«Смѣлѣй!» воскликнулъ онъ. «Вонъ тамъ, въ туманной дали,
«Причалимъ мы къ землѣ». Чуть пѣнилась вода.
И въ сумерки они къ чужой странѣ пристали,
Гдѣ сумеречный часъ какъ будто былъ всегда. 5 Въ тревожно-чуткихъ снахъ дышала гладь морская,
Вздымался кругъ луны надъ сумракомъ долинъ.
И точно блѣдный дымъ, потокъ, съ высотъ сбѣгая,
Какъ-будто замедлялъ свой путь, изнемогая,
И падалъ по скаламъ, и медлилъ межь тѣснинъ.
10 О, тихій край ручьевъ! Какъ блѣдный дымъ, иные
Скользили медленно по зелени луговъ,
Иные падали сквозь тѣни кружевныя,
Роняя дремлющій и пѣнистый покровъ.
Огнистая рѣка струила волны въ море 15 Изъ глубины страны; а между облаковъ,
Три мертвыя горы, въ серебряномъ уборѣ,
Хранили слѣдъ зари, и сосны на просторѣ
Видѣньями росли, среди нѣмыхъ снѣговъ.
На Западѣ Закатъ, навѣкъ завороженный, 20 Горя, не погасалъ; и сквозь провалы горъ
Виднѣлась глубь страны, песками окаймленной,
Лѣса изъ пышныхъ пальмъ сплеталися въ узоръ,
Долины и луга, въ сверканьи блѣдной влаги,
Страна, гдѣ перемѣнъ какъ-будто нѣтъ и нѣтъ. 25 И, блѣднолицые, какъ тѣни древней саги,
Толпой у корабля сошлися Лотофаги[1],
Въ ихъ взорахъ трепеталъ вечерній скорбный свѣтъ.
Душистые плоды волшебнаго растенья
Они давали всѣмъ, какъ призраки глядя, 30 И каждый, кто вкушалъ, внималъ во мглѣ забвенья,
Какъ ропотъ волнъ стихалъ, далеко уходя;
Сердца, въ сознаньи всѣхъ, какъ струны трепетали,
И, если кто изъ насъ другъ съ другомъ говорилъ,
Невнятныя слова для слуха пропадали, 35 Какъ-будто чуть звеня во мглѣ безбрежной дали,
Какъ-будто приходя изъ сумрака могилъ.
И каждый, хоть не спалъ, но былъ въ дремотѣ странной,
Межь солнцемъ и луной, на взморьѣ, у зыбей,
И каждый видѣлъ сонъ о Родинѣ туманной, 40 О дѣтяхъ, о женѣ, любви, — но все скучнѣй
Казался видъ весла, все большей тьмой объята
Казалась пѣна волнъ, впивающая свѣтъ,
И вотъ одинъ сказалъ: «Намъ больше нѣтъ возврата!»
И вдругъ запѣли всѣ: «Скитались мы когда-то. 45 Нашъ край родной далекъ! Для насъ возврата нѣтъ!»
Есть музыка, чей вздохъ нѣжнѣе упадаетъ, Чѣмъ лепестки отцвѣтшихъ розъ,
Нѣжнѣе, чѣмъ роса, когда она блистаетъ, Роняя слезы на утесъ; 5 Нѣжнѣй, чѣмъ падаетъ на землю свѣтъ зарницы, Когда за моремъ спитъ гроза,
Нѣжнѣй, чѣмъ падаютъ усталыя рѣсницы На утомленные глаза;
Есть музыка, чей вздохъ какъ сладкая дремота, 10 Что сходитъ съ неба въ тихій часъ,
Есть мшистая постель, гдѣ крѣпко спитъ забота И гдѣ никто не будитъ насъ;
Тамъ дышетъ гладь рѣки въ согрѣтомъ полумракѣ, Цвѣты баюкаетъ волна, 15 И съ выступовъ глядя, къ землѣ склонились маки, Въ объятьяхъ нѣжащаго сна.
2
Зачѣмъ душа болитъ, чужда отдохновенья, Неразлучимая съ тоской,
Межь тѣмъ какъ для всего нисходитъ мигъ забвенья, Всему даруется покой? 5 Зачѣмъ одни лишь мы въ пучинѣ горя тонемъ, Одни лишь мы, вѣнецъ всего,
Изъ тьмы идя во тьму, зачѣмъ такъ скорбно стонемъ, Въ терзаньи сердца своего?
И вѣчно и всегда трепещутъ наши крылья, 10 И нѣтъ скитаніямъ конца,
И духъ цѣлебныхъ сновъ не сгонитъ тѣнь усилья
Съ печально-блѣднаго лица?
И чужды намъ слова чуть слышнаго завѣта: — «Въ одномъ покоѣ торжество». 15 Зачѣмъ же только мы томимся безъ привѣта, Одни лишь мы, вѣнецъ всего?
3
Вонъ тамъ, въ глуши лѣсной, на вѣтку вѣтеръ дышетъ, Изъ почки вышелъ нѣжный листъ,
И вѣтеръ, проносясь, едва его колышетъ, И онъ прозраченъ и душистъ. 5 Подъ солнцемъ онъ горитъ игрою позолоты, Росой мерцаетъ подъ луной,
Желтѣетъ, падаетъ, не вѣдая заботы, И спитъ, объятый тишиной.
Вонъ тамъ, согрѣтъ огнемъ любви, тепла и свѣта, 10 Ростетъ медовый сочный плодъ,
Созрѣетъ, и съ концомъ зиждительнаго лѣта На землю мирно упадетъ.
Всему есть мѣра дней; взлелѣянный весною, Цвѣтокъ не вѣдаетъ труда, 15 Онъ вянетъ, онъ цвѣтетъ, съ землей своей родною Не разлучаясь никогда.
4
Враждебенъ небосводъ, холодный, темносиній, Надъ темносинею волной,
И смерть предѣлъ всего, и мы идемъ пустыней, Живя тревогою земной. 5 Что можетъ длиться здѣсь? Едва пройдетъ мгновенье,
Слѣдить, какъ ластится волна въ лазурной дали, Курчавясь пѣной и огнемъ.
И видѣть въ памяти утраченныя лица, Какъ сонъ, какъ образъ неживой, 15 Навѣкъ поблекшія, какъ стертая гробница, Полузаросшая травой.
6
Намъ память дорога о нашей брачной жизни, О нѣжной ласкѣ нашихъ женъ;
Но все мѣняется, и нашъ очагъ въ отчизнѣ Холоднымъ прахомъ занесенъ. 5 Тамъ есть наслѣдники; и наши взоры странны; Мы потревожили бы всѣхъ,
Какъ привидѣнія, мы не были бъ желанны Среди пировъ, гдѣ дышетъ смѣхъ.
Быть можетъ, мы едва живемъ въ мечтѣ народа, 10 И вся Троянская война,
Всѣ громкія дѣла теперь лишь гимнъ рапсода[2], Временъ ушедшихъ старина.
Тамъ смута, можетъ быть; но, если безразсудно Забылъ народъ завѣтъ вѣковъ, 15 Пусть будетъ то, что есть: Умилостивить трудно Всегда взыскательныхъ боговъ.
Другая смута есть, что хуже смерти черной, — Тоска предъ новою борьбой;
До старости сѣдой — борьбу и трудъ упорный 20 Вездѣ встрѣчать передъ собой, —
Мученіе для тѣхъ, въ чьихъ помыслахъ туманно, Кто видѣлъ вѣчную бѣду,
Чей взоръ полуослѣпъ, взирая неустанно На путеводную звѣзду.
Здѣсь Лотосъ чуть дрожитъ при каждомъ поворотѣ, Здѣсь Лотосъ блещетъ межь камней,
И вѣтеръ цѣлый день, въ плѣнительной дремотѣ, Поетъ нѣжнѣй и все нѣжнѣй. 5 И впадины пещеръ, и сонныя долины Покрыты пылью золотой.
О, долго плыли мы, и волны-исполины Грозили каждый мигъ бѣдой, —
Мы вѣдали труды, опасности, измѣну, 10 Когда средь стонущихъ громадъ
Чудовища морей выбрасывали пѣну, Какъ многошумный водопадъ.
Клянемтесь же, друзья, изгнавъ изъ душъ тревоги, Пребыть въ прозрачной полумглѣ, 15 Покоясь на холмахъ, безстрастные, какъ боги, Безъ темной думы о землѣ.
Тамъ гдѣ-то далеко подъ ними свищутъ стрѣлы, Предъ ними нектаръ золотой,
Вкругъ нихъ вездѣ горятъ лучистые предѣлы, 20 И тучки рдѣютъ чередой.
Съ высотъ они глядятъ и видятъ возмущенье, Толпу въ мучительной борьбѣ,
Пожары городовъ, чуму, землетрясенье, И руки, сжатыя въ мольбѣ. 25 Но въ пѣснѣ горестной имъ слышенъ строй напѣва Иной, что горести лишенъ,
Какъ сказка, полная рыданія и гнѣва, Но только сказка, только сонъ.
Людьми воспѣтые, они съ высотъ взираютъ, 30 Какъ люди бьются на землѣ,
Какъ жатву скудную съ полей они сбираютъ И послѣ тонутъ въ смертной мглѣ.
Иные, говорятъ, для горечи безсмѣнной Нисходятъ въ грозный черный адъ, 35 Иные держатъ путь въ Элизіумъ[4] блаженный И тамъ на златоокахъ спятъ.
О, лучше, лучше спать, чѣмъ плыть во тьмѣ безбрежной, И снова плыть для новыхъ бѣдъ.
Покойтесь же, друзья, въ отрадѣ безмятежной, 40 Предъ нами странствій больше нѣтъ.
Примечания
↑Лотофаги — в древнегреческой мифологии — народ, живший на острове в Северной Африке и находившийся под властью лотоса. (прим. редактора Викитеки)
↑Рапсод — профессиональный исполнитель эпических поэм в классической Греции. (прим. редактора Викитеки)
↑Лук Моли — многолетнее растение семейства Луковые. (прим. редактора Викитеки)
↑Элизиум, Элизий — в античной мифологии часть загробного мира, где царит вечная весна и где избранные герои проводят дни без печали и забот. (прим. редактора Викитеки)
К. Д. Бальмонтъ. Изъ Міровой Поэзіи — Берлинъ: Изд. Слово, 1921. — С. 132—139.