опубликованному въ сентябрѣ, 1881 г., генералъ-губернаторы и губернаторы имѣютъ право требовать, „чтобы всѣ тѣ дѣла, которые могутъ повести къ возбужденію умовъ, выслушивались при закрытыхъ дверяхъ“. Согласно тому же закону, присутствовать на такомъ процессе не могутъ даже чиновники министерства юстиціи и допускаются лишь „жена или мужъ обвиняемыхъ (часто также находящіеся подъ арестомъ), или отецъ, или мать, но никоимъ образомъ не болѣе одного родственника на каждаго обвиняемаго“; дѣлается это, очевидно, для того, чтобы рѣчи обвиняемыхъ или какіе-либо позорящіе правительство факты не проникли въ публику. Во время процесса „Двадцати одного“, въ Петербурге, когда 10 человѣкъ было приговорено къ смерти, лишь матери одного подсудимаго, Суханова, было дано разрѣшеніе присутствовать на судѣ. Разбирательство многихъ дѣлъ совершалось такимъ образомъ, что никто даже не зналъ, гдѣ и когда происходилъ судъ. Такъ, напр., долго оставалась неизвѣстной судьба одного армейскаго офицера Богородскаго, (сына начальника Трубецкого бастіона въ Петропавловской крѣпости), присужденнаго къ каторжнымъ работамъ за сношенія съ революціонерами; о приговорѣ узнали лишь случайно изъ обвинительнаго акта, по другому, позднѣйшему политическому процессу. Въ „Правительственномъ Вѣстникѣ“ нерѣдко объявляется, что царь всемилостивѣйше смягчилъ приговоръ суда и замѣнилъ смертную казнь подсудимымъ революціонерамъ каторжной работой; но для публики остается неизвѣстнымъ, какъ самъ судебный процессъ, поведшій къ осужденію, такъ равно и характеръ преступленій, за которые подсудимые были осуждены. Болѣе того, даже послѣднее утѣшеніе осужденныхъ на смерть — публичность смертной казни — отнято у нихъ. Теперь вѣшаютъ секретно, въ четырехъ стѣнахъ крѣпости, безъ присутствія нежелательныхъ свидѣтелей. Нѣкоторымъ поясненіемъ этой боязни публичности казней со стороны правительства, можетъ быть, служитъ то обстоятельство, что объ Рысаковѣ разнесся слухъ, что, когда его поставили на эшафотъ, онъ показалъ толпѣ свои изуродованныя руки
опубликованному в сентябре, 1881 г., генерал-губернаторы и губернаторы имеют право требовать, «чтобы все те дела, которые могут повести к возбуждению умов, выслушивались при закрытых дверях». Согласно тому же закону, присутствовать на таком процессе не могут даже чиновники министерства юстиции и допускаются лишь «жена или муж обвиняемых (часто также находящиеся под арестом), или отец, или мать, но никоим образом не более одного родственника на каждого обвиняемого»; делается это, очевидно, для того, чтобы речи обвиняемых или какие-либо позорящие правительство факты не проникли в публику. Во время процесса «Двадцати одного», в Петербурге, когда 10 человек было приговорено к смерти, лишь матери одного подсудимого, Суханова, было дано разрешение присутствовать на суде. Разбирательство многих дел совершалось таким образом, что никто даже не знал, где и когда происходил суд. Так, напр., долго оставалась неизвестной судьба одного армейского офицера Богородского, (сына начальника Трубецкого бастиона в Петропавловской крепости), присужденного к каторжным работам за сношения с революционерами; о приговоре узнали лишь случайно из обвинительного акта, по другому, позднейшему политическому процессу. В «Правительственном Вестнике» нередко объявляется, что царь всемилостивейше смягчил приговор суда и заменил смертную казнь подсудимым революционерам каторжной работой; но для публики остается неизвестным, как сам судебный процесс, поведший к осуждению, так равно и характер преступлений, за которые подсудимые были осуждены. Более того, даже последнее утешение осужденных на смерть — публичность смертной казни — отнято у них. Теперь вешают секретно, в четырех стенах крепости, без присутствия нежелательных свидетелей. Некоторым пояснением этой боязни публичности казней со стороны правительства, может быть, служит то обстоятельство, что об Рысакове разнесся слух, что, когда его поставили на эшафот, он показал толпе свои изуродованные руки
