Kozlovsky pervye pochty t1 1913/Глава 5/VII

Первые почты и первые почтмейстеры в Московском государстве — Глава 5. VII
автор Козловский И. П.

Источник: Козловский И. П.. Первые почты и первые почтмейстеры в Московском государстве. — Варшава: Типография Варшавского учебного округа, 1913. — Т. 1. — С. 394—418.

VII

Ямские учреждения в эпоху Виниусов. — Запаздывания почтарей. — Состояние почтовых дорог. — Другие препятствия почтовой гоньбе. — Случаи потери сум ямщиками. — Беспорядки на ямах. — Уплата прогонов за почтовую гоньбу.

Виниусам, также, как и их предшественникам, приходилось испытывать много неприятностей, связанных с несовершенством ямских учреждений, услугами которых почтмейстерам приходилось пользоваться. Наиболее часто попадающиеся „дела“ в эту эпоху — дела об опаздывании ямщиков. Неаккуратное хождение почты, как мы видели, было главной причиной отставки Марселисов; но эта же неаккуратность была самым обыкновенным явлением и в рассматриваемую нами эпоху.

Жалобы почтмейстера на неаккуратность ямщиков начинаются по документам с 29 ноября 1677 года. Виниус жаловался, что почта из Москвы в Мигновичи поспевает лишь на 8—9 день, а прежде поспевала на 5—6-й. Ямскому приказу поручено было по этому поводу учинить розыск и наказать небрежных ямщиков.

Далее, по порядку, идет жалоба в апреле 1683 г. 4 июля 1683 г. опять идет речь о неаккуратности ямщиков, причём о ней говорится, как о постоянном явлении: „Свейская почта всегда русскую почту ожидает, временем два и три дни“ пишет один из заграничных почтмейстеров. 8 декабря того же года Андрей Виниус снова выступил с жалобою на медленность Рижской почты; но на этот раз он прямо обвиняет ямщиков московских, тверских, новгородских и псковских. Они гоняют, по его словам, медленно и не старательно, иногда, вероятно, ходят пешком, на ямах медлят; иногда ездят не сами, а посылают своих работников на плохих лошадях. Результатом этого является запаздывание почты, по-прежнему, на 2—3 дня. Виниус просил наказать виновных и послать указ с расписанием, по скольку верст в час следует гонять. Ямщиков, виновных в медленности, велено было нещадно бить батогами и повторить им еще раз все прежние предписания. Новгородскому воеводе предписано было напомнить почтарям, что они должны ездить быстро, днем и ночью, на хороших лошадях, зимою и летом по 7 верст в час, а осенью, и в начале весны, когда бывает ненастье и грязь — по 5 верст.

14 мая 1684 года снова поднялось дело о медленности Рижской почты. Андрей Виниус в Посольском приказе заявил: Рижская почта опять стала ходить медленно — из Пскова в Москву приходит на 9-й день, а из Новгорода — на 7-й день, т. е. опаздывает на 3—4 дня. Почтари, очевидно, не гоняют по 7 и по 5 верст, или же не гоняют по ночам. Зарубежные почтари также запаздывают. Виниус просил наказать тех ямщиков, которые по часовым росписям окажутся виновными в медленности; послать пристава для ревизии гоньбы до Новгорода, Пскова и до рубежа; к рижскому губернатору послать грамоту. Просьбы почтмейстера были исполнены; к губернатору поручено написать псковскому воеводе. Во время разыскивания виновных в медленности гоньбы, в Твери произошел инцидент, о котором расскажем в другом месте.

Следующее упоминание о неаккуратности ямщиков относится к 7 января 1685 года. 11 июня 1688 г. получено было известие о неаккуратности ямщиков от псковского воеводы Петра Головина. „Всегда, писал он в Посольский приказ, московская почта приходит в пятницу или субботу, а заграничная — в воскресенье; а 8 и 9 июня московская почта не явилась; не пришла она даже 11-го, в понедельник. Пришлось 10-го заграничную почту послать в Москву, не дожидаясь прихода московской. 20 декабря того же года Андрей Виниус снова жаловался Посольскому приказу, что почтари по Рижской дороге не ездят по 6—7 верст в час, как им приказано, и потому почта запаздывает к размену с заграничной и лежит на границе целую неделю. Равным образом и в Москву, добавляет он, прежде почта приходила в субботу в полдень, а теперь приходит в воскресенье вечером.

Ямщикам еще раз были сделаны напоминания с угрозою наказания.

Наконец и сама Москва провинилась по вопросу об аккуратности почтового оборота. Знакомый нам Илья Гитнер заявил в новгородской Приказной палате, что московские почтовые сумы, долженствовавшие прибыть в Новгород 14 августа 1689 года, не прибыли даже 16-го. Новгородский воевода, бояр. кн. Петр Прозоровский написал об этом в Москву и получил ответ, что почта на этот раз была задержана в Москве по указу в. г-рей. Это произошло в роковые дни для правительства царевны Софии.

В мае 1691 года, ввиду повторявшихся случаев неаккуратности ямщиков, еще раз сделано было им внушение „под жестоким страхом“: ездить не медленно, возить почту лично, почтами среди дороги не меняться; приказным избам велено было при отсылке писем писать на обертке число месяца и час отпуска почты, а равно и ямщика, с которым отправляется или получается почта.

Но, как бы ни было велико число дел о „мешкоте“ почтовой гоньбы, и как бы ни осуждали мы ямщиков за „нерадение“ в унисон с тогдашними властями, мы всё-таки должны еще раз припомнить и те неблагоприятные условия, с которыми им приходилось бороться. Очень грустно видеть, что, бесконечно возбуждая дела о неаккуратности ямщиков, власти очень редко вступали в борьбу с вышеупомянутыми условиями. Случаи такого рода мы сейчас и рассмотрим.

24 апреля 1683 года Андрей Виниус подал челобитную следующего содержания. Ямщики, которые гоняют с Рижскою почтою, сильно запаздывают в пути, иногда на 3 и на 4 дня, и больше. Причиной их медленности они выставляют плохое состояние дорог по Новгородскому пути. Мосты, проведенные на грязных и топких местах — попортились, а в иных местах совсем исчезли; их лошади тонут, ломают ноги^[1]. Иногда им приходится, бросив лошадь, идти пешком с почтовыми сумами^[2]. Почтовые сумы иногда также подвергаются порче — подмачиваются в дороге. Иные ямщики, боясь наказания, не принимают у других подмоченных сум; приходится последним возвращаться домой с сумами. Всё это заставило Виниуса просить царского указу о починке и сооружении мостов. К челобитной его была приложена челобитная тверских ямщиков, которая, излагая в общем дело так, как оно изложено в челобитной Виниуса, указывает определенно реки, на которых нет мостов: Мошница, Истра, Ямога, Иногаща, Лодужа, Лоника и кроме того много малых речек, топей, болот, выбоин и грязей.

Были сделаны соответствующие распоряжения и разосланы грамоты воеводам (2 мая) о приведении дорог в порядок. В числе прочих воевод, получивших соответствующего рода распоряжения, получил их и торжковский воевода, М. Т. Челищев. Сгоняя на мостовые работы людей из своего уезда, он особенно налег в своих требованиях на крестьян села Федуева, вотчины князей Долгоруких. Они били челом государю, что роспись повинностей была составлена неким Рафаиловым неправильно, крестьяне терпят насилие воеводы и нужду, разоряются. Послан был указ Челищеву — не высылать федуевских крестьян на работу и не посылать в это село своих посыльщиков^[3].

Вышли осложнения с починкою дорог также в Клинском уезде. На р. Мошнице, как оказалось, сошлись 2 уезда: Клинский и Дмитровский. Следовало строить мост жителям двух уездов. Так как во время рассылки грамот 2 мая дмитровскому воеводе грамоты послано не было, то он не захотел участвовать в постройке моста на Мошнице, несмотря на убеждения клинского воеводы, Дм. Ярцова. Пришлось жаловаться государям. Дмитровскому воеводе был послан указ соответствующего содержания.

То же самое повторилось в 1687 году. В июле этого года также были разосланы указы в Новгород (бояр. П. Вас. Шереметеву), Клин, Тверь, Торжок: велено для почтовой гоньбы на грязях и на топких местах, где проезд был с нуждою, построить мосты городскими и уездными людьми. 8 августа и 11 сентября Клинский воевода Елисей Зорин доносил государям, что в Клинском уезде, от р. Мошницы, по рекам и по грязям старые мосты починены, а иные и вновь намощены, но не везде: в некоторых местах старые мосты не укреплены, потому что уездные сошные люди в Клин для мостового дела до 7 авг. не явились, а служилых людей для посылки за ослушниками в Клину нет. Что же касается р. Мошницы, то с нею возникло то же недоразумение, что и прежде. Клинские люди не захотели одни строить на ней мост. Клинский воевода писал об этом и в Посольский, и в Ямской приказ и ответа ниоткуда не получил; писал он и дмитровскому воеводе, но тот ответил, что без государского указа он мостить мост не смеет. Между тем переезд через Мошницу был крайне необходим: по причине болот и больших грязей, через нее нельзя переправиться ни вброд, ни на плоту. Распоряжение, какое нужно, было сделано, но неизвестно, как оно было исполнено^[4].

И этим дело не кончилось. Клинский уезд также заленился. 23 марта 1696 года воевода Юрий Дашкин прислал государю отписку с сообщением, что по большой Новгородской дороге, где ездят с почтою, мосты на реках, речках и грязях ветхи, а некоторые и совсем обрушились. Воевода просил дать указ по этому поводу, потому что без указа местные жители не хотят строить мостов. Ему ничего не отвечали; через 2 недели он возобновил свою просьбу: дан ли на этот раз был ответ — неизвестно.

Три года спустя посол Гвариент, среди своих жалоб на неаккуратность и на недобросовестность Московских почт, помещает также жалобу на плохое состояние дорог^[5].

Не одна природа, но и некультурность общества, грубость и эгоизм участников дела ставили иногда крупные затруднения его развитию. Приведем примеры.

15 марта 1678 года загорские ямщики жаловались, что когда они приезжают во Псков с сумами, то псковские ямщики иногда по 3 дня их задерживают, чтобы обратную почту не везти самим, а отправить с ними^[6]. Между тем, по словам загорских ямщиков — псковичи люди зажиточные, в устрое их 40 вытей, а загоричей — только 14. Велено было псковичам не задерживать загорских ямщиков, а самим отвозить сумы в Загорье.

23 июля 1679 г. Андрей Виниус заявил Приказу о том, что Фаддей Крыжевский жалуется на задержку почтарей в Смоленске. Дело в том, что почтари с заграничною почтою часто прибывают в Смоленск ночью и их в город долго не пускают, а бывает так, что писем у них, адресованных в Смоленск, совсем нет, и таким образом время у них пропадает даром. Виниус спрашивал, стоит ли заезжать почтарям в Смоленск, если у них не будет туда писем? Рассудили, очевидно, что почтари всё-таки должны заезжать в Смоленск, потому что резолюция была: „послать память в Приказ княжества Смоленского, не велеть Виленской почты в Смоленске задерживать“^[7]. Заезд в Смоленск, разумеется, был необходим, хотя бы для того, чтобы забрать оттуда письма, адресованные в Москву; но письма эти были почти исключительно казенные и Виниус не интересовался ими, потому и задавал не делающий ему чести вопрос.

На речных переправах также часто задерживали почтарей, как напр. на Волге в Твери (заявление Виниуса 14 мая 1684 г.) и в других местах.

Еще хуже было с „воровскими людьми“, уже начинавшими находить вкус в нападениях на почтарей. В июне 1684 года в Клинском уезде, в Селивинском лесу, на тверского ямщика Алексея Вахурова напали разбойники, отняли у него сумы, сорвали печати, обрезали ремни, но убедившись, очевидно, что денег в сумах нет, сумы бросили на дороге, лошадь увели, а ямщика связали по рукам и ногам и оттащили в сторону. Там он пролежал с полдня до полуночи. С ним было несколько других связанных проезжих людей, которые, по уходе разбойников, развязались и почтаря развязали. Подобрав сумы, ямщик поплелся пешком в Клин и явился к воеводе Якову Алфимову 24 июня, за 2 часа до свету. Воевода, сняв с него показание, осмотрел сумы с письмами. Письма оказались перевязанными шнурками (мутоузами) и запечатанными сургучом, отписки и советные грамотки оказались в целости. Тогда воевода послал городских и уездных людей в погоню за разбойниками и дал знать обо всём в Москву. Дело было направлено в Приказ сыскных дел; дали знать об этом также в Ямской приказ^[8].

Весьма часто всё-таки бывало, что почтари, лучшие из ямщиков, как предполагалось — далеко не стояли на высоте своего призвания. В изданных нами документах есть 4 очень интересных в бытовом отношении дела: почтарей Кузьмина, Елизарьевского и двух Ивановых.

18 декабря 1686 года тверской ямщик Пронка Кузьмин принял ночью у вышневолоцкого ямщика почтовые сумы с ящиком и в тот же час поехал к Москве на своих санях со своею лошадью. Когда он отъехал от Твери 12 верст, лошадь его чего-то испугалась, вышибла ямщика из саней и побежала назад в Тверь вместе с санями. Пронка побежал за нею, но догнать, конечно, не мог. Не доходя 5 верст до Твери, Пронка встретил своего зятя, Якова Вахурова, на тех же санях и лошади, ехавшего ему навстречу. Ящик в санях оказался, но сум не было. Оказалось, что лошадь Пронки ночью того же дня (три часа спустя после его отъезда) прибежала к его двору. Жена Пронки, Ирина Родионова, и дочь Наталья, не видя хозяина, и думая, что с ним случилось несчастье, подняли вопль. Наталья прибежала с плачем к Якову Вахурову и сказала, что лошадь отца пришла домой, а отца нет и почтовых сум также нет. Яков пошел к Пронкину двору; там уже собралось много ямщиков. Ямщики немедленно послали Якова Вахурова на Пронкиных санях по той же дороге разыскивать Пронку. По словам Вахурова, он встретил Пронку в 5 верстах от Твери не пешим, а на наемной лошади (это разногласие даже после очной ставки осталось не разъясненным). Пронка, приняв у Вахурова лошадь и сани с ящиком, поехал с ним вместе по направлению к Москве разыскивать почтовые сумы. По дороге они спрашивали о сумах у всех встречных и искали на пути. Найти сум им не удалось, и они явились поутру 22 декабря в Москву, в Посольский приказ, к Виниусу, с одним ящиком. В ящике оказалась „персонка“, которую прислал для образца живописец из города Ниеншанца.

Виниус доложил о происшедшем кн. В. В. Голицыну. Было приказано послать пристава, сына боярского Кузьму Данилова, в Тверь. По дороге пристав должен был по обеим сторонам по всем деревням расспрашивать, не поднял ли кто потерянных сум; кто поднял — пусть отдаст приставу, не опасаясь для себя никаких последствий. На дороге пристав также должен был тщательно осматривать все места, не упали ли где сумы или, может быть, будучи подняты, отброшенные, лежат где-нибудь в стороне. Ямщикам через воевод велено было объявить, чтобы с вестовыми письмами посылали людей добрых, а не пьяниц и сказать, что за потерю сум будет назначено наказание без пощады. В случае, если сумы будут найдены, пристав должен привезти их к Москве и представить в Посольский приказ; если сумы не будут найдены, то тверской воевода должен бить батогами Пронку Кузьмина при всех ямщиках.

Тверскому воеводе, кн. Лавр. Савин. Горчакову, была послана грамота с изложением дела. Воеводе было предписано допросить Якова Вахурова, как он взял сани и ящик, почему узнал, что лошадь и сани вернулись к Пронкину двору, при ком он их осматривал, кто ему велел ехать навстречу Пронке, объявлял ли он соседям и старостам, что сани приехали, а сум не оказалось, заводил ли он сани и лошадь к себе на двор; допросить также других свидетелей дела и, если возникнет разногласие, дать очные ставки и весь розыск прислать в Москву, также как и Пронку, и его зятя, на их подводах; старостам и ямщикам сказать указ (как поручено было приставу, см. выше), если будут найдены сумы, — прислать их в Москву, в Посольский приказ, а ямщика Пронку (во всяком случае!) бить батогами нещадно.

Согласно полученному предписанию, кн. Горчаков произвел розыск, все прикосновенные к делу лица были допрошены; за разыскиванием сум были посланы тверские стрельцы Олисов и Антонов и 3 ямщика — Пронка и Левка Кузьмины и Степка Дружинин. 29 декабря посланные вернулись и подали воеводе „доезд“ о своей командировке и принесли 2 письма новгородских дворян и 4 листа немецких, а равно и куранты. Всё это найдено было ими в 10 верстах от Твери, без сум, на левой стороне дороги, против деревни Высокой помещиков Боборыкиных. Кузьма Данилов заявил, что эти письма и листы — почтовые; тогда воевода отдал ему их под расписку и отправил в Москву вместе с Даниловым свое производство по делу и ямщиков Кузьмина и Вахурова.

Небезынтересно коллективное показание ямщиков Тверского яму и их старосты, Исачки Фомина. Они уверяли, что Пронка поехал не пьяным, при них, и многие люди, по их словам, видели, что он не пьян. Когда его сани прибыли домой, то староста и ямщики осматривали их: почтовых сум не было; не было также на лошади узды, седелки и вожжей; съестных припасов также не было. Они подтверждали также, неизвестно на каком основании, что Вахуров встретил Пронку ехавшим на наемной лошади.

Все эти данные были вряд ли в пользу Пронки Кузьмина.

По наведенным по Рижской почте справкам оказалось, что 14 декабря из Новгорода были отпущены сумы с зарубежными, псковскими и новгородскими письмами, между которыми были воеводские отписки и дела. Содержание этой корреспонденции установить трудно. Было также денег 6 рублей, посланных некоему псковитину Андрею Ногину (бывшему, очевидно, по делам в Москве).

7 января 1687 года Виниус подал заявление, что, по всем признакам, сумы были выхвачены из саней возле Пронкина двора, а потом, чтобы отвести подозрение от тверских ямщиков, несколько листов были подброшены в удаленной деревне. Виниус просил объявить, что в случае пропажи сум, кроме наказания, с ямщиков будет взыскиваться пеня и все те деньги, которые, по показанию корреспондентов, окажутся пропавшими; наказание должно быть жестокое, потому что с сумами могут пропасть государевы грамоты, воеводские отписки и ценные документы, из которых другие люди могут извлечь пользу.

Резолюция по всему этому делу была следующая: „на ямщиках пропавшие деньги доправить, ямщиков освободить, равно как и задержанных крестьян деревни Высокой (крестьяне сидели в Твери в тюрьме); объявить, что при повторении подобных случаев ямщики будут подвергнуты жестокому наказанию и ссылке“^[9].

14 июня 1691 года, в 3 часу дня, Андрей Виниус послал ямщика Тимофея Елизарьевского по Смоленской дороге до Можайска с почтовыми сумами, в которых были важные письма (напр. грамота смоленскому воеводе, письма польского резидента). На другой день, в первом часу, ямщик этот вернулся в Москву и, явившись во двор к Андрею Виниусу, заявил ему, что с ним произошло несчастье. Отъехав от Москвы 12 верст, в Малюновских горах, не доехав до вотчины окольничего Андр. Артам. Матвеева, села Одинцова, версты за 2, он остановился в поле, хотел покормить лошадь и сам отдохнуть (куда спешить!). Слезши с лошади, он заткнул повод за пояс, а сам… лег спать, привязав в тороках у лошади почтовые сумы и свой форменный кафтан. Проснувшись, он увидел, что лошадь отвязалась и ходит неподалеку, а сум и кафтана в тороках нет. Все его поиски ни к чему не привели. Приехав в село Одинцово, он рассказал о случившемся священнику, старосте и крестьянам, и просил, в случае, если кто сумы найдет, чтобы представил в Москву, в Посольский приказ.

Ямщика этого Виниус отправил со своим человеком Гаврилою Петровым в Приказ. В тот же день из Стрелецкого приказу подьячий Петр Исаков принес найденные сумы с письмами. Письма были пересмотрены, составлен им список и переданы Виниусу для вторичной отправки по назначению. Ямщику Елизарьевскому, за его пьянство и неаккуратность, велено учинить наказанье — бить батогами нещадно^[10].

29 августа 1691 года был отпущен из Пскова в Печорский посад с почтовыми сумами псковской выборной ямщик Трофим Иванов. 30 августа у него в Печорском посаде должен был произойти размен сум с зарубежною почтою. Но Иванов к размену не явился и пропал без вести. Псковский воевода, окольн. Мих. Вас. Собакин, узнав о его исчезновении, послал подьячего Приказной палаты Михаила Колпашникова, со стрельцами и местными жителями, разыскивать почтаря, а для приему заграничной почты пришлось особо послать другого подьячего. 31 августа подьячий привез зарубежную почту, взяв ее на постоялом дворе в Печорском посаде. В тот же день явился во Псков и Трофим Иванов, и на допросе сказал, что дорогою, в лесу, среди болота, от Пскова в 3 верстах, он потерял сумы и не мог их найти. Посланы были псковские ямщики на то место, и им удалось найти сумы у дороги, в гречи. Сумы оказались в целости и за печатями. Воевода распорядился послать их в Ригу с подьячим Приказной палаты Саввою Меньшим Емчужниковым, а Трофим Иванов до указу был посажен под караул. Из Москвы последовало распоряжение: „велеть тому ямщику, за то, что он те сумы, знатно — пьян, обронил, при иных ямщиках, его братьи, бить батоги нещадно, чтоб иным ямщикам неповадно было пьяными сум терять“^[11].

Но, бесспорно, интереснейшим из фактов этого рода, является случай потери сум на той же дороге ямщиком Силкою Ивановым, в начале 1700 года. Об этом случае мы упоминали выше; теперь остановимся на нём подробно.

5 янв. 1700 г., в 1-м часу ночи, подьячий Никифор Агафонов, ведавший почту во Пскове, отпустил московские почтовые сумы с письмами за рубеж с псковским почтарем Кузьмою Ивановым. Последний сам не повез писем к рубежу, а послал ямщика Силку Иванова. Этот последний, утром 6 числа, приехал в Печорский посад и, прежде, чем явиться на постоялый двор, где происходил обыкновенно размен писем, поехал за шведский рубеж в Колодовец, где у „чухна“ в кабаке купил 4 стопы вина. Потом он вернулся в Печорский посад, где на постоялом дворе разменялся сумами со шведским почтарем Яковом Вилимовым, ок. 4—5 ч. дня. Затем с рижскими почтовыми сумами он поехал во Псков. Дорогою он пил вино. На Устинском погосте, на кружечном дворе, в кабацкой избе он остановился и еще сильно выпил; его „разняло“. Дальше поехал он за час до отдачи дневных часов, но дорогою заснул. На закате солнца, в 3—4 верстах от Устинского погоста, его увидели дворцовый крестьянин с. Горки Степан Фадеев с другими крестьянами, ехавшие изо Пскова в Горки. Лошади почтаря шли шагом „самым тихим“; Силка спал в санях. Фадеев подошел к саням, будил почтаря, тряс его за ноги, говорил: „встань, православной!“, но не добудился и по совету других, оставил его в покое. Это видели также бывшие вблизи крестьяне с. Кусвы, Осип Петров с братом, которые ловили в это время рыбу на р. Великой. Полчаса спустя, по их словам, почтаря уже не стало видно. Через 2 часа после этого, Осип Петров поехал с братом домой, в с. Кусву и проехав ¼ версты, увидали вдали, что лошади почтаря стоят, а какой-то неизвестный человек будит Силку: „товарищ, вставай!“ Почтарь спал беспробудно. Тогда неизвестный отрезал пристяжь, выбросил Иванова из саней, а на коренной лошади, в санях, уехал по направлению к Псковскому озеру, мимо с. Кусвы. Осип Петров с братом тем временем подошли, посмотрели на лежащего пьяного почтаря, на шапку, лежавшую на сажень от него, и, „убоявшись“, пошли своей дорогой. Здесь, игравшие на берегу р. Кусовки, ребята сказывали им, что видели незнакомого человека, проехавшего мимо них к Псковскому озеру.

Этою же ночью к крестьянину архиерейского с. Кусвы, Титу Трофимову, постучались в окно его соседи и спросили его, почему он не уберет лошадь, которая ходит у него на гумне с хомутом? Тит ответил, что эта лошадь не его, и отправился вместе с ними посмотреть её. Темно-гнедая лошадь оказалась совсем знакомою. Тогда Трофимов вспомнил о том, что он слышал от Осипа Петрова, и пошел к митрополичьему сыну боярскому, Трофиму Леонтьеву, чтобы доложить ему об этом. Трофим Леонтьев потребовал к себе Осипа Петрова, допросил его, а затем, собрав несколько человек, поехал на то место, где должен был лежать пьяный почтарь. Силка лежал на том же месте. Увидав, что он жив, а только сильно пьян, Леонтьев приказал взять его на сани и привез его к себе. Когда Иванов проспался, Леонтьев допросил его о сумах. Тот, разумеется, не мог ничего ответить. Тогда Леонтьев взял его с собою и поехал до Устинского погоста, расспрашивая у всех встречных про сумы. Целовальник Устинского погоста, Аврам Иванов, рассказал Трофиму Леонтьеву о заезде Силки к нему и о его пьянстве. Силка беззаботно говорил Леонтьеву: „хоть та лошадь с сумами и ушла, но будет дома!”^[12].

Пришлось Силке Иванову явиться к Никифору Агафонову без сум. Тот уже беспокоился, что почтаря долго нет и в 4-м часу ночи против 7-го января докладывал об этом в Приказной палате воеводе Кир. Ал-еев. Нарышкину. Немедленно по явке почтаря (за 2 ч. до света) Агафонов и его самого представил воеводе. Силка сочинил целую историю: будто в 3 ч. ночи возле села Кусвы напало на него 10 чел. разбойников с рогатинами, отрезали пристяжную лошадь, его выбросили из саней и увезли сумы на тех самых санях куда-то ко Псковскому озеру. Он же, будто, на пристяжной лошади, поехал в архиерейское село Кусву к приказчику Трофиму Леонтьеву и потом вместе с ним гонялся за ворами до Устинского погоста, но никого не настиг. На вопрос, почему он не взял с собой, когда ехал из Пскова, проводника, Силка отвечал, что не взял для того, чтоб ему „ехать было легче“.

К. А. Нарышкин послал капитана Лаврентия Клепикова со стрельцами в Псковский уезд, около Печорской дороги, для розыска сум; Силку Иванова посадил под стражу, а в Москву написал о случившемся того же 7 января.

9 января явился к воеводе Трофим Леонтьев. Он привел темно-гнедую лошадь и рассказал о том, как он разыскал пьяного Силку, но прибавил, что о нападении разбойников Силка ему ничего не говорил, когда они ездили искать сумы. Воевода послал еще для розыска сум капитана Михаила Клепикова и поручил последнему объявить всем окрестным жителям, чтобы, без боязни ответственности, нашедшие сумы представили их; если же они утаят, то не избегнут наказания. Об этом было объявлено также во Пскове во всех рядах и около Пскова в посадах, через бирича.

Капитан Лаврентий Клепиков привез сведения об обратной поездке Силки Иванова, полученные им от целовальника Устинского кабака и от дворцового крестьянина Степана Фадеева. Целовальника Аврама Иванова допросили. Он рассказал, как Силка заезжал к нему, пил вино из своего бочонка и хвастался, что у него в санях есть еще большой бочонок вина. Он, Аврам, не посмел отнять у Силки вина „для того, что он, Силка, ехал во Псков для в. г-ря почтового скорого дела“; а не объявил духовным лицам Устинского погоста потому, что их не было дома^[13]; провожатым же с почтарем послать было некого.

Показание целовальника подтвердил его работник.

Степан Фадеев и другие крестьяне рассказали о своей встрече с почтарем в дороге, но про сумы никто ничего сказать не мог. Возможно, что пьяный почтарь закрывал их в санях собственным телом.

15 января в Псковскую Приказную избу пришли крестьяне деревни Шертова, Сенька Юрьев да Гараска Иванов, и привели бурую лошадь, которая под 8 января в полночь^[14] оказалась у двора Гараски. Силка признал эту лошадь за ту самую, которая отнята была у него ворами.

На этот раз для собрания сведений был послан в Шертово сам подьячий Никифор Агафонов.

16 января вернулся ни с чем к воеводе капитан Михаил Клепиков. 0 сумах узнать ему ничего не удалось.

17 января Силку Иванова подвергли пытке. Он подтвердил свое прежнее показание, добавил даже, что „воры” вытащили его из саней за горло, били в шею и замертво бросили его на берегу Великой. Показания Леонтьева и целовальника он опровергал, насчет же вина сказал только, что в устинском кабаке он выпил на 2 деньги, а у него вина никакого не было.

17 января из Москвы последовал указ: „о тех пропалых зарубежских почтовых сумах во Псковском уезде около той дороги всеми волостьми и людьми розыскать всякими сыски накрепко, какими мерами и от кого той почте такая гибель учинилась”. Но еще раньше, чем дошел до К. А. Нарышкина этот указ, этот воевода получил письмо от А. А. Виниуса, в котором последний от государева имени просил Нарышкина „про воровство и отъем почтовых сум всякими мерами и крайним старанием по порубежным погостам и деревням розыскать” и среди крестьян явно и тайно разузнавать, куда побежали грабители, не к Риге ли или к Ругодиву^[15]. Виниус просил даже Нарышкина обещать награду тому, кто даст сведения.

Получив письмо Виниуса, Нарышкин распорядился подвергнуть Силку Иванова вторичной пытке, 22 января. На этой пытке злополучному почтарю дано было 16 ударов, да трижды жгли его клещами. Почтарь рассказал о своей поездке в зарубежный кабак и о том, как он пил в дороге и в Устинском кабаке; относительно же разбойников сказал, что всю историю о нападении он сочинил, желая оправдать себя в потере сум.

После этого Нарышкин второй раз послал к шведскому рубежу для розыска сум капитанов Флорова и Шестакова и приказал им по большим и проселочным дорогам и по погостам „всяких чинов людьми и уездными крестьяны” разыскать про те почтовые сумы и объявить всем жителям: кто сумы нашел, а объявить об этом не смеет, чтобы без боязни эти сумы, хотя бы распечатанные, привез в Приказную палату во Псков и получит за это награду; если же кто утаит найденные сумы, или, зная об их находке, не донесет, те, когда это обнаружится, будут строго наказаны.

Обо всём этом воевода отписал в Посольский приказ 26 января. Но происшедший случай, очевидно, так встревожил правительство, что на место Нарышкина был назначен другой воевода и 28 января Силка Иванов был допрошен снова воеводою Ив. Ив. Головиным.

28 января Силка показал то же, что и 22-го. Головин послал еще раз в митрополичье Кусовское село митрополичьего дьяка Григ. Протопопова, подьячего Приказной палаты Якова Коурчина и псковитина посадского человека Поликарпа Бахарева. Они узнали про то, что крестьяне Осип и Максим Петровы видели незнакомого человека, когда он увозил сани Силки Иванова, где должны были находится почтовые сумы. Хотя Петровы пробовали запираться в том, что они это видели, но на допросе у воеводы рассказали, что видели. Осип Петров вынужден был сознаться, что он вовремя не донес кому следует о том, что видел, и в этом винился, хотя и прибавлял, что сделал это „простотою своею, а не с хитрости”. Степан Фадеев также еще раз повторил свой рассказ. Чтобы окончательно убедиться в том, что никто из этих лиц сум не взял, их подвергли пытке; но ничего нового не узнали.

Дело было без движения 2 месяца.

6 апреля у крестьянина помещицы Дарьи Нееловой, деревни Камня, Ивашки Афанасьева, был в гостях псковский воротник, Ермолка Лукин, с матерью и женою. Когда они уходили, их пошла провожать сестра Афанасьева, Авдотья. В леске, в снегу, она увидела в двух десятинах расстояния от их двора двойные сумы и указала на них Лукину^[16]. Все вместе осмотрели сумы. Зашивочные ремни у глухих концов были перерезаны. Лукин сказал, что это — сумы не простые, а, должно быть, почтовые (о пропаже почтовых сум Лукину пришлось раньше слышать). Ничего не вынимая из сум, они положили сумы на том же месте. Лукин сказал Авдотье, чтобы поберечь сумы, а сам пошел во Псков. Авдотья, оставив сумы, пошла домой и рассказала о находке брату. Иван Афанасьев немедленно отправился к тому месту с сестрою, взял сумы, принес к себе и собирался 7-го числа утром доставить их во Псков, в Приказную палату. Этого сделать он не успел. Ермолка Лукин объявил о находке своему хозяину, псковитину Ив. Аф. Кокошкину и они вдвоем отправились за сумами. Сум на месте не оказалось и в тот же вечер, 6-го числа, они явились к Афанасьеву, взяли сумы и представили их в Псков, в Приказную избу, в 3 часу ночи.

Воевода осмотрел сумы. Печати на них были в целости, но у глухих концов ремни были перерезаны, а у одной сумки ремень был совсем оторван. Сумы заплесневели и письма были мокры. Письма были перебраны, высушены и отправлены в Москву. Что в Москве по проверке оказалось, было сказано нами выше.

Иногда среди ямщиков возникали вообще непорядки, в которых или они сами бывали виноваты, или их старосты, или даже воеводы. Расскажем несколько таких случаев.

Немедленно вслед за обновлением Виленской почты произошли осложнения на Можайском яму. Можайский воевода, Ероф. Богд. Чернышев, получив указ о возобновлении почты, объявил можайским ямщикам, что они опять должны принимать почту, возить ее быстро, и днем и ночью, не стоять и не мешкать; приказал „с великим подкреплением под смертною казнию”, чтобы ямщики „в. г-рей делу мешкоты и простою не чинили” и чтобы в тот день и час, когда он, воевода, будет отпускать их к Москве или Вязьме, они давали бы ему расписки в приеме почты. 6 августа 1685 года ямской приказчик Иван Колюпанов доложил воеводе, что можайские ямщики пропустили 2 почты от Можайска к Москве, не записав в можайской Приказной избе и ничего не сказав приказчику; а когда этот последний начал им за это выговаривать, то они хотели его побить и заявили, что они не желают слушать воеводу и записывать почту. В тот же день ямской староста Сергей Кукишев и ямщики заявили воеводе, что они не представили почту в Приказную избу для скорости, а вяземским ямщикам дали расписку и письма отправили в Москву, Ивану же Колюпанову они об этих письмах объявляли. Когда, вскоре после этого, воеводе приходилось для скорого дела посылать к ямщикам за подводами, даже с прогонными деньгами — ямщики стали отказывать в подводах. Воевода обо всём этом написал в Москву и оттуда получено было строгое предписание, чтобы ямщики исполняли всё по государеву указу немедленно^[17].

О том, как ямской приказчик едва не сделался виновником серьезных беспорядков среди ямщиков, рассказано было выше (дело новгородского ямского приказчика Шишкина, 1688 г.). Теперь расскажем случай, как воеводы иногда вели себя с ямщиками.

19 июня 1684 г. был получен в Москве ответ тверского воеводы на циркулярную грамоту об ускорении почтовой гоньбы и розыске виновных в медленности. Воевода Кузьма Елиз. Квашнин сообщал, что не может разыскать виновных. Ямской староста и ямщики сказали ему, что у них нет записей, кто и когда пригонял почту, а подорожные с такими записями находятся в Москве. Одновременно ямщики Тверского яму, Кондратий Киприянов с товарищами, били челом государям, прося запретить воеводе чинить у них розыск о медленности гоньбы: воевода, по недружбе, придирается к ним — „волочит, убытчит и грозит с пристрастием”. Государи указали делать розыск не воеводе, а ямскому приказчику, Василью Коняеву^[18].

Мы видели, что еще в эпоху Марселисов вопрос о вознаграждении ямщиков за почтовую гоньбу не был разрешен положительно; видели мы также, как этот вопрос пытались ставить воеводы Пскова и Новгорода. В изучаемую эпоху такой вопрос был поставлен,— неизвестно, по какому поводу — Приказом Большой казны. Вероятно по какому-нибудь указу или помете пришлось ему заплатить прогоны, и вот он обратился с памятью в Посольский приказ, прося разъяснений о почтовом деле: когда и по какому указу учинена почта, для чего, сколько ямщикам платится прогонов за почтовую гоньбу и из каких доходов, какая плата взимается за письма, кто ее взимает и на что ее расходуют (5 марта 1691 года). Посольский приказ ответил на этот запрос большою выписью, в которой рассказал всю историю почты с 173 (1665) года, привел содержание всех существующих договоров и постановлений, а относительно платы заявил: 1) прогоны даются почтарям из Посольского приказу, и за 198 (1690) год их выдано 79 руб. 14 алт. 5 ден.; 2) собирает ли Виниус деньги за письма, сколько, и куда их расходует — того в приказе неведомо, и в приказ он тех сборных денег не отдает^[19]. Но эта выпись не отличается правдивостью: 1) прогоны платили и другие приказы, как нам известно еще из эпохи Марселисов; 2) почта всецело находилась в ведении Посольского приказа, и Виниус был дьяком этого приказа; поэтому странно, что в приказе ничего не знали о сборе денег за корреспонденцию.

Среди всех вообще почтовых дел Московского Архива Министерства Иностр. Дел документы об уплате прогонов ямщикам за почтовую гоньбу играют первенствующую роль в количественном отношении. Ни один картон не свободен от таких дел, а в некоторых (напр. в 4-м) они занимают добрую половину. Каждое из таких дел начинается обыкновенно челобитною ямщиков того или другого яма с указанием сроков, за которые прогоны не выплачены. На челобитной пишется помета, по которой делается выписка из дел. В этой выписке иногда излагается вкратце вся история той или другой почты; сюда же прикладывается „сказка” почтмейстера о количестве почтовых отпусков, сделанных с данными ямщиками за определенный срок. Далее идет обыкновенно подсчет следуемых денег и резолюция об уплате с указанием того учреждения, которое должно произвести уплату. Вот некоторые данные из этих дел^[20].

Плата всегда вычислялась по 3 деньги за 10 верст за 1 подводу. Число подвод в год различно, но не более 52 (не считая нарочных, которые оплачивались отдельно и употреблялись чрезвычайно редко). Уплата производилась до 1690 года обыкновенно из Посольского приказа (Виниус неохотно вступал в сношения с Ямским приказом), а после этого — из Новгородского приказа, хотя были отдельные случаи выдачи денег из Ямского приказу, Большой казны, Володимерского приказу, Галицкой и Устюжской чети. Провинциальным ямщикам часто выдавались деньги из местных Приказных изб. С 1700 г., когда доходы Новгородского приказа и Четей были взяты в Ратушу, за уплатою прогонов иногда обращаются туда. Но в конце периода состоялось распоряжение, чтобы Матвей Виниус по всем почтам платил прогоны из своих средств (как это было на Архангелогородской почте); кроме данных, имеющихся в деле о преобразовании Виленской почты (см. выше), нам попалось еще черновое письмо А. Виниуса смоленскому воеводе, Вл. П. Шереметеву, такого содержания:

„Г-рю моему Володимеру Петровичу. Здравия твоего, государя моего и всякого благополучия на лета многа желающе, многократно челом бью. При сем тебе, г-рю моему, мое прилежное есть прошение: аще возможно, чтоб о всяких государевых делах отписки посылать с обычайною зарубежскою почтою, а не нарочными, как ныне неколико почт прибежали мне без твоего, г-рь, известия, с небольшими отписками о делех не зело нужных; а извычайная, г-рь, почта ходит по вся недели сряду, а буде когда самое нужное дело позовет на чрезвычайную почту, и то изволишь приказать посылать по своему рассмотрению, а буде дела приказные, не зело нужные, пожалуй, вели, г-рь, посылать с обычайною Вилинскою почтою, потому что прогоны положены платить мальчику моему, и в том ему только будет убыток напрасной, и о сем и паки твоего, г-ря моего милостивого, прося жалованья, премного челом бьет А. Виниюс. 1701 г., марта в 12 д.^[21]

В наказе преемнику Виниусов, П. П. Шафирову, прямо указано, что прогоны ямщикам обеих (Виленской и Архангелогородской) почт должен уплачивать почтмейстер из своих сборов, по полугодиям^[22].

______________

1. На больших реках находились обыкновенно плавучие мосты, неустойчивые и легко погружавшиеся в воду.
2. Такие пешеходные путешествия приходилось делать иногда на несколько десятков верст часто через грязи, болота, лесные дороги, загроможденные упавшими деревьями, страдая от туч комаров и мошек, дрожа при мысли о лесных зверях и разбойниках (срв. „Кр. очерк развития вод. и сух. сообщений“, Спб., 1900, стр. 86).
3. Т. II, № 45.
4. М. Архив Мин. Юст., Новг. стола Разр. столбцы, № 211, л. 407—409 и 435—437.
5. Guarient an Herrn von Dolberg, 29 Apr. 1699: „Muss gestehen, dass ohnerachtet dess vorgekehrten unpractiquablen Weges, anlauffenten Wassers und anderer mit Eingehentem frühling bevorstehenten difficultäten, sehr besorget, ess mögten vielleicht durch Tzs. ordre, alle Einlauffente schreiben nach Veronisch gesendet… und nach gutbefindung aussgeliefert oder zurückbehalten werden (Dukmeyer, I, 101).
6. В этой челобитной ямщики заявляют, что от Загорья до Мшаги — 90, а до Пскова — 35 верст.
7. Т. II, № 38.
8. Т. II, № 67.
9. Дело Кузьмина, очень попорченное временем, восстанавливается, благодаря частым повторениям одних и тех же показаний. См. т. II, № 71.
10. Т. II, № 80. Дело это рассказано и у г. Хрущова, но автор этот, по небрежности, приделал к нему конец из другого дела — ямщика Трофима Иванова, о котором сейчас будет речь.
11. Т. II, № 81.
12. Силка Иванов отказывался от этих слов и на допросе и даже на пытке.
13. Эту часть показания Аврам Иванов после изменил и просил подьячих Никифора Глаголева и Максима Федорова оторвать конец его показания и написать, что вина он у Силки не взял потому, что „ему никакого указу на это от бурмистров не было”, и насчет духовных лиц отозвался, что не помнит, были ли они дома или нет. За услугу Аврам дал подьячим 2 алт. 2 деньги. На такое обращение с документом Никифор Агафонов жаловался воеводе; но это дело сочли, очевидно, неважным.
14. Жена Гараски Иванова, Прасковья и другие свидетели говорили, что лошадь была у двора Гараски против 8 янв. в полночь; 8-го они водили ее для объявки на Колпинской погост, но не застав ни попа, ни причта, продержали ее у себя до 9-го. Гараска же и некоторые другие утверждали, что лошадь пристала против 9-го числа.
15. Виниус подозревал, что нападение на почтаря подстроено враждовавшим с ним рижским почтмейстером Греном, чтобы досадить русской почте.
16. Место это было в трех верстах от почтовой дороги.
17. Т. II, № 62.
18. Ibidem, стр. 97—98.
19. С. Г. Г. и Д., т. IV, 629; П. С. З., III, № 1402.
20. В т. II есть несколько таких дел.
21. М. Арх. М. И. Д., Почт. Дела, карт. 6, л. 310 об.
22. См. т. II, стр. 520.