Она устроила для живописца все, что было нужно, и не имѣя больше предлога оставаться въ гостиной, сказала, что идетъ къ себѣ, а передъ уходомъ напомнила гостю, чтобы онъ безъ церемоніи позвалъ прислугу въ случаѣ, если ему что-нибудь понадобится. Гвендолэнъ ушла, чувствуя себя несчастной и сознавая, что оставляетъ внизу несчастнаго человѣка, потому что съ ней уходитъ отъ него весь солнечный свѣтъ.
Время потянулось для нихъ обоихъ невыносимо скучно. Трэси не могъ рисовать, такъ какъ думалъ о ней, а у Гвендолэнъ также ничего не спорилось; всѣ ея помыслы были заняты имъ. Никогда еще живопись не казалась ему такимъ пустымъ занятіемъ; никогда шитье не надоѣдало такъ молодой дѣвушкѣ. Она удалилась изъ гостиной, не повторивъ своего вчерашняго приглашенія отобѣдать у нихъ, и Трэси стало невыносимо досадно.
Гвендолэнъ тоже страдала съ своей стороны, понимая, что не можетъ пригласить его. Вчера это вышло какъ-то само собой, но сегодня сдѣлалось невозможнымъ, точно тысячи невинныхъ привилегій были почему-то отняты у нея въ послѣдніе двадцать четыре часа. Сегодня молодая дѣвушка чувствовала себя связанной по рукамъ и ногамъ, лишенной обычной свободы. Только что ей приходило въ голову сдѣлать или сказать что-нибудь, касавшееся новаго знакомаго, какъ ея дѣйствія парализовались опасеніемъ, что онъ можетъ «догадаться». Пригласить его сегодня къ обѣду? Ни за что! Одна мысль о томъ бросала ее въ дрожь. Итакъ, все послѣполуденное время прошло у нея въ томительной тоскѣ, прерывавшейся только на недолгіе промежутки.
Три раза спускалась Салли внизъ то за тѣмъ, то за другимъ, увѣряя себя, что ей, дѣйствительно, нужно туда идти, хотя она могла бы преспокойно сидѣть въ своей комнатѣ. Шесть разъ взглянула дѣвушка мимоходомъ на Трэси, дѣлая видъ, будто бы вовсе не смотритъ въ его сторону. И всякій разъ она старалась всѣми силами скрыть овладѣвавшій ею приливъ восторга, который пронизывалъ ее, какъ электрическій токъ, но блаженное чувство рвалось наружу и она сознавала, что пересаливаетъ въ своемъ напускномъ равнодушіи, что подъ ея искусственной холодностью слишкомъ явно сказывается подавленная истерическая порывистость. Живописецъ переживалъ не менѣе восхитительныя минуты. Онъ тоже шесть разъ мелькомъ взглянулъ на Гвендолэнъ и ея видъ веякій разъ обдавалъ его волнами блаженства, которыя, поднимаясь все выше, захлестывали его, ласкали, нѣжили, перекатывались ему черезъ голову и смывали всякое сознаніе того, что онъ дѣлаетъ своею кистью. Немудрено, что на его рисункѣ оказалось шесть мѣстъ, которыя пришлось передѣлывать.
Наконецъ, Гвендолэнъ немного успокоилась, пославъ Томпсонамъ — своимъ знакомымъ, жившимъ по сосѣдству — записку съ увѣдомленіемъ, что придетъ къ нимъ обѣдать. Она была не въ силахъ сидѣть сегодня за своимъ столомъ, гдѣ не будетъ того, кого ей такъ хотѣлось бы видѣть возлѣ себя.
Тѣмъ временемъ старый графъ спустился въ гостиную поболтать съ художникомъ и пригласилъ его отобѣдать съ ними. Трэси сверхъестественнымъ усиліемъ воли скрылъ свою бурную радость и благодарность при этомъ приглашеніи: теперь, когда онъ могъ надѣяться провести возлѣ Гвендолэнъ нѣсколько драгоцѣнныхъ часовъ, слышать ея голосъ, любоваться ея красотой, молодому человѣку представилось, будто бы земля не можетъ дать ему ничего болѣе. Что же касается графа, то онъ думалъ про себя: «Этотъ призракъ можетъ ѣсть яблоки. Посмотримъ, ограничится-ли онъ этимъ. Я полагаю, что яблоки — исключительная пища духовъ; вѣроятно, они обозначаютъ границу между вещественнымъ и невещественнымъ міромъ, что подтверждается исторіей съ нашими прародителями. Впрочемъ, нѣтъ, я ошибаюсь. Яблоки дѣйствительно обозначали въ данномъ случаѣ роковую границу, только въ иномъ направленіи». Замѣтивъ новое платье у живописца, Росморъ почувствовалъ приливъ удовольствія и гордости. «Вотъ мнѣ и удалось уже преобразить его отчасти», рѣшилъ онъ.
Хозяинъ выразилъ одобреніе работѣ Трэси и, разговорившись, предложилъ художнику реставрировать своихъ старинныхъ мастеровъ, обѣщая вслѣдъ за тѣмъ заказать свой собственный портретъ, портретъ жены, а, можетъ быть, также и дочери. Молодой человѣкъ не помнилъ себя отъ радости; счастье такъ и валило ему. Они оживленно разговаривали, пока Трэси рисовалъ, а Селлерсъ тщательно распаковывалъ принесенную съ собой картину: то была совсѣмъ новая, только что отпечатанная хромолитографія. Она изображала приторно улыбавшееся, самодовольное лицо господина, наводнявшаго Союзъ объявленіями, въ которыхъ почтеннѣйшую публику приглашали выписать что-нибудь изъ его товаровъ; за три фунта стерлинговъ у него можно было пріобрѣсти, до желанію, обувь, пару платья или что-нибудь въ этомъ родѣ. Старый джентльменъ расправилъ хромолитографію у себя на колѣняхъ и, нѣжно поглядывая на нее, сдѣлался тихъ и задумчивъ. Вдругъ Трэси замѣтилъ, что у него изъ глазъ капаютъ на картину слезы. Это сильно растрогало чувствительнаго живописца, и ему стало неловко при мысли, что онъ сдѣлался невольнымъ свидѣтелемъ чужого тайнаго горя. Однако, жалость побѣдила въ немъ остальныя соображенія и онъ вздумалъ утѣшить старика словами дружескаго участія.
— Весьма сожалѣю… — началъ Трэси, — вѣроятно, это вашъ умершій другъ?..
— Болѣе, чѣмъ другъ, несравненно болѣе! Это самый дорогой родственникъ, какого я имѣлъ на землѣ, хотя мы не были знакомы лично. Это портретъ молодого лорда Берклея, погибшаго такой геройской смертью во время пожа… Боже мой! что такое съ вами?
— Ничего, ровно ничего! Я только былъ пораженъ, внезапно увидавъ портретъ личности, о которой столько слышалъ. А что, онъ здѣсь похожъ?
— Чрезвычайно; я никогда не видалъ его, но вы можете въ томъ убѣдиться по сходству виконта съ отцомъ, — сказалъ Селлерсъ, поднимая хромолитографію и посматривая то на нее, то на мнимый портретъ узурпатора Росмора.
— Ну, а по моему, тутъ нѣтъ никакого сходства; у стараго лорда такая характерная физіономія и длинное лошадиное лицо; тогда какъ его наслѣдникъ круглолицый и, очевидно, совершенно заурядный человѣкъ. Взгляните, какъ онъ приторно улыбается.
— Мы всѣ, Росморы, бываемъ такіе въ молодости, — возразилъ, нисколько не смущаясь, Селлерсъ. — Въ юные годы у насъ круглыя лица, точно полная луна, а затѣмъ съ годами они вытягиваются въ лошадиныя физіономіи, становясь въ то же время чудомъ ума и характера. Вотъ по этимъ-то признакамъ и подтверждается сходство на обоихъ портретахъ; иначе я могъ бы усомниться, что они настоящіе. Да, во всемъ нашемъ родствѣ молодые люди отличаются сумасбродствомъ.
— Значитъ, этотъ молодой человѣкъ унаслѣдовалъ родовыя черты?
— Да, онъ, безъ сомнѣнія, былъ сумасбродомъ. Всмотритесь въ его лицо, замѣтьте эту форму головы и общее выраженіе: ни дать; ни взять, совершеннѣйшій сумасбродъ.
— Очень вамъ благодаренъ, — невольно вырвалось у Трэси.
— Какъ? за что?
— За то, что вы мнѣ объяснили это. Продолжайте пожалуйста!
— Да, вотъ я говорилъ сейчасъ, что сумасбродство запечатлѣлось у него на лицѣ. На немъ можно прочесть даже особенности характера виконта.
— Ну, и какъ же вы опредѣлите, что онъ за человѣкъ?
— А это, изволите видѣть, переметная сума.
— Что такое?
— Переметная сума. Это, понимаете-ли, такая личность, которая остановится на чемъ-нибудь, одномъ и воображаетъ себя какимъ-то Гибралтаромъ, воплощеніемъ непоколебимой твердости и постоянства, а потомъ, немного погодя, начнетъ вилять. Гибралтаръ куда-то исчезаетъ и остается самое заурядное ничтожество, готовое повернуться, куда подуетъ вѣтеръ. Вотъ таковъ былъ и лордъ Берклей; всмотритесь хорошенько въ этого барана. Но… Что такое съ вами, однако? Вы вспыхнули и заалѣли, словно заходящее солнце. Дорогой сэръ, не оскорбилъ-ли я васъ какъ-нибудь нечаянно?
— О, нѣтъ, нисколько. Но я всегда краснѣю, когда слышу, если кто-нибудь осуждаетъ своихъ кровныхъ родныхъ. — И онъ прибавилъ мысленно: «Какъ странно, что его дикая фантазія совпала съ истиной. Совершенно случайно онъ описалъ мой характеръ. Я какъ разъ такой жалкій человѣкъ. Покидая Англію, я былъ увѣренъ, что знаю самого себя, воображалъ, что не уступлю въ рѣшимости самому Фридриху Великому, а на дѣлѣ оказался переметной сумой. Во всякомъ случаѣ, человѣку дѣлаетъ честь, если онъ поклоняется высокимъ идеаламъ и стремится въ благороднымъ цѣлямъ; эту роскошь я могу себѣ позволить», и онъ прибавилъ вслухъ:
— Ну, а какъ вамъ кажется, могъ-ли этотъ баранъ, какъ вы его называете, преслѣдовать великую, требующую самоотверженія, идею? Могъ-ли онъ замышлять хоть, напримѣръ, такую вещь, какъ добровольное отреченіе отъ своего громкаго титула, богатства, знатности, съ тѣмъ, чтобы поставить себя на ряду съ обыкновенными смертными и возвыситься надъ другими, благодаря однимъ собственнымъ заслугамъ или, въ случаѣ неудачи, остаться безвѣстнымъ бѣднякомъ?
— Способенъ-ли онъ былъ на это, спрашиваете вы? Да взгляните на него, на эту глуповатую улыбающуюся морду, и вы прочитаете на ней отвѣтъ на свой вопросъ. Да, онъ какъ разъ былъ способенъ на такіе великодушные порывы и, движимый добрыми намѣреніями, пожалуй, принялся бы за дѣло.
— А потомъ?
— А потомъ бы спасовалъ.
— И раскаялся?
— Всякій разъ. При каждой новой неудачѣ.
— И неужели такъ было бы со всѣми моими… я хочу сказать: со всѣми его благими начинаніями?
— Разумѣется; таковъ ужъ характеръ Росморовъ.
— Значитъ, бѣдняга хорошо сдѣлалъ, что умеръ. Вотъ предположимъ, что я былъ бы однимъ изъ Росморовъ, и вдругъ…
— Ну, это невозможно!
— Почему?
— Потому, что этого нельзя предположить. Будучи Росморомъ, въ вашемъ возрастѣ вы были бы сумасбродомъ, а это на васъ не похоже. Да и переметной сумой ужъ васъ никакъ нельзя назвать. Кто умѣетъ читать людскіе характеры въ чертахъ лица, тотъ съ перваго взгляда признаетъ васъ человѣкомъ стойкимъ, котораго не способно поколебать даже землетрясеніе. — Селлерсъ прибавилъ про себя: «Ну, я высказалъ ему достаточно, хотя мои слова ничто въ сравненіи съ дѣйствительностью, судя по фактамъ. Чѣмъ дольше я на него смотрю, тѣмъ замѣчательнѣе онъ мнѣ кажется. Это самое характерное лицо, въ которое я когда-либо всматривался. Въ немъ какая-то сверхъестественная твердость, что-то непоколебимое — желѣзная сила воли. Удивительный молодой человѣкъ!"
И онъ заговорилъ опять:
— А знаете, мистеръ Трэси, я хотѣлъ бы посовѣтоваться съ вами объ одномъ дѣлѣ. Видите-ли, мнѣ доставили прахъ молодого лорда… Господи, какъ вы подскочили!
— О, это ничего. Продолжайте, прошу васъ. Итакъ, вы получили его останки?
— Да.
— Но вы увѣрены, что это его прахъ, а не чей-нибудь чужой?
— Совершенно увѣренъ. Впрочемъ, это лишь частица его праха, а не весь онъ.
— Частица?
— Да. Мы сложили его въ корзинки. Можетъ быть, вы со временемъ отправитесь домой, почему бы вамъ не взять съ собой этотъ пепелъ?
— Какъ, мнѣ?
— Ну, да. Конечно, не теперь, а нѣсколько времени спустя, послѣ того какъ.. Но не хотите-ли вы на нихъ взглянуть?
— Съ какой стати? вовсе не желаю.
— Ну, какъ знаете… я только думалъ… О, куда это ты собралась, моя дорогая? — неожиданно перебилъ онъ самого себя, увидавъ вошедшую дочь.
— Я иду обѣдать въ гости, папа.
Трэси обомлѣлъ, а полковникъ замѣтилъ съ сожалѣніемъ:
— Какая досада! Вѣдь я, право, не зналъ, что моя дочь приглашена, мистеръ Трэси. — Гвендолэнъ измѣнилась въ лицѣ, которое приняло почти жалобное выраженіе. «Что я надѣлала!» говорила она.
— Трое стариковъ и одинъ молодой, ну, это плохая компанія, — продолжалъ хозяинъ. — Черты Гвендоленъ начали проясняться и она сказала съ притворнымъ неудовольствіемъ:
— Если желаете, папа, я могу извиниться передъ Томпсонами.
— А, ты идешь къ Томпсонамъ? Ну, это другое дѣло. Можно устроить такъ, чтобы не лишать тебя удовольствія, дитя мое, если ужь ты собралась.
— Но, папа, я могу отправиться туда другой разъ…
— Нѣтъ, милочка, ступай себѣ съ Богомъ. Ты у меня такая добрая дочь, такая труженица, и твой отецъ не хочетъ огорчать тебя понапрасну, когда ты…
— Но, право же, я… — Ступай, ступай, я не могу ничего слышать; мы обойдемся и безъ тебя, мой ангелъ.
Гвендолэнъ чуть не заплакала съ досады, однако, ей не оставалось ничего болѣе, какъ идти, и она уже стала прощаться, но вдругъ ея отецъ напалъ на новую идею, которая привела его въ восторгъ, потому что устраняла всякія затрудненія.
— Вотъ что я придумалъ, моя голубка, — воскликнулъ онъ. — Ты не лишишься удовольствія, да и мы не останемся въ накладѣ. Пришли къ намъ сюда Беллу Томпсонъ. Очаровательное созданіе, Трэси, восхитительное! Я ужасно хочу, чтобы вы познакомились съ этой дѣвушкой, вы просто съ ума сойдете, когда увидите ее. Такъ пришли же свою подругу, Гвендолэнъ, и скажи ей… Какъ, она ужь упорхнула?! — Онъ подбѣжалъ къ окну — дочь выходила въ это время изъ воротъ. — Не понимаю, что съ ней такое сдѣлалось, — пробормоталъ старикъ, — лица ея мнѣ не видно, но плечи у нея, кажется, вздрагиваютъ.
— Знаете, — весело обратился Селлерсъ къ Трэси, — мнѣ будетъ скучно безъ нея, — родители всегда тоскуютъ о дѣтяхъ, когда не видятъ ихъ; это естественное и мудро устроенное пристрастіе. Но вы сами ничего не потеряете, такъ какъ миссъ Белла съ успѣхомъ замѣнитъ недостающій юношескій элементъ за столомъ. А мы, старики, постараемся занять васъ въ свою очередь. Вотъ никому и не будетъ скучно. По крайней мѣрѣ, вы будете имѣть случай короче познакомиться съ адмираломъ Гаукинсомъ. Это рѣдкій характеръ, мистеръ Трэси, одинъ изъ самыхъ рѣдчайшихъ и самыхъ располагающихъ къ себѣ характеровъ, какіе только существуютъ на свѣтѣ. Вы найдете его достойнымъ изученія. Я изучаю его съ тѣхъ поръ, какъ онъ былъ ребенкомъ, и нахожу, что Гаукинсъ все еще продолжаетъ развиваться. И что главнымъ образомъ помогло мнѣ овладѣть трудной наукой чтенія человѣческаго характера по чертамъ лица, такъ это то, что я всегда сильно интересовался моимъ другомъ Гаукинсомъ, вникалъ въ его поступки, поразительные по своей неожиданности, слѣдилъ за ходомъ идей этого оригинальнаго человѣка.
Трэси не слышалъ ни слова изъ этихъ восхваленій. Его веселость исчезла; онъ былъ въ отчаяніи.
— Да, это самый удивительный характеръ, — не унимался между тѣмъ старикъ. — Скрытность — его основная черта. Первымъ долгомъ старайтесь всегда найти фундаментъ человѣческаго характера и тогда онъ будетъ весь передъ вами. Вы не рискуете ошибиться и попасть въ просакъ, судя о немъ по нѣкоторымъ странностямъ даннаго субъекта, по нѣкоторымъ особенностямъ, которыя могутъ показаться съ виду несообразными. Напримѣръ, что читаете вы на лицѣ нашего сенатора? На немъ написана простота, несомнѣнная, бросающаяся въ глаза простота; на самомъ же дѣлѣ это одинъ изъ глубочайшихъ умовъ, какой только можно встрѣтить. Гаукинсъ неподкупно честный человѣкъ, честный и почтенный во всѣхъ отношеніяхъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ не имѣетъ себѣ равнаго въ искусствѣ притворяться.
— О, это какая-то дьявольщина! — внезапно вырвалось у Трэси, всецѣло поглощеннаго досадой по поводу отсутствія Гвендолэнъ.
— Ну, я не скажу этого, — хладнокровно возразилъ Селлерсъ, который теперь преспокойно прохаживался взадъ и впередъ, заложивъ руки за спину подъ фалды сюртука и слушая свою собственную рѣчь. — Эту способность можно было бы назвать дьявольской въ другомъ человѣкѣ, но не въ сенаторѣ. Вашъ терминъ правиленъ, совершенно правиленъ, я подтверждаю это, но примѣненіе его ошибочно. Да, у него поразительный характеръ. Я не думаю, чтобы другой государственный мужъ соединялъ въ себѣ когда-либо такой колоссальный юморъ съ необыкновенною способностью совершенно скрывать его. Исключеніемъ въ данномъ случаѣ могутъ служить развѣ только Джоржъ Вашингтонъ и Кромвель, да еще, пожалуй, Робеспьеръ; но далѣе я провожу черту. Человѣкъ неопытный можетъ прожить хоть цѣлый вѣкъ въ обществѣ почтеннаго Гаукинса и быть увѣреннымъ, что въ немъ не больше юмора, чѣмъ въ кладбищѣ.
Глубокій, безконечный вздохъ, въ цѣлый ярдъ длиною, послышался оттуда, гдѣ сидѣлъ разсѣянный художникъ, погруженный въ непріятное раздумье. — Несчастный, о, несчастный! — пробормоталъ онъ вслѣдъ затѣмъ.
— Почему же несчастный? — невозмутимо отозвался Селлерсъ. — Я не скажу этого. Напротивъ, надо удивляться умѣнью Гаукинса скрывать свой юморъ, еще болѣе, чѣмъ самому этому дару при всей его замѣчательности. Кромѣ того, генералъ Гаукинсъ мыслитель — проницательный, логическій, глубокій мыслитель, поражающій силою своего анализа — пожалуй, самый способный въ этомъ направленіи человѣкъ новѣйшей эпохи. Конечно, онъ проявляетъ свой талантъ въ сферѣ предметовъ, достойныхъ его ума, каковы напримѣръ: ледяной періодъ, соотношеніе силъ, развитіе идеи христіанства изъ ея загадочной формы или что-нибудь въ этомъ родѣ. Дайте ему тему, соотвѣтственную складу его мыслей, а потомъ отойдите въ сторону и наблюдайте за нимъ. Вамъ представится, что земля колеблется у васъ подъ ногами. Да, вамъ слѣдуетъ познакомиться съ нимъ покороче, вы должны заглянуть въ его внутренній міръ. Пожалуй, это самый необыкновенный умъ со временъ Аристотеля.
Обѣдъ былъ немного отложенъ въ ожиданіи прихода миссъ Томпсонъ, но Гвендолэнъ не думала передавать ей приглашенія отца, и дѣвушка, разумѣется, не явилась. Пришлось сѣсть за столъ безъ нея. Бѣдный старикъ Селлерсъ пустилъ въ ходъ рѣшительно все, что только могло изобрѣсти его гостепріимство, чтобы молодому художнику не было скучно, а тотъ въ свою очередь добросовѣстно старался быть веселымъ и разговорчивымъ въ угоду радушному хозяину; всѣмъ хотѣлось оживить общую бесѣду, но напрасно. Сердце Трэси было точно налито свинцомъ; онъ какъ будто не видѣлъ ничего въ комнатѣ, кромѣ пустого стула Гвендолэнъ; онъ не могъ отвлечь своихъ мыслей отъ нея и своей неудачи. Разсѣянность гостя порождала неловкія паузы, которыя страшно затягивались, когда наступала его очередь сказать что-нибудь. Конечно, это отозвалось на общемъ настроеніи и вмѣсто бойкаго разговора, который увлекаетъ собесѣдниковъ, какъ быстрый ходъ судна подъ парусами по сверкающимъ на солнцѣ волнамъ, компанія зѣвала, не видя конца непроходимой скуки. Что бы это значило? Только одинъ Трэси могъ отвѣтить на этотъ вопросъ; остальные же не пускались даже и въ догадки.
Въ домѣ Томпсоновъ дѣло шло не лучше. Гвендолэнъ сердилась на себя, что не можетъ скрыть своей досады; ей было стыдно своего малодушія, но это не помогало горю; необъяснимая мучительная тоска томила ее и никакимъ усиліемъ воли не могла она стряхнуть своего тягостнаго унынія. Пришлось объяснить свое дурное расположеніе духа легкимъ нездоровьемъ и всѣ повѣрили тому. Гвендолэнъ жалѣли, выказывали ей участіе, но и это не приносило никакой пользы. Въ подобныхъ случаяхъ ничто не въ силахъ поправить бѣды. Лучше всего встать и уйти. Только что кончился обѣдъ, какъ молодая дѣвушка извинилась и побѣжала домой, обрадовавшись, что можетъ уйти изъ гостей.
«Неужели я его уже не застану?» Эта мысль, возникшая въ мозгу Гвендолэнъ, отозвалась у нея въ пяткахъ и пришпоривала ее всю дорогу. Она незамѣтно проскользнула въ свой домъ, сбросила съ себя верхнее платье и кинулась прямо въ столовую. Впрочемъ, у дверей дѣвушка остановилась, чтобы прислушаться. Голосъ ея отца, — вялый и безъ малѣйшаго оживленія; потомъ голосъ матери, — нисколько не лучше; довольно продолжительная пауза и какое-то пустое замѣчаніе со стороны Вашингтона Гаукинса. Опять всѣ примолкли и снова заговорилъ ея отецъ, а не Трэси.
«Онъ ушелъ», — въ отчаяніи сказала себѣ Гвендолэнъ, порывисто отворила дверь и окаменѣла на порогѣ.
— Что съ тобою, дитя!? — воскликнула испуганная миссисъ Селлерсъ. — Какъ ты блѣдна! Ужь не случилось-ли чего-нибудь?
— Блѣдна? — перебилъ полковникъ. — О, это было на одну минуту, а теперь наша Гвендолэнъ заалѣла, какъ мякоть арбуза. Садись, моя дорогая, садись; ты пришла очень кстати. Ну, разсказывай, весело-ли было у Томпсоновъ? А мы тутъ отлично проводили время. Почему не пришла миссъ Белла? Мистеръ Трэси чувствуетъ себя не особенно хорошо, и она заставила бы его забыть о томъ.
Гвендолэнъ была совершенно довольна, и ея глаза, сіявшіе счастьемъ, передали одну восхитительную тайну другой парѣ глазъ, которые также отвѣтили имъ страстнымъ признаніемъ. Все это случилось въ самую ничтожную частицу секунды, но молодые люди отлично поняли другъ друга. Всякая тревога, тоска, безпокойство тотчасъ исчезли въ ихъ сердцахъ и оба они почувствовали глубокое успокоеніе.
Селлерсъ былъ непоколебимо убѣжденъ, что при новомъ подкрѣпленіи побѣда будетъ вырвана въ послѣдній моментъ изъ пасти неудачи; но онъ ошибся. Бесѣда по прежнему не клеилась. Онъ гордился Гвендолэнъ и хотѣлъ выказать ея достоинства передъ гостемъ въ самомъ выгодномъ свѣтѣ, такъ, чтобы она затмила собой даже миссъ Беллу Томпсонъ; къ этому представлялся теперь такой удобный случай; а между тѣмъ какъ держала себя его дочь? Она рѣшительно не оправдывала надеждъ отца, и онъ бѣсился при мысли, что этотъ англичанинъ, по привычкѣ всѣхъ британскихъ путешественниковъ обобщать понятія о цѣлыхъ горныхъ кряжахъ, судя по одной песчинкѣ, — придетъ, пожалуй, къ выводу, что американскія дѣвушки нѣмы, какъ рыбы, и составитъ ошибочное мнѣніе обо всѣхъ юныхъ представительницахъ Америки по этому неудачному образцу. А Гвендолэнъ, какъ нарочно, молчала, будто не умѣя открыть рта, точно за столомъ не было ничего, что могло бы вдохновить ее, заставить разговориться, удержать отъ дремоты. И старикъ давалъ себѣ слово, ради чести націи, въ скоромъ времени опять свести ихъ обоихъ вмѣстѣ на почвѣ общественности.
«Въ другой разъ дѣло пойдетъ лучше», утѣшалъ онъ себя, съ горечью думая въ то же время: «Онъ непремѣнно запишетъ сегодня въ свой дневникъ, — они всѣ ведутъ дневники, — что Гвендолэнъ Селлерсъ оказалась ужасно неинтересной особой. Этакая досада! Да и въ самомъ дѣлѣ на нее что-то нашло, я никогда не видѣлъ свою дочь такою. А между тѣмъ она чертовски хороша въ эту минуту, хотя прикидывается, будто бы неспособна ни на что иное, какъ только подбирать крошки со скатерти и рвать въ клочки цвѣты съ такимъ видомъ, точно ей не сидится на мѣстѣ. Ну, и въ аудіенцъ-залѣ дѣло идетъ не лучше! Однако, ужь мнѣ это порядкомъ надоѣло; я спускаю флагъ; пусть другіе, если хотятъ, отстаиваютъ честь Америки».
Хозяинъ простился со всѣми и ушелъ, отговорившись спѣшными дѣлами. Влюбленные сидѣли на разныхъ концахъ комнаты, какъ будто не замѣчая присутствія другъ друга. Теперь разстояніе между ними немного укоротилось. Вскорѣ и мать послѣдовала за отцомъ. Они сблизились еще болѣе. Трэси остановился противъ хромолитографіи, изображавшей какого-то политическаго дѣятеля изъ штата Огайо, преображеннаго черезчуръ смѣлой кистью въ одного изъ Росморовъ въ доспѣхахъ крестоносца, а Гвендолэнъ сидѣла на диванѣ, недалеко отъ его локтя, прикидываясь, будто бы она углублена въ разсматриваніе фотографическаго альбома, гдѣ вовсе не было карточекъ.
«Сенаторъ» все еще медлилъ уходомъ. Ему было жаль молодыхъ людей, которые проскучали цѣлый вечеръ. Въ простотѣ души онъ вздумалъ занять ихъ теперь, старался сгладитъ непріятное впечатлѣніе общей вялости и скуки, и болталъ безъ умолку, напуская на себя притворную веселость. Однако, его плохо поддерживали; общій разговоръ опять таки не завязывался; онъ хотѣлъ уже уйти, махнувъ рукой на сегодняшній неудачный вечеръ, но Гвендолэнъ быстро вскочила съ мѣста, ласково улыбнулась и воскликнула въ порывѣ благодарности:
— Какъ, вы уже уходите? — Гаукинсу показалось жестокимъ покинуть поле сраженія и онъ опять сѣлъ.
Добрякъ только что собрался заговорить о чемъ-то, но тутъ же осѣкся. Всѣ мы попадали иногда въ такое же глупое положеніе. Какимъ-то образомъ онъ смекнулъ, что ему не слѣдовало оставаться, что онъ попалъ въ просакъ. Придя къ такому выводу, Гаукинсъ распрощался и пошелъ, въ недоумѣніи спрашивая себя: «что такое могъ онъ сдѣлать, что произвело моментальную перемѣну въ атмосферѣ?» Когда же за нимъ заперлась дверь, молодые люди стояли уже рядомъ, посматривая ему вслѣдъ, въ тревожномъ ожиданіи, считая секунды, и на ихъ лицахъ отражалась глубокая благодарность. Едва щелкнула дверная ручка, какъ они бросились въ объятія другъ другу, а ихъ изстрадавшія сердца и губы слились въ безумномъ лобзаніи.
— О, Боже, она цѣлуетъ матеріализованнаго духа!
Никто не слышалъ этого восклицанія, потому что Гаукинсъ произнесъ его только мысленно. Очутившись за порогомъ, онъ обернулся назадъ и пріотворилъ дверь съ намѣреніемъ войти и спросить, какую неловкость онъ сотворилъ, а затѣмъ извиниться. Но старикъ не вошелъ обратно въ гостиную, а побѣжалъ къ себѣ наверхъ, окончательно растерявшись отъ ужаса.