготовлялись, чтобы кандалы не натирали ногъ тѣмъ пяти товарищамъ, которымъ предстояло пройти весь путь въ кандалахъ; и, наконецъ, слѣдуетъ описаніе длиннаго ряда тѣлегъ съ двумя узниками и двумя жандармами на каждой, прибытіе на желѣзнодорожную станцію и скорби при разлукѣ съ любимыми людьми, изъ которыхъ до сихъ поръ ни одинъ не вернулся, а многихъ уже нѣтъ.
Приведенные примѣры даютъ уже понятіе объ русскихъ уголовныхъ тюрьмахъ. Много страницъ можно было бы еще наполнить, беря примѣры изъ различныхъ тюремъ, но это было бы повтореніемъ. И старыя и новыя тюрьмы ничѣмъ не отличаются другъ отъ друга. Всѣ наши карательныя учрежденія превосходно охарактеризованы слѣдующими словами изъ тѣхъ же тюремныхъ воспоминаній, которыми я уже пользовался выше.
„Въ заключеніе“, — говоритъ авторъ этихъ воспоминаній, — „я долженъ прибавить, что наконецъ въ тюрьму назначили новаго смотрителя. Старый вздорилъ съ казначеемъ: они не могли миролюбиво подѣлить доходовъ отъ арестантскаго пайка и въ заключеніе оба были прогнаны со службы. Новый смотритель не такой звѣрь, какъ его предшественникъ. Но я слышалъ, однако, что при немъ арестанты еще больше голодаютъ и что онъ нисколько не стѣсняется прогуливаться кулакомъ по ихъ физіономіямъ“. Вышеприведенный отрывокъ превосходно суммируетъ „тюремныя реформы“ въ Россіи. Одного изверга прогоняютъ со службы, но на его мѣсто сажаютъ другого, иной разъ еще худшаго. Не замѣной одного негодяя другимъ, а лишь путемъ коренной реформы всей системы можетъ быть достигнуто какое-либо улучшеніе въ этой области; къ этому заключенію пришла и спеціальная правительственная коммиссія, недавно разсматривавшая этотъ вопросъ. Но конечно было бы величайшимъ самообманомъ думать, что возможны какія бы то ни было улучшенія при существующей системѣ государственнаго управленія. По меньшей мѣрѣ, полдюжины правительственныхъ коммиссій засѣдаютъ для обсужденія вышеуказанныхъ вопросовъ и всѣ онѣ пришли къ заключенію, что правительство должно рѣшиться на очень крупные расходы, въ противномъ же случаѣ въ нашихъ тюрьмахъ будутъ господствовать старые порядки. Еще болѣе чѣмъ въ крупныхъ расходахъ, наши тюрьмы нуждаются въ честныхъ и способныхъ людяхъ, но за такими людьми теперешнее русское правительство не гонится, хотя они существуютъ въ Россіи, и даже въ немаломъ количествѣ. Я укажу, для примѣра, на одного такого честнаго человѣка, полковника Кононовича, коменданта Карійскихъ промысловъ. Не вовлекая казну въ новые расходы, полковникъ Кононовичъ ухитрился починить и привести въ порядокъ старыя полусгнившія тюремныя зданія, сдѣлавъ ихъ болѣе или менѣе удобообитаемыми; располагая ничтожными средствами, онъ улучшилъ арестантскую пищу. Но было достаточно случайной похвалы путешественника, посѣтившаго Карійскую ссыльную колонію, и такой же похвалы, въ письмѣ, перехваченномъ на пути изъ Сибири, чтобы сдѣлать полковника Кононовича подозрительнымъ въ глазахъ нашего правительства. Онъ былъ немедленно уволенъ и его замѣститель получилъ приказаніе возвратиться къ старому суровому режиму. На политическихъ преступниковъ, пользовавшихся относительной свободой по отбытіи ими сроковъ, были снова надѣты кандалы, двое изъ нихъ, однако, не захотѣли подчиниться этому варварскому распоряженію и предпочли покончить съ собой. На Карѣ водворился желательный для правительства „порядокъ“. Другой сибирскій чиновникъ, генералъ Педашенко, попалъ въ немилость за то, что отказался утвердить смертный приговоръ, вынесенный военнымъ судомъ политическому арестанту Щедрину. Щедринъ обвинялся въ томъ, что ударилъ офицера, оскорбившаго двухъ его товарищей по заключенію, Богомолецъ и Ковальскую.
Подобныя явленія въ порядкѣ вещей въ Россіи. Займетесь ли вы распространеніемъ образованія, улучшеніемъ быта арестантовъ или какой-либо другой работой гуманитарнаго характера, вы неизмѣнно вызовете неудовольствие и подозрѣніе правительства, а въ случаѣ если вы окажетесь виновникомъ, вамъ прикажутъ подать въ отставку. Вблизи Петербурга имѣется исправительная колонія для дѣтей и подростковъ. Судьбѣ этихъ несчастныхъ дѣтей нѣкій господинъ Гердъ (внукъ знаменитаго шотландца, помогавшаго Александру I въ дѣлѣ реформы нашихъ тюремъ) посвятилъ всю свою энергію. Онъ отдался этому дѣлу всѣмъ сердцемъ и, по справедливости, могъ быть названъ вторымъ Песталоцци. Подъ его облагораживающимъ вліяніемъ, испорченные маленькіе воришки и другія дѣти, испорченные вліяніемъ улицы и тюрьмы, становились людьми въ лучшемъ смыслѣ этого слова. Удаленіе мальчика изъ общихъ мастерскихъ или высылка его изъ класса были самыми серіозными наказаніями, практикуемыми въ этой колоніи; немудрено, что она вскорѣ сдѣлалась образцовой. Но русское правительство не нуждается въ людяхъ, подобныхъ Герду. Его уволили отъ занимаемаго имъ мѣста и колонія, которой онъ такъ гуманно управлялъ, превратилась въ обычную русскую тюрьму, съ обычной системой наказаній, до розгъ и карцера включительно.
Приведенные нами примѣры въ достаточной степени ясно указываютъ какъ на недостатки системы, такъ и на то, чего можно ожидать отъ нашихъ властей. Воображать, что возможна какая-либо реформа въ нашихъ тюрьмахъ, было бы явной нелѣпостью при данныхъ условіяхъ. Наши тюрьмы являются лишь отраженіемъ всей нашей жизни при теперешнемъ режимѣ; и онѣ останутся такими до тѣхъ поръ, пока наша правительственная система и вся наша жизнь не измѣнятся кореннымъ образомъ. Тогда, и лишь тогда, „Россія сможетъ показать, что она въ состояніи сдѣлать;“ но тогда, я надѣюсь, мы найдемъ для борьбы съ преступленіями нѣчто получше такъ называемыхъ „прекрасныхъ тюремъ.“
Примѣчанія
править- ↑ Колесо только недавно уничтожено въ Англіи; щипанье смоленаго каната осталось.
- ↑ Старое Уложеніе о наказаніяхъ продержалось вплоть до самаго послѣдняго времени.
- ↑ Только недавно, въ 1896 году, Судебные Уставы были распространены на Сибирь.
- ↑ Теперь извѣстно, что они были въ Шлиссельбургѣ, гдѣ и пробыли двадцать пять лѣтъ (см. мемуары въ журналѣ «Былое»). Но я оставляю эти строки безъ измѣненія, такъ какъ онѣ показываютъ, въ какомъ невѣдѣніи было тогда русское общество.
- ↑ Годовой отчетъ Главнаго Тюремнаго Департамента за 1882 г., см. «Вѣстникъ Европы», 1883, т. I.
- ↑ В. Никитинъ. «Тюрьма и ссылка». Спб. 1880; «Наши карательныя учрежденія», «Русскій Вѣстникъ», 1881; Отчетъ Медицинскаго Департамента Мин. Внутр. Дѣлъ за 1883 г.
- ↑ Не предпринимая даже путешествія въ Сибирь, можно удостовѣриться въ справедливости вышеприведенныхъ фактовъ. Они опубликованы въ оффиціальномъ изданіи (которое можно найти въ Британскомъ Музеѣ), а именно — въ «Журналѣ Судебной Медицины», издаваемомъ Медицинскимъ Департаментомъ Министерства Внутреннихъ Дѣлъ, см. журналъ за 1874 г., т. III.
- ↑ Ibidem, т. III.
- ↑ См. д-ръ Леонтовичъ въ «Архивѣ Судебной Медицины и гигіены» за 1871 г., т. III; также «Сборникъ», публикуемый Медицинскимъ Департаментомъ Мин. Внутр Дѣлъ за 1873 г., т. III, стр. 127; считаю не лишнимъ отмѣтить, что и «Архивъ» и «Сборникъ» подверглись запрещенію «за вредное направленіе». Даже оффиціальная статистика оказывается «вредной» для русской бюрократіи.
- ↑ Сборникъ свѣдѣній по Россіи за 1883 г. Спб. 1886.
- ↑ Отчетъ Медицинскаго Департамента за 1883 г. Спб. 1886.
- ↑ Тальбергъ въ «Вѣстн. Евр.» кн. V, 1879 г.
