На слѣдующій день, 10 января, „Наутилусъ“ снова пустился въ подводное плаваніе. Онъ плылъ со скоростію тридцати пяти миль въ часъ. Быстрота его винта была такова, что я не могъ ни слѣдить за его оборотами, ни считать ихъ.
Когда я думалъ, что эта чудная электрическая сила, давая движеніе, теплоту и свѣтъ „Наутилусу“, еще защищаетъ его противъ наружныхъ нападеній и превращаетъ въ кивотъ завѣта, къ которому безнаказанно не прикоснется ни одинъ нарушитель святыни, то мое удивленіе не имѣло границъ. Я восхищался и снарядомъ, и инженеромъ, который ухитрился его устроить.
Мы шли прямо къ западу и 11 января обогнули мысъ Вессель, лежащій на 135° долготы и 10° сѣв. широты; этотъ мысъ составляетъ восточную оконечность Карпенторова залива.
Рифы были еще многочисленны, но сравнительно попадались рѣже и всѣ были обозначены съ величайшею точностію на картѣ.
„Наутилусъ“ легко обошелъ Монейскіе буруны слѣва и рифы Викторіи справа, лежащіе подъ 130° долготы, на десятой паралели, которой мы строго придерживались.
13 января капитанъ Немо вступилъ въ Тиморское море; мы завидѣли островъ того же имени, лежащій на 122° долготы.
Этотъ островъ простирается на тысячу шесть сотъ двадцать пять квадратныхъ миль и управляютъ имъ раджи. Князья эти выдаютъ себя за сыновей крокодиловъ, т. е. за особъ самаго высокаго происхожденія, какое только возможно смертному. Ихъ чешуйчатые предки кишатъ въ рѣкахъ острова и считаются предметомъ глубокаго уваженія. Имъ покровительствуютъ, ихъ балуютъ, имъ даютъ въ пищу молодыхъ дѣвушекъ — и горе тому иностранцу, который занесетъ руку на священную ящерицу!
Тиморъ показался только на одно мгновеніе въ полдень, въ то время когда лейтенантъ „Наутилуса“ опредѣлялъ положеніе корабля.
Я тоже, только мелькомъ, видѣлъ островокъ Ротти, который составляетъ часть группы; на этомъ островкѣ женщины славятся красотою, и Ротскихъ урожденокъ очень цѣнятъ на малайскихъ рынкахъ.
Тутъ, направленіе „Наутилуса“ нѣсколько измѣнилось; онъ направился къ юго-востоку.
Куда еще увлечетъ насъ фантазія капитана Немо? Плыветъ онъ къ берегамъ Азіи? Приблизится онъ къ берегамъ Европы? Но врядъ ли! зачѣмъ туда попадетъ человѣкъ, который избѣгаетъ населенныхъ континентовъ? Можетъ онъ пойдетъ къ югу? Или онъ обогнетъ мысъ Доброй Надежды, потомъ мысъ Горнъ и направится къ антарктическому полюсу? Возвратится ли онъ въ моря Тихаго океана, гдѣ его „Наутилусу“ легче и лучше всего плавать? Ничего нельзя было сказать навѣрное. Надо было ожидать, что покажетъ будущее.
Объѣхавъ рифы Картье, Гибернія, Серингапатамъ и Скоттъ, мы 14 января вышли въ открытое море.
Я замѣтилъ, что ходъ „Наутилуса“ былъ умѣренъ и то онъ плылъ подъ волнами, то всплывалъ на поверхность. Въ это время капитанъ Немо производилъ любопытные опыты надъ различіемъ температуры моря въ разныхъ слояхъ. При обыкновенныхъ условіяхъ, для этихъ наблюденій употребляются довольно сложные инструменты, — термометрическіе зонды, напримѣръ, стекла которыхъ часто бьются отъ давленія водъ. Выводы, добытые такимъ образомъ, не могутъ быть достаточно провѣрены. Но капитанъ Немо самъ искалъ эту температуру въ глубинѣ моря и его термометръ, поставленный въ соприкосновеніе съ различными слоями, давалъ ему непосредственно и вѣрно искомый градусъ.
Опыты эти производились или погружая резервуары, или „Наутилусъ“ достигалъ глубины трехъ, четырехъ, пяти, семи, девяти и десяти тысячъ метровъ.
Окончательный выводъ этихъ опытовъ былъ тотъ, что море во всѣхъ широтахъ имѣетъ постоянную температуру 41/2° на глубинѣ тысячи метровъ.
Я слѣдилъ за опытами съ живѣйшимъ интересомъ. Капитанъ Немо производилъ ихъ со страстію. Часто я спрашивалъ себя, съ какого цѣлью онъ дѣлаетъ эти наблюденія? Было ли это для пользы человѣчества? Невѣроятно, потому что рано или поздно его открытія должны были погибнуть вмѣстѣ съ нимъ въ какомъ нибудь неизвѣстномъ морѣ. Вотъ развѣ только онъ посвящаетъ меня въ выводы этихъ опытовъ съ тѣмъ, чтобы я ихъ передалъ куда слѣдуетъ?
Это значило допустить, что мое подводное путешествіе имѣло предѣлъ… Я этого предѣла еще не видѣлъ.
Какъ бы тамъ ни было, капитанъ Немо сообщилъ мнѣ всѣ добытыя имъ цифры, опредѣляющія плотности воды во всѣхъ главныхъ моряхъ земнаго шара.
Утромъ, 5 Января, капитанъ, съ которымъ я прохаживался по платформѣ, спросилъ меня — знаю ли я различную плотность, которую имѣетъ морская вода? Я отвѣчалъ отрицательно и прибавилъ, что наукѣ еще не достаетъ неоспоримыхъ наблюденій по этому поводу.
— Я сдѣлалъ эти наблюденія, сказалъ онъ мнѣ, и могу это доказать съ точностію.
— Отлично! сказалъ я; но „Наутилусъ“ составляетъ отдѣльный міръ и тайны его ученыхъ никогда не достигнутъ земли!
— Вы правы, г. профессоръ, сказалъ онъ, послѣ нѣсколькихъ минутъ молчанія. Это отдѣльный міръ! Онъ также чуждъ земли, какъ и планеты, сопровождающія земной шаръ вокругъ солнца; конечно, никогда не узнаютъ открытій ученыхъ съ Сатурна и Юпитера. Но такъ какъ случай связалъ наши два существованія, то я могу сообщить вамъ результатъ моихъ наблюденій.
— Я васъ слушаю, капитанъ.
— Вы знаете, г. профессоръ, что морская вода плотнѣе прѣсной, но плотность эта не одинакова. Если я возьму плотность прѣсной воды, то найду 1/28000 въ Атлантическомъ океанѣ, 1/26000 въ Тихомъ океанѣ, 1/30000 въ Средиземномъ морѣ…
— А! подумалъ я, онъ бываетъ и въ Средиземномъ морѣ!
— 1/18000 въ Іонійскомъ морѣ и 1/29000 въ Адріатическомъ…
Значитъ „Наутилусъ“ совсѣмъ не избѣгалъ морей, посѣщаемыхъ европейцами! Я изъ этого заключилъ, что когда нибудь и мы, — а можетъ даже и скоро, — будемъ у береговъ болѣе цивилизованныхъ. Я подумалъ, что Недъ Лендъ узнаетъ это съ особеннымъ удовольствіемъ.
Нѣсколько времени мы цѣлые дни проводили въ опытахъ, которые производились и надъ соленостью воды, надъ ея прозрачностью, надъ ея окраскою и надъ электризаціей, — и во всѣхъ этихъ случаяхъ капитанъ Немо выказывалъ удивительную находчивость и сообразительность.
Затѣмъ, когда опыты были окончены, я не видалъ его нѣсколько дней и снова жилъ отшельникомъ на „Наутилусѣ“.
16 января „Наутилусъ“, казалось, заснулъ на нѣсколькихъ только метрахъ подъ поверхностью воды. Электрическіе снаряды не дѣйствовали, винтъ былъ неподвиженъ и судно тихонько скользило по произволу струй.
Я предполагалъ, что экипажъ занятъ какими нибудь починками внутри корабля.
Въ это же время я съ товарищами были свидѣтелями любопытнаго зрѣлища. Филенки залы оставались открытыми и такъ какъ фонарь „Наутилуса“ не былъ приведенъ въ дѣйствіе, то посреди водъ господствовала темнота. Небо было покрыто облаками и слабо отвѣщало первые слои океана.
Самыя большія рыбы казались теперь едва начертанными тѣнями. Вдругъ „Наутилусъ“ освѣтился. Сначала я думалъ, что зажгли фонарь и что электрическій свѣтъ происходитъ отъ него, но я ошибся и послѣ скораго наблюденія увидѣлъ свое заблужденіе.
„Наутилусъ“ плылъ среди фосфорическаго слоя, который въ этой темнотѣ казался ослѣпительнымъ.
Свѣтъ этотъ происходитъ отъ миріадовъ свѣтящихся микроскопическихъ животныхъ, которыхъ блескъ увеличивался отъ соприкосновенія съ металическимъ корпусомъ подводнаго судна. Посреди свѣтящейся водяной массы прорывались яркія полосы, словно ручьи расплавленнаго въ горнилѣ свинца или нити метала, раскаленнаго до бѣла; нѣтъ, это было не тихое, ровное изліяніе лучей нашего обыкновеннаго освѣщенія! Здѣсь была сила и движеніе — необыкновенныя. Этотъ свѣтъ можно было назвать живымъ.
Это было безчисленное скопленіе пелагійскихъ инфузорій, свѣтящихся акалефъ.
— Что это такое, съ позволенія ихъ чести? спросилъ Консейль.
— Что жъ это за инфузоріи? спросилъ Недъ Лендъ. Опишите ка ихъ г. профессоръ.
— Это шарики изъ прозрачнаго желе, снабженные нитеобразными щупальцами; въ тридцати кубическихъ центиметрахъ воды ихъ насчитываютъ до двадцати пяти тысячъ.
— Ишь какъ свѣтятся! замѣтилъ Недъ.
Свѣтъ этотъ увеличивался отъ блеска медузъ, морскихъ звѣздъ, ушатокъ, камнеточивокъ или морскихъ финиковъ и другихъ фосфориическихъ зоофитовъ, напитанныхъ жиромъ органическихъ веществъ, разлагаемыхъ моремъ и можетъ быть слизью, отдѣляемой рыбами.
Въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ „Наутилусъ“ плылъ посреди блестящихъ волнъ и наше удивленіе еще увеличилось, когда мы увидѣли большихъ морскихъ животныхъ, игравшихъ тамъ, какъ саламандры. Я видѣлъ, въ этомъ огнѣ, который не жегъ, элегантныхъ и быстрыхъ дельфиновъ или морскихъ свиней, неутомимыхъ морскихъ клоуновъ и саблянокъ длиною въ три метра, смышленыхъ предвѣстниковъ урагана, которые время отъ времени ударяли объ стекла залы своими страшными копьями. Потомъ показались болѣе мелкія рыбы, различные спинороги, корифены, носачи и сотни другихъ, — все это кружилось и сновало въ яркомъ свѣтѣ.
Что это было за волшебное зрѣлище!
Можетъ быть нѣкоторыя атмосферическія условія умножали силу этого свѣта? Можетъ надъ поверхностью моря разражалась буря? Но „Наутилусъ“ на глубинѣ нѣсколькихъ метровъ, не чувствовалъ ея ярости и тихо качался посреди спокойной воды.
Мы плыли все далѣе и безпрестанно насъ поражали новыя чудеса. Консейль наблюдалъ и классифировалъ зоофитовъ, суставчатыхъ, молюсковъ и рыбъ.
Дни быстро проходили и я ихъ уже не считалъ. Недъ хлопоталъ о своихъ съѣстныхъ прапасахъ и жаловался на однообразіе корабельнаго стола. Мы жили, какъ настоящія улитки, приспособились къ своимъ раковинамъ, и я могу засвидѣтельствовать, что въ улитку превратиться вовсе не трудно.
Это существованіе уже начало намъ казаться легкимъ и естественнымъ, и мы уже стали забывать, что есть другая жизнь на поверхности земнаго шара, когда одно происшествіе напомнило намъ о странности нашего положенія. 18 января „Наутилусъ“ находился на 105° долготы и 15° южной широты. Собиралась гроза, море кипѣло и волновалось. Вѣтеръ сильно дулъ съ востока. Барометръ, который уже нѣсколько дней понижался, возвѣщалъ приближеніе сильной бури.
Я взошелъ на платформу въ ту минуту, когда лейтенантъ дѣлалъ наблюденія.
— Вотъ окончитъ и скажетъ свою ежедневную фразу! подумалъ я.
Но на этотъ разъ обычная фраза была замѣнена другою, которой я тоже не понялъ.
Едва лейтенантъ успѣлъ ее произнести, появился капитанъ Немо съ зрительною трубою и сталъ вглядываться въ горизонтъ.
Нѣсколько минутъ онъ оставался неподвиженъ, глядя на одну точку. Потомъ, понизивъ свою трубу, онъ обмѣнялся нѣсколькими словами съ лейтенантомъ. Лейтенантъ, казалось, былъ въ большомъ волненіи, которое тщетно старался скрыть.
Капитанъ владѣлъ собою гораздо лучше и сохранялъ обычное хладнокровіе. Онъ, казалось, представлялъ какія-то возраженія, на которыя лейтенантъ отвѣчалъ увѣреніями.
По крайней мѣрѣ я такъ понялъ по ихъ тону и жестамъ.
Что касается до меня, я смотрѣлъ какъ нельзя пристальнѣе по наблюдаемому направленію, но ничего не примѣчалъ. Небо и вода сливались на линіи горизонта, — вотъ и все.
А капитанъ Немо ходилъ взадъ и впередъ по платформѣ; онъ не глядѣлъ на меня, даже можетъ быть и не видѣлъ меня. Шаги его были увѣренные, но не такіе мѣрные, какъ обыкновенно. Иногда онъ останавливался и, скрестивъ на груди руки, наблюдалъ море.
Чего искалъ онъ на этомъ огромномъ пространствѣ? „Наутилусъ“ находился тогда въ нѣсколькихъ сотняхъ миль отъ ближайшаго берега.
Лейтенантъ снова взялъ подзорную трубку и принялся разсматривать горизонтъ; онъ ходилъ, топалъ ногой и очевидно все болѣе и болѣе волновался.
— Что все это значитъ? думалъ я. Ну когда нибудь эта тайна да откроется. И даже по всей вѣроятности очень скоро потому что, по распоряженію капитана Немо, „Наутилусъ“ пустили быстрѣе.
Въ эту самую минуту лейтенантъ снова указалъ что то капитану; капитанъ остановился и направилъ трубу на означенную точку. Онъ долго наблюдалъ. А я, чрезвычайно заинтересованный этимъ, сошелъ въ залу и принесъ оттуда великолѣпную зрительную трубу, обыкновенно употребляемую мною и, облокотясь на клѣтку фонаря, расположился наблюдать небо и море.
Но не успѣлъ я приставить трубу къ глазамъ, какъ инструментъ быстро вырвали у меня изъ рукъ.
Я оборотился: — передо-мною стоялъ капитанъ Немо, но я не узналъ его. Лицо его преобразилось: глаза блистали мрачнымъ огнемъ, брови сдвинуты, кулаки сжаты, голова закинута назадъ, — казалось злоба обуяла все его существо. Моя труба покатилась къ его ногамъ. Чѣмъ вызвалъ я этотъ гнѣвъ? Не вообразилъ ли онъ, что я открылъ какую нибудь тайну, которую не должны были знать гости „Наутилуса“? Нѣтъ! Этотъ гнѣвъ возбудилъ не я; онъ даже не смотрѣлъ на меня; взоръ его былъ прикованъ къ горизонту.
Наконецъ капитанъ Немо пришелъ въ себя; его лицо приняло обыкновенный спокойный видъ. Онъ сказалъ лейтенанту нѣсколько словъ на своемъ языкѣ и затѣмъ обратился ко мнѣ:
— Г. Аронаксъ, сказалъ онъ надменнымъ топомъ: я требую отъ васъ исполненія обязательства, которымъ вы связаны.
— Въ чемъ дѣло, капитанъ?
— Позвольте держать взаперти васъ и вашихъ товарищей до тѣхъ поръ, пока я найду нужнымъ возвратить вамъ свободу.
— Вы здѣсь хозяинъ, отвѣчалъ я, пристально смотря на него. Только вы позвольте мнѣ сдѣлать вамъ одинъ вопросъ?
— Ни одного, милостивый государь!
Послѣ такого отвѣта спорить было нельзя: оставалось повиноваться.
Я пошелъ въ каюту Неда Ленда и Консейля и объявилъ имъ о приказаніи капитана.
Я каждому предоставляю судить, какъ подобное извѣстіе было принято канадцемъ.
Четыре человѣка изъ экипажа дожидались у дверей и проводили насъ въ ту каюту, гдѣ мы провели первую ночь на „Наутилусѣ“. Недъ Лендъ хотѣлъ протестовать, но вмѣсто всякаго отвѣта его легонько впихнули и дверь затворилась.
— Что это значитъ, съ позволенія ихъ чести? спросилъ меня Консейль.
Я разсказалъ своимъ собесѣдникамъ, что произошло. Они были также удивлены, какъ и я, и также терялись въ догадкахъ.
Я погрузился въ бездну размышленій; гнѣвная, злобная физіономія капитана Немо не выходила у меня изъ головы. Мысли у меня какъ-то путались, я ничего не могъ сообразить.
Вдругъ Недъ Лендъ вскрикнулъ:
— Смотрите! завтракъ готовъ!
Въ самомъ дѣлѣ, столъ былъ приготовленъ. Очевидно, капитанъ отдалъ приказъ о завтракѣ въ тоже время, когда отдавалъ приказъ объ ускореніи хода „Наутилуса“.
— Съ позволенія ихъ чести, сказалъ Консейль, я желалъ бы сказать, что я думаю…
— Скажи, Консейль, отвѣчалъ я.
— По моему ихъ чести слѣдовало бы позавтракать. Позавтракать теперь очень благоразумно, потому кто знаетъ, что можетъ быть?
— Ты правъ, Консейль.
— Къ несчастію, сказалъ Недъ Лендъ, они намъ подали свою стряпню! Ни кусочка мяса!
— Другъ Недъ, возразилъ Консейль, чтобы вы сказали, кабы совсѣмъ ничего не подали?
Мы сѣли за столъ. За завтракомъ разговоровъ не было. Я мало ѣлъ, Консейль ѣлъ насильно, изъ благоразумія; одинъ Недъ съ апетитомъ.
Когда завтракъ окончился, каждый изъ насъ прилегъ въ своемъ углу.
Въ это время свѣтлый шаръ, освѣщавшій нашу каюту, погасъ, и мы остались въ совершенной темнотѣ. Недъ Лендъ не замедлилъ заснуть, но меня удивило, что и Консейль тотчасъ же погрузился въ тяжелую дремоту.
— Отчего это его такъ обуялъ сонъ? подумалъ я.
И вдругъ чувствую, что голова моя тяжелѣетъ и что я словно пьянѣю.
Напрасно открывалъ я глаза и старался держать ихъ открытыми, — они сомкнулись, не смотря на всѣ мои усилія. У меня начиналась какая то тяжелая, болѣзненная галлюцинація. Очевидно, въ нашъ завтракъ было подмѣшано сонное вещество.
Капитану, для сохраненія тайны не довольно было нашего заключенія, ему нуженъ былъ еще сонъ!
Я слышалъ какъ закрылись филенки. Морское волненіе, производившее легкую боковую качку, прекратилась. Покинулъ ли „Наутилусъ“ поверхность Океана, вошелъ ли онъ въ неподвижный слой воды?
Я пробовалъ еще бороться съ одолѣвающимъ сномъ, но бороться было невозможно. Дыханіе мое ослабѣло. Смертельный холодъ охватилъ, и какъ бы парализировалъ мои члены. Мои вѣки упали какъ настоящіе свинцовые колпаки на глаза, и я не могъ болѣе ихъ поднять. Я погрузился въ болѣзненный сонъ, мнѣ стали представляться какія-то видѣнія… Потомъ видѣнія изчезли и я впалъ въ совершенное безпамятство.