Мое пребываніе въ больницѣ не могло быть долговременнымъ, и надо было что-либо предпринять, чтобы вырваться на свободу и уѣхать въ Финляндію. Несмотря на отвратительныя условія, больница имѣла много преимуществъ передъ тюрьмой Чеки. Во-первыхъ, можно было наладить безконтрольную связь съ консульствомъ. Во-вторыхъ, если бы мнѣ было разрѣшено свиданіе съ кѣмъ-либо изъ моихъ земляковъ, то здѣсь въ больницѣ эти свиданія обставлялись съ меньшей строгостью, чѣмъ въ тюрьмѣ Чеки. Я былъ увѣренъ, что въ одинъ изъ ближайшихъ дней я получу свиданіе, такъ какъ консульство уже знало, хотя и нелегально, о моей голодовкѣ и о приговорѣ. Но мнѣ хотѣлось еще разъ дать знать о себѣ моимъ друзьямъ и сообщить, что я нахожусь въ больницѣ Гааза. Но не позондировавъ почву, какъ слѣдуетъ, было рискованно обращаться къ помощи низшаго персонала больницы, хотя я уже успѣлъ получить отъ одной изъ сидѣлокъ предложеніе услугъ.
Подъ предлогомъ желанія выписать деньги отъ моихъ друзей для покупки продуктовъ, я спросилъ Клейна, какъ я могъ бы передать моимъ друзьямъ просьбу о присылкѣ денегъ. Клейнъ немного подумалъ, усмѣхнулся и сказалъ: „Кому другому это можно было бы сдѣлать въ „два счета.“ Написалъ открытку, и дѣло съ концомъ. Но съ вами этотъ номеръ, пожалуй, не пройдетъ, такъ какъ вы числитесь за Чекой, и съ вами можно нажить бѣды. Вы вѣдь не по суду, а административно сосланный — это даже хуже, чѣмъ быть смертникомъ — по суду. Надо Яшку спросить. Только Яшка можетъ устроить, — больше никто.“
— „А кто такой этотъ Яшка?“
„Яшка — это извѣстный бандитъ и налетчикъ. Весьма уважаемая здѣсь личность. Имѣетъ 12 судимостей и въ данный моментъ ему уже третій разъ замѣненъ смертный приговоръ 10-ю годами строгой изоляціи. Скоро, вѣроятно, выйдетъ опять на свободу, такъ какъ онъ уже почти годъ, какъ сидитъ въ тюрьмѣ. Это мой пріятель, — я съ нимъ вмѣстѣ въ „Крестахъ“ сидѣлъ и въ тюремной мастерской работалъ. Онъ теперь здѣсь, такъ какъ представленъ на освидѣтельствованіе медицинской коммиссіей для досрочнаго освобожденія, какъ „больной неврастеніей съ дегенеративными признаками.“ Хо-хо-хо! Это вамъ не ваша гнилая Европа. Здѣсь, братъ, совсѣмъ другой взглядъ на преступленіе. Вотъ, попомните мое слово, что Яшка мѣсяца черезъ два уже будетъ на свободѣ, а мѣсяца черезъ четыре, послѣ нѣсколькихъ налетовъ, опять сядетъ. Вотъ это и есть пролетарская идеалогія. Если хотите, я васъ познакомлю съ нимъ. У него и здѣсь, и всюду въ тюрьмахъ, надежныя и вѣрнѣйшія связи. Онъ вамъ мигомъ устроитъ сообщеніе, съ кѣмъ угодно.
Я былъ новичкомъ въ тюремномъ уголовномъ быту и потому спросилъ Клейна. — „Но можно ли положиться на этого Яшку? Вы вѣдь сами говорите, что онъ воръ, бандитъ и убійца.“
— „Вотъ и видно, что вы новичекъ въ тюремномъ быту. Нельзя полагаться только на шпану, и на нашего брата интеллигента. Шпана васъ продастъ за пачку табаку, а среди интеллигенціи всегда можно нарваться на предателя, такъ какъ Чека и тюремная администрація вербуютъ среди заключенныхъ интеллигентовъ, такъ называемыхъ „сексотовъ“ или „лягавыхъ“, т. е. шпіоновъ-освѣдомителей Чеки. „Свой,“ это на тюремномъ жаргонѣ значитъ квалифицированный преступникъ, — никогда не выдастъ. У нихъ есть своего рода тюремная этика. Однимъ словомъ, когда захотите воспользоваться услугами уважаемаго Яшки, то скажите мнѣ, и я вамъ все устрою. Яшка ко мнѣ благоволитъ во-первыхъ потому, что людямъ этого сорта всегда импонируетъ физическая сила. Во-вторыхъ, я устроилъ Яшку въ тюремную мастерскую на работу, и онъ, благодаря мнѣ, тамъ ни черта не дѣлалъ. Въ-третьихъ, гм, какъ бы вамъ сказать, — я богема, по моимъ привычкамъ, и анархистъ по моимъ убѣжденіямъ, и люди Яшкинаго круга это чувствуютъ и симпатизируютъ мнѣ. Вотъ смотрите, что сегодня получилъ“, — и съ этими словами Клейнъ показалъ мнѣ, съ лукавой и хитрой улыбкой, маленькій пакетикъ, вродѣ тѣхъ, въ какихъ продаютъ въ аптекахъ порошки.
— „Что это такое?“ — спросилъ я.
„А это, уважаемый, не больше и не меньше, какъ 10 граммъ „Коко“, или по вашему, по-европейски — кокаинъ. Съ 19-го года я пристрастился къ этому зелью, но не злоупотребляю, а такъ, понемножку, наслаждаюсь раза два въ недѣлю. Впрочемъ, иногда даю толчекъ мозгамъ подрядъ дней 10, — сколько хватитъ. Вы не бойтесь, я какъ нанюхаюсь, становлюсь невѣроятно болтливъ, но совершенно безобиденъ. Люблю о политикѣ разговаривать. Жалко, что вы не нюхаете, я люблю въ компаніи нюхать, въ особенности съ людьми моего круга. Какія мысли приходятъ. Какъ все ясно, логично. Вотъ Антимоній тоже любитель, и Клейнъ кивнулъ головой на лежавшаго въ углу камеры чахоточнаго фармацепта, который охая и кряхтя всталъ какъ разъ въ это время съ кровати и, натянувъ халатъ, вѣрнѣе какіе то лохмотья, направился въ корридоръ. Въ нашу камеру заходили отъ времени до времени больные изъ другихъ камеръ. Почти всѣ были босикомъ, ужасающе грязные, и халаты у всѣхъ были рваные въ пятнахъ, часто безъ одного рукава или съ оторванными полами. Впослѣдствіе я узналъ, что больные всегда отрываютъ отъ халатовъ куски матеріи и дѣлаютъ изъ нея туфли, такъ какъ при отправкѣ обратно изъ больницы въ тюрьму, многимъ нечего надѣть на ноги.
Поздно вечеромъ я отправился съ помощью того же Клейна въ больничную уборную. То, что я увидѣлъ тамъ, не поддается никакому описанію. Довольно большая комната, около 35 кв. метровъ тускло освѣщалась электрической лампочкой. Вдоль одной изъ стѣнъ 7 или 8 сидѣній до такой степени загаженныхъ, что мало-мальски брезгливому человѣку нечего и думать воспользоваться однимъ изъ нихъ. Весь полъ залитъ мочей и отъ амміачныхъ испареній трудно дышать. Тутъ же прямо на полу слабые больные отправляютъ всѣ свои естественныя нужды. Вдоль стѣны противоположной сидѣньямъ большой мѣдный бакъ, покрытый зеленымъ налетомъ, съ рукомойниками. Раковина подъ рукомойниками почти на одну треть наполнена кровью, мокротой и даже экскрементами. Сидѣлки выполаскиваютъ въ этой раковинѣ ночные горшки отъ слабыхъ больныхъ. Какъ разъ когда мы вошли въ уборную, я обратилъ вниманіе на небольшую группу людей, стоявшихъ въ углу. Двое были на костыляхъ, повидимому, цынготные больные, а третій, котораго они или прикрывали собой или давали какой то совѣтъ, былъ мальчикъ лѣтъ 17-ти съ очень миловиднымъ лицомъ. Вглядѣвшись, я раскаялся въ своей любознательности. Повидимому юноша былъ боленъ какой-то венерической болѣзнью и растравлялъ горящей папиросой язвы… Позже я узналъ, что заключенные въ особенности „шпана“ не останавливаются ни передъ чѣмъ, лишь бы вызвать какую-нибудь болѣзнь или затянуть лѣченіе. Пьютъ крѣпкій настой махорки, загоняютъ подъ кожу грязныя иголки, растравляютъ раны горящей папиросой и т. п.
Благодаря любезности одной изъ сестеръ, я получилъ возможность пользоваться уборной медицинскаго персонала. Это надо было продѣлывать очень осторожно, такъ какъ малѣйшая привиллегія, оказанная буржую, замѣчалась больными и влекла за собой цѣлый рядъ явныхъ и тайныхъ доносовъ въ Чеку на врачей, на администрацію и даже на чекистовъ, откомандированныхъ для службы въ больничномъ надзорѣ.
Нѣкоторые врачи и сестры относились ко всѣмъ больнымъ съ одинаковымъ вниманіемъ, не дѣлая разницы между буржуазнымъ и пролетарскимъ происхожденіемъ. Положеніе интеллигентныхъ больныхъ было во много разъ хуже, чѣмъ остальной массы заключенныхъ. Но между административными заключенными и осужденными по приговору суда была громадная разница въ правахъ. Несмотря даже на буржуазное происхожденіе, осужденные по приговорамъ судовъ все же имѣли право на досрочное освобожденіе по представленію тюремной администраціи или по болѣзни. Административные заключенные лишены были всякихъ правъ и не могли даже подавать прошенія въ высшій совѣтъ народныхъ комиссаровъ о помилованіи.
Чѣмъ больше я вникалъ въ мое положеніе, тѣмъ мнѣ было яснѣе, что у меня нѣтъ никакихъ шансовъ выйдти на свободу живымъ. Даже самое энергичное заступничество финляндскаго правительства, могло встрѣтить непреодолимое препятствіе въ лицѣ всесильной Чеки, которая фактически является государствомъ въ государствѣ, и передъ ней склоняется власть даже народныхъ комиссаровъ.
Я уже три дня, какъ находился въ больницѣ Гааза и философъ Клейнъ оказался правъ: я началъ „обживаться“, и приспосабливаться къ мѣстнымъ порядкамъ. При помощи взятыхъ въ долгъ у Клейна денегъ и благодаря различнымъ комбинаціямъ, я получилъ возможность по вечерамъ пользоваться ванной. Ванная была далеко не первой новизны и чистоты, но все таки это было лучше, чѣмъ мыться въ уборной.
Всѣ мои три сожителя почти безпрерывно „наслаждались“, т. е. нюхали кокаинъ, который они добывали черезъ Яшку и черезъ вора-рецидивиста, по прозвищу „Слонъ“. Онъ лежалъ въ сосѣдней камерѣ. Поэтому въ нашей камерѣ все время шла безсвязная но оживленная болтовня, причемъ говорили всѣ три сразу. Клейнъ все больше распространялся о политикѣ или объ искусствѣ, и всегда говорилъ очень толково, красиво и логично. Антимоній разсказывалъ о семьѣ или писалъ безконечныя письма и прошенія, причемъ каждую фразу говорилъ громко. Рабочій Кротовъ, больной цынгой, всегда говорилъ на религіозныя темы или громко молился.
Врачъ заходилъ къ намъ одинъ разъ въ день и по нѣсколько разъ въ день приходила дежурная сестра милосердія. Положеніе больничныхъ врачей и сестеръ милосердія въ совѣтской Россіи невѣроятно плохое. Въ нашей тюремной больницѣ на каждый этажъ полагалось по 3 сестры. Онѣ обязаны ежедневно быть въ больницѣ съ 8-ми часовъ утра и до 6-ти часовъ вечера. Кромѣ того каждая сестра несетъ суточное дежурство черезъ каждые два дня. Жалованье сестры 26 рублей въ мѣсяцъ, изъ которыхъ около 6 рублей вычитываютъ ежемѣсячно на разные обязательные взносы: въ профессіональный союзъ, на различныя благотворительныя учрежденія, на жертвъ буржуазнаго террора въ Европѣ, на организацію демонстрацій и т. д., и т. п.
Сестры живутъ въ крайне тяжелыхъ жилищныхъ условіяхъ, такъ какъ изъ-за отсутствія средствъ онѣ вынуждены селиться въ неремонтируемыхъ домахъ на окраинахъ города. Онѣ даже лишены возможности измѣнить свою профессію, такъ какъ по законодательству совѣтской соціалистической республики лица всѣхъ профессій зарегистрированы на такъ называемой биржѣ труда и въ профессіональномъ бюро. Никто, ни одно предпріятіе, не возьметъ себѣ служащаго безъ санкціи этихъ учрежденій. Всѣ граждане Совѣтской Россіи, безъ исключенія, обязаны имѣть такъ называемую трудовую книжку, въ которой, въ числѣ многихъ другихъ свѣдѣній, значится профессія владѣльца книжки, и сообразно съ профессіей тотъ разрядъ, по которому полагается производить данному лицу жалованіе. Каждая профессія имѣетъ 17 разрядовъ и въ медицинской профессіи сестры милосердія занимаютъ одинъ изъ самыхъ низшихъ разрядовъ. Больничная сидѣлка получаетъ 18 рублей въ мѣсяцъ. (2 рубля=$. 1). Палатный ординаторъ врачъ, получаетъ за погашеніемъ обязательныхъ вычетовъ 42 рубля въ мѣсяцъ. Въ то же время тюремный надзиратель, обязанный нести суточное дежурство на каждыя третьи сутки, и двое сутокъ совершенно свободный, получаетъ 50 рублей въ мѣсяцъ и выше, въ зависимости отъ того класса, въ какомъ онъ находится. Больше всего труда приходится на долю сестеръ милосердія и врачей, такъ какъ, несмотря на полуголодное существованіе, несмотря на отвратительныя техническія условія работы и на чрезвычайно пестрый и безпокойный контингентъ больныхъ, и врачи, и сестры работаютъ съ полнымъ сознаніемъ своего святого долга. Среди больныхъ уголовниковъ масса дегенератовъ, почти безъ исключенія, наркомановъ. Многіе изъ нихъ проявляютъ самые невѣроятные капризы, симулируютъ припадки, держатъ себя съ медицинскимъ персоналомъ и даже съ надзоромъ крайне нагло и дерзко, и, несмотря на это я ни разу за все время моего нахожденія въ больницѣ не замѣчалъ, чтобы врачи или сестры потеряли хоть на моментъ, самообладаніе и измѣнили свое мягкое отношеніе къ больнымъ. Я не видѣлъ ни врачей, ни сестеръ совѣтской школы, но мнѣ кажется, что для такой выдержки и для такого чувства долга требуется много больше, чѣмъ на спѣхъ нахватанныхъ профессіональныхъ знаніяхъ въ школахъ, проникнутыхъ „пролетарской идеологіей.“
Наблюдая болѣе чѣмъ свободное обращеніе заключенныхъ больныхъ съ надзирателями, чего мнѣ не приходилось видѣть въ тюрьмѣ Чеки, я часто задавалъ себѣ вопросъ, почему изъ больницы Гааза не бываетъ побѣговъ.
При тѣхъ большихъ возможностяхъ, которыми располагаютъ заключенные уголовники, благодаря ихъ ловкости, обширнымъ связямъ и терроризированію надзора, мнѣ всегда казалось, что они безъ всякаго труда могли бы получить „съ воли“ всѣ необходимыя приспособленія для побѣга. Но, присмотрѣвшись внимательнѣе къ окружающему, и изъ разговоровъ съ нѣкоторыми наиболѣе видными и искусными представителями уголовнаго міра, я понялъ, что это, во-первыхъ, все таки далеко не такъ просто, а, во-вторыхъ, бѣжать изъ больницы нѣтъ смысла. Какъ ни какъ, но надзиратель прохаживается отъ времени до времени по корридору и двери камеръ открыты настежъ. Окна забраны частыми толстыми желѣзными рѣшетками и съ каждой наружной стороны зданія круглыя сутки ходятъ по два вооруженныхъ солдата. Одинъ изъ профессіональныхъ преступниковъ, въ разговорѣ съ которымъ я затронулъ вопросъ о возможности побѣга, сказалъ мнѣ: „Никакого разсчета нѣтъ отсюда сигать. Перво на перво много шпаны сидитъ тутъ и фрайеровъ. („Фрайеръ“ — интеллигентъ, не профессіональный преступникъ). Пока все будешь приготавливать — разболтаютъ. Пустой народъ. Опять же много „своихъ“ подведешь подъ Чеку. А она, знаешь, церемониться не будетъ: цапнетъ „нашихъ“, которые тутъ сидятъ, да всѣхъ и выведетъ въ расходъ. Нѣтъ ужъ лучше быть за Наркомъюстомъ. (Наркомъюстъ, народный комиссаріатъ юстиціи). Все одно нашего брата долго въ тюрьмѣ не держатъ. Коли десять лѣтъ имѣешь — самое большое два года продержатъ. А хочешь сигать, такъ сигай изъ колоніи, оттуда по крайности никого не подведешь“.
Подъ словомъ „колонія“ мой собесѣдникъ подразумѣвалъ „колонію для заключенныхъ“. Это особаго рода земледѣльческія колоніи, въ которыя переводятся уголовные преступники по отбытіи ими извѣстнаго срока строгого режима въ тюрьмѣ. Преступники, имѣющіе, напримѣръ, 10 лѣтъ строгой изоляціи, обычно попадаютъ въ такую колонію въ концѣ перваго же года. Разумѣется, для такого перевода играетъ роль личность преступника и его происхожденіе. Заключенные не пролетарскаго происхожденія и со служебными или экономическими преступленіями разсматриваются, какъ „соціально опасный элементъ“ и отношеніе къ нимъ значительно строже. Профессіональные преступники разсматриваются какъ „соціально вредный“ элементъ, и теоретически считается, что они являются наслѣдіемъ капиталистическаго строя и поэтому съ теченіемъ времени преступность въ Совѣтской Россіи должна исчезнуть. Этотъ взглядъ легъ въ основу процессуальнаго и уголовнаго совѣтскаго законодательства и совѣтской пенитенціарной системы. Не берусь критиковать эту систему, такъ какъ я не спеціалистъ въ этомъ вопросѣ, но факты, мнѣ кажется, говорятъ, какъ не въ пользу этой системы, такъ и не въ пользу совѣтскаго режима. Въ подтвержденіе моего мнѣнія я не беру, какъ примѣръ, тюремъ Чеки и находящихся въ ея же вѣдѣніи различныхъ концентраціонныхъ лагерей, переполненныхъ заключенными. Эти десятки тысячъ административныхъ заключенныхъ бросаются въ тюрьмы только по подозрѣнію въ политической неблагонадежности, основанному часто на такомъ зыбкомъ фундаментѣ, какъ дворянское, или купеческое происхожденіе, или знакомство съ кѣмъ либо изъ иностранцевъ.
Но, помимо тюремъ Чеки, всѣ тюрьмы Совѣтской Россіи совершенно переполнены, и даже такъ называемый „особый изоляторъ“, или, какъ его просто называютъ, „Кресты“, гдѣ заключенные должны находиться въ одиночныхъ камерахъ, настолько переполненъ, что въ каждой такой одиночной камерѣ сидитъ по 4, по 5 уголовныхъ преступниковъ.
Всѣ тѣ профессіональные преступники, съ которыми мнѣ пришлось встрѣчаться въ больницѣ Гааза были многократными рецедивистами и выраженіе: „дать честное пролетарское слово вести трудовую жизнь“, часто произносилось моими собесѣдниками, какъ въ разговорахъ со мной, такъ и между собой съ циничной ироніей. „Честное пролетарское слово“ это та формула заявленія, которое дѣлаетъ каждый рецедивистъ при своемъ досрочномъ освобожденіи.
Во взглядѣ совѣтской власти на преступниковъ и въ ея отношеніи къ нимъ проявляются такъ же, какъ и во всѣхъ совѣтскихъ установленіяхъ тѣ же наивное лицемѣріе, теоретичность, форма безъ внутренняго содержанія, недобросовѣстность и фразеологія, оторванная отъ требованій жизни.
