они являются наслѣдіемъ капиталистическаго строя и поэтому съ теченіемъ времени преступность въ Совѣтской Россіи должна исчезнуть. Этотъ взглядъ легъ въ основу процессуальнаго и уголовнаго совѣтскаго законодательства и совѣтской пенитенціарной системы. Не берусь критиковать эту систему, такъ какъ я не спеціалистъ въ этомъ вопросѣ, но факты, мнѣ кажется, говорятъ, какъ не въ пользу этой этой системы, такъ и не въ пользу совѣтскаго режима. Въ подтвержденіе моего мнѣнія я не беру, какъ примѣръ, тюремъ Чеки и находящихся въ ея же вѣдѣніи различныхъ концентраціонныхъ лагерей, переполненныхъ заключенными. Эти десятки тысячъ административныхъ заключенныхъ бросаются въ тюрьмы только по подозрѣнію въ политической неблагонадежности, основанному часто на такомъ зыбкомъ фундаментѣ, какъ дворянское, или купеческое происхожденіе, или знакомство съ кѣмъ либо изъ иностранцевъ.
Но, помимо тюремъ Чеки, всѣ тюрьмы Совѣтской Россіи совершенно переполнены, и даже такъ называемый „особый изоляторъ“, или, какъ его просто называютъ, „Кресты“, гдѣ заключенные должны находиться въ одиночныхъ камерахъ, настолько переполненъ, что въ каждой такой одиночной камерѣ сидитъ по 4, по 5 уголовныхъ преступниковъ.
Всѣ тѣ профессіональные преступники, съ которыми мнѣ пришлось встрѣчаться въ больницѣ Гааза были многократными рецедивистами и выраженіе: „дать честное пролетарское слово вести трудовую жизнь“, часто произносилось моими собесѣдниками, какъ въ разговорахъ со мной, такъ и между собой съ циничной ироніей. „Честное пролетарское слово“ это та формула заявленія, которое дѣлаетъ каждый рецедивистъ при своемъ досрочномъ освобожденіи“.
Во взглядѣ совѣтской власти на преступниковъ и въ ея отношеніи къ нимъ проявляются такъ же, какъ и во всѣхъ совѣтскихъ установленіяхъ тѣ же наивное лицемѣріе, теоретичность, форма безъ внутренняго содержанія, недобросовѣстность и фразеологія, оторванная отъ требованій жизни.
