Неограниченная монархія невозможна безъ Тоуэра или Бастилліи. Петербургское правительство не представляетъ исключенія изъ этого правила и имѣетъ свою Бастиллію — Петропавловскую крѣпость. Снаружи она не имѣетъ такого мрачнаго вида, какой имѣла Парижская Бастиллія. Ея низкіе гранитные бастіоны, выходящіе на Неву, имѣютъ вполнѣ современный видъ. Въ стѣнахъ крѣпости находится монетный дворъ, каѳедральный соборъ съ гробницами членовъ императорской фамиліи, нѣсколько зданій, занимаемыхъ инженерами и военными властями и большіе арсеналы въ новомъ кронверкѣ на сѣверной сторонѣ. Днемъ ворота крѣпости открыты для обычнаго уличнаго движенія.
Но чувство холоднаго ужаса охватываетъ жителей Петербурга, когда они всматриваются въ сѣрые бастіоны крѣпости, лежащіе по другой сторонѣ Невы, противъ императорскаго дворца; и мрачные мысли овладѣваютъ ими, когда сѣверный вѣтеръ доноситъ до ихъ слуха нестройные звуки крѣпостныхъ колоколовъ, каждый часъ вызванивающихъ меланхолическую мелодію. Вѣковая традиція связываетъ крѣпость и даже самое имя ея съ деспотизмомъ и страданіями. Тысячи, десятки тысячъ народа, въ большинствѣ случаевъ украинцы, легли костьми здѣсь, закладывая фундаментъ бастіоновъ на низкомъ болотистомъ островѣ Ени—са́ри. Съ именемъ крѣпости не связано воспоминаній о какой-либо славной защитѣ, слава ея цѣликомъ покоится на тѣхъ мученіяхъ, которыя претерпѣвали заключенные въ ней враги самодержавія.
Въ этой крѣпости Петръ I мучилъ и пыталъ враговъ новой военной имперіи, въ которую онъ пытался насильственно обратить Россію. Здѣсь онъ приказалъ замучить пыткой своего сына Алексѣя, а можетъ быть и умертвилъ его собственноручно, какъ утверждаютъ нѣкоторые историки. Сюда, во время царствованія императрицъ, всемогущіе царедворцы запрятывали своихъ личныхъ враговъ, заставляя многія семьи задумываться надъ вопросомъ: куда исчезли ихъ родные? Утоплены ли они въ Невѣ или погребены заживо въ каменныхъ мѣшкахъ крѣпости? Здѣсь были заключены герои первой и единственной открытой революціи въ Петербургѣ, декабристы, причемъ нѣкоторые изъ нихъ, какъ напр. Батенковъ, провели здѣсь двѣнадцать лѣтъ. Здѣсь былъ пытанъ и потомъ повѣшенъ Каракозовъ. И съ тѣхъ поръ цѣлое поколѣніе мужчинъ и женщинъ, воодушевленныхъ горячей любовью къ угнетенному народу, вдохновляемыхъ идеями свободы, проникавшими съ запада или выросшими на почвѣ старыхъ народныхъ традицій, цѣлое поколѣніе идеалистической молодежи толпилось въ стѣнахъ этой крѣпости, нѣкоторые изъ нихъ исчезая въ ней навсегда, другіе кончая свою жизнь на ея глассисѣ — на висѣлицѣ; для сотенъ другихъ мрачная крѣпость была временнымъ жилищемъ, откуда ихъ тайкомъ увозили въ снѣжныя пустыни Сибири. Цѣлое поколѣніе, на которое смотрѣли съ надеждой, какъ на литературныхъ и научныхъ представителей Россіи, было безцѣльно замучено и задушено! Сколько ихъ томится въ крѣпости и понынѣ? Какое унылое, мучительное существованіе влачатъ они тамъ? Какова ихъ дальнѣйшая судьба?.. Никто не можетъ отвѣтить на эти вопросы. Чувство какого-то суевѣрнаго ужаса связано съ самымъ представленіемъ объ этой колоссальной массѣ гранита, надъ которой развѣвается императорскій штандартъ. Такова наша Бастиллія.
Крѣпость съ ея шестью бастіонами и шестью куртинами, двумя равелинами и обширнымъ кронверкомъ изъ краснаго кирпича, построеннымъ въ сѣверной части Николаемъ I, занимаетъ болѣе ста десятинъ. Внутри ея стѣнъ имѣется масса различныхъ помѣщеній для арестантовъ всякаго рода. Никто, кромѣ коменданта крѣпости, не знаетъ ихъ всѣхъ[1].
Среди другихъ зданій крѣпости возвышается трехъ-этажная постройка, которую одно время, шутя, называли «Петербургскимъ императорскимъ университетомъ», такъ какъ сюда, послѣ университетскихъ безпорядковъ 1861 года, отправили сотни студентовъ. Масса молодыхъ людей провели здѣсь нѣсколько мѣсяцевъ, прежде чѣмъ они были отправлены «въ болѣе или менѣе отдаленныя губерніи имперіи»; благодаря такой «царской милости» научная карьера ихъ была, конечно, навсегда испорчена.
Въ крѣпости имѣется такъ называемая Екатерининская куртина, выходящая на Неву; подъ ея широкими амбразурами у гранитныхъ стѣнъ, между двумя крѣпостными бастіонами, растутъ сирени. Здѣсь, въ 1864 году, былъ написанъ Чернышевскимъ его знаменитый романъ «Что дѣлать?», который въ свое время произвелъ цѣлую революцію въ отношеніяхъ студенчества къ женщинамъ, боровшимся за право пріобрѣтать научныя познанія наравнѣ съ мужчинами. Изъ глубины каземата этой куртины Чернышевскій училъ молодежь видѣть въ женщинѣ не домашняго раба, а товарища и друга и урокъ этотъ не пропалъ даромъ.
Здѣсь же былъ заключенъ Д. И. Писаревъ, продолжатель работы Чернышевскаго. Лишенный возможности заниматься активной дѣятельностью на свободѣ, онъ продолжалъ ее въ крѣпости: здѣсь имъ было написано одно изъ самыхъ блестящихъ и популярныхъ изложений «Происхожденія видовъ». Такимъ образомъ были загублены два могучихъ таланта въ то время, когда они достигли полной силы своего развитія. Чернышевскій былъ сосланъ въ Сибирь, гдѣ его продержали двадцать лѣтъ, сначала въ рудникахъ, а потомъ, въ теченіи тринадцати лѣтъ, въ Вилюйскѣ, крохотномъ городишкѣ, расположенномъ у границъ полярной области. Просьба объ его освобожденіи, подписанная членами международнаго литературнаго конгресса, не произвела никакого впечатлѣнія. Русское правительство настолько боялось вліянія Чернышевскаго въ Россіи, что разрѣшило ему возвратиться изъ Сибири и поселиться въ Астрахани лишь тогда, когда о прежней литературной дѣятельности Чернышевскаго не могло быть и рѣчи: здоровье великаго писателя было въ конецъ разрушено двадцатью годами жизни, полной лишеній и нравственныхъ страданій; жизни, безплодно растраченной среди полудикарей. Сенатскій судъ надъ Чернышевскимъ былъ въ сущности лицемѣрной комедіей; достаточно указать, что въ числѣ доказательствъ его вины фигурировали его статьи, всѣ изъ нихъ пропущенныя цензурой, и его романъ, написанный въ крѣпости. Съ Писаревымъ поступили еще проще, продержавъ его въ крѣпости, пока сочли нужнымъ… Онъ утонулъ нѣсколько мѣсяцевъ спустя послѣ освобожденія.
Въ теченіе 1870 и 1871 годовъ въ куртинахъ находилась въ заключеніи молодежь обоего пола, обвинявшаяся въ принадлежности къ кружкамъ Нечаева, которыхъ лозунгъ былъ: «Въ народъ!» Они учили русскую молодежь нести проповѣдь соціализма въ нѣдра народныхъ массъ, раздѣляя въ тоже время съ народомъ его тяжелую трудовую жизнь. Но вскорѣ, уже въ 1873 году, была открыта новая, болѣе обширная и болѣе надежная тюрьма въ стѣнахъ крѣпости, а именно — Трубецкой бастіонъ. Съ того времени Екатерининская куртина дѣлается исключительно военной тюрьмой, предназначенной для петербургскихъ офицеровъ, присужденныхъ къ заключенію въ крѣпостяхъ за нарушенія военной дисциплины. Политическіе же заключенные, содержащіеся до суда, помѣщаются въ Трубецкомъ бастіонѣ. Обширные и высокіе казематы куртины были передѣланы, украшены и вообще сдѣланы болѣе или менѣе комфортабельными. Такъ какъ они сообщаются съ Трубецкимъ бастіономъ, тутъ даютъ теперь свиданія съ родными тѣмъ немногимъ изъ заключенныхъ, которые пользуются этой льготой. Тутъ же засѣдаютъ спеціальныя коммиссіи, производящія предварительныя слѣдствія по государственнымъ процессамъ и выпытываютъ признанія. Соловьевъ, повѣшенный въ 1879 году, былъ, повидимому послѣднимъ изъ «политическихъ», сидѣвшихъ въ куртинѣ. Впрочемъ, нѣкоторыхъ обитателей Трубецкого бастіона переводятъ на нѣсколько дней въ куртину, для того, — чтобы уединить ихъ для какихъ-то неизвѣстныхъ цѣлей отъ остальныхъ товарищей. Мнѣ извѣстенъ одинъ такой случай, относящійся къ Сабурову. Его увели въ куртину и усыпили при помощи медикаментовъ, съ цѣлью его фотографировать… Такъ по крайней мѣрѣ, сказали ему, когда онъ былъ приведенъ въ сознаніе. Во всякомъ случаѣ, Екатерининская куртина не играетъ больше роли политической тюрьмы. Трубецкой бастіонъ, находящійся рядомъ, былъ перестроенъ для этой цѣли въ 1872 году.
Здѣсь «политическихъ» держатъ нерѣдко по два, по три года, въ ожиданіи рѣшенія различныхъ тайныхъ коммиссій, которыя могутъ отдать ихъ подъ судъ или же просто выслать въ Сибирь «административнымъ порядкомъ», безъ всякаго суда.
Трубецкой бастіонъ, въ которомъ мнѣ пришлось провести болѣе двухъ лѣтъ, не облеченъ болѣе той тайной, которая его покрывала въ 1873 году, когда онъ впервые былъ сдѣланъ домомъ предварительнаго заключенія для политическихъ. Семьдесятъ двѣ камеры, въ которыхъ содержатся арестанты, занимаютъ два этажа редута, пятиугольнаго зданія съ дворомъ внутри; одинъ изъ фасовъ этого зданія занятъ квартирой завѣдующаго бастіономъ и караульной комнатой. Камеры бастіона довольно обширны, каждая изъ нихъ представляетъ изъ себя казематъ со сводами, предназначающейся для помѣщенія большого крѣпостного орудія. Каждая имѣетъ одинадцать шаговъ (около 25 фут.) по діагонали, такъ что я могъ ежедневно совершать семиверстную прогулку въ моей камерѣ, пока мои силы не были окончательно подорваны долгимъ заключеніемъ.
Свѣта въ нихъ очень мало. Амбразура, замѣняющая окно, почти тѣхъ же размѣровъ, какъ окна обыкновенныхъ тюремъ. Но камеры помѣщены во внутренней части бастіона (т.-е. въ редутѣ) и окна выходятъ на высокія бастіонныя стѣны, находящіяся отъ нихъ на разстояніи 15—20 фут. Кромѣ того, стѣны редута, долженствующія противустоять ядрамъ, имѣютъ почти пять футовъ толщины, и доступъ свѣта еще болѣе преграждается двойными рамами съ мелкимъ переплетомъ и желѣзной рѣшеткой. Да и петербургское небо, какъ извѣстно, не отличается ясностью. Камеры темны[2], — но все-таки въ одной изъ нихъ — правда, самой свѣтлой во всемъ зданіи, — я написалъ два тома моей работы о ледниковомъ періодѣ и, пользуясь ясными лѣтними днями, чертилъ карты, приложенныя къ этой работѣ. Нижній этажъ очень теменъ, даже лѣтомъ. Наружная стѣна задерживаетъ весь свѣтъ и я помню, что, даже въ ясные дни, было довольно затруднительно писать; въ сущности заниматься работой можно было лишь тогда, когда солнечные лучи были отражаемы верхними частями обѣихъ стѣнъ. Оба этажа всего сѣвернаго фасада очень темны.
Полъ въ камерахъ покрытъ крашенымъ войлокомъ; стѣны устроены особеннымъ образомъ — онѣ двойныя; самыя стѣны также покрыты войлокомъ, но на разстояніи около 5 дюймовъ устроена проволочная сѣтка, покрытая толстымъ полотномъ и оклеенная сверху желтой бумагой. Эта махинація придумана съ цѣлью — помѣшать узникамъ разговаривать съ сосѣдями по камерѣ, путемъ постукиваній по стѣнѣ. Въ этихъ обитыхъ войлокомъ камерахъ господствуетъ гробовая тишина. Я знаю другія тюрьмы; въ нихъ внѣшняя жизнь и жизнь самой тюрьмы доходитъ до слуха заключеннаго тысячами разнообразныхъ звуковъ, отрывками фразъ и словъ, случайно долетающихъ до него; тамъ все же чувствуешь себя частицей чего-то живущаго. Крѣпость же — настоящая могила. До васъ не долетаетъ ни единый звукъ, за исключеніемъ шаговъ часового, подкрадывающагося, какъ охотникъ, отъ одной двери къ другой, чтобы заглянуть въ дверныя окошечки, которыя мы называли „іудами“. Въ сущности, вы никогда не бываете одинъ, постоянно чувствуя наблюдающій глазъ — и въ тоже время вы все-таки въ полномъ одиночествѣ. Если вы попробуете заговорить съ надзирателемъ, приносящимъ вамъ платье для прогулки на тюремномъ дворѣ, если спросите его даже о погодѣ, вы не получаете никакого отвѣта. Единственное человѣческое существо, съ которымъ я обмѣнивался каждое утро нѣсколькими словами, былъ полковникъ, приходившій записывать несложныя покупки, которыя нужно было сдѣлать, какъ напр., табакъ, бумагу и пр. Но онъ никогда не осмѣливался вступить въ разговоръ со мною, зная что за нимъ самимъ наблюдаетъ надзиратель. Абсолютная тишина нарушается лишь перезвономъ крѣпостныхъ часовъ, которые каждую четверть часа вызваниваютъ „Господи помилуй“, каждый часъ — „Коль славенъ нашъ Господь въ Сіонѣ“, и, въ довершеніе, каждые двѣнадцать часовъ — „Боже, царя храни“. Какофонія, производимая колоколами, постоянно мѣняющими тонъ при рѣзкихъ перемѣнахъ температуры, поистинѣ — ужасна, и неудивительно, что нервные люди считаютъ этотъ перезвонъ одной изъ мучительнѣйшихъ сторонъ заключенія въ крѣпости.
Камеры отапливаются изъ коридора при помощи большихъ печей и температура всегда бываетъ очень высокой, очевидно съ цѣлью предотвратить появленіе сырости на стѣнахъ. Для поддержанія подобной температуры, печи закрываются преждевременно, когда угли еще не успѣваютъ хорошо прогорѣть и, благодаря этому, узники нерѣдко страдаютъ отъ сильныхъ угаровъ. Какъ большинство россіянъ, я привыкъ къ довольно высокой комнатной температурѣ, но и я не могъ примириться съ такой жарой, а еще менѣе — съ угаромъ и, лишь послѣ долгой борьбы, я добился, чтобы мою печку закрывали позднѣе. Меня предупреждали, что въ такомъ случаѣ мои стѣны отсырѣютъ, и, действительно, вскорѣ углы свода покрылись влагой, а обои на внѣшней стѣнѣ отмокли, какъ будто ихъ постоянно поливали водой. Но, такъ какъ мнѣ приходилось выбирать между отсырѣвшими стѣнами и температурой бани, — я предпочелъ первое, хотя за это пришлось поплатиться легочной болѣзнью и ревматизмомъ. Позднѣе мнѣ пришлось узнать, что нѣкоторые изъ моихъ друзей, сидѣвшихъ въ томъ же бастіонѣ, были твердо убѣждены въ томъ, что ихъ камеры какимъ-то образомъ наполняли удушливыми ядовитыми газами. Этотъ слухъ пользовался широкимъ распространеніемъ и даже дошелъ до свѣдѣнія иностранцевъ, жившихъ въ Петербургѣ; слухъ этотъ тѣмъ болѣе замѣчателенъ, что не было жалобъ на попытки отравленія какимъ-либо другимъ путемъ, напр., при помощи пищи. Мнѣ кажется, что сказанное мною выше объясняетъ происхожденіе этого слуха: для того, чтобы держать печи накаленными въ теченіе сутокъ, ихъ закрывали очень рано и узникамъ приходилось каждый день задыхаться отъ угара. Лишь этимъ я могу объяснить припадки удушья, отъ которыхъ мнѣ приходилось страдать почти каждый день, и за которыми обыкновенно слѣдовало полное изнеможеніе и общая слабость. Я избавился отъ этихъ припадковъ, когда добился, чтобы у меня совсѣмъ не открывали душника.
Когда комендантомъ крѣпости былъ генералъ Корсаковъ, пища, въ общемъ, была хорошаго качества; не отличаясь особенной питательностью, она была хорошо приготовлена; позднѣе она сильно ухудшилась. Никакой провизіи извнѣ не допускали, нельзя было приносить даже фруктовъ; исключеніе дѣлалось только для колачей, которые подаются сострадательными купцами арестантамъ на Рождество и на Пасху, согласно старинному русскому обычаю, до сихъ поръ еще сохранившемуся. Наши родные могли приносить намъ только книги. Тѣмъ изъ заключенныхъ, у которыхъ не было родныхъ, приходилось довольствоваться многократнымъ перечитываніемъ однѣхъ и тѣхъ же книгъ изъ крѣпостной библіотеки, въ которой находились разрозненные томы, оставленные намъ въ наслѣдіе нѣсколькими поколѣніями заключенныхъ, начиная съ 1826 года. Пользованіе свѣжимъ воздухомъ было доведено до возможнаго минимума. Въ теченіе первыхъ шести мѣсяцевъ моего заключенія, я пользовался 30—40 минутной прогулкою каждый день; но позднѣе, когда число заключенныхъ въ нашемъ бастіонѣ возрасло почти до 60 человѣкъ, въ виду того, что для прогулокъ былъ отведенъ лишь одинъ тюремный дворъ и сумерки зимой подъ 60° широты наступаютъ уже въ 4 часа вечера, намъ давали лишь 20 минутъ на прогулку черезъ день лѣтомъ и дважды въ недѣлю зимою. Нужно прибавить, что благодаря тяжелымъ амміачнымъ парамъ, выходившимъ изъ трубы монетнаго двора, возвышающейся надъ нашимъ дворикомъ, и падавшимъ въ него при восточномъ вѣтрѣ, — воздухъ бывалъ иногда совершенно отравленъ. Я не могъ тогда переносить постояннаго кашля солдатъ, которымъ цѣлый день приходилось вдыхать этотъ ядовитый дымъ, и обыкновенно просилъ, чтобы меня увели обратно въ мою камеру.
Но всѣ эти неудобства были мелочными въ нашихъ глазахъ и никто изъ насъ не придавалъ имъ особеннаго значенія. Всѣ мы прекрасно сознавали, что отъ тюрьмы нельзя ожидать многаго и что русское правительство никогда не проявляло нѣжности къ тѣмъ, кто пытался свергнуть его желѣзное иго. Больше того, мы знали что Трубецкой бастіонъ это — дворецъ, да, дворецъ, по сравненію съ тѣми тюрьмами, въ которыхъ ежегодно томятся сотни тысячъ нашихъ соотечественниковъ, подвергаясь тѣмъ ужасамъ, о которыхъ я писалъ выше.
Короче говоря, матеріальныя условія заключенія въ Трубецкомъ бастіонѣ не были особенно плохи, хотя въ общемъ, конечно, они были достаточны суровы. Не должно забывать, что, по меньшей мѣрѣ, половина сидѣвшихъ въ крѣпости попали туда просто по доносу какого-нибудь шпіона, или за знакомство съ революціонерами; не должно забывать также и того обстоятельства, что значительная ихъ часть, пробывъ въ заключеніи 2—3 года, не бывали даже предаваемы суду, а если и попадали подъ судъ, то бывали оправдываемы (какъ, напр., въ процессѣ 193-хъ) и вслѣдъ за тѣмъ высылались „административнымъ порядкомъ“ въ Сибирь или въ какую-либо деревушку на берегахъ Ледовитаго Океана. Слѣдствіе ведется втайнѣ и никому не извѣстно, сколько времени оно займетъ; не извѣстно — какіе законы будутъ примѣнены: — общегражданскіе или законы военнаго времени, и что ожидаетъ заключеннаго; его могутъ оправдать, но могутъ и повѣсить. Защитникъ не допускается во время слѣдствія; запрещается даже разговоръ или переписка съ родными объ обстоягельствахъ, поведшихъ къ аресту. Въ теченіе всего безконечно длиннаго періода слѣдствія узникамъ не даютъ никакой работы. Перо, чернила и карандашъ строго вэспрещены въ стѣнахъ бастіона; для писанья даютъ только грифельную доску, — и когда совѣтъ Географическаго Общества хлопоталъ о разрѣшеніи мнѣ окончить одну научную работу, его пришлось добывать у самаго императора. Особенно тяжело отзывается эта, тянущаяся иногда годами, вынужденная бездѣятельность на рабочихъ и крестьянахъ, которые не могутъ читать по цѣлымъ днямъ: вслѣдствіе этой причины наблюдается большой процентъ психическихъ заболѣваній. Въ западно-европейскихъ тюрьмахъ, двухлѣтнее — трехлѣтнее одиночное заключеніе считается серьезнымъ испытаніемъ, могущимъ повести къ безумію. Но въ Европѣ арестантъ занимается какой-либо ручной работой въ своей камерѣ; ему не только разрешается читать и писать, но ему даютъ всѣ необходимые инструменты для выполненія какой-нибудь работы. Его жизнь не сводится исключительно къ дѣятельности одного воображенія; его тѣло, его мускулы также бываютъ заняты. И все же компетентные наблюдатели принуждены, путемъ горькаго опыта, убѣдиться въ томъ, что двухлѣтній — трехлѣтній періодъ одиночнаго заключенія черезчуръ опасенъ. Въ Трубецкомъ бастіонѣ чтеніе было единственнымъ разрѣшеннымъ занятіемъ; но даже чтеніе не дозволялось приговореннымъ къ заключенію въ Алексѣевскомъ равелинѣ.
Даже немногія „послабленія“, допущенныя теперь во время свиданій съ родными, были добыты тяжелой борьбой. Вначалѣ свиданіе съ родными разсматривалось не какъ право заключеннаго, а какъ милость со стороны начальства. Со мною случилось однажды, послѣ ареста моего брата, что я не видѣлъ никого изъ моихъ родныхъ въ теченіе трехъ мѣсяцевъ. Я зналъ, что мой братъ, съ которымъ меня связывали узы болѣе чѣмъ братской любви, былъ арестованъ. Письмомъ въ нѣсколько строкъ меня извѣщали, что относительно всего, касающагося изданія моей работы, я долженъ обращаться къ другому лицу и я догадывался о причинѣ, т.-е. объ арестѣ брата. Но въ теченіе трехъ мѣсяцевъ я не зналъ, за что его арестовали; не зналъ, въ чемъ его обвиняютъ; не зналъ, какая судьба ждетъ его. И, конечно, я не пожелаю никому въ мірѣ провести три такихъ мѣсяца, какіе провелъ я, совершенно лишенный вѣстей о всемъ происходящемъ за стѣнами тюрьмы. Когда мнѣ, наконецъ, разрѣшили свиданіе съ моей сестрой, ей строго запретили говорить мнѣ что-нибудь о братѣ, въ противномъ случаѣ ей угрожали не давать больше свиданій со мной. Что же касается до моихъ товарищей, то многіе изъ нихъ никого не видѣли за всѣ 2—3 года заключенія. У нѣкоторыхъ не было близкихъ родныхъ въ Петербургѣ, a свиданія съ друзьями не рззрѣшались; у другихъ родные были, но такіе, которые подозрѣвались въ знакомствѣ съ соціалистами и либералами, а потому считались недостойными такой „милости“, какъ свиданіе съ арестованнымъ братомъ или сестрой. Въ 1879 и 1880 годахъ свиданія съ родными были разрѣшаемы кіждыя двѣ недѣли. Но должно помнить, какъ было добыто это расширеніе правъ. Оно было завоевано тяжелой борьбой, путемъ знаменитой голодной стачки, во время которой нѣкоторые заключенные въ Трубецкомъ бастіонѣ, въ теченіе 5—6 дней, отказывались принимать какую бы то ни было пищу, отвѣчая физическимъ сопротивленіемъ на всѣ попытки искусственнаго кормленія. Позднѣе, впрочемъ, это, съ такимъ трудомъ завоеванное, право было опять отнято, число свиданій очень сильно сокращено и введена опять желѣзная дисциплина.
Особенно возмутительны методы, употребляемые при веденіи тайныхъ дознаній: слѣдователи пускаются на самыя безстыдныя уловки, чтобы вырвать неосторожное признаніе у арестованнаго, въ особенности, если онъ не вполнѣ владѣетъ своими нервами. Мой другъ Степнякъ далъ въ своихъ работахъ нѣсколько образчиковъ подобнаго обращенія съ арестованными; массу примѣровъ можно также найти въ различныхъ нумерахъ „Народной Воли“. Слѣдователи не щадятъ даже святыхъ материнскихъ чувствъ. Если у арестованной рождается дитя, — крошечное созданіе, увидѣвшее свѣтъ въ прочномъ казематѣ, — у матери отбирали ребенка и грозили не отдать его до тѣхъ поръ, пока мать „не пожелаетъ быть болѣе искренней“, т.-е., другими словами, выдать своихъ товарищей. Ей приходится отказываться нѣсколько дней отъ пищи или покушаться на самоубійство, чтобы ей отдали ребенка… Если допускаемы подобныя возмутительныя надругательства надъ лучшими человѣческими чувствами, стоитъ-ли говорить о различныхъ мелкихъ мучительствахъ того же рода? И все же, худшее выпадаетъ, обыкновенно, не на долю заключенныхъ, a тѣхъ, которые находятся за стѣнами тюрьмы, тѣхъ, вся вина которыхъ — въ горячей любви къ ихъ арестованнымъ дочерямъ, братьямъ и сестрамъ! Самые возмутительные методы застращиванія, — жестокіе и вмѣстѣ съ тѣмъ утонченные, — практикуются наемниками самодержавія по отношенію къ роднымъ арестованныхъ, и я долженъ признать, что образованные прокуроры, состоящіе на службѣ государственной полиціи, бываютъ хуже малограмотныхъ жандармскихъ офицеровъ и чиновниковъ III Отдѣленія.
Понятно, что постоянныя попытки на самоубійство, — иногда при помощи осколка стекла изъ разбитаго окна, или головокъ фосфорныхъ спичекъ, тщательно собираемыхъ и скрываемыхъ въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, или путемъ самоповѣшенія на полотенцѣ, — такія попытки являются необходимымъ послѣдствіемъ. Изъ обвинявшихся по большому процессу 193-хъ, 9 человѣкъ сошло съ ума и 11 покушалось на самоубійство. Я встрѣтился съ однимъ изъ нихъ послѣ его освобожденія. Онъ покушался разъ шесть, а теперь умираетъ въ больницѣ во Франціи.
И все же, если вспомнить слезы, проливаемыя по всей Россіи, въ каждой глухой деревушкѣ, въ связи съ судьбой сотенъ тысячъ арестантовъ, если вспомнить объ ужасахъ нашихъ остроговъ и центральныхъ тюремъ, о солеварняхъ въ Усть-Кутѣ, о золотыхъ рудникахъ Сибири, то пропадаетъ всякая охота говорить о страданіяхъ небольшой кучки революціонеровъ. Я бы и не сталъ говорить о нихъ, если бы защитники русскаго правительства не вздумали искажать фактовъ.
У русскаго правительства есть нѣчто гораздо худшее для политическихъ заключенныхъ, чѣмъ содержаніе въ Трубецкомъ бастіонѣ. Вслѣдъ за процессомъ „шестнадцати“ (въ ноябрѣ 1880 г.), въ Европѣ съ удовольствіемъ узнали, что изъ пяти осужденныхъ на смерть, трое были помилованы царемъ. Теперь мы знаемъ настоящее значеніе этого помилованія. Вмѣсто того, чтобы, согласно закону, быть высланными въ Сибирь или въ центральную тюрьму, они были посажены въ Трубецкой равелинъ[3] (въ западной части Петропавловской крѣпости). Казематы эти были настолько мрачны, что лишь въ теченіе двухъ часовъ въ сутки въ нихъ можно было обходиться безъ свѣчей; со стѣнъ такъ текло, что „на полу образовывались лужи“. „Не только не давали книгъ, но запрещалось все, что могло какимъ-либо образомъ служить развлеченіемъ. Зубковскій сдѣлалъ себѣ изъ хлѣба геометрическія фигуры, съ цѣлью повторить курсъ геометріи; онѣ были немедленно отобраны, при чемъ смотритель заявилъ, что каторжникамъ „не можетъ быть дозволено подобное развлечение“. Съ цѣлью сдѣлать заключеніе еще болѣе невыносимымъ, въ камеру ставился жандармъ или солдатъ. Жандармъ не спускалъ глазъ съ заключеннаго и стоило послѣднему посмотрѣть на что-либо, какъ онъ тотчасъ бросался разслѣдовать предметъ вниманія. Такимъ путемъ ужасы одиночнаго заключенія удесятерялись. Самый спокойный человѣкъ начиналъ ненавидѣть шпіона, слѣдившаго за каждымъ его движеніемъ, взглядомъ — и доходилъ до бѣшенства. Малѣйшее неповиновеніе наказывалось побоями и темнымъ карцеромъ. Всѣ, подвергнутые такому режиму, вскорѣ заболѣли. Ширяевъ, послѣ года заключенія, нажилъ чахотку; Окладскій — крѣпкій, здоровый рабочій, котораго замѣчательная рѣчь на судѣ была напечатана въ Лондонскихъ газетахъ, сошелъ съ ума; Тихоновъ, тоже крѣпкій человѣкъ, заболѣлъ цынгой и не могъ даже подняться на кровати. Такимъ образомъ, несмотря на „помилованіе“, всѣ трое, въ теченіе одного года, очутились на краю могилы. Изъ пяти остальныхъ, осужденныхъ на каторжныя работы, двое — Мартыновскій и Цукерманъ — сошли съ ума и въ такомъ состояніи ихъ постоянно сажали въ карцеръ, такъ-что, наконецъ, Мартыновскій сдѣлалъ покушеніе на самоубійство.
Въ тотъ же равелинъ посадили еще нѣсколькихъ другихъ — и результаты неизмѣнно бывали всегда одни и тѣ же: ихъ быстро доводили до могилы. Лѣтомъ 1883 г. правительство рѣшилось смягчить участь нѣкоторыхъ, пославъ ихъ на каторгу въ Сибирь. Двадцать седьмого іюля 1883 г. ихъ привезли въ тюремныхъ вагонахъ въ Москву и двое случайныхъ свидѣтелей, которымъ удалось видѣть ихъ, дали потрясающее описаніе того состоянія, въ которомъ находились бывшіе узники Петропавловской крѣпости. Волошенко, весь покрытый цынготными язвами, не могъ двигаться. Его вынесли изъ вагона на носилкахъ. Прибылевъ и Ѳоминъ упали въ обморокъ, когда ихъ вынесли на свѣжій воздухъ. Павелъ Орловъ, также пострадавшій отъ цынги, съ трудомъ могъ ходить. „Онъ весь согнутъ въ дугу и одна нога совершенно скорчена“, — говоритъ очевидецъ. „Татьяна Лебедева судилась и была приговорена къ смерти, но потомъ помилована — на вѣчную каторгу. Ей, впрочемъ, все равно, къ сколькимъ годамъ ее ни приговорили, такъ какъ долго она уже не проживетъ и такъ. Скорбутъ развился у нея ужасно: десенъ совсѣмъ нѣтъ и челюсти обнажены. При томъ же, она въ послѣднихъ градусахъ чахотки… За Лебедевой показалась Якимова (Кобозева) съ полуторогодовалымъ ребенкомъ на рукахъ. На ребенка этого нельзя взглянуть безъ жалости: онъ, кажется, ежеминутно умираетъ. Что касается самой Якимовой, она не пострадала особенно ни физически, ни нравственно и, несмотря на ожидающую ее вѣчную каторгу, всегда спокойна. Остальные питерцы чувствовали себя настолько лучше, что способны были сами перейти изъ вагона въ вагонъ… Что касается Мирскаго, то на немъ одномъ совсѣмъ не видно слѣдовъ четырехъ-лѣтняго пребыванія въ Петропавловской крѣпости. Онъ только замѣтно возмужалъ“[4]. Мирскому, впрочемъ, было въ то время всего 23 года.
Но, даже среди этихъ полутруповъ, сколькихъ недоставало изъ числа тѣхъ товарищей, которые судились одновременно съ ними! Сколько изъ нихъ осталось погребенными въ Трубецкомъ равелинѣ? Съ тѣхъ поръ, какъ прямыя сношенія съ крѣпостью прервались, неизвѣстно ничего о происходящемъ въ равелинѣ, и лишь ужасные слухи о позорномъ насиліи ходили по Петербургу, при чемъ на это насиліе указывали, какъ на причину смерти Людмилы Терентьевой.
Мы не исчерпали всѣхъ ужасовъ… Остается разсказать еще объ oubliettes алексѣевскаго равелина. Четыре года тому назадъ, нѣкоему м-ру Лансделлю позволили заглянуть въ два каземата Трубецкого бастіона и онъ вслѣдъ за тѣмъ торжественно отрицалъ въ англійской печати самое существованіе полуподземныхъ казематовъ Трубецкого равелина, которые были описаны въ „Times’ѣ“. М-ръ Лансделль задавалъ вопросъ: «Куда же дѣвались всѣ эти „cachots“, „oubliettes“, и темные казематы Петропавловской крѣпости, о которыхъ намъ столько говорили?“ Я тогда отвѣтилъ на этотъ вызовъ слѣдующимъ образомъ:
„Я не буду отрицать существованія „oubliettes“ въ крѣпости, хотя бы уже потому, что даже въ настоящее время въ Россіи исчезаютъ люди такъ безслѣдно, что никто не можетъ дознаться мѣста ихъ пребыванія. Въ видѣ примѣра, я укажу на Нечаева. Онъ убилъ въ Москвѣ шпіона, убѣжалъ въ Швейцарію и былъ выданъ федеральнымъ совѣтомъ съ тѣмъ условіемъ, что русское правительство отнесется къ Нечаеву, какъ къ обыкновенному уголовному преступнику, а не какъ къ своему политическому врагу. Судомъ присяжныхъ въ Москвѣ онъ былъ приговоренъ къ каторжнымъ работамъ и послѣ всякаго рода истязаній, — о которыхъ я говорю въ другомъ мѣстѣ, — онъ исчезъ. Согласно закону, онъ долженъ бы находиться въ настоящее время на Карѣ, или на Сахалинѣ или въ одной изъ каторжныхъ колоний Сибири. Но мы знаемъ, что въ 1881 г. его не было ни въ одномъ изъ этихъ мѣстъ. Гдѣ же онъ? Въ прошломъ году ходилъ слухъ, что ему удалось убѣжать изъ крѣпости, но слухъ этотъ не подтвердился; и я имѣю нѣкоторыя причины предполагать, что онъ два года тому назадъ находился, — а можетъ быть и теперь находится, — въ одномъ изъ крѣпостныхъ казематовъ. Я не утверждаю, что съ нимъ тамъ плохо обращаются; напротивъ, я предполагаю, что онъ, подобно всѣмъ другимъ политическимъ заключеннымъ, успѣлъ завоевать симпатіи своихъ тюремщиковъ, и я надѣюсь, что онъ помѣщенъ въ удобообитаемой камерѣ. Но вѣдь онъ имѣетъ право быть теперь въ Сибири и пользоваться сравнительной свободой въ карійской вольной командѣ, вблизи рудниковъ. У него имѣются родные и друзья, которымъ хотѣлось-бы узнать, наконецъ: живъ ли онъ и если живъ, то гдѣ находится? И я спрашиваю, въ свою очередь, м-ра Лансделля: достаточно ли онъ увѣренъ въ справедливости того, что ему сказали о крѣпости люди, разрѣшившіе ему осмотръ крѣпости и уполномочиваетъ ли онъ насъ написать друзьямъ Нечаева, что въ крѣпости нѣтъ никакихъ „oubliettes“ и что они должны искать его въ какомъ-либо другомъ мѣстѣ?“[5].
Конечно, какъ и слѣдовало ожидать, вопросъ мой остался безъ отвѣта, но съ тѣхъ поръ само русское правительство признало существованіе „oubliettes“ въ крѣпости, предоставляя своимъ англійскимъ восхвалителямъ выпутываться изъ этого противорѣчія, какъ имъ заблагоразсудится. Правительство отдало подъ судъ солдатъ за доставку писемъ именно въ эти „oubliettes“ алексѣевскаго равелина!
Въ 1882 восемнадцать человѣкъ солдатъ, состоявшихъ на караулѣ въ алексѣевскомъ равелинѣ, были преданы военному суду, вмѣстѣ съ студентомъ медицины, Дубровинымъ[6]. Солдаты обвинялись въ томъ, что они тайно передавали письма трехъ заключенныхъ въ равелинѣ студенту Дубровину и обратно. Обвинительный актъ, подписанный военнымъ прокуроромъ, полковникомъ Масловымъ, былъ напечатанъ цѣликомъ[7]; приговоръ суда былъ опубликованъ въ петербургскихъ газетахъ. Изъ обвинительнаго акта видно, что въ 1881 г. въ равелинѣ содержались четыре человѣка. Въ текстѣ акта они не поименованы: прокуроръ упоминаетъ о нихъ, какъ объ арестантахъ, занимающихъ камеры № 1, № 5, № 6 и № 13. До ноября 1879 г., — говорится въ актѣ, — въ равелинѣ было лишь два государственныхъ преступника: въ камерахъ № 5 и № 6. Въ ноябрѣ былъ привезенъ третій арестантъ, котораго помѣстили въ камерѣ № 1, а въ слѣдующемъ году (19 ноября 1880 г.) — четвертый, занявшій камеру № 13. Этотъ послѣдній арестантъ, — какъ видно изъ вышеупомянутаго оффиціальнаго документа, — былъ Ширяевъ. Солдаты, между прочимъ, обвинялись въ томъ, что они вели разговоры „преступнаго содержанія“ съ арестантомъ № 5; что они передавали письма арестантовъ №№ 1, 5 и 13 другъ къ другу и, что, со времени прибытія послѣдняго (№ 13), они начали носить письма изъ равелина къ студенту Дубровину и приносить въ равелинъ періодическія изданія, письма и деньги, которыя они передавали тремъ изъ находившихся въ равелинѣ арестантовъ.
Разговоры „преступнаго содержанія“, которые солдаты вели съ арестантомъ № 5, приведены въ обвинительномъ актѣ, по показаніямъ самихъ солдатъ во время предварительнаго слѣдствія; и, очевидно, что разговоры эти крѣпко засѣли въ памяти солдатъ. „Солдатъ и мужиковъ, — говорилъ № 5 — теперь обижаютъ, но скоро настанетъ другое время…“ и т. д.
№5, — какъ мы знаемъ теперь, — былъ никто иной, какъ Нечаевъ. Печатая глубоко интересный оффиціальный документъ, отрывки изъ котораго мы привели выше, „Вѣстникъ Народной Воли“ привелъ также нѣсколько писемъ, полученныхъ Исполнительнымъ Комитетомъ отъ Нечаева. Теперь, значитъ, можно съ увѣренностью сказать, что русское правительство, давшее швейцарской республикѣ при выдачѣ Нечаева торжественное обѣщаніе въ томъ, что послѣдній будетъ разсматриваемъ лишь въ качествѣ уголовнаго преступника, — сознательно и преднамѣренно лгало. Къ Нечаеву никогда не относились какъ къ простому уголовному преступнику. Московскимъ судомъ онъ былъ приговоренъ къ каторжнымъ работамъ, а не къ заключенію въ крѣпости. Но онъ не былъ посланъ ни въ Сибирь, ни въ одну изъ каторжныхъ тюремъ. Немедленно послѣ осужденія онъ былъ замурованъ въ Алексѣевскомъ равелинѣ и оставался тамъ съ 1874 г. Оффиціальный документъ — обвинительный актъ — прямо именуетъ его „государственнымъ преступникомъ“.
Какова была судьба Нечаева въ равелинѣ? Теперь извѣстно, что правительство дважды дѣлало Нечаеву предложенія — „дать откровенныя показанія“; первый разъ — черезъ графа Левашова и второй — черезъ генерала Потапова. Нечаевъ съ негодованіемъ отказался. Предложеніе, сдѣланное генераломъ Потаповымъ, было настолько возмутительно и по формѣ и по содержанію, что Нечаевъ отвѣтилъ на него полновѣсной пощечиной могущественному сатрапу Александра II. Нечаева за это страшно избили, надѣли оковы на руки и ноги, и приковали цѣпями къ стѣнѣ каземата. Въ концѣ 1881 г. онъ написалъ, употребляя вмѣсто пера свой ноготь и вмѣсто чернилъ — собственную кровь, письмо къ Александру III, — замѣтимъ, кстати — очень скромное письмо, — въ которомъ онъ указывалъ на его незаконное заключеніе въ крѣпости… Это письмо, копія котораго была сообщена Нечаевымъ Исполнительному Комитету и которое было позднѣе напечатано въ „Вѣстникѣ Народной Воли“, было отдано Нечаевымъ лицу, случайно проходившему подъ окнами его каземата, во время какихъ-то починокъ въ равелинѣ; комендантъ крѣпости никогда не заходилъ въ камеру Нечаева, а смотритель равелина, конечно, не передалъ-бы подобнаго письма по назначенію.
Начиная съ лѣта 1882 г. нѣтъ прямыхъ свѣдѣній отъ самого Нечаева. Въ декабрѣ 1882 г. ходили слухи, что онъ, не выдержавъ постоянныхъ придирокъ, сдѣлалъ какую-то сцену смотрителю и былъ за это страшно избитъ, а, можетъ быть, даже и высѣченъ; опять-таки по слухамъ, спустя нѣсколько дней онъ покончилъ съ собой. Единственнымъ достовѣрнымъ извѣстіемъ является лишь то, что 5 или 8 декабря одинъ изъ заключенныхъ въ равелинѣ — умеръ. Исполнительный Комитетъ счелъ Нечаева умершимъ и въ концѣ 1883 г. опубликовалъ выдержки изъ его писемъ. Но, можетъ быть, онъ и до сихъ поръ живъ.
Другой изъ узниковъ Алексѣевскаго равелина — Ширяевъ — умеръ 16 сентября 1881 года. Когда заключенныхъ перестали пускать гулять и заколотили ихъ окна (результатъ попытки Нечаева передать письмо) и даже душники, у Ширяева быстро развилась чахотка. Нечаевъ сообщалъ, что Ширяевъ умеръ въ состояніи страннаго возбужденія и предполагалъ, что его отравили какимъ-то возбуждающимъ средствомъ, даннымъ ему для того, чтобы выпытать у него какія-то свѣдѣнія. Предположеніе это весьма вѣроятно. Вѣдь давали же какія-то усыпляющія средства Сабурову, съ цѣлью, какъ говорили эти изверги, — „фотографировать его“. Можемъ ли мы быть увѣрены, да увѣренъ ли и самъ Сабуровъ, что въ роли „усыпляющаго средства“ фигурировалъ лишь хлороформъ или опій? Люди, скрывающіе свои позорныя дѣянія подъ покровомъ тайны, не остановятся ни передъ чѣмъ.
Но кто же были узники № 1 и № 6? № 1 былъ, — вѣроятно, — террористъ. Что же касается № 6, то онъ не обмѣнивался письмами съ остальными тремя заключенными и мы знаемъ о немъ лишь изъ писемъ Нечаева. Это — нѣкто Шевичъ — офицеръ, академикъ, доведенный крѣпостью до потери разсудка, крики котораго были слышны всѣмъ проходящимъ у стѣнъ равелина. Въ чемъ заключалась его вина? Онъ не былъ политическимъ преступникомъ; онъ не принадлежалъ ни къ какой революціонной организаціи; даже имя его неизвѣстно революціонерамъ. Въ чемъ же, однако, его вина?
Являются ли „oubliettes“ Алексѣевскаго равелина единственными въ Россіи? — Конечно нѣтъ. Кто знаетъ, сколько ихъ можетъ быть въ другихъ крѣпостяхъ, но мы знаемъ теперь навѣрное объ „oubliettes“ Соловецкаго монастыря, расположеннаго на одномъ изъ острововъ Бѣлаго моря.
Въ 1882 г. мы съ чувствомъ громадной радости прочли въ петербургскихъ газетахъ, что одинъ изъ узниковъ, просидѣвшій въ Соловецкомъ казематѣ пятнадцать лѣтъ, выпущенъ, наконецъ, на свободу. Я имѣю въ виду Пушкина. Въ 1858 г. онъ пришелъ къ заключенію, что ученіе православной вѣры не соотвѣтствуетъ истинѣ. Онъ изложилъ свои идеи въ формѣ книги и схематическихъ рисунковъ; дважды, въ 1861 и 1863 гг., ѣздилъ въ Петербургъ, гдѣ обратился къ церковнымъ властямъ съ просьбой опубликовать его работу. — „Міръ“, — говорилъ Пушкинъ, — „погрязъ въ грѣхахъ; Христосъ не вполнѣ совершилъ его спасеніе, для этого долженъ придти новый Мессія“. Подобныя идеи повели въ 1866 г. къ его аресту и высылкѣ, въ сопровожденіи двухъ жандармовъ, въ Соловецкую тюрьму, конечно, безъ всякаго слѣдствія и суда. Тамъ его посадили въ темную и сырую камеру, въ которой продержали пятнадцать лѣтъ. У него была жена, но ей въ теченіе 14 лѣтъ не разрѣшали повидаться съ мужемъ, т.-е. вплоть до 1881 года. Лорисъ-Меликовъ, очутившійся въ роли диктатора послѣ взрыва въ Зимнемъ Дворцѣ, далъ ей разрѣшеніе, а до того времени Пушкина держали какъ государственнаго преступника въ строжайшемъ секретѣ. Никому не было разрѣшено входить въ его казематъ за все это время, кромѣ архимандрита монастыря: лишь въ видѣ исключенія, однажды въ казематъ былъ допущенъ извѣстный путешественникъ Г. Диксонъ. Пругавинъ, который былъ чиновникомъ при архангельскомъ губернаторѣ, посѣтилъ Пушкина въ 1881 г. Послѣднему, во время визита Пругавина, было уже 55 лѣтъ и онъ сказалъ своему посетителю: „Я не знаю, въ чемъ моя вина и не знаю, какъ оправдаться. Мнѣ говорятъ: — „Присоединись къ церкви, отрекись отъ своихъ ересей и тебя освободятъ“. — Но какъ я могу сдѣлать это? Я пожертвовалъ всѣмъ ради моихъ убѣжденій: имуществомъ, семейнымъ счастьемъ, цѣлой жизнью… Какъ я могу отречься отъ моихъ убѣжденій? Лишь время покажетъ, былъ ли я правъ, какъ я надѣюсь. А если я былъ неправъ, если то, во что я вѣрилъ, лишь казалось мнѣ правдой — тогда пусть эта тюрьма будетъ моимъ гробомъ“! Въ 1881 г., какъ мы сказали выше, женѣ Пушкина было разрѣшено свиданіе съ нимъ, и она вслѣдъ за тѣмъ немедленно отправилась въ Петербургъ — хлопотать объ его освобожденіи. Къ этому времени Пругавинъ успѣлъ разсказать объ этой ужасной исторіи въ одномъ журналѣ и нѣсколькихъ газетахъ. Пресса заговорила о „милосердіи“ и Пушкина освободили; но — его держали пятнадцать лѣтъ въ „oubliette“[8].
Былъ ли Пушкинъ единственнымъ лицомъ, которое мучили подобнымъ образомъ? Не думаю. Около 15 лѣтъ тому назадъ, одинъ изъ моихъ друзей, нѣмецкій геологъ Гёбель, „открылъ“ въ Соловкахъ одного артиллерійскаго офицера, находившагося въ положеніи Пушкина. Мы дѣлали всевозможные попытки въ Петербургѣ, обращались къ различнымъ вліятельнымъ лицамъ — съ цѣлью добиться его освобожденія. Въ его судьбѣ удалось заинтересовать даже одну изъ великихъ княгинь. Но всѣ наши хлопоты и усилія не повели ни къ чему и, можетъ быть, несчастный до сихъ поръ томится въ „тюрьмѣ“, если только онъ не умеръ.
Надо замѣтить, впрочемъ, что послѣднее время русскому правительству не везетъ съ его «oubliettes». Прежде, если кто-нибудь переступалъ сводчатую арку крѣпости, въ сопровожденіи двухъ жандармовъ, онъ, обыкновенно, безслѣдно исчезалъ. Десять, двадцать лѣтъ могло пройти и объ исчезнувшемъ не было ничего извѣстно, за исключеніемъ слуховъ, передававшихся подъ большимъ секретомъ въ семейномъ кружкѣ. Что же касается тѣхъ, кто имѣлъ несчастіе попасть въ Алексѣевскій равелинъ, — русскіе самодержцы были твердо увѣрены, что никакой слухъ о постигшей узниковъ судьбѣ не просочится сквозь гранитныя стѣны крѣпости. Но положеніе дѣлъ съ тѣхъ поръ сильно измѣнилось, и, можетъ быть, эта перемѣна лучше всего указываетъ, насколько упалъ престижъ самодержавія. По мѣрѣ того, какъ росло число враговъ существующего режима, росло и число заключенныхъ въ крѣпости, пока не достигло такого количества, которое сдѣлало невозможнымъ погребеніе узниковъ заживо, какъ это практиковалось съ ихъ предшественниками. Самодержавію пришлось пойти на уступки общественному мнѣнію; правительство нашло невозможнымъ предавать смертной казни или ссылать на всю жизнь въ Сибирь всѣхъ тѣхъ, кто былъ когда-либо заключенъ въ крѣпости. Нѣкоторые изъ нихъ въ концѣ концовъ были высланы въ «менѣе отдаленныя мѣста имперіи», какъ напр, въ Колу, и ухитрились бѣжать оттуда. Одинъ изъ такихъ бѣглецовъ разсказалъ въ европейской прессѣ исторію своего заключенія.[9]. Да и самая крѣпость мало по малу потеряла свой таинственный характеръ. Рядъ казематовъ Трубецкого бастіона былъ построенъ въ 1873 г. Я былъ однимъ изъ первыхъ постояльцевъ, попавъ туда въ началѣ 1874 г. Тогда бастіонъ, дѣйствительно, былъ могилой. Ничего, кромѣ тщательнѣйшимъ образомъ просмотрѣнныхъ писемъ, не выходило изъ него. Насъ, заключенныхъ, было всего шесть человѣкъ на 36 камеръ верхняго этажа, такъ что другъ отъ друга насъ отдѣляли 4—5 камеръ. Пять солдатъ караулили корридоръ, значитъ, на дверь каждой камеры приходилось почти по солдату, причемъ за каждымъ солдатомъ, въ свою очередь, слѣдилъ недавно произведенный унтеръ-офицеръ, слѣдилъ со всею ревностью новичка, желающаго выслужиться. Понятно, что, при такихъ условіяхъ, никакія сношенія между заключенными не были возможны; еще менѣе были возможны подобныя сношенія съ внѣшнимъ міромъ. Эта система была лишь тогда заведена и работала безукоризненно: взаимное шпіонство было доведено до такого совершенства, какъ будто это былъ іезуитскій монастырь.
Но не успѣло пройти и двухъ лѣтъ, какъ система начала портиться. Начальство убѣдилось, что революціонеры, — какими-то невѣдомыми путями, — оказываются освѣдомленными обо всемъ, происходящемъ въ Трубецкомъ бастіонѣ. Въ крѣпости не удерживались больше государственные секреты. При немногихъ свиданіяхъ, начальствомъ принимались самыя строжайшія предосторожности. Въ концѣ 1875 г. намъ даже не дозволяли близко подходить къ пришедшимъ на свиданія роднымъ: между ними и нами всегда находился полковникъ бастіона и жандармскій офицеръ. Позднѣе, какъ мнѣ говорили, была введена желѣзная рѣшетка и другія «послѣднія слова цивилизаціи». Но всѣ эти предосторожности ни къ чему не повели и, по словамъ моего друга Степняка, изъ бастіона получалась масса писемъ.
Былъ приспособленъ рядъ казематовъ, въ которыхъ, въ теченіи многихъ лѣтъ, не были помѣщаемы арестанты (такъ называемыя испытательныя камеры Трубецкого равелина). Правительство надѣялось, что въ этихъ камерахъ оно можетъ похоронить заживо своихъ враговъ и что теперь ужъ объ ихъ судьбѣ никто не узнаетъ. Но какими-то путями письма успѣвали проникать даже сквозь толстыя стѣны равелина; мало того, — эти письма публиковались въ революціонной прессѣ. Такимъ образомъ, обнаружились тайны одного изъ самыхъ секретныхъ уголковъ крѣпости. Еще позднѣе нѣкоторые изъ заключенныхъ въ вышеуказанныхъ казематахъ увидѣли, въ концѣ концовъ, свѣтъ божій. Весьма вѣроятно, что сначала правительство думало держать ихъ замурованными въ равелинѣ въ теченіе двѣнадцати-двадцати лѣтъ, т.-е. весь срокъ каторги, на который они были осуждены, а, можетъ быть, и въ теченіе всей ихъ жизни. Но, опять-таки, въ страшный равелинъ попадала такая масса народа и узники умирали или сходили съ ума въ немъ съ такою быстротою, что пришлось оставить первоначальный планъ, и когда многіе изъ заключенныхъ были уже на краю могилы, — выслать ихъ въ Сибирь.
Но все же въ крѣпости имѣлись „oubliettes“, откуда не проникала никакая вѣсть, можетъ быть, съ того времени, какъ онѣ были построены. Я имѣю въ виду, конечно, Алексѣевскій равелинъ, эту государственную тюрьму par excellence, нѣмую свидѣтельницу столькихъ преступленій русскаго правительства. Всякій въ Петербургѣ знакомъ съ ея страшнымъ именемъ. Правительство считало этотъ равелинъ самымъ надежнымъ мѣстомъ и въ немъ содержалось всего два человѣка. Но, какъ читатели видѣли, лишь только въ равелинѣ оказалось вмѣсто двухъ — четыре заключенныхъ, нѣмой равелинъ началъ выдавать свои тайны. Караульные солдаты попали подъ судъ. Но кто поручится, что новые солдаты, назначенные на мѣсто прежнихъ, не будутъ передавать писемъ изъ равелина?
Вслѣдъ затѣмъ правительство… возстановило тюрьму въ Шлиссельбургѣ[10].
Въ 60 верстахъ отъ Петербурга, при истокѣ Невы изъ Ладожскаго озера, стоитъ эта мрачная крѣпость на одинокомъ островѣ. Вокругъ нея расположенъ маленькій заброшенный городокъ, за всѣми жителями котораго легко слѣдить, — такъ что цѣлые годы могутъ пройти, прежде чѣмъ революціонеры смогутъ найти какіе-либо пути для сношенія съ крѣпостью и для пропаганды въ ея предѣлахъ. Такимъ образомъ, русское правительство, настолько нуждающееся въ средствахъ, что оно не можетъ истратить какихъ-нибудь 10.000 руб. для починки сгнившихъ и разваливающихся зданій Карійской тюрьмы, не задумалось истратить 150.000 руб. для приспособленія Шлиссельбургской крѣпости въ новую государственную тюрьму, куда будутъ посылаемы наиболѣе энергичные революціонеры, приговариваемые къ каторжнымъ работамъ. Судя по израсходованнымъ деньгамъ, можно бы подумать, что новая тюрьма, по удобствамъ и роскоши, представляетъ нѣчто въ родѣ дворца; но дѣло въ томъ, что деньги расходовались не столько въ цѣляхъ удобства арестантовъ, сколько на приспособленія для тщательнѣйшаго надзора за ними и на предотвращеніе какихъ-либо попытокъ ихъ сношенія съ внѣшнимъ міромъ.
Кто былъ посланъ туда? Намъ извѣстно около дюжины именъ, но сколько тамъ заключенныхъ — никто не можетъ сказать. Какова будетъ ихъ дальнѣйшая судьба? Опять-таки никому неизвестно. Не попытаются ли утопить ихъ тамъ? Можетъ быть… Или ихъ разстрѣляютъ одного за другимъ, «за нарушеніе тюремной дисциплины», какъ разстрѣляли Минакова, или полковника Ашенбреннера[11], который былъ „помилованъ“ и былъ посланъ въ Шлиссельбургъ лишь для того, чтобы его тамъ тайкомъ разстрѣляли! Или ихъ оставятъ въ покоѣ, ожидая, пока они, одинъ за другимъ, перемрутъ, снѣдаемые цынгой и чахоткой? Возможно и это. Никто до сихъ поръ не знаетъ дальнѣйшей судьбы Шлиссельбургскихъ узниковъ. Скрытые за толстыми стѣнами крѣпости, тюремщики и придворные могутъ дѣлать съ заключенными, что имъ заблагоразсудится, — пока не настанетъ день русскаго «14-го іюля», который смететъ съ лица земли и эти позорныя тюрьмы и позорящихъ міръ тюремщиковъ.
Примѣчанія
править- ↑ Для людей, незнакомыхъ съ крѣпостной терминологией, можетъ быть, не излишни будутъ слѣдующія поясненія. Каждая крѣпость имѣетъ форму многоугольника: на выдѣляющихся углахъ расположены бастіоны, т.-е. пятиугольныя пространства, заключенныя между двумя длинными и двумя короткими стѣнами и имѣющія иногда еще вторыя, внутреннія постройки — редутъ двухъэтажный пятиугольный рядъ сводчатыхъ казематовъ, предназначаемыхъ для защиты бастіона, въ случаѣ разрушенія наружныхъ стѣнъ. Каждые два бастіона соединены куртиной. Въ виду того, что куртина и два внутреннихъ угла бастіоновъ являются слабѣйшими частями укрѣплній, они часто маскируются трехъугольной постройкой внѣ самой крѣпости (но окруженными тѣмъ-же глассисомъ), укрѣпленіе это носитъ названіе равелина. Онъ состоитъ изъ двухъ стѣнъ, защищающихъ куртину и углы бастіона, дѣлая невозможными доступъ къ бастіону, пока не взятъ самый равелинъ. Петропавловская крѣпость имѣетъ лишь два равелина: Трубецкой на западной сторонѣ и Алексѣевскій — на восточной.
- ↑ Камеры въ обычныхъ тюрьмахъ, какъ напр. въ Ліонской, во Франціи, хотя имѣютъ окна того-же размѣра, по обилію свѣта не могутъ быть сравниваемы съ крѣпостными казематами.
- ↑ Разсказъ о заключеніи былъ опубликованъ въ «Народной Волѣ» и позднѣе перепечатанъ въ сборникѣ «На родинѣ».
- ↑ «Вѣстникъ Народной Воли» № 3, 1883, стр. 180; Стейнекъ «Russia under the Tzars», гл. XIX.
- ↑ «XIX Century», june, 1883.
- ↑ Ихъ имена даны въ приложеніи.
- ↑ «Вѣстникъ Народной Воли», № 1, Ноябрь 1883.
- ↑ Сомнѣвающіеся въ справедливости вышеприведеннаго могутъ найти изложеніе этого возмутительнаго дѣла, сдѣланное г. Пругавинымъ въ „Русской Мысли“ (1881 г.); его же статьи объ этомъ были помѣщены въ „Голосѣ“ и въ „Московскомъ Телеграфѣ“ (15 ноября 1881 г.).
- ↑ И. Павловскій, въ серіи статей, напечатанныхъ въ Парижскомъ Temps, съ предисловіемъ И. С. Тургенева.
- ↑ Писано въ 1882 году.
- ↑ Я нарочно оставляю это мѣсто безъ перемѣны. Оно показываетъ, въ какомъ невѣдѣніи были всѣ въ Россіи относительно того, что дѣлалось въ Шлиссельбургѣ. Теперь извѣстно, что Минаковъ, дѣйствительно, былъ разстрѣлянъ, но Ашенбреннеръ остался въ живыхъ. Но и эта Бастилія теперь открыла свои тайны. Всеобщая стачка въ октябрѣ 1905 года освободила десять жертвъ даже изъ Шлиссельбурга.
