ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.
правитьЮлій Цезарь.
Октавій Цезарь, Маркъ Антоній, М. Эмил. Лепидъ. Тріумвиры по смерти Цезаря.
Цицеронъ, Публій. Попилій Лена, Сенаторы.
Маркъ Брутъ, Кассій, Каска, Требоній, Лигарій, Децій Брутъ, Метеллъ Цимберъ, Цинна. Заговорщики противъ Юлія Цезаря.
Флавій и Маруллъ, трибуны.
Артемидоръ, софистъ изъ Книдоса.
Вѣщатель.
Цинна, поэтъ. Другой поэтъ.
Люцилій, Титиній, Мессала, Катонъ младшій и Волумній. Друзья Брута и Кассія.
Варронъ, Клитъ, Клавдій, Стратонъ, Луцій. Дорданій. Слуги Брута.
Пиндаръ, слуга Кассія.
Калфурія, жена Цезаря.
Порція, жена Брута.
ДѢЙСТВІЕ I.
правитьДомой, лѣнтяи! Развѣ нынче праздникъ?
Неужли вы, мастеровой народъ,
Не знаете, что вамъ въ рабочій день
Нельзя ходить безъ знаковъ ремесла?
Скажи, ты что за человѣкъ?
Я плотникъ.
Гдѣжь кожаный передникъ, гдѣ линейка?
Къ чему такъ нарядился? — Ну, а, ты?
По правдѣ сказать, въ сравненіи съ хорошими мастерами, я ремесленникъ низшаго сорта.
Но отвѣчай мнѣ, что за промыслъ твой?
Промыслъ, которымъ, надѣюсь, я могу заниматься съ чистою совѣстью: я — починильщикъ.
Какой твой промыслъ, негодяй, твой промыслъ?
Прошу не ссориться, не лѣзть изъ кожи; а впрочемъ, ежели она порвется, такъ я тебя съумѣю починить.
Какъ, что такое? починить меня!
Что, негодяй, сказать ты хочешь этимъ?
Я могу подбить тебѣ подметки.
Такъ промыслъ твой — починка башмаковъ?
Именно. Я живу только шиломъ; я не имѣю ничего общаго съ важными мастерами; мое дѣло — шило. Я лекарь старой обуви. Когда она въ большой опасности — я лечу ее. Мою работу носятъ самые порядочные люди, какіе только когда-либо обували ноги въ воловью кожу.
Но почему не въ лавкѣ ты сегодня?
Зачѣмъ толпу ты водишь за собой?
Для того, чтобы эти люди поскорѣй износили свои башмаки: тогда у меня будетъ больше работы. Но дѣло въ томъ, что мы празднуемъ; мы вышли посмотрѣть на Цезаря, порадоваться его тріумфу.
Ну, есть чему! — что онъ несетъ съ собой?
Какія новыя завоеванья?
Какіе данники, въ оковахъ рабскихъ,
Идутъ за колесницею его?
Пни, камни вы, безчувственныя твари!
Жестокія и грубыя сердца!
Неужли вы забыли о Помпеѣ?
О сколько разъ, какъ часто вы, бывало,
Влѣзаете на стѣны, крыши, трубы,
Съ дѣтьми своими на рукахъ, и ждете
По цѣлымъ днямъ, чтобъ только посмотрѣть
На шествіе великаго Помпея!
И издали завидя колесницу,
Въ которой онъ въѣзжалъ, всеобщимъ крикомъ
Привѣтствіе ему вы посылали;
И Тибръ дрожалъ въ глубокихъ берегахъ
Отъ этихъ криковъ, эхомъ повторенныхъ;
И вы теперь одѣлись — нарядились,
И, празднуя, вы сыплете цвѣты
Предъ Цезаремъ, который нынѣ въ Римъ.
Идетъ въ тріумфѣ по крови Помпея!
Домой, домой! Падите на колѣни"
Молитеся богамъ, чтобъ васъ они,
За черную неблагодарность вашу,
Не наказали язвой моровой.
Ступайте же, ступайте, земляки,
И, въ искупленье своего поступка,
Сберите бѣдняковъ, себѣ подобныхъ,
На берегъ Тибра: плачьте, лейте слезы,
Пока изъ береговъ не хлынетъ онъ.
Какъ тронута ихъ грубая натура:.
Они исчезли молча, признавая
Свою вину. Иди ты въ Капитолій,
А я пойду сюда. Сними со статуй
Ихъ украшенья, если гдѣ замѣтишь.
Но можемъ ли мы это сдѣлать, Флавій?
Теперь, ты знаешь, праздникъ Луперкалій.
Что на нужда? Пусть ни одну изъ статуй
Не украшаютъ Цезаря трофеи.
Простой народъ я съ улицъ разгоню,
Тожь сдѣлай ты, когда толпу замѣтишь;
Изъ крыльевъ Цезаря мы вырвемъ перья,
Ростущіе чрезъ мѣру, и тогда
Удержимъ мы полетъ его въ границахъ,
Иначе онъ взлетитъ на высоту,
Для взора недоступную, и насъ
Всегда держать онъ будетъ въ рабскомъ страхѣ.
Калфурнія!
Тшь! Цезарь говоритъ (музыка перестаетъ).
Калфурнія!
Я здѣсь.
Стань на дорогѣ
Антонія, когда онъ побѣжитъ
Антоній!
Здѣсь. Что мнѣ прикажетъ Цезарь?
Не позабудь коснуться на бѣгу
Калфурнія. Отъ стариковъ слыхалъ я,
Что отъ безплодья можетъ излечаться
Та женщина, къ которой прикоснешься
Въ священномъ этомъ бѣгѣ.
Буду помнить;
Слова твои — законъ.
Пойдемте дальше.
Не пропускать обрядовъ (музыка).
Цезарь!
Кто тамъ?
Тшь, тшь! молчите, тише, тише!
Кто это тамъ въ толпѣ меня зоветъ?
Сквозь музыку звучитъ какой-то голосъ.
Ну, говоря, я слушаю тебя.
Идъ Марта берегись.
Кто онъ?
Вѣщатель;
Онъ говоритъ, чтобъ ты остерегался
Идъ Мартовскихъ.
Пусть подойдетъ ко мнѣ;
Мнѣ хочется въ лицо ему взглянуть.
Эй молодецъ, выдь изъ толпы сюда
И стань предъ Цезаремъ.
.
правитьЧто ты сказалъ?
Идъ Марта берегись.
Онъ грезитъ;
Оставимъ мы его въ покоѣ. Мимо!
А ты на бѣгъ не хочешь посмотрѣть?
Я? не хочу.
Прошу тебя, ступай.
Я игрищъ не люблю, я не имѣю
Веселости Антонія; но ты
Иди: я не хочу служить помѣхой
Твоимъ желаньямъ.
Брутъ, я замѣчаю
Съ недавнихъ поръ, что ты перемѣнился:
Въ твоихъ глазахъ не видно прежней, ласки
И той любви, къ которой я привыкъ.
Причудливо и странно обращенье
Твое со мной, тебя любящимъ другомъ.
Ты ошибаешься, когда мой взоръ
Туманенъ и въ лицѣ моемъ тревога"
То лишь меня касается она.
Страдаю я съ недавнихъ поръ, мнѣ душу
Волнуютъ страсти разныя и думы,
И тѣнь кладутъ, быть можетъ, на мои,
Поступки; впрочемъ это не должно
Друзей моихъ тревожить, заставляя
Во мнѣ холодность къ нишъ подозрѣвать:
Нѣтъ! бѣдный Брутъ въ борьбѣ съ самимъ собою,
И забываетъ отъ того порою
Любовь къ другимъ открыто выражалъ:
Такъ я ошибся, Брутъ, твою заботу
Не такъ я понялъ, и ошибка эта
Мнѣ говорить съ тобою помѣшала
И много думъ, порывовъ благородныхъ
Заставила въ груди похоронитъ.
Скажи мнѣ, Брутъ, ты видишь ли себя?
Нѣтъ, Кассій, глазъ себя не можетъ видѣть,
А только отраженіе свое.
Да, правда. А вѣдь жаль, мой добрый Брутъ,
Что у тебя нѣтъ зеркала, въ которомъ
Ты бъ видѣть могъ достоинства свои,
Душевный образъ, отъ тебя сокрытый.
Отъ многихъ слышалъ я людей, которыхъ
Здѣсь въ Римѣ наибольше уважаютъ
(Хотя не такъ, какъ Цезаря), разсказы
О Брутѣ; всѣ они томятся
Подъ игомъ тяжкимъ, одного желая:
Чтобъ благородный Брутъ открылъ глаза.
Къ какимъ бѣдамъ ведешь меня ты, Кассій,
Стараясь, чтобы я искалъ въ себѣ
Тѣхъ доблестей, которыхъ не имѣю?
Такъ приготовься слушать, добрый Брутъ.
И такъ какъ знаешь ты, что невозможно
Себя увидѣть, развѣ въ отраженьи,
То мнѣ позволь быть зеркаломъ твоимъ.
Я скромно обнаружу предъ тобою,
Чего ты самъ не знаешь о себѣ.
Но не стѣсняйся, добрый Брутъ, со мной:
Когда меня считаешь зубоскаломъ,
Когда ты думаешь, что я готовъ,
Не дорожа любовью, въ пошлыхъ клятвахъ
Не предъ всякимъ выражать, когда
Тебѣ извѣстно, что я льстецъ, что я
Людей морочу, для того, чтобъ послѣ
Надъ ними насмѣяться, если я,
Какъ шутъ, кривляюсь передъ всякимъ сбродомъ, —
Тогда считай меня опаснымъ, Брутъ.
Что значить эти клики? неужели
Народъ избралъ ужъ Цезаря царемъ?
А, ты боишься! значитъ, ты не хочешь.
Чтобъ это было такъ?
Да, не хочу
А между тѣмъ я къ Цезарю привязанъ.
Но что меня ты здѣсь такъ долго держишь?
Что хочешь сообщить мнѣ? Если это
Ко благу клонится народа — пусть
И честь и смерть возстанутъ предо мною —
Я глазъ своихъ не отвращу отъ нихъ.
Да ниспошлютъ мнѣ боги столько благъ,
На сколько къ чести жаркая любовь
Въ душѣ моей страхъ смерти превосходитъ!
Мнѣ это качество твое знакомо,
Такъ точно, какъ твоя наружность, Брутъ.
Да, говорить о чести я намѣренъ.
Не знаю я, каковъ твой взглядъ на жизнь…
Мы родились свободными, какъ Цезарь.
Мы пищею такою же питались,
И можемъ холодъ выносить, какъ онъ.
Я помню, разъ въ день бурный и ненастный,
Когда кипѣлъ и волновался Тибръ,
Плеща волной о берега, мнѣ Цезарь
Сказалъ: «осмѣлишься ль ты, Кассій,
Со мною въ воду броситься теперь
И переплыть къ той точкѣ?» О, клянусь, —
Не раздѣвался, какъ былъ, я поплылъ
И звалъ его съ собой; поплылъ и онъ.
Потокъ ревѣлъ, мы съ нимъ боролись долго.
Съ усиліемъ сквозь волны пробиваясь
Противъ теченья; но на глубинѣ
Вдругъ Цезарь вскрикнулъ: «Кассій, помоги мнѣ!»
И какъ Эней, великій предокъ нашъ.
На плечахъ вынесъ стараго Анхиза
Изъ Трои, пламенемъ объятой, я
Изъ Тибрскихъ волнъ спасъ Цезаря, и онъ
Теперь сталъ богомъ; между тѣмъ, какъ Кассій
Остался тѣмъ же существомъ ничтожнымъ
И спину гнетъ предъ Цезаремъ, а тотъ
Лишь годовой кивнетъ ему небрежно.
Въ Испаніи горячкой онъ страдалъ;
Когда же приходилъ ея припадокъ,
Я видѣлъ, какъ дрожалъ онъ, — этотъ богъ,
Дрожалъ, въ лицѣ мѣнялся отъ страха;
Глаза, которыхъ взглядъ одинъ теперь
Людей благоговѣньемъ наполняетъ,
Теряли блескъ свой; онъ стоналъ и охалъ,
И языкомъ, котораго слова
Такъ жадно ловятъ Римляне теперь,
Записывая ихъ и замѣчая, —
Онъ лепеталъ: — «Титиній, дай мнѣ пить!»
Какъ будто дѣвочка больная. Боги!
И этотъ слабый человѣкъ достигъ
Такой великой силы, и одинъ
Владѣетъ пальмой первенства надъ міромъ!
Опять всеобщій кликъ! Должно быть, это
Въ честь Цезаря, тамъ сыплютъ на него
Какіе либо новые титулы.
Онъ тѣсный міръ перешагнулъ подобно
Колоссу, мы же, маленькіе люди,
Проходимъ подъ пятой его, ища
Себѣ могилъ безславныхъ гдѣ нибудь.
Но люди иногда бываютъ властны
Въ своей судьбѣ, и часто, милый Брутъ,
Виной не звѣзды наши, а мы сами
Напрасною покорностью своей.
Вотъ Брутъ и Цезарь: Цезарь… что такое
Есть въ этомъ Цезарѣ? и почему
Сильнѣе это имя раздается,
Чѣмъ имя Брута? Напиши ихъ рядомъ —
Названье Брутъ прекрасно точно также;
Произнеси — звучитъ оно не хуже,
Взвѣсь — тотъ же вѣсъ въ обоихъ именахъ;
Попробуй ими заклинать — и Брутъ
Тѣнь вызоветъ такъ точно, какъ и Цезарь.
Теперь во имя всѣхъ боговъ спрошу я:
Какою пищею питался Юлій,
Что такъ онъ возвеличился надъ нами?
Вѣкъ жалкій! ты униженъ, посрамленъ,
Римъ, ты утратилъ благородство крови!
Ну, слыхано ль со времени потопа,
Чтобъ вѣкъ былъ полонъ именемъ однимъ?
Когда могли сказать о Римѣ люди,
Что въ немъ одинъ лишь человѣкъ живетъ?
Да Римъ ли это, полно? Если такъ,
Не многожь мѣста въ немъ! — А между тѣмъ
И ты, и я — мы отъ отцовъ слыхали:
Жилъ Брутъ когда-то… онъ бы не стерпѣлъ,
Чтобъ въ Римѣ былъ такой владыка.
Кассій,
Что любишь ты меня — я это знаю,
Къ чему ты клонишь рѣчь — о томъ отчасти
Догадываюсь, мысли же мои
Объ этомъ и о нашихъ временахъ
Скажу я послѣ, не теперь; и такъ,
Прошу тебя покамѣстъ потерпѣть.
О всемъ, что ты сказалъ, я на досугѣ
Подумаю; готовъ и послѣ слушать:
Найдемъ мы время свидѣться съ тобой,
Поговорить объ этомъ важномъ дѣлѣ.
А между тѣмъ, мой благородный другъ,
Увѣренъ будь, что Брутъ скорѣй готовъ
Быть мужикомъ, чѣмъ римскимъ гражданиномъ
На тягостныхъ условіяхъ, какими
Насъ это время хочетъ оковать.
Я радъ, что слабыя мои слова
Въ тебѣ огня такъ много возбудили.
Бѣгъ кончился, и Цезарь показался.
Когда толпа здѣсь будетъ проходить,
Ты дерни Каску за рукавъ; пусть онъ
Разскажетъ намъ съ своею кислой миной,
Что любопытнаго сегодня было
На играхъ.
Хорошо, спрошу. Но, Кассій,
Взгляни, какъ гнѣвно Цезаря лицо.
И всѣ, кто съ нимъ — какъ вспугнутое стадо,
Калфурнія блѣдна, у Цицерона
Глаза горятъ, краснѣютъ и сверкаютъ,
Какъ въ Капитоліи, когда ему
Сенаторы начнутъ противорѣчить.
Намъ Каска скажетъ, что произошло.
Антоній!
Цезарь?
Я бъ хотѣлъ имѣть
Вокругъ себя людей безпечныхъ, тучныхъ,
Которые бы спали ночью; Кассій
Такъ худощавъ и голоденъ на видъ!
Онъ слишкомъ много думаетъ… опасны
Такіе люди.
О, не бойся, Цезарь.
Онъ не опасенъ: это благородный
И умный Римлянинъ.
Когда бъ онъ былъ
Потолще… впрочемъ, я-то не боюсь;
Но еслибъ я способенъ былъ бояться,
То никого бы такъ не избѣгалъ,
Какъ Кассія: читаетъ слишкомъ много!
Онъ наблюдателенъ и проникаетъ
Дѣла другихъ насквозь пытливымъ взоромъ;
Не любитъ зрѣлищъ, музыки не терпитъ,
Смѣется рѣдко, и его улыбка
Какъ будто бы насмѣшку выражаетъ
Надъ нимъ самимъ, презрѣніе къ уму,
Который до улыбки снизошолъ.
Такіе люди вѣчно непокойны,
Они не терпятъ, если кто нибудь
Стоитъ ихъ выше, потому — опасны.
Я, впрочемъ, говорю о томъ, чего
Бояться надо, самъ же не боюсь:
Всегда я — Цезарь. Перейди направо —
Я глухъ на это ухо — и скажи,
Что именно ты думаешь о немъ.
Ты дернулъ меня за плащь: хочешь говорить со мной?
Скажи намъ, что случилося сегодня,
Что Цезарь такъ печаленъ?
Но ты былъ съ нимъ,
Иль не былъ?
Еслибъ былъ, то я бы Каску
Не спрашивалъ о томъ, что тамъ случилось.
Цезарю поднесли корону; онъ оттолкнулъ ее наружною стороною руки, вотъ такъ; и народъ закричалъ въ восторгѣ.
Изъ-за чего же поднялся шумъ во второй разъ?
Все изъ-за того же.
Клики раздавались трижды: изъ-за чего кричали въ третій разъ?
Все изъ-за того же.
Развѣ три раза ему подносили корону?
Ну, да; и трижды онъ отстранялъ ее отъ себя рукою, каждый разъ все слабѣе, и при каждомъ такомъ движеніи его, мои достойные сосѣди громко кричали.
Кто же подносилъ ему корону?
Антоній.
Разскажи намъ, любезный Каска, какъ это происходило.
Пусть меня повѣсятъ, если я въ состояніи разсказать. Это было чистое шутовство; я не обращалъ на него вниманія. Я видѣлъ, что Маркъ Антоній предложилъ ему корону, — впрочемъ это была собственно не корона, а коронка, — и, какъ я уже говорилъ вамъ, Цезарь оттолкнулъ ее. Однако же мнѣ показалось, что ему очень хотѣлось взять ее. Тогда Антоній предложилъ ее въ другой разъ, и опять Цезарь оттолкнулъ ее; но, какъ мнѣ показалось, онъ очень неохотно отвелъ отъ нея свои пальцы. Наконецъ Антоній поднесъ ее въ третій разъ: Цезарь опять отъ нея отказался. За каждымъ его отказомъ чернь неистово кричала, хлопала карявыми руками, бросала вверхъ свои пропотѣлые колпаки, и на томъ основаніи что Цезарь отказался принять корону, испустила такое огромное количество вонючаго дыханія, что Цезарь чуть не задохся: онъ лишился чувствъ и упалъ. Что касается до меня, то я не рѣшился смѣяться, боясь раскрыть ротъ и наглотаться дурнаго воздуха.
Постой, пожалуйста. Ты говоришь, что Цезарь лишился чувствъ?
Онъ упалъ среди площади, изо рта у него выступила пѣна, онъ былъ безгласенъ.
Не удивительно: у него падучая.
Нѣтъ, онъ болѣзнью этой не страдаетъ;
Страдаемъ мы: я, ты и честный Каска.
Не знаю, что ты подъ этимъ разумѣешь; но только Цезарь I упалъ. Пусть я буду вруномъ, если подлая сволочь не рукоплескала и не шикала ему какъ актеру въ театрѣ, смотря по тому — нравился ли онъ ей или нѣтъ.
А придя въ себя, что онъ сказалъ?
Еще до этого обморока, замѣтивъ радость толпы при отказѣ его принять корону, онъ дернулъ меня, чтобъ я разстегнулъ ему одежду, и просилъ перерѣзать ему горло. Будь я какой нибудь ремесленникъ, — провалиться бы мнѣ въ преисподнюю, если бы я не поймалъ его на словѣ. Затѣмъ онъ упалъ. Придя въ себя, онъ сказалъ, что если онъ сдѣлалъ или произнесъ что-нибудь предосудительное, то пусть почтенные граждане припишутъ это его болѣзни. Три или четыре женщины, стоявшія возлѣ меня, вскричали: «ахъ, добрая душа!» и простили ему отъ всего сердца. Ну, да на нихъ нечего обращать вниманіе: если бы Цезарь зарѣзалъ ихъ матерей, онѣ сдѣлали бы то же самое.
И за тѣмъ онъ удалился въ такомъ дурномъ расположеніи духа?
Да.
Не сказалъ ли чего Цицеронъ?
Да; онъ говорилъ по гречески.
Что же именно?
Пусть не придется мнѣ увидѣть ваше лицо въ другой разъ, если я въ состояніи разсказать вамъ это. Тѣ, которые поняли его, улыбались другъ другу и покачивали головой; для меня же это было тарабарщиной. Я могу сообщить вамъ еще кой какіе новости: Маруллу и Флавію заткнули ротъ за то, что они срывали украшенія со статуй Цезаря. Прощайте. Тамъ происходило еще много другихъ нелѣпостей, только я не могу упомнить всего.
Ты будешь ужинать со мною, Каска?
Нѣтъ я не голоденъ.
Такъ обѣдать завтра?
Пожалуй, если буду живъ, если ты не измѣнишь своего намѣренія и обѣдъ твой будетъ стоить того, чтобы его ѣсть.
Такъ я буду тебя ждать*
Хорошо. Прощайте оба (уходитъ).
Какъ холоденъ сталъ этотъ человѣкъ!
А въ школѣ онъ былъ пылокъ, полонъ жизни.
Таковъ онъ и теперь, при исполненьи
Всѣхъ смѣлыхъ, благородныхъ предпріятій,
Хотя на видъ лѣниво-равнодушенъ.
Въ немъ эта вялость — лишь одна приправа
Разсудка здраваго; она даетъ
Его словамъ особенную цѣну.
Да, правда. Я теперь тебя оставлю
А завтра, — если хочешь ты со мной
Поговорить, то я къ тебѣ приду,
Иль ты приди ко мнѣ, я буду ждать.
Такъ я приду. Ты между тѣмъ подумай
Да, Брутъ, ты благороденъ, но я вижу,
Что честная твоя натура можетъ
Испортиться отъ чуждаго вліянья.
Поэтому-то надо наблюдать,
Чтобъ благородныя сердца всегда
Въ сообществѣ себѣ подобныхъ были:
Чья твердость устоитъ противъ соблазна?
Меня не терпитъ Цезарь, Брута жь любитъ.
Но если бы я былъ на мѣстѣ Брута,
А Брутъ былъ на моемъ, то и тогда
Меня околдовать не могъ бы Цезарь.
Я постараюсь бросить въ эту ночь.
Въ окошко Брута нѣсколько записокъ,
Совсѣмъ различныхъ почерковъ, какъ будто
Отъ многихъ гражданъ; въ нихъ распространюсь
О томъ высокомъ мнѣніи, какое
Имѣетъ Римъ о имени его,
И вмѣстѣ темный сдѣлаю намекъ
На честолюбье Цезаря. — Тогда —
Держись покрѣпче Цезарь: мы тебя
Должны столкнуть, не то — намъ будетъ плохо!
Здорово, Каска. Цезаря довелъ
Ты до дому? Что такъ ты странно смотришь?
Что запыхался такъ?
О, неужели
Спокоенъ ты, когда въ своихъ основахъ
Земля, какъ нѣчто жидкое, дрожитъ?
О Цицеронъ! я много бурь видалъ,
Когда отъ одного порыва вѣтра
Ломались дубы крѣпкіе; видалъ,
Какъ гордый океанъ, сердито пѣнясь, ч
До облаковъ громовыхъ подымался,
Но никогда еще мнѣ не случалось
Ходить подъ бурнымъ огненнымъ дождемъ,
Не распря ль въ небесахъ, или боговъ
Прогнѣвалъ міръ и гибель тѣмъ накликалъ?
Что жъ видѣлъ ты особеннаго?
Видѣлъ,
Что рабъ одинъ — его въ лицо ты знаешь —
Вверхъ поднялъ руку лѣвую свою,
Которая пылала и горѣла,
Какъ вмѣстѣ двадцать факеловъ, однако.
Не чувствуя огня, цѣла осталась.
Еще (съ тѣхъ поръ и мечъ мой обнаженъ)
У Капитолія я встрѣтилъ льва:
Онъ на меня взглянулъ и отошолъ
Угрюмо прочь, не сдѣлавъ мнѣ вреда.
Потомъ на сотню помертвелыхъ женщинъ,
Собравшихся въ толпу, наткнулся я.
Страхъ исказилъ ихъ лица, и онѣ
Клялась, что сами видѣли, какъ люди,
Пылавшіе огнемъ, взадъ и впередъ
По улицамъ ходили. А вчера
Ночная птица въ самый полдень сѣла,
На площади торговой и кричала.
Когда такія чудеса всѣ разомъ
Случаются, то пусть не говорятъ,
Что «такъ должно быть, это натурально»:
По моему — не добрый это знакъ.
Да, время странное; но люди часто
Толкуютъ вещи на свой ладъ, давая
Имъ смыслъ, совсѣмъ не сходный съ ихъ значеньемъ.
Придетъ ли завтра Цезарь въ Капитолій?
Придетъ: Антонію онъ приказалъ
Тебѣ дать знать, что онъ тамъ будетъ завтра.
Покойной ночи, Каска: небо бурно,
Теперь не до прогулки.
Такъ прощай.
Кто это?
Римлянинъ.
Должно быть, Каска,
Судя по голосу?
Твой слухъ хорошъ
Ахъ, Кассій, что за ночь теперь!
Весьма
Пріятная для честныхъ.
Но кому
Случалося видать, чтобъ небеса
Такой имѣли грозный видъ, какъ ныньче?
Тому, кто знаетъ, что земля пороковъ
Исполнена. А я такъ безъ боязни
Бродилъ по улицамъ, въ опасной тьмѣ,
Разстегнутый, какъ видишь; грудь мою
Я обнажилъ для громовыхъ ударовъ,
Для молніи себя поставилъ цѣлью,
Когда она, сверкая синимъ свѣтомъ,
Казалось, сердце неба разверзала.
Но для чего такъ небо искушалъ ты?
Дрожать и трепетать прилично людямъ,
Когда на изумленіе намъ боги,
Подъ видомъ этихъ знаменій чудесныхъ,
Шлютъ грозныхъ провозвѣстниковъ своихъ.
Ты, Каска, вялъ, въ тебѣ нѣтъ искры жизни,
Которая быть въ Римлянахъ должна.
Или ее ты въ дѣло не приводишь.
Ты блѣденъ, смотришь дико и боишься,
И изумляешься причудамъ неба,
Но еслибъ ты размыслилъ о причинѣ
Существенной всѣхъ этихъ яркихъ молній,
Явленья призраковъ, и отчего
Всѣ эти птицы, звѣри нарушаютъ
Законъ природы, своего призванья,
А старики, безумные и дѣти
Пророками, становятся; къ чему
Такъ эти всѣ предметы измѣнились
И отступили отъ своихъ уставовъ
И цѣли, имъ назначенной заранѣе,
Чтобъ видъ такой чудовищный принять, —
Тогда бы понялъ ты, что небеса
Внушили имъ мятежный этотъ духъ,
Чтобъ сдѣлать ихъ орудіемъ угрозы
И вразумленья о бѣдахъ грядущихъ.
Я бъ человѣка могъ тебѣ назвать,
Подобнаго ужасной этой ночи,
Который мечетъ молніи и громы,
Могилы открываетъ и какъ левъ
Реветъ средь Капитолія; онъ личнымъ
Могуществомъ не превосходитъ насъ,
Но сталъ какимъ-то существомъ чудеснымъ
И грознымъ, какъ явленье этой ночи.
Ты разумѣешь Цезаря, конечно?
Кого бъ то ни было. У Римлянъ члены
И мускулы такіе жь, какъ у предковъ,
Но горе намъ! въ насъ умеръ духъ отцовъ,
И матерей духъ слабый нами правитъ;
Подъ игомъ и въ страданьяхъ мы явились
Женоподобными.
А въ самомъ дѣлѣ,
Я слышалъ — завтра Цезаря хотятъ
Сенаторы провозгласить царемъ;
Что будетъ онъ носить корону всюду,
На морѣ и на сушѣ, исключая
Италіи.
Ну, такъ теперь я знаю,
Куда мнѣ мечь направить должно. Кассій
Освободитъ отъ рабства самъ себя.
Вы, боги, силу слабому дадите,
Ни душная тюрьма, ни стѣны башни,
Ни мѣдныя преграды, ни оковы
Не въ силахъ удержать порывовъ духа.
А жизнь, измучась въ этихъ жалкихъ узахъ,
Всегда властна избавиться отъ нихъ.
Я — точно такъ же? да и каждый узникъ
Имѣетъ власть отъ узъ освободиться.
Такъ почему жь тираномъ Цезарь сталъ?
Бѣдняжка! вѣрно, онъ бы не былъ волкомъ,
Когда бъ не видѣлъ въ Римлянахъ овецъ,
И львомъ — когда бъ не зналъ, что это лани.
Чтобъ развести скорѣй большой огонь,
Для этого солому зажигаютъ:
Что жь Римъ за дрянь, за плевелы, когда
Подтопкой служитъ онъ, чтобъ освѣщать
Такую тварь ничтожную, какъ Цезарь? —
Но до чего печаль меня доводитъ!
Быть можетъ, это все я говорю
Передъ рабомъ покорнымъ, добровольномъ,
О, если такъ, то отвѣчать придется
За эту рѣчь; но я вооруженъ —
Опасности меня не испугаютъ.
Ты съ Каской говоришь: онъ не доносчикъ,
И вотъ моя рука. Будь бодръ и дѣйствуй
Неутомимо противъ зла, а я
Ни отъ кого другаго не отстану.
Такъ сдѣлка рѣшена. Узнай же, Каска.
Что нѣсколькихъ изъ благородныхъ Римлянъ
Успѣлъ ужь я склонить на этотъ подвигъ,
Исполненный опасности и славы.
Они меня ждутъ въ портикѣ Помпея.
Въ такую ночь расхаживать нельзя
По улицамъ; теперь видъ неба грозенъ
И воздухъ дышетъ кровью и огнемъ,..
Какъ наши замыслы.
Стой, Кассій: кто-то
Идетъ поспѣшнымъ шагомъ.
Это Цинна:
Я по походкѣ узнаю. Эй, Цинна!
Куда спѣшишь?
Ищу тебя. Кто это?
Не Цимберъ ли?
Нѣтъ, это Каска. — Онъ
Свой человѣкъ. — Меня не ждутъ ли, Цинна?
Я очень радъ. Ахъ, что это за ночь
Ужасная! Кой кто изъ нашихъ видѣлъ
Престранныя явленья.
Слушай, Цинна,
Меня не ждутъ да?
Ждутъ.
О, еслибъ, Кассій, удалось тебѣ
Склонить на сторону и Брута…
Не безпокойся, Цинна. Вотъ возьми
Бумажку эту; положи ее
На стулѣ преторскомъ, гдѣ могъ бы Брутъ
Ее найти; а эту воскомъ прилѣпи
Къ статуѣ Брута старшаго; а послѣ
Ты приходи въ Помпеевъ портикъ, гдѣ
Найдешь и насъ. Тамъ Децій и Требоній?
Всѣ тамъ, за исключеньемъ одного
Метелла Цимбера: онъ за тобой
Пошелъ въ твой домъ. — Теперь я поспѣшу
Съ бумажками, исполнить твой приказъ.
Все сдѣлавъ, приходи въ театръ Помпея.
Мы-жь, Каска, съ Брутомъ видѣться должны:
Три четверти его — теперь ужь наши!
При первой встрѣчѣ весь онъ будетъ нашъ.
О, весь народъ его сердечно любитъ;
Что въ насъ бы преступленьемъ показалось,
То именемъ его, какъ волшебствомъ,
Въ заслугу, въ добродѣтель превратится.
Ты судишь вѣрно о значеньи Брута,
О томъ, какъ онъ для насъ необходимъ.
Теперь ужь за-полночь, а мы должны
Чуть свѣтъ его поднять, чтобъ кончить дѣло.
ДѢЙСТВІЕ II.
правитьЭй, Луцій! эй!
Я не могу по звѣздамъ угадать,
Какъ близокъ день. Эй, Люцій! что же ты?
Хотѣлось бы мнѣ быть такимъ сонливымъ…
Да что же, Люцій? Ну, проснись! Эй, Люцій!
Ты звалъ меня?
Да. Въ комнатѣ моей зажги свѣчу
И мнѣ скажи, когда зажжешь.
Слушаю.
Лишь смертію его возможно намъ
Достигнуть цѣли. Но къ нему я злобы
Не чувствую; стремлюсь я къ общей пользѣ.
Ему короны хочется — вопросъ:
Измѣнитъ ли она его характеръ!
При свѣтѣ дневномъ гады выползаютъ,
Тогда должны мы подъ ноги смотрѣть.
Короновать его? прекрасно. — Этимъ
Ему дадимъ мы жало, и тогда
По произволу намъ грозить онъ будетъ.
Величье клонится къ вреду, когда
Могуществомъ заглушена въ насъ совѣсть.
О Цезарѣ сказать я долженъ правду,
Я никогда не замѣчалъ, чтобъ страсти
Сильнѣй разсудка были въ немъ. Но опытъ
Насъ научаетъ, Что смиренье то же,
Что лѣстница для новыхъ честолюбцевъ:
Всходя — лицо они къ ней обращаютъ.
Взойдя же, къ ней становятся спиною,
Взоръ тотчасъ устремляютъ къ облакамъ
И презираютъ жалкія ступени,
По коимъ до вершины добрались.
То-жь можетъ быть и съ Цезаремъ, и надо
Предупредить возможность эту. Правда,
Въ пять, что теперь онъ — нѣтъ къ враждѣ предлога.
Но обратимъ вниманье, до какихъ
Дойдетъ онъ крайностей, когда значенье
Его усилится: мы на него должны
Смотрѣть, какъ на змѣиное яйцо:
Дай выйти изъ него плоду — и иного
Вреда онъ причинитъ по злой природѣ.
Убьемъ же лучше змѣя въ скорлупѣ!
Свѣчу зажегъ я въ комнатѣ твоей,
Ища кремня, я на окнѣ вотъ это
Письмо нашолъ; его я не видалъ,
Ложася спать, я твердо это помню.
Ступай, засни — еще не разсвѣтало.
Не завтра ль Иды Марта?
Я не знаю.
Такъ въ календарь взгляни и мнѣ скажи.
Теперь при свѣтѣ метеоровъ,
Шипящихъ въ воздухѣ, читать легко.
«Брутъ, что ты тишь? проснись, узнай себя,
Неужли долженъ Римъ… Возвысь свой голосъ,
Рази, спасай! — Что спишь ты, Брутъ? проснись!»
Такіе вызовы случалось часто
Мнѣ находить. «Неужли долженъ Римъ…
Возвысь свой голосъ, поражай, спасай!»
Такъ говорить, разить меня зовутъ?
О, Римъ! тебѣ я это обѣщаю,
И если мнѣ спасти тебя удастся,
То ты получишь все, о чемъ просилъ,
Все, что находится во власти Брута!
Пятнадцатое марта наступаетъ.
Ну, хорошо. Поди къ воротамъ, кто-то
Стучится.
Я не спалъ съ тѣхъ поръ, какъ Кассій
На Цезаря меня вооружилъ:
Весь промежутокъ между первымъ шагомъ
И исполненьемъ страшныхъ дѣлъ подобенъ
Видѣнью, сну тревожному; здѣсь духъ
Со смертнымъ тѣломъ совѣщанье держитъ,
И человѣкъ похожъ на государство,
Терзаемое общимъ мятежомъ.
Тамъ братъ твой Кассій у дверей стоитъ,
Онъ хочетъ говорить съ тобой.
Одинъ онъ?
Нѣтъ, не одинъ, съ нимъ и другіе.
Кто же?
Ты ихъ не знаешь?
Нѣтъ, не знаю: шапки
Ихъ на уши надвинуты, ихъ лица
До половины тогами закрыты,
Такъ что никакъ я ихъ не могъ узнать,
Ни по какой примѣтѣ.
Пусть войдутъ.
Должно быть, это заговорщики.
О, заговоръ! ужели ты стыдишься
Открыть свое опасное чело
И въ тьмѣ ночной, которая даетъ
Злодѣйствамъ наибольшую свободу?
О, если такъ, то гдѣ найдешь ты пропасть,
Чтобъ скрыть чудовищный свой образъ днемъ?
И не ищи; прикрой его улыбкой
И лаской; если жь вздумаешь ходить
Въ природномъ видѣ, то и мракъ Эрева
Тебя отъ подозрѣнья не спасетъ!
Здорово, Брутъ, тебя мы разбудили…
Не вовремя пришли мы, можетъ быть?
Всю ночь не спалъ я и ужь часъ, какъ всталъ.
Извѣстны ль, Кассій, мнѣ всѣ эти люди,
Которые пришли съ тобой?
О, да,
Ты всѣхъ ихъ знаешь. Нѣтъ здѣсь человѣка,
Который бы тебя не уважалъ,
И всѣ они, до одного, желаютъ,
Чтобъ о себѣ ты былъ такого жь мнѣнья,
Какое о тебѣ уже имѣетъ
Всякъ благородный римлянинѣ. Вотъ это —
Требоній.
Радъ ему.
Вотъ Децій Брутъ.
Радъ и ему я также.
Это — Каска,
Вотъ это — Цинна, это — Цимберъ.
Всѣмъ имъ
Я очень радъ. Скажите мнѣ — какія
Заботы неусыпныя стоятъ
Межь сномъ ночнымъ и вашими глазами?
Позволишь ли сказать тебѣ два слова?
Вотъ здѣсь востокъ; ужь это не разсвѣтъ ли?
Нѣтъ, Децій.
Я скажу — что да;
По этимъ сѣрымъ полосамъ на небѣ
Мы можемъ видѣть приближенье дня.
Признайтесь, что ошиблись оба вы;
Вотъ здѣсь, куда мечомъ я показалъ.
Восходитъ солнце. Если время года
Принять въ разсчетъ, оно теперь склонилось,
На югъ; а мѣсяца черезъ два — на сѣверъ
Подымется, и первые лучи
Разсвѣта тамъ показываться будутъ;
Востокъ же настоящій — противъ насъ,
Въ той самой сторонѣ, гдѣ Капитолій.
Одинъ по одному мнѣ дайте руки.
И поклянемся мы исполнить то,
На что рѣшились.
Нѣтъ, не нужно клясться.
Когда позоръ передъ лицомъ людей,
Когда душевныя страданья наши,
Неправды этихъ бѣдственныхъ временъ, —
Когда всѣ эти побужденья слабы,
То разойдемся вовремя; пусть каждый,
Опять на ложе праздное свое
Отправится сейчасъ отсюда…
Но если — какъ увѣренъ я — довольно
Огня во всѣхъ указанныхъ причинахъ,
Чтобы воспламенить и самыхъ трусовъ
И мужествомъ духъ женщинъ укрѣпить, —
Тогда зачѣмъ другія побужденья
Къ возстанью? — ихъ довольно въ дѣлѣ нашемъ,
Какихъ порукъ намъ надо, кромѣ слова?
Его сказали римляне другъ другу —
И никогда душой не покривятъ;
Какія клятвы нужны, кромѣ чести,
Которая предъ честью обязалась
Достигнуть цѣли, иль погибнуть жертвой?
Нѣтъ, пусть клянутся лишь жрецы да трусы,
Да люди двоедушные, да старцы
Безъ силъ и жизни, наконецъ — созданья,
Которыя охотно переносятъ
Несправедливость, — въ злыхъ дѣлахъ клянутся
Сомнительные люди; — но къ чему
Пятнать мы станемъ доблесть нашихъ планомъ
И силу непреклонную души
Той мыслію, что наши предпріятья
И дѣйствія имѣютъ нужду къ клятвѣ?
Не каждая ли капля крови въ жилахъ
У римлянина незаконной станетъ,
Когда изъ обѣщаній, данныхъ имъ,
Нарушитъ онъ хоть малую частицу?
Не нужно ли намъ также допытаться —
Какихъ объ этомъ мыслей Цицеронъ?
Я думаю, онъ сильно насъ поддержитъ.
Не будемъ упускать его.
Конечно.
Объ этомъ позаботиться намъ надо;
Серебряныя волосы его
Къ вамъ преклонятъ общественное мнѣнье
И одобреніе людей: всѣ скажутъ,
Что въ этомъ дѣлѣ мудрость Цицерона
Руководила нами; наша юность
И вѣтренность проглядывать не будутъ:
Все скроется подъ важностью его.
Нѣтъ, открываться мы ему до будемъ:
Онъ не пристанетъ ни къ какому дѣлу,
Что начато другими, а не имъ.
Ну, такъ его оставимъ.
Это правда.
Онъ не годится.
Вотъ еще вопросъ:
Должны ль мы только Цезаря низвергнуть,
И никого другаго не касаться?
Вопросъ ты этотъ сдѣлалъ кстати, Децій.
По моему, не должно допускать.
Чтобъ Маркъ Антоній, Цезаря любимецъ,
Въ живыхъ по смерти Цезаря остался.
Мы въ немъ найдемъ коварнаго врага;
Вы знаете, что если онъ захочетъ
Свои всѣ средства въ ходъ пустить, то можетъ
Надѣлать всѣмъ намъ множество хлопоты
А чтобы это зло предупредить
Пусть вмѣстѣ съ Цезаремъ падетъ Антоній!
Нѣтъ, слишкомъ будетъ ужъ кровавымъ дѣломъ —
Снявъ голову, и члѣны отрубать!
Къ чему свирѣпствовать надъ мертвымъ тѣломъ?
Антонія не надо убавятъ,
Чтобъ мясниками насъ не называли.
Вѣдь мы приносимъ жертву — знай же свѣтъ:
Мы противъ духа Цезаря возстали,
А въ духѣ человѣка крови нѣтъ.
О, еслибъ, Цезаря не убивая.
Могли его мы духомъ овладѣть!
Но онъ, увы! — за этотъ духъ страдай,
Кровавой смертью долженъ умереть.
Убьемъ его мы смѣло, но безъ гнѣва.
Какъ жертву, приносимую богамъ,
Не станемъ рвать его въ куски, какъ трупъ.
Бросаемый на пищу швамъ голоднымъ.
Пусть сердце наше поступаетъ, точно
Тѣ хитрецы, которые подвигли
На преступленіе своихъ рабомъ,
А послѣ сами ихъ бранятъ, для виду —
Чрезъ это нашъ поступокъ въ общемъ мнѣньи
Необходимымъ станетъ, а не злобнымъ,
И насъ убійцами не назовутъ,
А избавителями. Маркъ Антоній?..
Не думайте о немъ: онъ не опасенъ,
Какъ не опасна Цезаря рука,
Когда ему мы голову отрубимъ.
Но я боюсь его; въ немъ глубоко
Укоренилась къ Цезарю любовь.
Оставь его въ покоѣ, добрый Кассій!
Все, что онъ можетъ сдѣлать, лишь его
Касается; онъ будетъ тосковать
О Цезарѣ, умретъ, быть можетъ, cъ горя;
И этого ужь много для него,
Любителя забавъ, разгульной жизни,
Большаго общества.
Онъ не опасенъ
Нѣтъ, пусть не умираетъ Маркъ Антоній;
Онъ будетъ жить и послѣ самъ смѣяться,
Надъ этимъ.
Тише! бьютъ часы, считайте.
Три пробило.
Намъ время разойтись
Еще сомнительно, придетъ ли Цезарь;
Съ недавнихъ поръ онъ суевѣренъ сталъ
И отступилъ отъ мнѣнья своего
О чудесахъ, видѣніяхъ и грезахъ:
Пожалуй въ Капитоліи сегодня
Не будетъ онъ, напуганный внезапно
Видѣньями ужасной этой ночи
И предвѣщаньемъ авгуровъ своихъ.
Не бойтесь, съ нимъ я слажу, если такъ.
Онъ любитъ поговорку, что «мы ловимъ
Единороговъ деревами, львовъ
Тенетами, медвѣдей зеркалами,
Слоновъ — посредствомъ ямъ, людей — льстецами».
Когда жь я говорю ему, что онъ
Льстецовъ не терпитъ, то самодовольно
Онъ подтверждаетъ это увѣренье".
Не замѣчая крупной лести въ немъ.
Ужь предоставьте это дѣло мнѣ:
Я духъ его какъ слѣдуетъ настрою
И въ Капитолій приведу его.
Нѣтъ, всѣ пойдемъ за нимъ…
Часовъ такъ въ восемь?
Не позже?
Да; но будемъ аккуратны.
А Кай Лидорій? вы о немъ забыли?
Онъ недоволенъ Цезаремъ, который
Однажды сдѣлалъ выговоръ ему
За похвалу Помпею.
Такъ поди
Къ нему, Метеллъ; меня онъ очень любитъ, —
На это есть причины, — и пошли
Его сюда, я съ нимъ поговорю.
Ужь утро: мы тебя оставимъ, Брутъ.
Такъ разойдемтесь, но не забывайте
Того, что вы сказали, докажите.
Что римляне вы.
Добрые друзья,
Примите добрый и веселый видъ,,
Чтобъ мыслей нашихъ взглядъ не обнаружилъ;
Съиграемъ роль, какъ римскіе актеры,!
Спокойно и съ невозмутимымъ духомъ.
Прощайте всѣ!
Эй, мальчикъ! Люцій! — спишь?
Спи, наслаждайся сладкимъ сномъ; тебя
Не посѣщаютъ грезы и видѣнья,
Которыя всегда въ мозгу людей
Рисуетъ безпокойная забота;
Вотъ почему ты спишь такъ крѣпко.
Брутъ!
Что это значитъ, Порція? ты встала!
При слабости сложенья твоего,
Отъ сырости холодной утра можетъ
Твое здоровье сильно пострадать.
Да твое не меньше. Брутъ, тайкомъ
Оставилъ ты постель мою сегодня.
Вчера жь, за ужиновъ, ты вдругъ вскочилъ
И сталъ ходить по комнатѣ, вздыхая,
Скрестивши руки, думая о чѣмъ-то…
Когда спросила я — что это значитъ,
Ты на меня сурово посмотрѣлъ,
А на второй вопросъ нетерпѣливо
Ногою топнулъ, почесавъ въ затылкѣ;
На третій — ничего не отмѣчалъ,
Но гнѣвно далъ мнѣ знакъ рукою — выйти.
И я ушла, бояся раздражать
Тебя въ пылу такого нетерпѣнья:
Я думала, ты, можетъ быть, не въ духѣ,
Что иногда случается со всякимъ.
Но ты не ѣшь, не спишь, не говоришь,
И если бы могла твоя забота
Такъ дѣйствовать на тѣло, какъ на душу,
То мнѣ бы не узнать тебя. Мой милый,
Скажи причину горести твоей.
Я не совсѣмъ здоровъ! вотъ вся причина.
Нѣтъ, Брутъ благоразуменъ: еслибъ онъ
Былъ нездоровъ, то онъ бы сталъ лечиться.
Я такъ и дѣлаю. Ступай, жена, засни.
Брутъ нездоровъ — а для него не вредно
Ходятъ разстегнутымъ, вдыхая влагу
Сыраго утра? Какъ! Брутъ нездоровъ —
А теплую постель тайкомъ оставилъ
Для воздуха холодной этой ночи,
Исполненнаго вредныхъ испареній,
Чтобы болѣзнь свою усилить? Нѣтъ,
Ты боленъ духомъ, милый Брутъ: По праву
Жены я звать болѣзнь твою должна.
Тебя я на колѣняхъ заклинаю
Моей когда-то славной красотой,
Твоей любовію и тѣмъ обѣтамъ,
Который насъ въ одно соединилъ:
Открой мнѣ, отчего ты такъ задумчивъ.
Что за люди здѣсь были у тебя, —
Шесть человѣкъ иль семь? — они лицо
Отъ мрака ночи даже закрывали.
Встань, Порція, встань, добрая жена!
Я не стояла бъ на колѣняхъ, еслибъ
Ты добрымъ Брутомъ былъ. Скажи мнѣ. Брутъ.
Ужели въ нашемъ брачномъ договорѣ
Условье постановлено, чтобъ я
Твоихъ секретовъ никогда не знала;
Ужель съ тобой слилась я лишь отчасти,
Въ извѣстной степени, какъ напримѣръ,
Должна дѣлить съ тобой постель и пищу,
Порою — разговаривать? Такъ я
Живу отъ сердца твоего не близко,
Не въ городѣ, въ предмѣстьяхъ городскихъ? (*).
О, если такъ, то Порція для Брута
Наложница, а не жена.
(*) Suburbs, предмѣстья въ укрѣпленныхъ городахъ, были во времена Шекспира обыкновеннымъ убѣжищемъ лицъ зазорнаго поведенія.
Нѣтъ, ты
Вполнѣ моя достойная жена
Я дорожу тобой, какъ красной кровью,
Которая мнѣ къ сердцу прилагаетъ;
О, еслибъ это было справедливо,
Тогда бы я узнала твой секретъ.
Я, правда, женщина, но вѣдь меня
Самъ Брутъ женою сдѣлать удостоилъ;
Я женщина, но я — Катона дочь!
Съ такимъ отцомъ и мужемъ, неужели
Я не должна быть тверже прочихъ женщинъ?
Открой мнѣ, Брутъ, намѣренья свои.
И никогда я ихъ не обнаружу;
Свою я твердость духа доказала,
Себѣ бедро поранивъ добровольно:
Ужели эту рану я могла,
Съ терпѣньемъ вынести, а тайны мужа..
Не сохраню?
О, боги, дайте силу
Мнѣ быть достойнымъ этой благородной
Жены.
Тсъ! Слушай! кто-то въ дверь стучится.
На время. Порція, уйди, а послѣ
Передъ тобой открою сердце я;
Я объясню тебѣ мои заботы
И тайну грусти на лицѣ моемъ.
Оставь меня скорѣе.
Люцій, кто тамъ?
Тебя больной какой-то хочетъ видѣть.
А! Это Кай Лигарій, о которомъ
Мнѣ говорилъ Метеллъ. Оставь насъ, Люцій
Что, Кай Лигарій?
Удостой принята
Привѣтствіе отъ слабыхъ устъ моихъ.
Ахъ, какъ не кстати носишь ты повязку!
Когда бъ ты не былъ боленъ, добрый Кай!
Не боленъ я, коль Бруту предстоитъ
Какой либо достойный подвигъ чести.
Да, предстоятъ, Лигарій, если слухъ твой.
Довольно здравъ, чтобъ выслушать меня.
Свою болѣзнь теперь съ себя я сброшу.
Клянуся въ томъ богами; сердце Рима!
Достойный правнукъ предковъ знаменитыхъ!
Какъ чародѣй посредствомъ заклинаній,
Ты умерщвленный духъ мой возбудилъ.
Повелѣвай — и я готовъ стараться
Исполнить даже то, что невозможно.
Что долженъ сдѣлать я?
Такое дѣло,
Которое здоровье принесетъ
Больнымъ.
Но нѣтъ ли также и здоровыхъ,
Которыхъ намъ больными сдѣлать надо?
Есть и такіе. Что, кому и какъ
Должны мы сдѣлать — это объясню
Тебѣ дорогой.
Такъ пойдемъ скорѣй.
Что требуется отъ меня — не знаю,
Но мнѣ довольно и того, что Брутъ
Меня ведетъ.
Ну, такъ или за мной!
Ни небо, ни земля всю эту ночь
Покоя не имѣли, и три раза
Жена во снѣ кричала: «помогите!
Ай! рѣжутъ Цезаря»! — Эй, кто тамъ есть?
Скажи жрецамъ, чтобъ жертву принесли
И передай мнѣ ихъ отвѣтъ.
Иду.
Какъ, Цезарь, ты сбираешься идти:
Нѣтъ, ты не долженъ выходить сегодня..
Но я пойду, я не боюсь угрозъ!
Онѣ лишь сзади на меня смотрѣли,
Когда жь увидятъ Цезаря въ лицо
То всѣ исчезнутъ.
Цезарь, никогда
Предвѣстьямъ я не вѣрила, теперь же
Я ихъ боюсь. Не говоря о томъ,
Что видѣли и слышали мы сами,
Сейчасъ разсказывали мнѣ — какихъ
Явленій грозныхъ и ужасныхъ ночью
Свидѣтелями были часовые.
Я слышала, что львица ощенилась
Средь улицы, что гробы раскрывались,
Выбрасывая мертвыхъ изъ себя;
Что огненные воины сражались
На облакахъ сомкнутыми рядами
И массами, въ порядкѣ боевомъ,
И капала ихъ кровь на Капитолій;
Какъ вихрь, шумъ битвы въ воздухѣ носился,
И слышно было ржанье лошадей,
Стонали умирающіе люди.
И съ воплями и воемъ между тѣмъ
По улицамъ ходили привидѣнья.
О, Цезарь! это все необычайно,
Страшатъ меня такія чудеса.
Возможно ль избѣжать того, что боги,
Назначили въ своемъ совѣтѣ сильномъ?
Нѣтъ, я пойду вѣдь знаменія эти
Касаются не Цезаря, а всѣхъ.
Предъ смертью нищихъ мы кометъ не видимъ.
Но небеса, пылая, возвѣщаютъ
Смерть властелиновъ.
Трусы умираютъ
Неоднократно задолго до смерти,
А храбрый умираетъ только разъ.
Изъ всѣхъ чудесъ, о коихъ я слыхалъ,
Страннѣй всего мнѣ то, какъ люди могутъ могутъ
Бояться, зная напередъ, что смерть,
Конецъ необходимый, къ намъ приходитъ,
Въ извѣстный часъ…
Что авгуры сказали?
Что ты не долженъ выходить сегодня:
Изъ жертвы вынувъ внутренность, они
Найти тамъ сердца не могли.
То боги
Сдѣлали, чтобъ трусость посрамить:
Твореньемъ малодушнымъ былъ бы Цезарь,
Когда бъ изъ страха онъ остался дома.
Но Цезарь не останется. Извѣстно,
Опасности, что онъ ея опаснѣй.
Мы съ ней два льва: въ одинъ родились день,
Но только я и старше, и грознѣе.
Нѣтъ, я пойду.
Увы! въ тебѣ, мой, Цезарь
Истреблена увѣренностью мудрость.
Не выходи, и если ты такъ смѣлъ,
То пусть мой страхъ тебя удержитъ дома.
Антонія пошлемъ въ Сенатъ сказать,
Что ты сегодня нездоровъ. Позволь
Просить тебя объ этомъ на колѣняхъ!
Пусть будетъ такъ. Пусть скажетъ Маркъ Антоній,
Что нездоровъ я; для тебя — останусь.
Вотъ Децій Брутъ: онъ скажетъ это имъ.
Привѣтствую тебя, достойный Цезаря
И поздравляю съ добрымъ утромъ. Я
При шелъ тебя съ собою звать въ Сенатъ.
И кстати. Передай мое почтенье
Сенаторамъ и вмѣстѣ имъ скажи,
Что въ засѣданье я нейду сегодня;
Не потому, чтобъ я не могъ, боялся:
То и другое было бы неправда;
А не хочу, — такъ и скажи имъ, Децій.
Скажи, что боленъ онъ.
Какъ! Цезарь будетъ лгать?
Не для того побѣдами своими
Я такъ прославился, чтобы бояться
Предъ стариками правду говорить.
Скажи изъ, Децій; «Цезарь не придетъ».
Могущественный Цезарь, мнѣ причину
Позволь узнать; иначе надо мной
Смѣяться станутъ, если такъ скажу имъ.
Причина — воля. Не хочу идти —
И этого довольно для Сената.
Но собственно тебѣ, и изъ любви.
Къ тебѣ, я объясню причину эту:
Жена меня удерживаетъ дома.
Ей снилось, будто сотнею отверстій
Изъ статуи моей бѣжала кровь,
Чистѣйшая, подобно водомету,
И Римляне, веселою толпой,
Смѣясь, той кровью руки умывали:
Жена считаетъ это предсказаньемъ,
Остереженьемъ отъ грядущихъ бѣдъ;
Она меня просила на колѣняхъ,
Чтобы сегодня я не выходилъ,
Неправильно сонъ этотъ истолкованъ;
Въ немъ — свѣтлое, счастливое видѣнье.
Что кровь лилась изъ статуя твоей, *
Изъ множества отверстій, и толпою
Въ ней римляне, смѣяся, мыли руки, —
Все это значитъ, что великій Римъ
Поить ты будешь кровью животворной,
Что люди знаменитые вокругъ
Тѣсниться будутъ, чтобъ отъ ней занять
Свои цвѣта, и знаки, отличья;
Вотъ этотъ сонъ какъ должно понимать!
Ты хорошо его толкуешь, Децій.
Ты въ томъ увѣришься, Когда услышишь,
Что я скажу тебѣ. Узнай же, Цезарь;
Сенаторы рѣшили, чтобъ сегодня
Тебѣ корону предложить; и води
Ты дашь имъ знать, что не прядешь въ сенатъ,
Намѣренье ихъ можетъ измѣниться.
Да и притомъ, — вѣдь этотъ случай могутъ
Въ насмѣшку обратить; пожалуй скажутъ
«Отложимъ засѣданіе сената,
Пока жена его увидитъ сны
Благопріятнѣе», и если, Цезарь,
Скрываться будешь, — неуже ль они
Шептать не станутъ: «вотъ, ужь Цезарь труситъ!»
Прости мнѣ, Цезарь, изъ желанья
Тебѣ всѣхъ благъ я это говорю.
Любовь моя превозмогла разсудокъ.
Какъ странны опасенія твои,
Калфурнія, теперь должны казаться!
Стыжусь, что я имъ уступилъ. Дай плащъ.
Иду.
И Публій звать меня пришолъ!
Здорово, Цезарь.
Здравствуй Публій. Какъ,
И ты, Брутъ, всталъ такъ рано? здравствуй, Каска.
О, Кай Лигарій. Цезари никогда
Тебѣ такимъ врагомъ жестокимъ не былъ,
Какъ лихорадка; какъ ты похудѣлъ!
Который часъ теперь?
Пробило восемь.
Благодарю за вѣжливость, за трудъ вашъ,
Смотрите! вотъ Антоній; по ночамъ
Пируетъ онъ, а между тѣмъ, ужь всталъ….
Антоній, утра добраго желаю.
И я тебѣ, мой благородный Цезарь,
Скажи, чтобъ приготовилися тамъ;
Мнѣ совѣстно, что ждутъ меня такъ долго.
А, Цинна! и Метеллъ! Требоній!.. Кстати
Съ тобой поговорить мнѣ надо, помни,
Что долженъ ты ко мнѣ придти сегодня.
Будь близь меня, чтобъ я не могъ забыть.
Я постараюсь (въ сторону). Такъ я близко стану,
Что будутъ всѣ друзья твои желать,
Чтобъ я подальше былъ.
Друзья, взойдите
Сюда. Немного выпьемте вина
И, какъ друзья, отправимся всѣ вмѣстѣ.
Сравненіе невѣрное. О, Цезарь!
Болитъ отъ этой мысли сердце Брута!
«Цезарь, остерегайся Брута, наблюдай за Кассіемъ, не приближайся къ Каскѣ, слѣди за Цинною, недовѣряй Требонію. Примѣчай за Метелломъ Цимберомъ. Децій Брутъ тебя не любить, Кай Лигарій тобою обиженъ. Во всѣхъ этихъ людяхъ одинъ духъ, и этотъ духъ направленъ противъ Цезаря. И если ты не безсмертенъ, то будь остороженъ. Увѣренность благопріятствуетъ заговору. Да защитятъ тебя всесильны боги!
Здѣсь на дорогѣ Цезаря я стану,
И какъ онъ будетъ проходить, подамъ
Ему записку эту, какъ проситель.
Скорбитъ душа моя, что добродѣтель
Никакъ не можетъ зависти избѣгнуть.
Ты будешь жить еще, когда удастся
Тебѣ записку эту прочитать,
А если нѣтъ, — то самая судьба
Противъ тебя съ измѣнниками вмѣстѣ!
Прошу тебя, скорѣй бѣги въ Сенатъ,
Не мѣшкай; что слова терять напрасно?
Бѣги скорѣй! Чего же ты стоишь?
Чтобъ знать — зачѣмъ бѣжать мнѣ.
Я бъ хотѣла.
Чтобъ ты былъ тамъ и снова воротлся.
Пока сказать тебѣ успѣю я,
Что долженъ ты теперь исполнить, Люцій.
О, твердость духа, укрѣпи меня!
Поставь скалу межь языкомъ и сердцемъ;
Во мнѣ — духъ мужа съ слабостію женской —
Какъ трудно тайну женщинамъ хранить!
Ты здѣсь еще?
Но чтожь я долженъ дѣлать?
Бѣжать въ сенатъ и больше ничего?
Потомъ вернуться — больше ничего?
Узнай, здоровъ ли господинъ твой: онъ
Пошелъ больной; а также посмотри,
Что Цезарь дѣлаетъ и многоль вкругъ него
Просителей. Но… слушай! что за шумъ?
Я ничего не слышу, госпожа.
Прошу тебя, послушай хорошенько.
Я слышу шумъ какой-то суматохи, —
Быть можетъ драки, — и какъ будто вѣтеръ
Отъ Капитолія его несетъ.
Я, право, ничего не слышу.
Поди сюда, любезный; гдѣ ты былъ?
Я? Дома у себя.
Который часъ?
Ужъ споро девять, госпожа.
Что Цезарь?
Пошелъ отъ въ Капитолій?
Нѣтъ еще.
Я думаю его здѣсь подождать.
Къ нему имѣешь просьбу ты, не такъ ли?
Имѣю, если Цезарю угодно
Къ себѣ быть добрымъ: выслушать меня
Хочу просить, чтобъ самому себѣ
Онъ другомъ былъ.
Какъ, развѣ замышляютъ
Противъ него какое зло? ты знаешь?
Не знаю я, что будетъ, но боюсь
Я многаго, что можетъ быть. Прощай;
Здѣсь улица тѣсна, за нимъ толпою
Сенаторы и преторы пойдутъ,
Просители вокругъ тѣсниться будутъ,
И человѣка слабаго они
До полусмерти могутъ затолкать.
Пойду искать я мѣста попросторнѣй,
Гдѣ бъ съ Цезаремъ я могъ поговорить.
Домой теперь мнѣ надо воротиться…
Какъ слабо сердце женщины! О, Брутъ!
Пусть небо въ предпріятіи твоемъ
Тебѣ поможетъ! (про себя). Что я! мальчикъ слышитъ*
(Громко) Брутъ просьбу къ Цезарю имѣетъ; вѣрно
Получитъ онъ отъ Цезаря отказъ.
Мнѣ дурно… ахъ! бѣги скорѣе Люцій,
И поклонися мужу отъ меня,
Скажи ему, что я не унываю,
Потомъ вернись ко мнѣ съ его отвѣтомъ.
ДѢЙСТВІЕ III.
правитьВотъ Иды Марта наступили.
Да,
Но не прошли….
Привѣтъ тебѣ, мой Цезарь,
Прошу тебя, прочти записку эту.
Требоній хочетъ, чтобъ ты на досугѣ
Прочелъ его покорнѣйшую просьбу.
О, Цезарь, прочитай сперва мою:
Гораздо ближе Цезаря она
Касается. Прочти, великій Цезарь.
Что насъ касается, на то мы послѣ
Вниманье обратимъ.
Не отлагай,
Прочти сейчасъ мою записку, Цезарь!
Онъ сумасшедшій? #
Дай дорогу, братецъ.
Зачѣмъ толпитесь съ просьбами своими
На улицѣ? Идите въ Капитолій
Желаю дѣлу вашему успѣха.
Какому дѣлу, что ты разумѣешь?
Прощай.
Что говоритъ Попилій Лена?
Желаетъ дѣлу нашему успѣха.
Боюсь, ужь не открыты ль мы.
Смотри:
Онъ къ Цезарю подходитъ: наблюдай.
Будь, Каска, скоръ: боимся мы, что наше
Намѣренье открыто. Брутъ, что дѣлать?
Когда нашъ заговоръ извѣстенъ, то
Иль я. иль Цезарь долженъ здѣсь погибнутъ.
О, я убью себя!
Будь, Кассій, твердъ.
Попилій Лена вѣрно о другомъ
Предметѣ говоритъ; смотри — смѣется,
А Цезарь не мѣняется въ лицѣ.
Требоній знаетъ роль свою: замѣть:
Антонія уводитъ онъ.
Гдѣ Цимберъ?
Пусть подаетъ онъ Цезарю прошенье
Свое сейчасъ же.
Онъ ужъ подаетъ;
Пойдемъ поближе и его поддержимъ.
Поднять ты долженъ первый руку, Каска.
Bсѣ ль собралась? Ну что, какое зло
Я и сенатъ должны искоренить?
Великій мощный и всесильный Цезарь
Я сердце всепокорное мое
Передъ твоимъ престоломъ повергаю.
Предупредить тебя я долженъ, Цимберъ;
Не пресмыкайся; лесть и раболѣпство
Плѣняютъ лишь людей обыкновенныхъ,
Преобразуя въ дѣтскую игрушку.
Обдуманный заранѣ приговоръ.
Не заблуждайся мыслью, будто въ жилахъ
У Цезаря течетъ такая кровь,
Которой свойство можно измѣнять
Тѣмъ, отъ чего глупцы готовы таятъ:
Рѣчами сладкими, низкопоклонствомъ
Униженнымъ, ласкательнымъ, собачьимъ:
Твой братъ, по приговору сосланъ; если
Изъ-за него ты гнешься, льстишь и просишь.
То я тебя швырну, какъ собаченку
Съ дороги. Знай, что Цезарь справедливъ
И ничего не дѣлалъ безъ причинъ.
О, нѣтъ ли здѣсь кого, чей голосу будетъ
Для Цезаря пріятнѣе, чѣмъ мой,
Чтобы возможно было испросить
Помилованье изгнанному брату?
Цѣлую руку я твою, о Цезарь, —
Но не изъ лести, — и прошу, чтобъ Публій
Изъ ссылки возвращенъ былъ.
Брутъ!
Прощенье,
Прощенье, Цезарь! Кассій на колѣни
Передъ тобой становится и проситъ
Помилованья Цмберу.
Когдабъ
Я былъ подобенъ вамъ, тогда
Меня поколебать возможнобъ было;
Когдабъ я самъ способенъ былъ на просьбы.
То и меня могли бы просьбы тронуть;
Но нѣтъ, я не таковъ; я постояненъ,
Какъ сѣвера звѣзда, которой равной
По твердости и свойствамъ неизмѣннымъ
Нѣтъ на небѣ. Тамъ много яркихъ заѣздъ,
И всѣ онѣ горятъ, сіяютъ, блещутъ,
Но неизмѣнна лишь одна изъ нихъ.
Тожь на землѣ: людей на недовольно.
Но люди — плоть и кровь, они такъ слабы!
И между нихъ лишь одного я знаю,
Который недоступенъ, какъ твердыня,
Котораго ничто не поколеблетъ.
То — Цезарь. Это докажу теперь,
Рѣшивъ однажды Цимбера изгнанье,
Я приговора не перемѣню.
О, Цезарь!
Прочь! Олимпъ ты сдвинуть хочешь?
Великій Цезарь!
Развѣ ты не видѣлъ,
Что Брутъ напрасно преклонялъ колѣни?
Такъ говорите жь руки за меня!
И ты, Брутъ, тоже! такъ умри же, Цезарь!
Свобода, вольность! мертвыхъ налъ тиранъ!
Бѣгите и провозглашайте это
По улицамъ.
Спѣшите на трибуны,
Кричите вольность и освобожденье!
Народъ, сенаторы, не бойтесь, стойте,
Не убѣгайте! съ честолюбьемъ мы
Ужь поквитались.
На трибуну, Брутъ!
И Кассій тоже!
Гдѣ же Публій?
Здѣсь.
Онъ растерялся отъ тревоги этой.
Сомкнемся крѣпче! Цезаря друзья…
Случиться можетъ…
Полно толковать (къ Публію).
Ободрись, Публій, мы противъ тебя
И противъ Римлянъ зла не замышляемъ.
Скажи имъ это, Публій.
И уйди,
Чтобы народъ, вдругъ бросившись на насъ,
Чего нибудь тебѣ, старикъ, не сдѣлалъ.
Да, удались, чтобъ кромѣ насъ никто
Не отвѣчалъ за этотъ нашъ поступокъ.
А гдѣ Антоній?
Убѣжалъ домой
Въ испугѣ. Женщины, мужчины, дѣти
Гладятъ безсмысленно, бѣгутъ и воютъ,
Какъ-будто міру наступилъ конецъ.
Судьба! твои желанья мы уводимъ.
Мы знаемъ, смерти намъ не избѣжавъ,
И люди могутъ добиваться только
Отсрочки, продолженьемъ дней своихъ.
Кто отнимаетъ двадцать лѣтъ у жизни,
У страха смерти столько же беретъ.
А если такъ, то смерть — благодѣянье,
Мы — Цезарю друзья: мы для него
Періодъ страха смерти сократили.
Склонитесь, римляне, омоемъ руки
До самыхъ до локтей въ его крови,
И обагривъ мечи, пойдемъ на площадь,
И надъ собою ими потрясая,
Провозгласимъ: миръ, вольность и свободу!
Да, да, нагнемся и умоемъ руки!
Пройдутъ вѣка, и сколько разъ еще
Средь государствъ, которыхъ нѣтъ на свѣтѣ,
На языкахъ, теперь намъ неизвѣстныхъ
Въ театрахъ эта сцена повторится!
И сколько разъ потѣхою послужитъ
Смерть Цезаря, лежащаго теперь
У статуи Помпея жалкимъ прахомъ!
И всякій разъ насъ будутъ называть
Спасителями гибнувшей свободы!
Чтожь, мы пойдемъ?
Да, всѣ пойдемъ; пусть Брутъ
Ведетъ насъ, и послѣдуютъ и нимъ
Смѣлѣйшіе и лучшіе изъ римлянъ
Постойте, кто это идетъ? Слуга
Антонія.
Брутъ, предъ тобой колѣни
Велѣлъ мнѣ господинъ мой преклонять,
Упасть къ ногамъ твоимъ и, распростершись,
Вотъ что сказать отъ имени его:
„Брутъ благороденъ“ мудръ, и храбръ, и честенъ,
А Цезарь былъ могущественъ и смѣлъ,
Цареподобенъ и любящь. Я Брута
Люблю и чту, а Цезаря боялся,
Любилъ и чтилъ. Когда мнѣ Брутъ дозволитъ
Придти къ нему безъ страха, чтобъ узнать,
Чѣмъ Цезарь заслужилъ свою кончину.
То мертваго я Цезаря любить
Не буду столько, какъ живаго Брута;
Съ неколебимой вѣрностью Антоній
Послѣдуетъ за благороднымъ Брутомъ,
Дѣля его судьбу, его заботы,
Опасности безвѣстнаго пути».
Такъ говоритъ Антоній, — господинъ мой.
Твой господинъ уменъ и благороденъ,
Всегда о немъ я былъ такого мнѣнья
Пришли его сюда, и онъ получитъ
Чего желаетъ; и сотомъ, клянусь,
Онъ можетъ безопасно воротиться.
Сейчасъ я приведу его сюда.
Я знаю, что онъ будетъ нашимъ другомъ.
.
правитьЖелалъ бы этого, а все его боюсь:
Предчувствіе меня тревожитъ сильно
Вотъ онъ. Добро пожаловать, Антоній!
О мощный Цезарь, ты лежишь во прахѣ!
И это все, что отъ твоихъ побѣдъ
Величія и славы остается?
Прощай! — Патриціи, не знаю вашихъ я
Намѣреній, чья кровь должна пролиться?
Кто лишній здѣсь? О, если я, то нѣтъ
Для этой казни лучшаго мгновенья,
Какъ часъ кончины Цезаря; какія
Орудія хоть въ половину столько
Для этого приличны, какъ мечи,
Обрызганные этой драгоцѣнной
И благороднѣйшею въ мірѣ кровью?
Когда я въ тягость вамъ, то, умоляю,
Исполните желаніе свое,
Пока въ крови дымятся ваши руки;
Хотя бы тысячу я прожилъ лѣтъ,
Не буду такъ я къ смерти приготовленъ:
Всего пріятнѣй умереть мнѣ здѣсь
Близъ Цезаря, отъ рукъ такихъ людей,
Какъ вы, умы отборнѣйшіе вѣка!
Антоній! смерти не проси отъ насъ.
Хоть по тому, что мы теперь свершили,
И по рукамъ должны казаться мы
Жестокими и жаждущими крови,
Но ты вѣдь видишь только эти руки
И дѣло ихъ кровавое; сердецъ же
Не видишь нашихъ. Состраданье есть въ нихъ,
Но только состраданье къ бѣдамъ Рима
Превозмогло, — и Цезарь палъ. (Такъ пламя
Слабѣйшее въ сильнѣйшемъ пропадаетъ).
Но для тебя, Антоній, мечь нашъ будетъ
Съ свинцовымъ лезвеемъ. — Съ привѣтомъ руки
Тебѣ мы подаемъ; по-братски въ кругъ нашъ,
Съ доброжелательствомъ и уваженьемъ,
И съ искренней любовью принимаемъ.
Въ распредѣленьи новыхъ должностей
Твой голосъ будетъ вѣсъ имѣть такой же,
Какъ голосъ всякаго.
Но потерпи!.
Теперь должны народъ мы успокоить, —
Онъ внѣ себя отъ страха, — а потомъ.
Разскажемъ, почему такъ поступилъ
Я съ Цезаремъ, хотя любилъ его
Въ тотъ самый мигъ, когда пронзилъ кинжаломъ.
Я въ мудрости твоей несомнѣваюсь,
Кровавые мнѣ руки ваши дайте.
Ты прежде, Брутъ, теперь — Кай Кассій,
Ты, Децій, ты, Метеллъ, ты, Цинна,
И храбрый Каска, наконецъ Требоній,
Послѣдній въ рукожатьи, — не въ любви.
Друзья, — увы! — что говорить я долженъ?
Довѣренность ко мнѣ теперь стоитъ
На скользкой почвѣ, я теперь для васъ
Льстецомъ казаться долженъ, или трусомъ.
Тебя любилъ я, Цезарь, — это правда,
И если духъ твой видитъ насъ теперь,
Не будетъ ли ему прискорбнѣй смерти
Глядѣть, какъ Маркъ Антоній заключатъ
Съ твоими непріятелями миръ.
Кровавыя имъ руки пожимая?
И гдѣжь? Передъ твоимъ недвижнымъ трупомъ!
Великій Цезарь! Если бъ я имѣлъ
Такъ много глазъ, какъ много у тебя
На тѣлѣ ранъ, и если бъ могъ я плакать
Такъ сильно, какъ изъ нихъ струится кровь, —
Приличнѣе то былобъ, чѣмъ, какъ другу,
Вступать въ союзъ съ убійцами твоими!
Прости меня, о Юлій! какъ олень
Ты здѣсь затравленъ, здѣсь упалъ, и здѣсь
Охотники, которыхъ ты — добыча,
Стоятъ твоей забрызганные кровью.
Міръ лѣсомъ былъ для этого оленя
А онъ, олень, душою міра былъ (*).
Какъ ты похожъ, о Цезарь, на оленя,
Котораго властители сразили!
(*) Здѣсь игра словъ — hart и сердце — heart (которое мы перевели словомъ душа). —Произношеніе этихъ двухъ словъ (hart и heart) совершенно одинаково.
Антоній!
Извини меня, Кай Кассій,
То скажутъ даже Цезаря враги:
Умѣренны такія чувства въ другѣ!
За то, что хвалишь Цезаря — тебя
Не охуждаю; но скажи, въ какія
Ты отношенія вступаешь съ нами:
Какъ другъ? иль мы должны идти
Своимъ путемъ безъ твоего участья?
Я въ знакъ союза подалъ руку вамъ.
Но, вдругъ взглянувъ на Цезаря, забылся.
Да, я вашъ другъ, и васъ люблю, въ надеждѣ,
Что вы мнѣ объясните — какъ и чѣмъ
Опасенъ былъ онъ?
Объяснимъ; иначе
Поступокъ этотъ показался бъ звѣрствомъ.
Причины, насъ подвигшія къ нему,
Такъ уважительны, что будь ты даже
Сынъ Цезаря, то и тогда онѣ
Достаточно тебя бы убѣдили.
Я больше ничего не добиваюсь.
Еще прошу, позвольте мнѣ взять трупъ,
Снести его на площадь и съ трибуны
Сказать тамъ рѣчь надгробную надъ нимъ,
Какъ другу слѣдуетъ.
Изволь, Антоній.
Брутъ, на два слова! (въ сторону) ты не знаешь самъ,
Что дѣлаешь; не позволяй ему
Надъ трупомъ говорить. Подумай только
О томъ, какъ сильно можетъ Маркъ Антоній
Народъ своею рѣчью взволновать.
Не безпокойся, Кассій, на трибуну
Взойду я первый, и тотчасъ причину
Убійства Цезаря я объясню;
Скажу, что Маркъ Антоній держитъ рѣчь
Съ согласья нашего, что намъ самимъ
Угодно, чтобъ при погребеньи были
Соблюдены обычные обряды
И тѣлу честь какъ должно воздана.
Не повредить намъ, а скорѣе въ пользу
Намъ это можетъ послужить.
Не знаю,
Что будетъ, только это не по мнѣ.
На вотъ, возьми трупъ Цезаря, Антоній,
Да насъ въ надгробной рѣчи не брани;
А Цезаря расхваливай, какъ хочешь.
Скажи, что это съ нашего согласья
Ты дѣлаешь, иначе не допустимъ
Тебя къ участью при похоронахъ.
Ты долженъ съ той же говорить трибуны,
Куда теперь взойду я, и не прежде,
Какъ я окончу рѣчь свою.
Пусть такъ.
Мнѣ больше ничего не нужно
Ну такъ, тѣло
Ты приготовь, потомъ иди за нами…
Прости меня, кровавый комъ земли,
Что ласковъ я съ твоими палачами!
Прахъ благороднѣйшаго изъ людей,
Когда либо существовавшихъ въ мірѣ!
О, горе той рукѣ, что пролила
Кровь эту драгоцѣнную! Теперь
Пророчу я надъ ранами твоими,
Которыя, нѣмымъ устамъ подобно,
Открыли губы алыя и просятъ
И голоса, и слова у меня. —
Людскіе члены поразитъ проклятье;
Домашніе раздоры и война
Гражданская, свирѣпствуя, охватятъ
Италію во всѣхъ ея, частяхъ.
Кровь, гибель будутъ такъ обыкновенны,
И ужасы такъ близко всѣмъ знакомы.
Что матери съ улыбкой будутъ видѣть
Своихъ дѣтей, изтерзанныхъ войной;
Привычка къ звѣрству жалость уничтожить,
Духъ Цезаря, провозглашая месть,
Съ Гекатой адскою придетъ и будетъ
Взывать здѣсь царскимъ голосомъ своимъ
Къ погибели; онъ спуститъ псовъ войны,
И гнусное убійство пронесется
Надъ всей землею запахомъ отъ труповъ,
О погребеньи стонущихъ!
(Входитъ слуга). Ты служишь
Октавію?
Такъ точно, Маркъ Антоній.
Его звалъ Цезарь въ Римъ?
Да, письма эти
Октавій получилъ; теперь онъ ѣдетъ;
Онъ передать велѣлъ тебѣ словесно…
О, Цезарь!
Сердце сжалось у тебя?
Такъ отойди и плачь. Я вижу, горе
Прилипчиво: при видѣ слезъ твоихъ
Къ глазамъ моимъ ужь влага подступаетъ.
Такъ господинъ твой ѣдетъ?
Онъ ночуетъ.
Въ семи отъ Рима миляхъ.
Такъ спѣши
Къ нему назадъ, съ извѣстьемъ — что случилось.
Римъ въ горѣ, Римъ въ тревогѣ,
Римъ въ бѣдѣ. Онъ для Октавія теперь опасенъ;
Скажи ему объ этомъ! Иль постой,
Я прежде трупъ перенесу на площадь,
Скажу тамъ рѣчь и посмотрю, какое
Народъ имѣетъ мнѣнье о жестокомъ
Поступкѣ этихъ кровопійцъ. Тогда
О настоящемъ положеньи дѣлъ
Октавію ты знать дашь. —Помоги мнѣ.
Мы требуемъ объясненія. Давайте намъ объясненіе!
Ну, такъ за мной послѣдуйте, друзья,
И выслушайте то, что я скажу вамъ.
Раздѣлимся. Ты, Кассій, отойди
Въ другое мѣсто. Тотъ, кто хочетъ слушать
Меня — пусть здѣсь останется, другіе
За Кассіемъ пойдутъ, и мы публично.
Отчетъ о смерти Цезаря дадимъ.
Я буду слушать Брута.
Я иду
За Кассіемъ; потомъ мы ихъ причины
Сравнимъ, когда ихъ выскажутъ они,
Вотъ благородный Брутъ взошелъ; молчите!
Будьте до конца терпѣливы. Римляне, сограждане, друзья! Выслушайте мое оправданіе и молчите до тѣхъ поръ, пока не выслушаете всего. Вѣрьте мнѣ, ради моей чести, и имѣйте уваженіе къ этой чести, которой вы можете вѣрить; судите меня по вашему разумѣнію, напрягите всѣ ваши чувства, чтобы лучше обсудить дѣло. Ежели въ этомъ собраніи есть кто нибудь изъ искреннихъ друзей Цезаря, то ему скажу, что я любилъ Цезаря не меньше же, чѣмъ онъ. Если онъ спроситъ — почему же Брутъ возсталъ противъ Цезаря, то я ему отвѣчу: не потому, что я любилъ Цезаря меньше, а потому, что я Римъ любилъ больше. Чего бы вы больше желали: видѣть Цезаря въ живыхъ и умереть всѣмъ рабами, или видѣть его мертвымъ; и жить всѣмъ людьми свободными? Цезарь меня любилъ — и я плачу о немъ; онъ былъ счастливъ — и я этому радуюсь, онъ былъ доблестенъ, и я чту его; но онъ былъ властолюбивъ, и я убилъ его. Здѣсь и слезы за его любовь, и радость за его счастіе, и уваженіе къ его доблести, и смерть за его властолюбіе. Кто между вами столь низокъ, что хотѣлъ бы быть рабомъ? Если здѣсь есть такой человѣкъ, то пусть говоритъ; потому что я оскорбилъ его. Кто между вами такъ грубъ, что не желалъ бы быть римляниномъ? Если есть такой человѣкъ, то пусть говоритъ: я оскорбилъ его. Кто здѣсь такъ подлъ, что не любитъ своего отечества? Если между вами есть такой человѣкъ, пусть говоритъ: я оскорбилъ его. Жду отвѣта.
Такихъ между нами нѣтъ, ни одного нѣтъ, Брутъ! (Многіе голоса говорятъ разомъ).
Значитъ, я никого не оскорбилъ. Я сдѣлалъ съ Цезаремъ не больше того, что и вы сдѣлали бы съ нимъ. Причины смерти Цезаря записаны въ Капитоліи; слава, которой онъ былъ достоинъ, тамъ не уменьшена; вина, за которую онъ умеръ — не преувеличена.
Вотъ трупъ его, оплакиваемый Маркомъ Антоніемъ, который, хотя и не участвовалъ въ умерщвленіи Цезаря, воспользуется благодѣяніями, которыя принесетъ его смерть; онъ получитъ мѣсто въ республикѣ, какъ и каждый изъ васъ. Я оканчиваю. Для блага Рима я убилъ моего лучшаго друга; пусть же этотъ кинжалъ послужитъ и противъ меня, если смерть моя понадобится для моего отечества.
Живи, живи!
Мы проведемъ домой
Его съ тріумфомъ.
Статую ему
Поставимъ рядомъ съ статуями предковъ:
Пусть Цезаремъ онъ будетъ.
Увѣнчаемъ
Мы въ Брутѣ все, чѣмъ Цезарь славенъ былъ.
Мы съ кликами и шумомъ проведемъ
Его домой.
Сограждане! —
Постойте,
Молчаніе! Брутъ говорить.
Эй, тише!
Сограждане, позвольте удалиться
Мнѣ одному; я васъ прошу — останьтесь
Съ Антоніемъ, отдать послѣдній долгъ
Умершему и, вмѣстѣ, рѣчь послушать,
Которую въ честь Цезаря Антоній
Надъ трупомъ скажетъ, съ вашего согласья.
Я умоляю васъ — не уходите,
Пока онъ не окончитъ.
Стойте, эй!
Послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
Пусть на трибуну всходитъ: будемъ слушать.
Всходи же, благороднѣйшій Антоній.
Благодарю васъ всѣхъ за Брута.
Что онъ
О Брутѣ говоритъ?
Что онъ всѣхъ насъ
Благодаритъ за Брута.
Я бъ ему
Совѣтовалъ не говорить худаго
О Брутѣ.
Этотъ Цезарь былъ тиранъ
4
Еще бы! это вѣрно. Счастье наше,
Что Римъ избавился отъ Цезаря!
Молчите;
Послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
Сограждане!
Молчите, тише!
Римляне, Друзья,
Сограждане! прошу у васъ вниманія.
Я Цезаря пришелъ похоронить,
А не хвалить. Дѣла людей дурныя
Переживаютъ ихъ, а все добро,
Что сдѣлали они при жизни, часто
Хоронится въ могилу, съ ихъ костями.
Пусть будетъ такъ и съ Цезаремъ. Вамъ Брутъ
Сказалъ, что Цезарь былъ властолюбивъ:
Коль это правда, — тяжкая вина,
И за нее онъ тяжко поплатился!
Я, съ позволенья Брута и другихъ
(Брутъ — честный человѣкъ, да и они
Всѣ — люди честные), пришолъ сказать
Здѣсь рѣчь надъ прахомъ Цезаря. Онъ былъ
Мнѣ другомъ вѣрнымъ, другомъ справедливымъ,
Но Брутъ сказалъ: «онъ былъ властолюбивъ»,
А Брутъ, безспорно, честный человѣкъ.
Онъ много плѣнныхъ въ Римъ привелъ съ собою,
Ихъ выкупомъ казна обогатилась;
Не это ль — властолюбіе его?
При вопляхъ бѣдняковъ и Цезарь плакалъ:
Такъ нѣженъ властолюбецъ быть не могъ.
Но Брутъ сказалъ: «онъ былъ властолюбивъ»,.
А Брутъ, безспорно, честный человѣкъ.
Вы видѣли, какъ въ праздникъ Луперкалій
Я трижды подносилъ ему корону,
И трижды онъ ее отвергъ: ужели
И это — властолюбіе? Но Брутъ
Сказалъ, что Цезарь былъ властолюбивъ,
А Брутъ, безспорно, честный человѣкъ.
Я говорю все это не затѣмъ,
Чтобъ сказанное Брутомъ опровергнуть,
А говорю о томъ лишь, что я знаю.
Вѣдь вы его любили, и не даромъ,
Что жь вамъ теперь о немъ мѣшаетъ плакать?
О, здравый смыслъ! ты убѣжалъ къ звѣрямъ
А люди потеряли свой разсудокъ!
Постойте, дайте мнѣ собраться съ духомъ.
Онъ, вмѣстѣ съ Цезаремъ, лежитъ въ гробу,
На время рѣчь я долженъ перервать.
Пока опять ко мнѣ онъ не вернется.
Мнѣ кажется, есть много правды въ этомъ.
Да, если обсудить предметъ какъ должно,
То съ Цезаремъ жестоко поступили.
Боюсь, что мѣсто Цезаря другой
Заступитъ, — худшій.
Слфшали вы, Цезарь
Короны не хотѣлъ принять? Да, ясно.
Онъ не былъ властолюбцемъ.
Если это
Окажется, то многимъ будетъ плохо.
Бѣдняжка этотъ Маркъ Антоній!
Глаза его краснехоньки отъ слезь.
Нѣтъ въ Римѣ человѣка благороднѣй.
Тшь! слушайте: онъ хочетъ говорить.
Еще вчера однимъ могучимъ словомъ
Онъ вызвать могъ на битву цѣлый свѣтъ:
Теперь — вотъ онъ лежитъ здѣсь, и никто
Не чувствуетъ себя такимъ ничтожнымъ,
Чтобъ оказать почтеніе ему!
О, други! Если бъ я хотѣлъ подвигнуть
Вашъ умъ и сердце ваше къ возмущенью
И бѣшенству — я сдѣлалъ бы зло Бруту
И Кассію. Но вамъ извѣстно всѣмъ,
Что это — люди честные: зачѣмъ же
Вредить имъ? Нѣтъ, я предпочту — скорѣе
Обидѣть Цезаря, себя и васъ,
Чѣмъ сдѣлать зло такимъ почтеннымъ людямъ.
Но вотъ съ печатью Цезаря пергаментъ,
Найденный въ комнатѣ его;
Здѣсь завѣщанье Цезаря: когда бы
Вы слышали, что говорится въ немъ, —
Читать его не стану, извините, —
Вы бросились бы раны цаловать
Убитаго; въ крови его священной
Платки свои вы стали мы мочить;
Просили бы о Цезарѣ на память
Хоть волоса, и въ завѣщаньяхъ вашихъ
Вы бъ этотъ волосъ своему потомству
Какъ дорогой подарокъ отказали.
Мы слышать завѣщаніе хотимъ.
Прочти его, Антоній.
Завѣщанье!
Читай же завѣщаніе, Антоній!
Терпѣніе, друзья! — Не должно мнѣ
Читать его; не слѣдуетъ и вамъ
Знать, какъ любилъ васъ Цезарь: вы не камни,
Не дерево, а люди; какъ людей,
Оно воспламенитъ, съ ума сведетъ васъ;
Ужъ лучше вамъ не знать, что вы — его
Наслѣдники: когда бъ вы это знали…
Что бы тогда могло произойти?!
Читай, читай, Антоній. Мы хотимъ
Узнать, что тамъ написано; ты долженъ
Прочесть намъ завѣщаніе. Читай!
Прошу, повремените, потерпите:
Я сдѣлалъ промахъ, что упомянулъ
О завѣщаньи Цезаря: боюсь,
Что этимъ повредилъ я честнымъ людямъ,
Его убійцамъ… да, боюсь, что такъ.
Они измѣнники — эти честные люди!
Завѣщаніе! читай завѣщаніе!
Они негодяи, убійцы! Завѣщаніе! читай завѣщаніе!
Вы принуждаете меня прочесть, —
Такъ встаньте же вкругъ трупа и позвольте
Мнѣ завѣщателя вамъ показать.
Могу сойти? дозволите мнѣ это?
Сходи.
Сойди. (Антоній сходитъ съ трибуны)
Когда угодно, можешь.
Да становитесь же вокругъ.
Подальше
Отъ гроба, прочь отъ трупа!
Мѣсто
Для благороднаго Антонія!
Прошу
Не напирайте на меня, подвиньтесь.
Назадъ! дай мѣсто! осади назадъ!
Когда у васъ есть слезы, — приготовьтесь
Теперь пролить ихъ. Этотъ плащъ знакомъ вамъ,
Я помню даже день, когда его
Надѣлъ впервые Цезарь. Это было
Въ палаткѣ, лѣтнимъ вечеромъ, — въ тотъ день
Онъ славную побѣду одержалъ
Надъ Нервіенцами. — Взгляните-ка сюда:
Здѣсь Кассія кинжалъ прошолъ насквозь,
Какой проколъ тутъ сдѣлалъ злобный Каска!
Вотъ здѣсь — пронзилъ его кинжаломъ Брутъ…
Когдажь свое проклятое желѣзо
Изъ раны вырвалъ онъ, то посмотрите,
Какъ хлынула кровь Цезаря изъ ней,
Какъ будто въ двери, чтобы убѣдиться —
Ужель то Брутъ такъ дерзко въ нихъ стучится.
Брутъ — вамъ извѣстно — былъ его любимецъ, —
О, боги! вы свидѣтели, какъ Цезарь
Его любилъ; и самый жесточайшій
Изъ всѣхъ ударовъ былъ его ударъ!
Когда увидѣлъ Цезарь, что и Брутъ
Противъ него, неблагодарность эта
Сильнѣй его сразила, чѣмъ кинжалы
Измѣнниковъ; въ немъ сердце порвалось;
И у подножья статуи Помпея,
Съ которой кровь его лилась, плащомъ
Закрывъ лицо, великій Цезарь палъ..
О, граждане, ужасное паденье!..
Съ нимъ я и вы — всѣ пали, и надъ нами
Кровавая измѣна процвѣла!
Вы плачете, вы тронуты — я вижу —
Въ васъ пробудилось чувство состраданья, —
Прекрасны эти слезы… о, сердца
Добрѣйшія! вы видѣли одну
Истерзанную Цезареву тогу —
И плачете; но вотъ взгляните, самъ онъ
Предательски израненый лежитъ!
О, жалкій видъ!
О, благородный Цезарь!
Злосчастный день!!
Измѣнники, злодѣи!
О, зрѣлище кровавое!
Мы отомстимъ! отомстимъ! идемъ, сожжемъ, испепелимъ, убьемъ, умертвимъ; пусть не останется въ живыхъ ни одного измѣнника!
Постойте, сограждане.
Тише! послушаемъ благороднаго Антонія.
Мы будемъ его слушать, пойдемъ за нимъ, умремъ съ нимъ!
Любезные и добрые друзья!
Я не хочу васъ возбуждать къ такому
Внезапному порыву мятежа.
Убійство это сдѣлано людьми
Почтенными, и я — увы! — не знаю,
Какія личныя обиды ихъ
Подвигли на такой поступокъ; впрочемъ,
Они умны и честны, и, навѣрно,
Дадутъ вамъ въ томъ отчетливый отвѣтъ.
Я не затѣмъ пришолъ, чтобъ ваше сердце
Увлечь словами; я вѣдь — не ораторъ, —
Не то что Брутъ, — вы знаете меня:
Я — человѣкъ безхитростный, прямой,
Любящій друга своего. То знаютъ
Вполнѣ и тѣ, которые публично
Позволили мнѣ говорить о немъ.
Ни остроуміемъ, ни даромъ слова,
Ни мимикой, ни вѣсомъ и значеньемъ,
Ни силой рѣчи я не обладаю,
Чтобъ кровь людей я могъ воспламенять.
Я говорю не болѣе какъ драму,
То, что самимъ вамъ безъ меня извѣстно,
Я раны Цезаря показываю вамъ —
Нѣмыя, бѣдныя уста — и за меня
Ихъ говорить прошу. Вотъ еслибъ Брутомъ
Я былъ, а Брутъ — Антоніемъ, тогда бы
Я вашу душу рѣчью взволновалъ,
Вложилъ бы въ каждую изъ ранъ языкъ,
Который бы и камни Рима даже
Подвигъ къ возстанію!
Мы возстаемъ!
Сожжемъ домъ Брута!
Такъ пойдемъ искать
Мы заговорщиковъ!
Постойте, дайте
Мнѣ говорить, сограждане.
Тшь! тише!
Что скажетъ благороднѣйшій Антоній?
Друзья мои, не знаете вы сами.
Изъ-за чего волнуетесь. Скажите,
Чѣмъ Цезарь вашу милость заслужилъ?
Вамъ неизвѣстно? Ну, такъ я скажу вамъ:
О завѣщаніи-то вы забыли!
Да, правда… Завѣщаніе… Постойте,
Послушаемъ, что говорится въ немъ.
Вотъ здѣсь оно, за Цезарской печатью:
Отказано въ немъ семьдесятъ пять драхмъ
На каждаго изъ римскихъ гражданъ.
Цезарь!
О, благороднѣйшій! мы отомстимъ
За смерть его!
Цареподобный Цезарь!
Дослушайте меня съ терпѣньемъ.
Тише!
Сверхъ этого онъ оставляетъ вамъ
Свои гулянья, дачи и сады
На этомъ берегу. Онъ отказалъ
Все это вамъ съ потомствомъ — навсегда.
Гуляйте, веселитесь, забавляйтесь!
Вотъ Цезарь былъ каковъ. Когда другаго
Дождемся мы подобнаго ему?
О, никогда! идемъ впередъ, впередъ!
Мы трупъ его сожжемъ въ священномъ мѣстѣ
И головнями подожжемъ дома
Измѣнниковъ, Берите трупъ!
Огня!
Ломайте-ка скамьи!
Ломайте двери!
Ломайте окна, — все!
Теперь — пусть ихъ!
Мятежъ, ты на ногахъ; свое стремленье
Направь куда угодно.
Что ты скажешь?
Октавій въ Римѣ.
Гдѣ остановился?
Онъ въ домѣ Цезаря. Съ нимъ и Лепидъ.
Сейчасъ иду къ нему; онъ очень кстати
Пріѣхалъ въ Римъ. Теперь Фортуна въ духа
Все намъ даетъ.
Октавій говорить,
Что Брутъ и Каска за ворота Рима
Промчались, какъ безумные.
Должно быкъ;
Они узнали, какъ я взбунтовалъ
Народъ. Веди къ Октавію меня.
Мнѣ въ эту ночь приснилось, будто я
Пирую съ Цезаремъ. Воображенье
Встревожено: я никакой охоты
Не чувствую за двери выходятъ
Но это такъ меня и тянетъ вонъ.
Какъ тебя зовутъ?
Куда идешь?
Гдѣ живешь?
Женатъ или холостъ!
Отвѣчай всѣмъ, да прямо.
Да короче.
Да умнѣй.
Да смотри, говори правду.
Какъ меня зовутъ? Куда иду? гдѣ живу? Женатъ или холостъ? Отвѣчать всѣмъ прямо, да короче, да умнѣй. Говорятъ правду. Скажу умно: я холостъ.
Этимъ ты какъ будто говоришь, что всѣ женатые — глупцы. Смотри, какъ бы я тебя не оттузилъ за это! Продолжай; отвѣчай прямо!
Прямо — иду на погребенье Цезаря.
Какъ другъ, или какъ врагъ?
Какъ другъ.
Это прямой отвѣтъ.
Ну, теперь насчетъ жилища, — короче!
Коротко, — живу близъ Капитолія.
Твое имя! говорить правду.
Правда: мое имя — Цинна.
Въ куски его! онъ заговорщикъ!
Я поэтъ Цинна! Поэтъ Цнина!
Въ куски его за скверные стихи, въ куски его!
Я не тотъ Цинна, не заговорщикъ.
Все равно, его имя — Цинна, вырвемъ это имя изъ его сердца и тогда пустимъ его.
Разорвемъ его! разорвемъ его! Головней! головней! Къ Бруту, къ Кассію, жгите все! Одни — къ Децію, другіе — къ Каскѣ, третьи — къ Требонію; ну, идемъ!
ДѢЙСТВІЕ IV.
правитьИтакъ, все это множество людей
Умретъ; они отмѣчены по списку.
И братъ твой долженъ умереть, Лепидъ,
Согласенъ ты на это?
Да, согласенъ.
Отмѣть его, Антоній.
Подъ условьемъ,
Что Публій, сынъ сестры твоей* Антоній,.
Не будетъ жить.
Не будетъ; этимъ знакомъ
Я осуждаю и его. — Лепидъ,
Сходи въ домъ Цезаря и принеси
Оттуда завѣщаніе его:
Мы здѣсь рѣшимъ,.какъ выбросить кой-что
Излишнее въ его послѣдней волѣ.
Я здѣсь найду васъ?
Ежели не здѣсь.
То въ Капитоліи.
Вотъ человѣкъ
Пустой, ничтожный, годный на посылки —
И только. Есть ли въ этомъ смыслъ,
Что, при раздѣлѣ міра на три части,
Одна изъ нихъ достанется ему?
Когда о немъ ты былъ такого мнѣнья,
То для чего призвалъ его къ совѣту
О томъ — кому нашъ грозный приговоръ
Назначить долженъ смерть или изгнанье?
Октавій, я старѣй тебя годами,
Хотя мы возлагаемъ на него
Такой почетъ — чтобы освободиться
Ото всего, что насъ бы тяготило, —
Но эти почести онъ понесетъ,
Какъ золотомъ навьюченный оселъ,
Кряхтя, потѣя подъ своею ношей,
Которую потащитъ онъ туда,
Куда мы вздумаемъ его погнать.
А тамъ, на мѣстѣ, мы его развъючимъ, —
И пусть себѣ онъ хлопаетъ ушами,
И кормится на пастбищѣ травой.
Ты можешь дѣлать что угодно, только
Онъ — храбрый и испытанный солдатъ.
Но вѣдь таковъ и конь мой; и за это
Я кормъ ему даю, пріучаю
Его къ боямъ, къ внезапнымъ поворотамъ,
И къ быстрому, стремительному бѣгу.
Тѣлесными движеньями его
Мой руководитъ умъ: тамъ и Лепида
Намъ надобно водить на поводахъ,
И направлять, и понукать, и школить.
Пустоголовый малый! человѣкъ,
Живущій только ветошью и хламомъ;
И для него то новость, что давно
Забыто и опошлено другими.
Онъ — вещь, не болѣе. Теперь, Октавій,
Послушай о дѣлахъ важнѣйшихъ. Брутъ
И Кассій собираютъ войско; мы
Должны теперь готовиться къ отпору.
Итакъ, скорѣй устроимъ мы союзъ,
Сберемъ своихъ друзей, употребимъ
Всѣ наши средства; а теперь составимъ
Совѣтъ о томъ, какъ лучше разузнать,
Развѣдать то, что тайною покрыто,
Какъ явную опасность отвратить.
Да, надо это сдѣлать: мы теперь
Со всѣхъ сторонъ окружены врагами,
И даже тѣ, которые дарятъ
Улыбками, быть можетъ, противъ насъ
Въ душѣ таятъ безчисленные ковы.
Передъ палаткой Брута, въ лагерѣ близь Сардъ. Барабаны. Входятъ съ одной стороны Брутъ, Люцилій, Люцій и солдаты: съ другой — Титиній и Пиндаръ.
Стой!
Лозунгъ, эй!
Люцилій, близкол ль Кассій?
Да, очень близко, и Пиндаръ принесъ
Тебѣ привѣтъ отъ имени его.
Онъ дружески привѣтствуетъ меня,
Твой господинъ иль самъ такъ измѣнился,
Иль подчиненные его такъ дурны,
Что онъ мнѣ далъ достаточно причинъ.
Жалѣть о сдѣланномъ; но если ужь онъ близко*
То мы съ нимъ объяснимся.
Безъ сомнѣнья.
Мой благородный господинъ предстанетъ
Такимъ, каковъ онъ есть на самомъ дѣлѣ:
Достойнымъ, честнымъ человѣкомъ.
Я
Не сомнѣваюсь въ немъ. Скажи, Люцилій,
Какъ принялъ онъ тебя?
Меня онъ принялъ.
Съ учтивостью, съ достаточнымъ почетомъ,
Но ужь не съ той безцеремонной лаской,
Не съ тѣмъ свободнымъ, дружескимъ привѣтомъ,
Какъ въ старину.
Ты описалъ, Люцилій,
Мнѣ охлажденье пламеннаго друга.
Замѣть, Люцилій, разъ и навсегда:
Когда любовь терять начнетъ ужь силу,
То съ этимъ появляется тотчасъ
Натянутая вѣжливость. Въ прямой
Открытой честности уловокъ нѣтъ.
Но хитрецы подобны лошадямъ.
На видъ горячимъ, рьянымъ и ретивымъ,
Которыя подъ шпорой сѣдока
Теряютъ бодрость, опускаютъ гриву,
И испытанья выдержатъ не могутъ,
Подобно клячамъ. — А войска его
Идутъ?
Идутъ. Ночлегъ имъ будетъ въ Сардахъ.
Но большая ихъ часть, и въ томъ числѣ
Вся конница — при Кассіи.
Вотъ онъ!
Пойдемъ къ нему навстрѣчу потихоньку.
Стой!
Стой! Передавайте дальше команду!
Стой!
Стой!
Стой!
Благородный братъ, меня
Обидѣлъ ты.
Пусть будутъ боги мнѣ
Свидѣтелями! обижалъ ли я
Своихъ враговъ! а если нѣтъ, то какъ
Я могъ обидѣть брата?
Брутъ, подъ этимъ
Спокойствіемъ наружнымъ у тебя
Сокрыты оскорбленія; когда же
Ты дѣлаешь ихъ…
Успокойся, Кассій,
Неудовольствія свои потише
Высказывай, — тебя я знаю, — здѣсь
Не будемъ ссориться, въ глазахъ двухъ армій,
Которыя должны одну любовь
Межь нами видѣть, — ничего другаго.
Вели имъ отодвинуться; потомъ,
Въ моей палаткѣ объясни подробно,
Чѣмъ недоволенъ ты, а я тебя
Послушаю.
Пиндаръ, вели вождямъ
Немного отодвинуть ихъ отряды.
И ты, Люцилій, сдѣлай то же. Пусть,
Покамѣстъ мы не кончимъ совѣщанья,
Никто не входитъ къ намъ. Поставь у двери
Титинія и Люція на стражу.
Вотъ доказательство, что ты меня обидѣлъ:
Тобою Люцій Пемга опозоренъ
И осужденъ за то, что будто взятки
Онъ бралъ съ сардійцевъ; зная человѣка,
Я въ письмахъ за него тебя просилъ,
Но ты на нихъ не обратилъ вниманья.
Ходатайствомъ въ подобномъ дѣлѣ, Касеій,
Ты самъ себя обидѣлъ.
Неумѣстно
Въ такое время слишкомъ строгимъ быть
Ко всякому ничтожному проступку.
Позволь сказать мнѣ, Кассій, — и тебя
Тожь сильно обвиняютъ въ лихоимствѣ;
Слухъ носится, что недостойнымъ людямъ
Ты должности за деньги продаешь.
Я — лихоимецъ? Это говоришь
Ты потому, что носишь имя Брута.
Въ устахъ другаго эта рѣчь, клянусь,
Была бъ его послѣдними словами! — *
А имя Кассія твою продажность
Облагородило, и наказанье
Не смѣетъ головы своей поднять.
Какъ, наказанье!
Вспомни иды Марта!
Не ради ль правосудія погибъ
Великій Юлій? Гдѣ тотъ негодяй,
Который поразилъ его кинжаломъ
Не ради правосудія? — ужели
Одинъ изъ насъ, которые убили
Первѣйшаго изъ всѣхъ людей на свѣтѣ
За то, что въ немъ опору находили
Грабители, теперь рѣшится руки
Свои марать постыднымъ лихоимствомъ
И поприще обширное почета
За горсть ничтожной дряни продавать?
Нѣтъ, я готовъ скорѣе быть собакой
И лаять на луну, — но не хочу
Такимъ быть Римляниномъ.
Не бранись,
Я этого не потерплю; ты, Брутъ,
Въ своихъ нападкахъ на меня забылся,
А я солдатъ старѣй тебя по службѣ,
Да и способный выбирать людей.
Нѣтъ, Кассій.
Да.
Я говорю, что нѣтъ.
Не раздражай меня, иль я забудусь,
Не искушай терпѣнья моего,
Поберегись!
Прочь, жалкій человѣкъ!
Возможно ль!
Слушай, Кассій, потому что
Я говорить хочу! Не отступить ли
Прикажешь предъ твоимъ безумнымъ гнѣвомъ?
Бояться взглядовъ сумасшедшаго?
О, боги!
И это все я долженъ выносить!
Да, и побольше этого. Бѣснуйся,
Пусть лопнетъ сердце гордое твое,
Высказывай свой гнѣвъ передъ рабами
И заставляй невольниковъ дрожать,..
А я — ужели уступать обязанъ?
Терпѣть, притворствовать и пресмыкаться
Передъ твоимъ упрямымъ сумасбродствомъ?..
Клянусь — ядъ гнѣва своего ты самъ.
Переваришь, хоть, можетъ быть, и лопнешь;
Твое брюзжанье съ этихъ поръ ладѣ будетъ
Забавою, посмѣшищемъ.
Ужели
До этого дошло?
Ты говоришь —
Ты лучшій воинъ: докажи на дѣлѣ,
Что справедлива эта похвальба,
Я буду радъ, готовъ я поучиться
У тѣхъ, кто поспособнѣе меня.
Ты всячески меня обидѣлъ; Брутъ,
Стараешься; я говорилъ, что я
Старѣй тебя, какъ воинъ, а не лучше;
Я развѣ говорилъ, что лучше, Брутъ?
Мнѣ все равно, хотя бъ и говорилъ.
Такъ оскорблять меня не смѣлъ самъ Цезарь.
Не заносись! Ты самъ бы не посмѣлъ
Такъ раздражать его.
Я бъ не посмѣлъ?
Да, не посмѣлъ бы.
Раздражать его?
Ты бъ не посмѣлъ; ты жизнь бы поберегъ.
Не слишкомъ полагайся на мою
Любовь къ тебѣ: я сдѣлать то могу,
О чемъ я послѣ горько пожалѣю.
Ужь сдѣлалъ ты, о чемъ жалѣть бы долженъ
Меня твои угрозы не страшатъ
Я честности броней покрытъ, я мимо
Онѣ несутся, точно легкій вѣтеръ,
Не стоющій вниманья моего. —
За деньгами къ тебѣ я посылалъ
И получилъ отказъ. Но не могу жъ я
Ихъ низкими путями добывать.
Клянуся небомъ, я готовъ скорѣе
Перечеканить сердце на монету
И перелить всю кровь мою на драхмы,
Чѣмъ вырывать изъ жосткихъ рукъ селянъ
Безсовѣстно ихъ жалкій заработокъ.
Я посылалъ за деньгами къ тебѣ, —
(Я заплатить былъ долженъ легіонамъ) —
Ты отказалъ. Поступокъ этотъ развѣ
Приличенъ Кассію? Я развѣ такъ бы
Ему отвѣтилъ? Ежели Маркъ Брутъ
Когда нибудь такъ сдѣлается жаденъ,
Что отъ друзей запретъ металлъ презрѣнный
То пусть его громовыми стрѣлами
На части боги неба разразятъ!
Я не отказывалъ.
Ты отказалъ.
Нѣтъ, мой гонецъ былъ глупъ и перевралъ
Мои слова. Брутъ сердце разстерзалъ мнѣ.
Другъ къ недостаткамъ друга долженъ быть
Поснисходительнѣй, а Брутъ мой
Преувеличилъ.
Нѣтъ, я на себѣ
Ихъ испыталъ.
Ты, милый Брутъ, меня
Не любишь.
Недостатки мнѣ твои
Не нравятся.
Подобныхъ недостатковъ
Взоръ дружескій никакъ бы не замѣтить,:
А взоръ льстеца не захотѣлъ бы видѣть,
Будь такъ они громадны, какъ Олимпъ.
Придите вы, Антоній и Октавій,
Все выместить надъ Кассіемъ однимъ.
Усталъ онъ жить; онъ ненавидимъ тѣмъ,
Кого отъ любитъ, презираемъ братомъ.
Его ругаютъ, какъ раба, его ошибки
Всѣ до одной замѣчены и въ книгу
Записаны; ихъ наизусть твердитъ.
Чтобъ ими мнѣ въ лицо бросать. О, еслибъ
Я могъ всю душу выплакать! Вотъ мечъ мой,
Вотъ грудь моя открытая: въ ней сердце
Цѣннѣй сокровищъ Плутуса, дороже,
Чѣмъ золото: — возьми его, когда
Ты римлянинъ; я, отказавшій въ деньгахъ,
Тебѣ охотно сердце отдаю.
Рази меня, какъ Цезаря сразилъ ты.
Я знаю, въ самое то время, какъ
Его ты наибольше ненавидѣлъ, —
Ты все-таки любилъ его сильнѣе,
Чѣмъ Кассія когда нибудь любилъ.
Вложи кинжалъ въ ножны. Когда угодно,
Сердись, — ты въ этомъ воленъ, — дѣлай,
Что вздумаешь, и даже оскорбленье
За шутку будетъ принято. О, Кассій,
Ты связанъ узами съ ягненкомъ; въ немъ
Гнѣвъ, — какъ огонь въ кремнѣ, который
Отъ сильнаго удара сыплетъ искры
И тотчасъ охлаждается потомъ.
И Кассій жилъ лишь для того, чтобъ быть
Въ минуты раздраженія и скорби
Забавой и посмѣшищемъ для брата!
Когда я это говорилъ, то самъ
Я былъ не въ духѣ.
Какъ, ты сознаешься?
Дай руку мнѣ.
Возьми и сердце съ ней.
О, Брутъ!
Въ чемъ дѣло?
Не уже ль въ тебѣ
Любви недостаетъ, для снисхожденья,
Когда я забываюся порой
По вспыльчивости? мнѣ она досталась
Отъ матери въ наслѣдство.
Хорошо:
Впередъ, когда ты черезчуръ вспылишь
На Брута, онъ вообразитъ, что это
Бранится мать твоя — и замолчитъ.
Пустите! мнѣ вождей увидѣть надо:
Они въ разладѣ, и наединѣ
Ихъ оставлять не слѣдуетъ.
Не пустимъ.
Меня удержитъ развѣ смерть одна.
Зачѣмъ пришолъ? Что надо?
Полководцы,
Стыдитесь! что межъ вами происходитъ!
Какъ слѣдуетъ такимъ мужамъ, будьте друзьями,
Любите другъ друга: я вѣдь старѣй васъ годами!
Ха, ха, ха! какъ нелѣпо циникъ
Стихи кропаетъ!
Вонъ отсюда, дерзкій!
Брутъ, не сердись, таковъ его обычай…
Я буду слушать остроты его,
Коль во время онъ будетъ говорить ихъ.
Къ чему при войскѣ эти скоморохи?
Пріятель, убирайся!
Вонъ! уйди!…
Люцилій и Титиній, передайте
Вождямъ приказъ — квартиры отвести
Своимъ отрядамъ на ночь.
А потомъ
Сюда вернитесь и съ собой Мессалу
Сейчасъ же приведите.
Люцій, дай
Вина.
Не думалъ я, чтобы ты могъ
Такъ разсердиться.
Кассій, у меня
Такъ много горя!
Если предъ бѣдами
Случайными ты упадаешь духомъ,
То гдѣ же философія твоя?
Никто не переноситъ горя лучше,
Чѣмъ я. — Знай, Порція скончалась.
Какъ! Порція?
Да, умерла.
И я
Тебѣ перечилъ — и остался живъ!
О горькая, ужасная потеря!
Какой болѣзнію?
Она томилась
Моимъ отсутствіемъ, терзалась мыслью,
Что молодой Октавій и Антоній
Усилились (молва объ ихъ успѣхахъ
Съ ея кончиной совпадаетъ): это
Подѣйствовало на ея разсудимъ,
И какъ-то разъ въ отсутствіи прислуги,
Она горячій уголь проглотила.
И умерла?
Да, умерла.
О боги
Безсмертные!
Не говори объ ней.
Дай кубокъ мнѣ, я потоплю въ немъ горе!
Я чувствую сердечное желанье
На этотъ благородный тостъ отвѣтить"
Лей, Люцій, лей вина мнѣ черезъ край!
Излишка быть не можетъ тамъ, гдѣ я
Пью въ знакъ моей привязанности къ Бруту.
Войди, Титиній. Добраго здоровья
Тебѣ, Мессала! Сядемъ ближе къ свѣчкѣ
И о дѣлахъ своихъ поговоримъ.
О, Порція! ужели ты скончалась!
Прошу, ни слова болѣе объ ней!
Мессала, я извѣстія имѣю,
Что молодой Октавій и Антоній
Съ огромнымъ войскомъ противъ насъ идутъ,
Къ Филиппамъ направляясь.
Я о томъ же
Имѣю письма.
Что еще въ нихъ есть?
Октавій, Маркъ Антоній и Лепидъ.
Приказомъ объ изгнаніи и ссылкѣ
Постановили смертный приговоръ
Надъ сотнею сенаторовъ.
Вотъ въ этомъ
Извѣстья наши не совсѣмъ согласны:
Въ моихъ упоминается о смерти
Семидесяти человѣкъ, межъ ними
И Цицерона.
Какъ, и Цицерона?
Да, вслѣдствіе того же приказанья
И Цицеронъ лишился жизни. Брутъ,
Ты отъ жены имѣешь эти письма?
Нѣтъ, отъ другихъ.
И ничего о ней
Тебѣ не пишутъ?
Нѣтъ.
Гмъ! это странно.
Къ чему ты сдѣлалъ мнѣ такой вопросъ?
Въ полученныхъ тобою письмахъ нѣтъ ли
Чего объ ней?
Нѣтъ.
Говори мнѣ правду,
Какъ Римлянинъ.
Перенеси жь и ты
Какъ римлянинъ нерадостную правду:
Она скончалася, и странной смертью.
Прощай же, Порція! Мессала, мы
Всѣ умереть должны; и мысль томъ,
Что смерти не могла она избѣгнуть,
Даетъ мнѣ силу вынести ударь.
Вотъ такъ великимъ людямъ надлежитъ
Переносить великія потери!
Я знаю это такъ же, какъ и вы,
Но, по своей натурѣ, я не могъ бы
Такъ вынести подобное несчастье.
Но къ дѣлу поскорѣе перейдемъ.
Какъ думаете: намъ теперь къ Филиппамъ
Не двинуться ль?
По моему — такъ нѣтъ.
Причина?
Вотъ она: гораздо лучше,
Чтобъ непріятель самъ пришолъ къ намъ; этимъ
Свои онъ средства истощитъ, измучитъ
Своихъ солдатъ и повредитъ себѣ;
А мы, межь тѣмъ, не двигался съ мѣста,
Сберемся съ силой, бодрость сохранимъ.
Хорошія причины непремѣнно
Должны причинамъ лучшимъ уступать.
Всѣ жители отсюда до Филиппи
Лишь потому на нашей сторонѣ,
Что насъ боятся, — къ намъ они питаютъ
Неудовольствіе за тяжкіе доборы, —
И, проходя по этимъ областямъ,
Свои ряды пополнитъ непріятель;
Онъ явится предъ нами новой силой--
Ободренный, умноженный въ числѣ;
Но мы. его лишимъ всѣхъ этихъ выгодъ,
Когда его мы встрѣтимъ у Филиппи,
Оставивъ этотъ весь народъ въ тылу.
Послушай, добрый братъ мой!
Нѣтъ, позволь.
Ты долженъ взять въ разсчетъ и то, что мы
Ужь всѣхъ своихъ приверженцевъ собрали,
Что наши легіоны всѣ полны,
Что дѣло наше ужь совсѣмъ созрѣло,
А непріятель съ каждымъ днемъ ростетъ.
Мы высоты достигли и готовы
Къ упадку. Въ человѣческихъ дѣлахъ
Есть свой приливъ: воспользуешься имъ —
Онъ къ счастью приведетъ, упустишь время —
Вся жизнь пройдетъ средь отмелей и бѣдствій.
Теперь для насъ пришла пора прилива,
И мы ловить его должны, иначе
Всѣ случаи къ успѣху потеряемъ.
Пусть будетъ такъ, по твоему. Пойдемъ
Къ нимъ сами, чтобъ, ихъ встрѣтить у Филиппи.
Ночь темная подкралась къ намъ, пока
Мы говорили здѣсь; природа наша
Необходимости подчинена,
И мы должны ей дать хорошій отдыхъ.
Имѣете ль вы что еще сказать?
Нѣтъ, ничего. Спокойной ночи! Завтра,
Чуть свѣтъ, встаемъ и выступаемъ.
Люцій!
Мою одежду!
Ну, прощай. Мессала!
Прощай, Титній! благородный Кассій,
Хорошей ночи, добраго покоя!
О, милый братъ, ночь эта началась
Не хорошо, и пусть впередъ не будетъ
Подобныхъ несогласій между нами!
Ужь все уладилось.
Спокойной ночи!
Спокойной ночи, добрый братъ.
Прощай,
Спокойной ночи, Брутъ.
Прощайте всѣ!
Дай мнѣ одежду. Гдѣ твой инструментъ?
Въ палаткѣ здѣсь.
Ты говоришь, какъ сонный.
Я не виню тебя, бѣдняжка! ты
Измучился безъ сна. Скажи, чтобъ Клавдій
И кто нибудь другой изъ слугъ моихъ
Пришли сюда; пусть въ эту мочь они
Поспятъ въ моей палаткѣ, на подушкахъ.
Варронъ и Клавдій!
Господинъ зоветъ насъ?
Прошу, ложитесь спать въ моей палаткѣ.
Быть можетъ, васъ я скоро разбужу,
Чтобъ къ брату Кассію послать.
Такъ мы,
Когда угодно, подождемъ.
Нѣтъ, лягте:
Я, можетъ быть, отдумаю еще.
Вотъ, Люцій, посмотри, та книга, что
Я такъ искалъ. Я заложилъ ее
Въ карманъ ночной одежды.
Я увѣренъ
Былъ въ томъ, что ты ея мнѣ не давалъ.
Мой добрый мальчикъ, извини меня;
Я такъ забывчивъ! Можешь ли покамѣстъ
Не закрывать своихъ усталыхъ глазъ
И что нибудь сыграть на инструментѣ?
Сыграю, если хочешь, господинъ мой.
Да, да, мой мальчикъ. Черезчуръ тебя
Я безпокою, но ты такъ сговорчивъ!
Вѣдь это долгъ мой.
Требовать не слѣдъ мнѣ,
Чтобъ этотъ долгъ былъ выше силъ твоихъ.
Для крови молодой отраденъ отдыхъ.
Я спалъ уже.
Прекрасно, и опять
Заснешь: тебя не задержу я долго.
Пока живу, я буду добръ къ тебѣ.
Напѣвъ сонливый. — О, злодѣйскій сонъ!
Ты опустилъ уже свой жезлъ свинцовый
На мальчика, сидящаго за арфой!
Спокойной ночи, добрый мой слуга!
Къ тебѣ не буду я жестокъ: не стану
Тебя будить. — Покачиваясь такъ,
Ты арфу разобьешь: возьму ее
Изъ рукъ твоихъ. Теперь — спокойной ночи!
Посмотримъ, вотъ загнутый листъ: не здѣсь ли
Я кончилъ чтенье? кажется, что здѣсь.
Какъ тускло свѣчка свѣтитъ. О! кто это?
Усталость глазъ, должно быть, создаетъ
Ужасный призракъ… Онъ ко мнѣ подходитъ…
Кто ты? дѣйствительность, или мечта?
Ты богъ, иль добрый геній, иль злой демонъ,
И волосы мои становишь дыбомъ?
Скажи — кто ты?
Злой духъ твой, Брутъ.
Зачѣмъ
Пришелъ сюда?
Сказать, что ты меня
Увидишь у Филиппи.
Значитъ, снова
Тебя увижу я?
Да, при Филиппи.
Такъ я тебя увижу при Филиппи!
Едва успѣлъ собраться съ духомъ я, —
Какъ ты исчезъ. Хотѣлось бы побольше
Поговорить съ тобой. — Эй, мальчикъ, Люцій! —
Эй, Клавдій! Эй! Варронъ, Варронъ! Чтожь вы?
Проснитесь! Клавдій!
Струны арфы врутъ.
Онъ думаетъ, что онъ сидитъ за арфой.
Проснись же, Люцій!
Что, мой господинъ?
Во снѣ кричалъ ты: что тебѣ приснилось?
Такъ я кричалъ? Я этого не помню.
Да, ты кричалъ; ты видѣлъ что нибудь?
Нѣтъ ничего.
Засни опять, мой Люцій,
Эй, Клавдій! эй! да ну, проснись скорѣе.
Что, господинъ?..
Вы что во снѣ кричали?
Какъ, мы кричали?
Да, Вамъ что нибудь
Привидѣлось?
Мнѣ — ничего.
Мнѣ — тоже.
Идите къ брату Кассію; ему
Привѣтъ мой передайте и скажите,
Чтобъ онъ съ своимъ отрядомъ выступалъ
Пораньше, прежде насъ, а мы
Послѣдуемъ за нимъ.
Сейчасъ идемъ.
ДѢЙСТВІЕ V.
правитьНу вотъ, мои надежды оправдались;
Ты говорилъ, Антоній, что враги
Въ долину не сойдутъ, а на холмахъ
И высотахъ останутся; но нѣтъ,
Выходитъ иначе: войска ихъ близко;
Они хотятъ предупредить нашъ вызовъ
И близь Филиппи, здѣсь, напасть на насъ.
Все это вздоръ. Я въ мысляхъ ихъ читаю.
Понятно мнѣ, что это значитъ: имъ
Хотѣлось бы идти въ другое мѣсто,
И все-таки они сошли сюда
Съ отчаянной рѣшимостію страха,
Чтобъ этимъ доказать свою отвагу,
Которой нѣтъ у нихъ.
Вожди, готовьтесь:
Въ порядкѣ стройномъ къ намъ идутъ враги,
Распущено ихъ боевое знамя,
И что нибудь теперь же дѣлать надо!
Октавій, не спѣша веди отрядъ свой
По лѣвой сторонѣ равнины
Нѣтъ
Я буду правой стороны держаться,
А ты или по лѣвой.
Для чего
Ты мнѣ перечишь въ этотъ важный мигъ?
Я не перечу, а я такъ хочу.
Они хотятъ вступитъ въ переговоры
Остановись, Титиній, дай намъ выйти
Впередъ; мы съ ними говоритъ должны.
Антоній, не подать ли знакъ къ сраженью?
Нѣтъ, Цезарь, пусть они начнутъ. Пойдемъ
Впередъ: вожди хотятъ сказать вамъ что-то.
Не трогаться до знака!
Земляки!
Сперва слова, потомъ уже удары.
Не такъ ли?
Но не потому, чтобъ мы,
Подобно вамъ, слова любили больше
Хорошіе слова, Октавій, лучше,
Чѣмъ скверные удары.
Брутъ, ты мастеръ
Сквернѣйшіе удары приправлять
Хорошими словами, и порука
Тому — отверстье въ Цезаревомъ сердцѣ,
Которое ты сдѣлалъ, восклицая:
«Живи и благоденствуй, Цезарь!»
Маркъ Антоній!
Не знаемъ, каковы твои удары,
А что до словъ — онѣ пчелъ Гиблы грабитъ
И оставляютъ ихъ совсѣмъ безъ меду.
Но только не безъ жала.
Нѣтъ; безъ жала
Да я безъ голоса: у нихъ, Антоній,
Похитилъ ты жужжаніе у грозишь
Благоразумно, прежде чѣмъ ужалишь.
Вы не грозили, подлецы. когда
Столкнулись ваши гнусные кинжалы
Одинъ съ другимъ у Цезари въ груди,
Вы зубы скалили, какъ обезьяны.
Вы ластились, какъ гончія собаки,
И изгибались, какъ рабы предъ нимъ,
Цѣлуя ноги Цезаря въ то время,
Когда проклятый Каска, точно обсъ
Напавши сзади, поразилъ его
Ударомъ въ шею; — о, льстецы!
Льстецы!
Вотъ, Брутъ, благодари себя: его
Языкъ не оскорблялъ бы насъ сегодня,
Когда бы ты послушался меня.
Ну, къ дѣлу, къ дѣлу! если споръ бросаетъ
Насъ въ потъ, то заключеніе его
Должно дойти до капель покраснѣе.
Смотрите — мечь теперь я обнажилъ
Противу заговорщиковъ: когда
Вложу его опять въ ножны? Не прежде,
Какъ я всѣ раны Цезаря отмщу
Или когда измѣнниковъ мечи
Убьютъ другаго Цезаря.
О, Цезарь,
Ты умереть не можешь отъ руки
Измѣнникамъ, когда ихъ нѣтъ съ тобою.
Надѣюсь; — мнѣ не суждено погибнуть
Отъ Брута.
Юноша, когда бъ ты даже
Изъ рода своего всѣхъ лучше былъ,
Найти не могъ бы смерти ты почетнѣй.
Капризный школьникъ, товарищъ шута,
Гуляки недостоинъ этой чести.
Старикъ-то Кассій все таковъ, какъ былъ!
Идемъ, идемъ, Антоній! — Въ зубы вамъ,
Измѣнники, бросаемъ мы вашъ вызовы
Рѣшаетесь, такъ выходите въ бой
Сегодня же, а нѣтъ — когда рѣшитесь.
Теперь дуй вѣтеръ и бушуйте волны;
Плыви ладья, ужь буря поднялась
И все отъ случая зависитъ.
Эй!
Люцилій, на два слова!
Что прикажешь?
Мессала!
Что тебѣ угодно, Кассій?
Сегодня день рожденья моего;
Да, въ этотъ самый день родился Кассій.
Дай руку мнѣ, Мессала; будь моимъ
Свидѣтелемъ, что я противъ желанья,
Какъ было то когда-то и съ Помпеемъ,
Свободу нашу принужденъ поставить
Въ зависимость отъ одного сраженья.
Ты знаешь, я ученья Эпикура
Держался строго, но теперь иначе
Я разсуждаю и отчасти вѣрю
Предвѣстіямъ. Когда мы шли отъ Сардъ,
Два мощные орда съ высотъ на наше
Передовое знамя опускались
И, сѣвъ на немъ, изъ рукъ солдатъ они
Клевали пищу, съ жадностью глотая.
Они насъ провожали до Филиппи.
Орлы сегодня утромъ улетѣли,
А коршуны и вороны тенора
Надъ головами нашими кружатся.
Они на насъ посматриваютъ такъ,
Какъ на свою, безсильную добычу.
И кажется, что тѣнь отъ нихъ послужить.
Навѣсомъ роковымъ для нашихъ войскъ.
Которыя здѣсь голову положатъ…
Не вѣрь такимъ примѣтамъ.
Я и то
Имъ вѣрю лишь отчасти: духъ мой бодръ,
Рѣшителенъ — и съ твердостью готовъ я
Встрѣчать опасности.
Да, такъ, Люцилій.
Брутъ благороднѣйшій! сегодня боги
Къ намъ благосклонны; о, когда бы мы
Могли дожить до старости глубокой
Въ любви и въ мирѣ! Но судьба людей
Покрыта неизвѣстностью, и такъ,
Подумаемъ о томъ, что съ нами можетъ
Случиться самаго худаго. Если
Сраженье это проиграемъ, то
Въ послѣдній разъ мы говоримъ другъ съ другомъ:
Скажи же мнѣ, что ты рѣшился дѣлать?
Держаться тѣхъ же философскихъ правилъ,
На основаніи которыхъ я
Хулилъ Катона за самоубійство.
Не знаю, почему, но я считаю
И трусостью, и низостью — изъ страха
Возможныхъ бѣдъ — срокъ жизни сокращать.
Вооружась терпѣньемъ, я предамся
На волю высшихъ силъ, что нами правятъ.
И такъ, когда сраженье потеряемъ,
Потерпишь ты, чтобы тебя вели
По римскимъ улицамъ въ тріумфѣ?
Нѣтъ,
Нѣтъ, благородный римлянинъ, не думай,
Чтобъ Брутъ въ оковахъ въ Римъ войти рѣшился!
Онъ не унизится до этого. — Сегодня
Должно окончиться то дѣло наше,
Что въ Иды Марта начато. Но знаю,
Увидимся ль когда нибудь еще,
И потому простимся мы на вѣки!
Да, навсегда прощай, прощай, мой Кассій!
Когда увидимся, то улыбнемся,
А нѣтъ — такъ мы, какъ слѣдуетъ, простились.
Да, Брутъ, прощай на вѣки, навсегда!
Увидимся, такъ, вѣрно, улыбнемся,
А нѣтъ — ты правъ: какъ должно мы простились.
И такъ идемъ! — О еслибъ можно было
Узнать исходъ сегодняшнихъ трудовъ
Заранѣе! Но и того довольно,
Что день придетъ когда нибудь къ концу,
Тогда — узнаемъ. Эй! впередъ, впередъ!
Скачи, скачи, Мессала, поскорѣй;
Отдай приказы эти легіонамъ,
Которые стоятъ въ той сторонѣ.
Пусть разомъ двинутся: я замѣчаю —
Крыло Октавія слабѣетъ, мы
Его напоромъ быстрымъ опрокинемъ,
Скачи, скачи! пусть всѣ они идутъ.
Смотри, Титиній, подлецы бѣгутъ!
Я сдѣлался врагомъ своимъ солдатамъ:
Вотъ это знамя показало тылъ
Его я вырвалъ у знаменоносца,
Котораго убилъ своей рукой.
О, Кассій! Брутъ ужь слишкомъ поспѣшилъ:
Увлекся онъ ничтожнымъ перевѣсомъ
Надъ Цезаремъ; — солдаты стали грабить,
А насъ межъ тѣмъ Антоній окружилъ.
Бѣги, подальше, господинъ, бѣги!
Антоній въ лагерѣ твоемъ, бѣги!
Холмъ этотъ далеко: — Взгляни, Титиній,
Вонъ тамъ огонь: мои ль палатки это?
Твои.
Когда меня еще ты любишь,
Сядь на лошадь мою, давай ей шпоры
Покамѣстъ не домчитъ она тебя
Вонъ къ тѣмъ толпамъ, потомъ сюда обратно,
Чтобъ вѣрно знать, друзья тамъ иль враги.
Я съ быстротою мысли ворочусь.
Взойди, Пиндаръ, на этотъ холмъ повыше.
Я близорукъ — слѣда за нимъ и мнѣ
Скажи, что ты замѣтишь.
Въ этотъ день
Родился я на свѣтъ. Свой кругъ обычный
Свершало время, и теперь я долженъ
Окончатъ тамъ, гдѣ началъ. Поле жизни
Мной пройдено. — Ну что, Пиндаръ, ты видишь?
О господинъ мой!
Что такое тамъ?
Титиній окруженъ; за нимъ въ погоню
Несутся всадники, — но онъ все шпоритъ —
Вотъ настигаютъ — ну, прощай, Титиній! —
Кой кто съ коней слѣзаетъ — слѣзъ и онъ —
Его схватили… Чу! они кричатъ
Отъ радости.
Сойди теперь съ холма:
Смотрѣть довольно. О, какой я трусъ!
Я дожилъ до того, что у меня
Передъ глазами лучшій другъ мой схваченъ.
Поди сюда. — Я въ Парвіи тебя
Взялъ въ плѣнъ, и этимъ жизнь твою спасая,
Тебя заставилъ клясться, что исполнишь
Ты все, что бъ я ни приказалъ.
Сдержи жь теперь ты эту клятву. Будь
Свободенъ, но сперва вотъ этотъ мечь,
Пронзившій Цезаря, направь мнѣ въ грудь.
Не возражай; вотъ рукоять: бери;
Когда закрою я лицо — вотъ такъ —
Ударь. — Ты, Цезарь, отомщенъ тѣмъ самымъ
Мечомъ, которымъ ты убитъ!
Я воленъ;
Но если бы я смѣлъ, то никогда бъ
Такой цѣною не купалъ свободы.
О, Кассій! я бѣгу изъ этихъ стражъ
Такъ далеко, что обо мнѣ уже
Никто изъ римлянъ больше не услышитъ!
Титиній, это лишь обмѣнъ взаимный:
Какъ легіоны Кассія разбиты
Антоніемъ, такъ точно и Октавій
Разбитъ войсками Брута.
Эта вѣсть
Утѣшитъ Кассія.
Гдѣ ты его оставилъ?
Здѣсь на холмѣ, съ его рабомъ Пиндаромъ.
Онъ неутѣшенъ былъ.
Не онъ ли это
Лежитъ?
Онъ на живаго не похожъ…
О сердце!
Это онъ?
Нѣтъ, это онъ,
Теперь же Кассій ужь не существуетъ.
О, солнце заходящее! какъ ты
Склоняешься въ лучахъ своихъ багряныхъ
На западъ, Кассія жизнь такъ теперь
Въ крови его багряной потонула.
Погасло солнце Рима! день нашъ конченъ!
Роса, туманъ, опасности предъ нами;
Мы совершили всѣ свои дѣла!
Сомнѣніе въ моемъ успѣхѣ было
Причиной этой смерти.
Да, сомнѣнье
Въ успѣхѣ причинило смерть ему.
О, гнусная ошибка, чадо грусти!
Зачѣмъ ты быстрымъ мыслямъ человѣка
Показываешь призраки? Зачатье
Твое внезапно, но къ родамъ счастливымъ
Ты не приходишь никогда и смерть
Приносишь матери своей.
Пиндаръ!
Гдѣ ты, Пиндаръ?
Съищи его, Титиній,
Я къ Бруту благородному пойду,
Чтобъ слухъ его пронзить печальной вѣстью,
Она ему навѣрно причинитъ
Такую жь боль, какъ острое желѣзо,
Или стрѣла, напитанная ядомъ.
Спѣши, Мессала. Я же поищу
Пиндара. — Для чего меня послалъ ты,
Достойный Кассій? Развѣ не друзей
Твоихъ я встрѣтилъ? На голову мнѣ
Они вѣнецъ побѣды возложили,
Прося, чтобъ отдалъ я его тебѣ.
Ужель ты громкихъ криковъ ихъ не слышалъ?
Увы, ты ложно все истолковалъ!
Но дай чело тебѣ вѣнцомъ украсить:
Мнѣ Брутъ велѣлъ отдать его тебѣ —
И я его желанье исполняю.
Сюда, скорѣе, Брутъ! Взгляни, какъ чтилъ
Я Кая Кассія. Простите боги!
Такъ римлянину долгъ его велитъ:
Мечь Кассія пусть сердце мнѣ пронзитъ!
Гдѣ, гдѣ, Мессала, трупъ его?
Вонъ тамъ.
И съ нимъ Титиній, плачущій надъ тѣломъ.
Титиній вверхъ лицомъ лежитъ.
Онъ тоже
Убитъ!
О, Цезарь, ты еще могучъ!
Твой духъ здѣсь бродитъ и на насъ самихъ
Оружіе онъ наше обращаетъ.
Титиній храбрый! Посмотрите: онъ
Вѣнцомъ чело умершаго украсилъ!
Остались ли еще на свѣтѣ двое
Подобныхъ Римлянъ? О, прощай, послѣдній
Изъ Римлянъ! невозможно, чтобъ другой
Ему подобный въ Римѣ вновь родился.
Друзья мои, надъ этимъ мертвецомъ
Я долженъ больше слезъ пролить, чѣмъ сколько
Увидите въ глазахъ моихъ теперь.
Для этого найду я время, Кассій!
Найду! Отправьте прахъ его въ Ѳаеосъ.
Пусть въ лагерѣ не будетъ погребенья;
Оно разстроитъ насъ. Сюда, Люцилій!
Сюда, Катонъ! идемъ на поле битвы.
Ну, Лабеонъ и Флавій, выдвигайте
Свои ряды. Теперь четвертый часъ,
Мы до ночи еще сразимся разъ!
Сограждане, мужайтесь, не робѣйте!
Кто между нами выродокъ такой,
Что будетъ трусить? кто за мной? Я имя
Свое провозглашу. — Я сынъ Катона!
Другъ родины я врагъ тарановъ. Слушай!
Я сынъ Катона Марка; сынъ Катона!
Я — Брутъ, Маркъ Брутъ, другъ родины; да будетъ
Извѣстно это вамъ!
О, благородный
И молодой Катонъ! ты палъ! Ты умеръ
Съ такой же доблестью, какъ и Титиній,
И доказалъ, что ты — Катона сынъ.
Сдавайся иль умрешь!
Сдаюсь, но съ тѣмъ,
Чтобъ умереть. Вотъ здѣсь довольно денегъ
Убей меня; я — Брутъ; убей же Брута;
Пусть смерть его тебя прославитъ.
Нѣтъ,
Не слѣдуетъ. — Ребята, знатный плѣнникъ!
Эй, сторонись. — Антонію скажу,
Что Брутъ въ плѣну.
Я извѣщу его.
Но вотъ онъ самъ. — Брутъ взятъ, Брутъ взятъ!
Гдѣ онъ?
Онъ въ безооасности, Антоній, да,
Могу тебя увѣрить, непріятель
Живымъ его не можешь захватить.
Благіе боги сохранятъ его
Отъ этого позора! Все равно
Живымъ его найдешь ты или мертвымъ —
Увидишь, что онъ вѣренъ самъ себѣ!
Мой другъ, ты взялъ не Брута. Впрочемъ, это
Такая жъ драгоцѣнная добыча.
Поберете вы его будьте
Съ нимъ ласковы: въ подобныхъ людяхъ я
Друзей, а не враговъ имѣть хотѣлъ бы.
Ступайте и узнайте — живъ ли Бругь.
И обо всемъ увѣдомьте меня.
Я буду у Октавія въ палаткѣ.
Сюда, друзей остатокъ бѣдный! сядьте
На этомъ камнѣ.
Факелъ свой Статилій
Намъ показалъ, но самъ не воротился;
Онъ схваченъ иль убитъ.
Садись-ка, Клитъ.
Убійство — это слово вѣрно.
Теперь въ ходу убійство. Слушай.
Я!
Нѣтъ, господинъ мой, ни на что на свѣтѣ!
Ну такъ молчи, ни слова!
Я скорѣе
Убью себя.
Послушай-ка, Дарданій.
Мнѣ сдѣлать это!
О Дарданій!
Клитъ!
Съ какой недоброй просьбою, Дарданій
Къ тебѣ онъ обращался?
Онъ просилъ
Убить его. Смотри, онъ размышляетъ.
Задумался. Да, этотъ благородный
Сосудъ теперь печалью переполненъ;
Къ его глазамъ прихлынула она.
Поди сюда, Волюмній, на два слова!
Что скажешь, вождь?
Вотъ что, Волюмній: дважды
Духъ Цезаря мнѣ по ночамъ являлся;
Сперва — у Сардъ, потомъ — прошедшей ночью
Здѣсь, на поляхъ Филиппа. Знаю я —
Мой часъ насталъ.
Нѣтъ, Брутъ.
Я въ томъ увѣренъ.
Ты видишь, какъ дѣла идутъ на свѣтѣ;
Враги насъ къ пропасти пригнали: лучше
Намъ броситься въ нее, чѣмъ ожидать,
Чтобъ насъ туда столкнули. О, мой добрый
Волюмній! Мы съ тобой когда-то вмѣстѣ
Ходили въ школу; ради старой дружбы
Держи мой мечь: я брошусь на него!
Не дружеское это дѣло, Брутъ.
Бѣги, бѣги! нельзя здѣсь оставаться!
Прощай! и ты прощай, и ты, Волюмній,
Стратонъ! все это время ты проспалъ.
Прощай и ты! Сограждане, сердечно
Я радуюсь, что въ жизнь мою всегда
Я находилъ лишь вѣрныхъ мнѣ друзей*
Я этимъ днемъ потерь прославлюсь больше,
Чѣмъ Маркъ Антоній и Октавій Цезарь
Постыдною побѣдою своей.
Простите разомъ! мой языкъ почти
Совсѣмъ окончилъ повѣсть жизни Брута,
Ночь надъ глазами у меня виситъ
И отдыха желаютъ эти кости,
Которыя трудились лишь затѣмъ,
Чтобы достигнуть этого мгновенья.
Бѣги, мой вождь!
Я за тобой, спасайся!
Прошу тебя, Стратонъ, при мнѣ останься, —
Ты былъ всегда хорошій, честный малый; —
Держи мой мечь и отвернись, когда
Я брошусь на него. Исполнишь просьбу?
Сперва дай руку мнѣ свою. Прощай,
Мой господинъ!
Прощай, Стратонъ мой добрый!
О, Цезарь, успокойся: я тебя
Убилъ не такъ охотно, какъ себя!
Кто это?
Брутовъ человѣкъ. — Стратонъ,
Гдѣ господинъ твой?
Онъ теперь свободенъ
Отъ рабскихъ узъ, опутавшихъ тебя.
И побѣдители съ нимъ ничего
Не могутъ сдѣлать, развѣ сжечь его;
Лишь Брутъ надъ Брутомъ одержалъ побѣду,
И не прославитъ смерть его другихъ.
Такимъ найти и слѣдовало Брута. —
Благодарю, Маркъ Брутъ: ты оправдалъ
Слова Люцилія.
Всѣхъ, кто служилъ у Брута,
Беру къ себѣ. Любезный, ты согласенъ
Идти ко мнѣ на службу?
Да, согласенъ,
Когда тебѣ отдастъ меня Мессала.
Отдай, Мессала!
Говори, Стратонъ,
Какъ умеръ Брутъ?
Я мечь его держалъ;
Онъ — бросился.
Ну, такъ возьми, Октавій,
Къ себѣ того, кто моему вождю
Послѣднюю услугу оказалъ.
Изъ шайки ихъ онъ былъ всѣхъ благороднѣй:
Другіе заговорщики свершили
Поступокъ свой надъ Цезаремъ великимъ
Изъ зависти къ нему, а Брутъ присталъ къ нимъ.
Руководясь лишь честной, благородной
Любовью къ благу общему. Прекрасна
Была жизнь Брута, и стихіи въ немъ
Такъ съединились, что природа можетъ
Возставъ сказать предъ цѣлымъ міромъ:
Быль человѣкъ!
Поступимъ съ нимъ согласно
Его заслугамъ. Воздадимъ ему
Почетъ и всѣ обряды погребенья!
Пусть этой ночью прахъ его летитъ
Въ моей палаткѣ, въ полномъ одѣяньи,
Приличномъ воину. Теперь скорѣе
Войскамъ усталымъ надо дать покой,
А мы пойдемъ дѣлить между собой
Счастливой битвы славные трофеи!