Согласно тюремнымъ правиламъ, больные заключенные могли два раза въ недѣлю получать „съ воли“ отъ своихъ родныхъ и друзей продукты. Такіе пакеты и корзинки съ продуктами носятъ названіе „передачи“. Одинъ разъ въ недѣлю, по четвергамъ, разрѣшалось имѣть получасовое свиданіе съ кѣмъ-либо изъ родныхъ. Исключеніе составляютъ только находящіеся подъ слѣдствіемъ и тѣ изъ административныхъ заключенныхъ, которымъ Чека почему-либо считаетъ не нужнымъ давать свиданіе.
Разумѣется, я былъ въ большомъ волненіи, когда наступилъ день свиданія. Семь мѣсяцевъ не видѣть никого, кромѣ заключенныхъ и тюремныхъ надзирателей, не имѣть ни одной вѣсти объ оставленной въ Финляндіи семьѣ и пережить внезапный арестъ, всѣ ужасы „особаго яруса“ и непріятности голодовки!.. Дежурный надзиратель громко выкрикивалъ фамиліи то одного, то другого заключеннаго и группа вызванныхъ по 10, по 15 человѣкъ попарно, подъ присмотромъ особаго надзирателя, спускалась по лѣстницѣ внизъ. Около четырехъ часовъ дня я уже началъ терять надежду, какъ вдругъ въ корридорѣ раздалось что то похожее по созвучіямъ на мою фамилію. Когда выкрикнули второй разъ, сомнѣнія больше не было,—это вызывали меня, но, Боже мой, до какой степени исковеркали мою фамилію.
„Синдерголь! Синдерголь!“—оралъ надзиратель.
Вотъ, наконецъ, насъ выстроили попарно и повели въ первый этажъ. Проходимъ рѣшетчатую дверь съ часовымъ, поворачиваемъ направо и входимъ въ комнату величиной около 20 кв. метровъ, биткомъ набитую людьми. Комната раздѣлена пополамъ деревяннымъ барьеромъ, высотой до половины груди, и по другую сторону барьера находятся люди, пришедшіе „съ воли“. Стоялъ невообразимый шумъ отъ голосовъ, у многихъ женщинъ, пришедшихъ на свиданіе, были заплаканныя лица. Было ужасно холодно, такъ какъ по ту сторону перегородки входная дверь была открыта настежь, и сквозь нее виднѣлась послѣдняя рѣшетка съ часовымъ, а дальше былъ видѣнъ кусочекъ „воли“, такъ какъ парадная дверь тоже была открыта. Все это мнѣ бросилось мгновенно и сразу въ глаза, какъ только я вошелъ въ комнату свиданій, тщетно разыскивая глазами тѣхъ, кто пришелъ ко мнѣ. Но вотъ они оба. Какіе они свѣжіе, розовые и какъ элегантно одѣты. Какъ магистръ Т., такъ и г-жа Ч.,—служащіе нашего генеральнаго консульства въ Петербургѣ, повидимому, не узнаютъ меня, такъ какъ ихъ взгляды нѣсколько разъ скользнули по моему лицу, и они съ напряженнымъ вниманіемъ ищутъ среди всей этой массы грязныхъ, одѣтыхъ въ лохмотья людей, „полковника Седерхольма“. Не удивительно. Кто могъ бы узнать въ изможденномъ старикѣ, съ громадной сѣдой бородой, одѣтаго въ грязный разорванный халатъ, того самого полковника, надъ которымъ иногда въ консульствѣ по пріятельски подтрунивали за склонность къ щегольству. Въ первое мгновеніе встрѣчи, пожимая другъ другу руки, мы не могли отъ волненія произнести ни слова. Когда я увидѣлъ слезы на глазахъ моихъ друзей, то впервые за 7 мѣсяцевъ, мнѣ что то сжало горло и былъ близокъ моментъ, когда и я готовъ былъ заплакать. Справа отъ меня, какой то пожилой, очень полный человѣкъ, въ щегольской рубашкѣ, виднѣвшейся изъ-подъ умопомрачительно грязнаго и оборваннаго халата, ласкалъ маленькую дѣвочку. Ребенка приподнимала надъ перегородкой молодая нарядная дама, повидимому, дочь полнаго старика. Впослѣдствіи я узналъ, что старика звали Гольдманомъ: въ прошломъ онъ былъ банкиромъ. Слѣва стоялъ какой то пожилой, тоже, повидимому, интеллигентный человѣкъ, все время вытиравшій слезы и гладившій щеку пожилой дамѣ въ траурѣ. Сзади на меня навалился „уважаемый Яшка“. Этотъ былъ во всемъ великолѣпіи: выбритъ, съ прилизаннымъ проборомъ, въ довольно опрятномъ халатѣ, изъ-подъ котораго виднѣлась сплошь татуированная грудь. Яшка оралъ во все горло, оживленно разговаривая на воровскомъ діалектѣ со стоявшими позади моихъ друзей весьма сомнительными дѣвицами, и какимъ то весьма подозрительнымъ субъектомъ. Такое сосѣдство въ связи съ общимъ шумомъ, давало мнѣ возможность откровенно и подробно поговорить съ моими друзьями.
Узнавъ отъ нихъ, что съ моей семьей все благополучно, я поторопился имъ изложить во всѣхъ подробностяхъ всю исторію моего ареста и просилъ принять всѣ мѣры къ тому, чтобы меня не отправили на Соловки и чтобы финляндское правительство добилось моего освобожденія. Какъ я и предполагалъ, всѣ хлопоты нашего дипломатическаго представительства получить отъ совѣтскихъ властей хотя бы краткій отчетъ о моемъ дѣлѣ, были почти безрезультатны, если не считать двухъ трехъ типичныхъ канцелярскихъ „отписокъ“, въ которыхъ значилось, что мое „дѣло“ находится въ „особо важномъ отдѣлѣ“ Чеки и что „по окончаніи дѣла“ результаты будутъ сообщены въ наше посольство въ Москвѣ. На запросъ нашего посланника о времени назначенія судебнаго разбирательства по моему дѣлу никакого отвѣта не послѣдовало отъ народнаго комиссаріата иностранныхъ дѣлъ, такъ какъ Чека отказалась дать о моемъ дѣлѣ какія-либо свѣдѣнія. Въ предыдущей главѣ я уже разсказывалъ, что благодаря счастливой случайности и дружескому вниманію моего тюремнаго товарища, мнѣ удалось передать въ консульство какъ о голодовкѣ, такъ и о полученномъ мною приговорѣ. Это сообщеніе было немедленно передано нашимъ консульствомъ, со спеціальнымъ курьеромъ въ наше посольство въ Москвѣ. Посольство, не упоминая о полученномъ свѣдѣніи, все же очень энергично потребовало отъ совѣтскихъ властей указать мѣсто моего нахожденія и сообщить о состояніи моего здоровья. На этотъ разъ отвѣтъ послѣдовалъ очень быстро и, узнавъ оффиціально о моемъ нахожденіи въ тюремной больницѣ, нашъ генеральный консулъ исходатайствовалъ разрѣшеніе двумъ представителямъ консульства на свиданіе со мной.
Все вышеизложенное не особенно меня обрадовало, такъ какъ ничего опредѣленнаго о возможности моего освобожденія пока не было извѣстно. Единственнымъ утѣшеніемъ было то, что удалось добиться отъ Наркоминдѣла распоряженія задержать отправку меня на Соловки. Въ какой мѣрѣ явится это распоряженіе обязательнымъ для Чеки—никто не могъ сказать. Надо было вооружиться терпѣніемъ. На этомъ и закончилось мое первое свиданіе съ моими соотечественниками. Благодаря любезности дежурнаго по пріему надзирателя, мнѣ удалось получить привезенную мнѣ корзину съ продуктами и теплымъ бѣльемъ. Ужасно было тяжело разставаться въ друзьями и въ особенности было непріятно обшариваніе и ощупываніе всего тѣла дежурнымъ надзирателемъ. Какъ нарочно, мои друзья задержались въ толпѣ выходившихъ по ту сторону загородки. Я видѣлъ какой болью исказились ихъ лица, когда, взглянувъ на меня въ послѣдній разъ и посылая мнѣ прощальныя улыбки, они сдѣлались невольными свидѣтелями этой унизительной процедуры. Я съ поднятыми руками старался смотрѣть куда-то въ пространство и замѣтилъ, какъ мои друзья быстро отвернулись и начали смотрѣть прямо передъ собой.
Въ тысячный разъ задавалъ я себѣ вопросъ: „За что я терплю всѣ эти мученія, и почему?“ Невольно вспоминался когда-то въ дѣтствѣ прочитанный разсказъ подъ страннымъ заглавіемъ: „Въ плѣну у обезьянъ.“
— „Вы теперь начинаете обростать пухомъ,“—сказалъ мнѣ Клейнъ, глядя какъ я разбирался въ содержимомъ корзины и переодѣвался въ шерстяное бѣлье.—„А вотъ ваше бѣлье я совѣтую вамъ закрывать тщательнѣе халатомъ, такъ какъ на ношеніе собственнаго бѣлья надо имѣть особое разрѣшеніе, и вамъ, какъ административному заключенному, такого разрѣшенія навѣрное не дадутъ. Вы дали что-нибудь надзирателю въ пріемной?“
— „Далъ. 1 кило сливочнаго масла.“
— „Ну, тогда все понятно. Вы я вижу ученый. А все-таки на Шпалерной у васъ не прошелъ бы этотъ номеръ и за такую попытку „смазать“ вамъ прибавили бы годика два Соловковъ. Тамъ Чека выдрессировала свой персоналъ. Чуть что-нибудь не такъ — пуля въ лобъ, а за доносъ—повышеніе.“
Замѣчаніе Клейна по поводу отмѣнно выдрессированнаго персонала Чеки было вполнѣ справедливымъ. Въ нашей же больницѣ въ одной изъ камеръ верхняго этажа находились четыре больныхъ цынгою чекиста, присланные съ Соловковъ для лѣченія. Ихъ помѣстили всѣхъ вмѣстѣ въ одну камеру. Положеніе чекистовъ или агентовъ уголовнаго розыска, попавшихъ, по игрѣ случая, въ тюрьму въ качествѣ заключенныхъ—очень трагично. Хотя тюремная администрація старается группировать ихъ такъ, чтобы изолировать, по возможности, отъ остальной массы заключенныхъ, но все же не всегда удается оградить ихъ отъ издѣвательствъ, побоевъ и другихъ жестокихъ проявленій ненависти со стороны ненавидящихъ Чеку озлобленныхъ преступниковъ. Заключенные интеллигенты, разумѣется, не принимаютъ участія въ травлѣ „лягавыхъ“. Самое лучшее, что можетъ сдѣлать интеллигентный заключенный—это какъ можно скорѣе уйти въ сторону и подальше отъ мѣста самосуда, такъ какъ потомъ слѣдуетъ очень тщательное разслѣдованіе эпизода подъ руководствомъ агентовъ Чеки. Случайно замѣшанный въ такую исторію „интеллигентъ,“ хотя бы какъ свидѣтель, жестоко пострадаетъ, такъ какъ, по мнѣнію Чеки, интеллигенція вообще всегда и во всемъ виновата.
Подходящихъ случаевъ для совершенія самосуда, въ особенности въ тюремной больницѣ, болѣе чѣмъ достаточно. Лягавыхъ выслѣживаютъ въ темныхъ закоулкахъ корридоровъ, гдѣ ихъ обливаютъ кипяткомъ съ различными ѣдкими жидкостями. При удобномъ случаѣ, стараются имъ сбросить на голову чайникъ съ кипяткомъ, когда они идутъ по лѣстницѣ. Колятъ булавками во время массовыхъ сборищъ на лекціяхъ, о которыхъ я скажу ниже, причемъ булавки отравляются гноемъ венерическихъ больныхъ.
Истинныхъ виновниковъ такого самосуда не всегда удается найти, такъ какъ администрація больницы часто сама скрываетъ эти случаи отъ Чеки. Но рано или поздно все становится извѣстнымъ Чекѣ или по жалобамъ потерпѣвшихъ, или въ случаѣ смертнаго исхода самосуда. Многіе участники такового успѣваютъ уже выйти изъ больницы и разбрестись по разнымъ тюрьмамъ, но это не мѣшаетъ Чекѣ, съ присущей ей стремительностью, хватать первыхъ попавшихся и „для примѣра“ жестоко наказывать,—включительно до разстрѣла.
Чекисты, находившіеся въ нашей больницѣ, были приговорены къ заключенію въ Соловецкомъ лагерѣ на 10 лѣтъ и успѣли пробыть на Соловкахъ одинъ годъ. Ходя на перевязку въ хирургическую комнату, я имѣлъ возможность убѣдиться, во что превращаются люди послѣ года пребыванія въ Соловецкомъ лагерѣ. Скелеты, обтянутые кожей, съ беззубымъ ртомъ, слезящимися глазами и сведенными ногами, были когда-то здоровенными парнями и служили надзирателями въ тюрьмѣ Чеки на Шпалерной. Каждый изъ нихъ былъ приговоренъ къ разстрѣлу съ замѣной 10-ти лѣтнимъ заключеніемъ на Соловкахъ. Что сдѣлали эти люди, чтобы заслужить такое жестокое наказаніе? Одинъ изъ нихъ получилъ отъ какого то заключеннаго взятку въ 5 рублей и записку для передачи роднымъ „на волѣ“. Записку обнаружили у надзирателя, такъ какъ кто-то изъ заключенныхъ, желая отличиться, донесъ о подкупѣ надзирателя. Приблизительно въ такомъ же родѣ были преступленія остальныхъ трехъ „чекистовъ“.
Помимо явныхъ чекистовъ, среди больныхъ находилось всегда нѣсколько, такъ называемыхъ, „сексотовъ“, т. е. секретныхъ сотрудниковъ Чеки. Обычно во время допросовъ слѣдователи вербуютъ тайныхъ агентовъ изъ среды своихъ подслѣдственныхъ и за доносы на товарищей имъ обѣщаются различныя льготы, включительно до сокращенія срока наказанія.
Большая часть сексотовъ и до тюрьмы состоятъ секретными сотрудниками Чеки, одновременно служа въ томъ или иномъ совѣтскомъ учрежденіи или предпріятіи на какой-либо должности. Въ одной изъ камеръ нашего корридора находился нѣкій инженеръ Лугинъ, до тюрьмы служившій на Путиловскомъ заводѣ. Онъ былъ приговоренъ административнымъ порядкомъ къ высылкѣ на вольное поселеніе въ Нарымскій край. „Преступленіе“ Лугина состояло въ томъ, что онъ переписывался со своимъ роднымъ братомъ, проживавшимъ гдѣ то на Кавказѣ подъ чужой фамиліей, такъ какъ онъ былъ въ 1920-мъ году офицеромъ въ одной изъ „бѣлыхъ“ армій. Лугинъ мнѣ говорилъ, что высылка въ Нарымскій край—большая милость, такъ какъ сначала инженеръ былъ приговоренъ къ заключенію въ Соловецкомъ лагерѣ, и приговоръ былъ потомъ смягченъ, благодаря коллективному ходатайству рабочихъ завода и благодаря служебнымъ заслугамъ Лугина. Инженера Лугина „продалъ“ его же подчиненный, одинъ изъ чертежниковъ техническаго бюро—Громовъ, который по ироніи судьбы вскорѣ самъ попалъ подъ судъ за торговлю кокаиномъ. Теперь Громовъ тоже находился въ тюрьмѣ.
Этотъ Громовъ былъ вселенъ въ квартиру инженера Лугина вмѣстѣ съ нѣсколькими другими самыми разнообразными жильцами, такъ какъ инженеръ занималъ квартиру въ 5 комнатъ, т. е. въ 4 раза больше того, чѣмъ ему полагалось по совѣтскому законодательству. Комната Громова была рядомъ съ комнатой супруговъ Лугиныхъ, и сквозь тонкую дверь онъ, вѣроятно, подслушивалъ разговоръ мужа съ женой. Въ результатѣ всего Чека нагрянула однажды ночью въ квартиру инженера съ обыскомъ, было найдено письмо брата и „дѣло“ заварилось. Братъ Лугина былъ разстрѣлянъ, а супруги Лугины арестованы за „недоносительство“. Инженеръ Лугинъ ничего не зналъ о судьбѣ своей жены, кромѣ того, что она выслана на Уралъ. Онъ попалъ въ больницу съ воспаленіемъ слѣпой кишки и недавно ему сдѣлали операцію. Громовъ, вѣроятно, пребываетъ въ должности „сексота“ въ мѣстѣ своего заключенія и имѣетъ всѣ шансы выйдти скоро на свободу.
Какъ-то, медленно прогуливаясь по корридору вмѣстѣ съ бывшимъ банкиромъ Гольдманомъ и бесѣдуя съ нимъ о превратностяхъ человѣческой судьбы, я обратилъ вниманіе, что около дверей моей камеры подозрительно часто прохаживался воръ рецидивистъ, по тюремной кличкѣ,—„Слонъ“. Я познакомился съ нимъ, такъ какъ онъ однажды обратился ко мнѣ съ просьбой проредактировать прошеніе „на Высочайшее имя“—какъ онъ выразился, т. е. на имя предсѣдателя совѣта народныхъ коммиссаровъ. Все прошеніе было составлено имъ въ очень витіеватыхъ выраженіяхъ и такъ и пестрѣло фразами вродѣ: „честное пролетарское слово“, „честная трудовая жизнь“ и даже что то на счетъ „въ потѣ лица ѣсть хлѣбъ свой“. Совмѣстно съ Клейномъ, мы облекли всю эту витіеватую чушь въ литературную форму и на трехъ страницахъ попытались убѣдить народныхъ коммиссаровъ въ полномъ и чистосердечномъ раскаяніи „Слона“. Благодаря этому „Слонъ“ привязался ко мнѣ, какъ собака и каждый вечеръ таскалъ мнѣ въ камеру чайникъ съ горячей водой для мытья.
Замѣтивъ, что я съ удивленіемъ смотрю на его прогулку передъ моей камерой, онъ галантно расшаркался и сказалъ: „Гуляйте, гуляйте гражданинъ. Я здѣсь стерегу, чтобы шпана вашихъ вещей не унесла ненарокомъ, а то Александръ Артуровичъ и Антимоній совсѣмъ нанюхавшись, а цынготный спитъ.“
Такая заботливость и вниманіе были очень трогательны. Я вообще долженъ сказать, что, встрѣчаясь въ тюрьмахъ съ различными профессіональными преступниками, внѣ ихъ обычнаго ремесла, я часто замѣчалъ, сверхъ всякаго ожиданія, въ нихъ очень много симпатичныхъ чертъ: вѣрность данному слову, отсутствіе наглости, всегда вѣжливое отношеніе и неизсякаемый запасъ юмора. Однажды, показывая на солидно прохаживающагося въ корридорѣ Гольдмана, „Слонъ“ сказалъ: „Вотъ, Исаакъ Григорьевичъ, также какъ и я—жертва капиталистическаго строя. Ему и мнѣ безъ банковъ плохо.“
Положеніе Гольдмана было изъ рукъ вонъ плохо. Какими-то хитроумными комбинаціями ему удалось припрятать при націонализаціи банковъ очень солидную сумму денегъ въ золотѣ и съ появленіемъ „Нэпа“ онъ занялся торговлей. Послѣ нѣсколькихъ лѣтъ военнаго коммунизма все пришло въ упадокъ и разрушеніе и дома не избѣгли той же участи. Всѣ недвижимости перешли въ собственность отдѣла коммунальнаго хозяйства—„Откомхоза“, и на это учрежденіе легла непосильная обязанность привести всѣ разрушенные зданія въ порядокъ. Не было ни знающихъ людей, ни средствъ для надлежащей организаціи ремонтныхъ работъ. Поэтому рѣшено было призвать на помощь частную иниціативу. Гольдманъ былъ однимъ изъ первыхъ, увѣровавшихъ въ солидность Нэпа, и заключилъ съ Откомхозомъ арендный договоръ на продолжительный срокъ. По договору онъ обязывался привести въ полный порядокъ три пятиэтажныхъ дома въ самомъ бойкомъ мѣстѣ торговаго Петербурга,—въ районѣ Сѣнной площади. По приведеніи домовъ въ порядокъ, Гольдманъ получалъ право сдавать квартиры и торговыя помѣщенія въ арендуемыхъ имъ домахъ, кому угодно и по какой угодно цѣнѣ. Съ затратой большихъ средствъ и энергіи всѣ три дома были приведены въ блестящее состояніе, и развивающійся „Нэп“ далъ Гольдману возможность очень выгодно сдать всѣ помѣщенія въ наемъ. Но благополучіе Гольдмана продолжалось недолго. Въ одинъ прекрасный день его вызвали въ экономическій отдѣлъ Чеки и задали вопросъ: „Кому и сколько именно вы дали взятки въ Откомхозѣ, чтобы заключить такой выгодный для васъ договоръ?“
Никакіе доводы Гольдмана не помогли, и его оставили на свободѣ только подъ залогъ въ 100 000 рублей. Чека принялась за энергичное разслѣдованіе „дѣла“. На неоднократныхъ допросахъ слѣдователь намекалъ Гольдману, что самымъ простымъ средствомъ прекратить это непріятное дѣло было бы махнуть рукой на дома и расторгнуть добровольно арендный договоръ съ Откомхозомъ. По словамъ слѣдователя выходило, что все равно Чека рѣшитъ все дѣло не въ пользу Гольдмана и, такъ какъ въ дѣлѣ отсутствуютъ явныя улики противъ Гольдмана, то слѣдователь вынужденъ направить все дѣло административнымъ путемъ, т. е. на разсмотрѣніе центральной коллегіи Чеки… Согласно ст. 114 уголовнаго кодекса за дачу взятки полагается наказаніе отъ 3-хъ лѣтъ тюрьмы до разстрѣла включительно, съ полной конфискаціей имущества виновнаго. Гольдманъ прекрасно понималъ, что, если дѣло его пойдетъ въ Чеку, то онъ погибъ, такъ какъ Чека всегда выноситъ максимальные приговоры. Такъ какъ надежды на передачу дѣла въ судъ не было, разъ Чека рѣшила не выпускать добычу изъ своихъ рукъ, то Гольдманъ рѣшилъ… дать взятку слѣдователю Чеки. Деньги были приняты, а на слѣдующій день Гольдмана, несмотря на залогъ арестовали. Теперь была улика на лицо и все дѣло было направлено къ прокурору суда. Былъ созданъ, такъ называемый, „показательный процессъ“ для пролетарскихъ массъ, на которомъ наглядно демонстрировались зловредность буржуазіи и неподкупность Чеки. Цѣль была достигнута. Гольдмана приговорили къ смертной казни съ полной конфискаціей всего имущества, но потомъ, въ видѣ особой милости, смертный приговоръ былъ замѣненъ 10-ю годами строгой изоляціи въ тюрьмѣ „Кресты“. Такъ какъ эта тюрьма переполнена такъ же, какъ и всѣ другія тюрьмы, то Гольдману пришлось 3 мѣсяца сидѣть вмѣстѣ съ 5-ю человѣками въ камерѣ, разсчитанной на одного человѣка. Пожилой человѣкъ 58-ми лѣтъ, страдающій расширеніемъ сердца, онъ въ концѣ концовъ не выдержалъ пытки и заболѣлъ. Отремонтированные Гольдманомъ дома перешли опять въ вѣдѣніе Откомхоза, а на конфискованныя у Гольдмана деньги была заново отремонтирована тюрьма на Шпалерной улицѣ.
— „Ну, скажите же мнѣ пожалуйста, кому мнѣ жаловаться? Гдѣ мнѣ найти справедливость?“ — спрашивалъ меня неоднократно старикъ, заканчивая свои безконечные разсказы.
За три дня до моего ухода изъ больницы Гааза, Гольдманъ внезапно умеръ отъ разрыва сердца.
