ДѢЙСТВУЮЩІЕ
правитьЮлій Цезарь.
Октавій Цезарь, Маркъ Антоній, Маркъ Эмилій Лепидъ, тріумвиры по смерти Цезаря.
Цицеронъ, Публій и Попилій Лена, сенаторы.
Маркъ Брутъ, Кассій, Каска, Требоній, Лигарій, Децій Брутъ, Метеллъ Цимберъ Цинна, недовольные Юліемъ Цезаремъ.
Флавій и Маруллъ, трибуны.
Артемидоръ, софистъ Книдосскій Предсказатель.
Цинна, стихотворецъ.
Другой Стихотворецъ.
Луцилій, Титиній, Мессала, Катонъ, Волюмній, друзья Брута и Кассія.
Варронъ, Клитъ, Клавдій, Стратонъ, Луцій, Дарданій, служители Брута.
Пиндаръ, служитель Кассія.
Кальфурнія, жена Цезаря.
Порція, жена Брута.
ДѢЙСТВІЕ I.
правитьСЦЕНА 1.
правитьФЛАВ. По домамъ, тунеядцы! по домамъ! что нынче — праздникъ что ли? Развѣ вы не знаете, что въ будни ремесленникъ не долженъ ходить безъ знаковъ ремесла своего? — Ты что такое?
1 гр. Плотникъ.
МАР. Гдѣжъ кожаный передникъ и отвѣсъ? къ чему разрядился такъ? — Ну, а ты что?
2 гр. Я? да если сказать правду, такъ передъ хорошимъ ремесленникомъ я, какъ говорится, просто кропачь.
ФЛАВ. Твое ремесло? отвѣчай прямо.
2 гр. Мое ремесло? ну, оно, надѣюсь, такое что могу заниматься имъ безъ угрызеній совѣсти: я поправляю худое[1].
МАР. Твое ремесло, бездѣльникъ? твое ремесло?
2 гр. Нѣтъ, ты, сдѣлай милость, не сердись на меня, не надрывайся; а впрочемъ, если что и надорвется — я помогу тебѣ.
МАР. Что-о? ты, наглый негодяй, поможешь мнѣ?
2 гр. Ну да: стачаю, подкину подметки.
ФЛАВ. Такъ ты чеботарь?
2 гр. Именно; я только шиломъ и прокармливаюсь, шиломъ только и вмѣшиваюсь какъ въ мужскія, такъ и въ женскія дѣла. Я, по истинѣ, врачъ старыхъ башмаковъ: захирѣютъ — изцѣляю. И лучшія изъ людей, когда либо ходившихъ на воловьей кожѣ — поставлены на ноги моимъ ремесломъ.
ФЛАВ. Зачѣмъ же нынче ты не за работой? зачѣмъ водишь ихъ за собою по улицамъ?
2 гр. А за тѣмъ, чтобъ скорѣй истаскали обувь; чтобъ добыть побольше работы. Но, если сказать правду, такъ мы праздничаемъ для того, чтобъ поглядѣть на Цезаря, чтобъ порадоваться торжеству его.
МАР. Чему же радоваться? съ какимъ завоеваніемъ возвращается онъ на родину? какіе данники слѣдуютъ за нимъ въ Римъ, въ цѣпяхъ, украшая собою колесницу его? О, чурбаны! о, камни! вы хуже даже всего безчувственнаго! Сердца суровыя, жестокіе Римляне, не знали вы развѣ Помпея? Сколько разъ, какъ часто взлезали вы на стѣны и на зубцы ихъ, на башни и даже на вершины трубъ, съ дѣтьми на рукахъ, и просиживали тамъ цѣлый день, терпѣливо ожидая шествія великаго Помпея по улицамъ Рима! И не поднималиль вы, только завидите его колесницу, криковъ радости до того сильныхъ, что и самый Тибръ волновался въ своемъ ложѣ, отъ громоваго повторенія голосовъ вашихъ пещеристыми берегами его? А теперь, вы облеклись въ лучшія одежды, сочинили себѣ праздникъ, усыпаете цвѣтами путь возвратившагося съ торжествомъ надъ кровью Помпея! — Что стоите? бѣгите домой, падите на колѣни и молите боговъ, чтобъ они отвратили отъ васъ страшную кару, которой не можетъ не вызвать такая неблагодарность.
ФЛАВ. Ступайте, ступайте, добрые сограждане, соберите, за ату провинность, всѣхъ подобныхъ вамъ бѣдняковъ на берегъ Тибра, и лейте въ него слезы до тѣхъ поръ, пока онъ и въ мельчайшемъ мѣстѣ, не зальетъ и высочайшаго изъ береговъ. (Граждане расходятся). — Видишь — и этотъ подлѣйшій металлъ разтапливается: они исчезаютъ, онѣмѣвъ отъ сознанія вины своей. Ступай теперь къ Капитолію этой улицей, а я пойду этой; срывай украшенія съ изваяній вездѣ, гдѣ ни увидишь ихъ.
МАР. Но позволительно ли это? ты знаешь — нынче праздникъ Луперкалій.
ФЛАВ. Ничего; не оставляй ни на одномъ трофеевъ Цезаря. Я буду разгонять чернь по домамъ; дѣлай и ты тоже, если замѣтишь, что она гдѣ нибудь сталпливается. Выщипывая выростающія перья изъ крылъ Цезаря, мы принудимъ его къ обыкновенному полету; иначе онъ вознесется превыше человѣческаго зрѣнія и окуетъ всѣхъ рабской боязливостью.
СЦЕНА 2.
править1) Во время празднованія Луперкалій знатнѣйшіе юноши и даже сановники бѣгали нагіе по улицамъ и били кожаными ремнями всѣхъ заграждавшихъ имъ дорогу. Беременныя и безплодныя женщины становились нарочно на дорогѣ и протягивали руки, чтобъ получить отъ нихъ ударъ, потому что существовало мнѣніе будто ударъ этотъ облегчалъ роды и уничтожалъ безплодіе.
ЦЕЗ. Кальфурнія —
КАСК. Умолкните! Цезарь говоритъ. (Музыка умолкаетъ).
ЦЕЗ. Кальфурнія —
КАЛ. Я здѣсь, супругъ мой.
ЦЕЗ. Стань на дорогѣ Антонія, когда онъ начнетъ бѣгъ свой. — Антоній!
АНТ. Что угодно Цезарю, моему повелителю?
ЦЕЗ. На бѣгу не забудь коснуться Кальфурніи. Старики наши говорятъ, что и безплодныя, когда прикоснутся къ нимъ на этомъ священномъ ристаніи — дѣлаются плодородными.
АНТ. Не забуду. Цезарю стоитъ только сказать: сдѣлай это — и сдѣлано.
ЦЕЗ. Продолжайте же шествіе и не опускайте ни одного изъ обычныхъ обрядовъ. (Музыка).
ПРЕД. Цезарь!
ЦЕЗ. Кто зоветъ меня?
КАСК. Умолкни все! перестаньте! (Музыка замолкаетъ снова).
ЦЕЗ. Кто взывалъ ко мнѣ изъ толпы? чей голосъ, пересилившій шумъ музыки, звалъ Цезаря? Говори — Цезарь готовъ выслушать тебя.
ПРЕД. Берегись идъ[2] марта.
ЦЕЗ. Что это за человѣкъ?
БРУТ. Предсказатель, совѣтующій тебѣ беречься идъ марта.
ЦЕЗ. Приближьте его ко мнѣ; дайте взглянуть ему въ лицо.
КАСС. Выдь изъ толпы, любезный; подойди къ Цезарю.
ЦЕЗ. Что скажешь теперь? Говори!
ПРЕД. Берегись идъ марта.
ЦЕЗ. Это сновидецъ — оставимъ его. Идемъ! — (Всѣ, кромѣ Кассія и Брута, уходятъ при звукахъ музыки).
КАСС. А ты, развѣ не хочешь посмотрѣть на бѣгъ?
ББРУТ. Я? — нѣтъ.
КАСС. Полно, пойдемъ.
БРУТ. Я не охотникъ до игръ; мнѣ недостаетъ веселости Антонія. Но я не намѣренъ удерживать тебя, Кассій; ступай, если хочешь.
КАСС. Послушай, Брутъ, съ нѣкотораго времени я не замѣчаю уже въ твоихъ глазахъ ни той нѣжности, ни той любви, къ которымъ пріучилъ меня. Ты сталъ какъ-то холоденъ и скрытенъ съ искреннимъ твоимъ другомъ.
БРУТ. Ты ошибаешься, Кассій. Если взоры мои и омрачены, то это только въ отношеніи къ самому себѣ. Съ нѣкотораго времени меня дѣйствительно тревожитъ странная борьба ощущеній, противорѣчащихъ одно другому, мыслей, касающихся только меня; очень можетъ быть, что это отражается нѣсколько и на мое обращеніе. Но друзья мои, въ числѣ которыхъ, разумѣется, и Кассій, не должны огорчаться этимъ, не должны выводить изъ моей невнимательности ничего, кромѣ развѣ того, что бѣдный Брутъ, воюя съ самимъ собой, забываетъ выраженіе любви къ другимъ.
КАСС. Въ такомъ случаѣ, я сильно ошибся въ причинѣ твоего дурнаго расположенія, и оттого долженъ схоронить въ груди своей мысли великой важности, соображенія, заслуживающія вниманія. Скажи, добрый Брутъ, можешь ты видѣть собственное лицо свое?
БРУТ. Не могу, потому что видимъ себя только черезъ отраженіе, черезъ посредство другихъ предметовъ.
КАСС. Не иначе. Потому-то и жалѣютъ, что у тебя нѣтъ зеркалъ, способныхъ представлять твоему взору твои, скрытыя отъ тебя достоинства — твое отраженіе. Я слыхалъ, какъ многіе изъ благороднѣйшихъ Римлянъ — за исключеніемъ безсмертнаго Цезаря, — говоря о Брутѣ и вздыхая подъ тяжкимъ гнетомъ настоящаго времени, желали, чтобъ благородный Брутъ открылъ наконецъ глаза свои.
БРУТ. Въ какія опасности хочешь ты завлечь меня, подстрекая искать въ себѣ чего нѣтъ во мнѣ?
КАСС. Выслушай меня, Брутъ. Такъ-какъ ты знаешь, что можешь видѣть себя только черезъ отраженіе, то я, твое зеркало, и представлю тебѣ, съ должнымъ смиреніемъ, до сихъ поръ неизвѣстную еще тебѣ часть тебя самого. Во мнѣ ты не можешь сомнѣваться, любезный Брутъ. Еслибъ я былъ записный насмѣшникъ, или позорилъ дружбу обыкновенными клятвами встрѣчному и поперечному, — еслибъ ты зналъ, что я льщу людямъ, крѣпко сжимаю ихъ въ объятіяхъ, и за тѣмъ поношу, — что на пирахъ сближаюсь со всякой сволочью — тогда, конечно, ты могъ бы не довѣрять мнѣ. (Трубные звуки и радостные крики за сценой).
БРУТ. Что значатъ эти клики? Боюсь, ужъ не провозглашеніе ль Цезаря царемъ.
КАСС. Боишься? — стало не желаешь этого?
БРУТ. Не желаю, Кассій, хоть и очень люблю его. — Но для чего задерживаешь ты меня здѣсь такъ долго? Что хотѣлъ ты сообщить мнѣ? если что нибудь касающееся общественнаго благоденствія — представь одному глазу честь, а другому смерть: я смѣло взгляну на обѣ, потому что желалъ бы, чтобъ боги хоть на столько были благи ко мнѣ, на сколько моя любовь чести сильнѣе страха смерти.
КАСС. Что эта добродѣтель живетъ въ тебѣ, Брутъ — это извѣстно мнѣ также хорошо, какъ и твоя наружность. Именно честь и будетъ предметомъ моей бесѣды съ тобой. — Я не знаю, какъ ты и другіе думаютъ объ этой жизни; что касается собственно до меня — по моему лучше не существовать, чѣмъ жить въ страхѣ такого же существа, какъ я. Я родился также свободнымъ, какъ Цезарь; ты — тоже. Мы оба вскормлены, какъ онъ; оба можемъ переносить зимній холодъ не хуже его. Разъ, въ сурово-бурный день, когда возмущенный Тибръ сердито ратовалъ съ берегами, Цезарь обратился ко мнѣ съ такимъ вопросомъ: «А что, Кассій, осмѣлится броситься со мною въ разъяренныя волны и переплыть, вонъ, къ тому мѣсту?» — Вмѣсто отвѣта, я ринулся въ рѣку во всей одеждѣ, крикнувъ только, чтобъ онъ слѣдовалъ за мною; онъ и послѣдовалъ. Потокъ ревѣлъ, но мы разсѣкали его мощными дланями, отбрасывали въ сторону, напирая соперничествующими грудями. Прежде, однакожъ, чѣмъ достигли назначенной цѣли, Цезарь закричалъ мнѣ: «помоги, Кассій, тону!» — и я, какъ Эней, нашъ великій праотецъ, на плечахъ вынесшій стараго Анхиза изъ пылающей Трои, вытащилъ изъ волнъ Тибра выбившагося изъ силъ Цезаря. И этотъ человѣкъ теперь богъ, а Кассій — жалкое созданье, долженъ сгибать спину, если Цезарь даже небрежно кивнетъ ему головою. Въ Испаніи, когда онъ захворалъ лихорадкой, я видѣлъ, какъ онъ дрожалъ въ ея приступахъ — да, этотъ богъ дрожалъ; трусливыя губы блѣднѣли и взоръ, приводившій цѣлый міръ въ трепетъ, терялъ весь блескъ свой. Я слышалъ, какъ онъ стоналъ, какъ языкъ, заставлявшій Римлянъ внимать, записывать рѣчи его — вопилъ, подобно больной дѣвчонкѣ: «пить, пить, Титиній!» — Какъ же не удивляться мнѣ, о, боги, что человѣкъ, такъ слабо сложенный, опереживаетъ весь міръ и овладѣваетъ пальмой первенства? (Трубы и радостные крики за сценой).
БРУТ. Опять! — Я почти увѣренъ, что эти клики вызываются новыми почестями цезарю.
КАСС. Да, онъ, какъ колосъ, переступилъ узкій міръ этотъ, а мы, мелюзга, бродимъ промежь громадныхъ ногъ его, и, робко озираясь, ищемъ себѣ могилъ безславныхъ. Человѣкъ нерѣдко властелинъ судьбы своей. Не въ созвѣздіяхъ, любезный Брутъ, а въ насъ самихъ вина нашей ничтожности. Брутъ и Цезарь — чтожъ въ Цезарѣ особеннаго? Изъ-за чегожъ его имя должно звучать чаще твоего? Напиши ихъ оба — твое столько же красиво; произнеси ихъ — твое также ловко для устъ; взвѣсь ихъ — оно также полновѣсно; заклинай ими — Брутъ возбудитъ духъ также быстро, какъ и Цезарь. Да скажитежь, ради всѣхъ боговъ, какою же особенной пищей питается нашъ Цезарь, что выросъ такъ страшно? О, время позора! Римъ, ты утратилъ способность рождать мужей! Съ самого потопа былоль хоть одно поколѣніе не прославившееся болѣе, чѣмъ однимъ мужемъ? до сихъ поръ, моглиль когда нибудь сказать говорившіе о Римѣ, что въ широко-разкинутыхъ стѣнахъ его[3] только одинъ человѣкъ? А теперь это такъ, о, Римъ! и какой просторъ, если одинъ только человѣкъ въ тебѣ! — И ты, и я слыхали, однакожъ, отъ отцовъ, что существовалъ же нѣкогда Брутъ[4], который, точно также какъ дьявола, не потерпѣлъ бы и царя въ Римѣ.
БРУТ. Въ твоей любви ко мнѣ, Кассій, я нисколько не сомнѣваюсь; предъугадываю отчасти и то, къ чему хочешь побудить меня, но что думаю какъ объ этомъ, такъ и о настоящемъ времени — сообщу тебѣ послѣ; теперь же, прошу, не выпытывай меня. Сказанное тобою я обдумаю, что остается еще сказать — выслушаю спокойно въ болѣе удобное время для бесѣды о предметѣ такъ важномъ. А до того, благородный другъ мой, удовлетворись и тѣмъ, что Брутъ скорѣй согласится сдѣлаться селяниномъ, чѣмъ называться сыномъ Рима, при тѣхъ тяжкихъ условіяхъ[5], которыя это время, весьма вѣроятно, возложитъ на насъ.
КАСС. Я радъ, что слабая рѣчь моя извлекла хоть искру изъ души Брута.
БРУТ. Игры кончились, и Цезарь возвращается.
КАСС. Когда они пойдутъ мимо насъ, дерни Каску за рукавъ. Онъ разскажетъ намъ, съ свойственной ему желчностью, все что было замѣчательнаго.
БРУТ. Хорошо. Посмотри, однакожъ — гнѣвное пятно пылаетъ на челѣ Цезаря; вся свита точно толпа разруганныхъ рабовъ; щеки Кальфурніи блѣдны, а глаза Цицерона красны и сверкаютъ, какъ въ Капитоліѣ, когда какой нибудь сенаторъ противурѣчитъ ему.
КАСС. Каска скажетъ, что это значитъ.
ЦЕЗ. Антоній!
АНТ. Цезарь —
ЦЕЗ. Меня должны окружать люди тучные, беззаботные, покойно просыпающіе ночи; не такіе, какъ, вонъ, Кассій: онъ слишкомъ сухъ и тощъ, слишкомъ много думаетъ; такіе люди опасны.
АНТ. Ты напрасно боишься его, Цезарь; онъ нисколько не опасенъ: онъ благородный и притомъ весьма благонамѣренный Римлянинъ.
ЦЕЗ. Я желалъ бы, чтобъ онъ былъ потучнѣе, но не боюсь его. И все-таки, еслибъ мое имя вязалось со страхомъ — ни одного человѣка не избѣгалъ бы я такъ, какъ сухаго Кассія. Онъ много читаетъ, наблюдателенъ, быстро прозрѣваетъ сокровенный смыслъ человѣческихъ дѣйствій; онъ не любитъ игръ, какъ ты, Антоній; не охотникъ и до музыки; улыбается рѣдко, а если и улыбнется то такъ, какъ будто насмѣхается надъ самимъ собою, или негодуетъ на то, что могъ чему нибудь улыбнуться. Такіе люди въ вѣчномъ безпокойствѣ, когда видятъ человѣка, стоящаго выше ихъ, и потому они очень опасны. Я говорю это тебѣ съ цѣлью показать чего должно бояться, а не изъ желанія высказать чего я боюсь — вѣдь я всегда Цезарь. Перейди на правую сторону — я глуховатъ на это ухо, — и скажи мнѣ откровенно, что ты о немъ думаешь. (Уходитъ со свитой. Каска остается).
КАСК. Ты дернулъ меня за тогу — хочешь что нибудь сказать мнѣ?
БРУТ. Разскажи, что случилось, что омрачило такъ Цезаря.
КАСК. Къ чему — вѣдь ты былъ съ нимъ?
БРУТ. Еслибъ былъ, такъ не спрашивалъ бы.
КАСК. Ему предложили корону, и онъ оттолкнулъ ее тыломъ руки — вотъ такъ, — и народъ разразился кликами радости.
БРУТ. Чтожъ заставило его кричать во второй разъ?
КАСК. То же.
КАСС. А въ третій? Клики раздавались три раза.
КАСК. Все то же.
БРУТ. Такъ три раза предлагали ему корону?
КАСК. Да, и онъ трижды отталкивалъ ее, и всякій разъ, все тише, и за каждымъ оттолкновеніемъ добродушные сосѣди мои кричали все громче.
КАСС. Кто же предлагалъ корону?
КАСК. Антоній.
БРУТ. Разскажи подробно, какъ все это было.
КАСК. Ну, подробно-то, хоть повѣсь, не могу разсказать. Пошлѣйшая комедія; я и не обращалъ на нее особеннаго вниманія. Видѣлъ, что Маркъ Антоній поднесъ ему корону — и не корону, а коронку, — что онъ, какъ я сказалъ уже, оттолкнулъ ее; но, какъ мнѣ казалось, съ крайнимъ сожалѣніемъ. За симъ Антоній предложилъ ему ее во второй разъ, и онъ опять оттолкнулъ ее; но, какъ мнѣ казалось, пальцы; его отдѣлялись отъ нея страшно неохотно. Послѣ этого Антоній поднесъ ему ее въ третій разъ, и онъ въ третій разъ оттолкнулъ ее; и за каждымъ отказомъ, толпа поднимала громкіе клики, хлопала заскорузлыми руками, бросала вверхъ сальные колпаки и, отъ радости, что Цезарь отказался отъ короны, такъ наполнила воздухъ своимъ вонючимъ дыханіемъ, что Цезарь задохся, потому что лишился чувствъ и упалъ. Я не хохоталъ только отъ боязни разкрыть ротъ и надышаться гадкимъ воздухомъ.
КАСС. Позволь — и Цезарь, въ самомъ дѣлѣ, лишился чувствъ?
КАСК. Упалъ на землю, изо рта выступила пѣна, языкъ онѣмѣлъ.
БРУТ. Тутъ нѣтъ ничего удивительнаго: вѣдь онъ подверженъ падучей.
КАСС. Нѣтъ, не онъ, а развѣ ты, я и благородный Каска.
КАСК. Я не знаю, что ты хочешь сказать этимъ — знаю только, что Цезарь упалъ. И не называй меня честнымъ человѣкомъ, если подлая сволочь не рукоплескала и не шикала ему, какъ лицедѣю въ театрѣ, смотря по тому, какъ нравилась ей игра его.
БРУТ. Чтожъ сказалъ онъ, когда пришолъ въ себя?
КАСК. Еще до паденія, когда онъ увидалъ, что чернь такъ радуется его отказу — онъ разорвалъ воротъ одежды своей и предложилъ перерѣзать ему горло. Будь я какой нибудь ремесленникъ, я готовъ провалиться въ преисподнюю со всей этой сволочью, еслибъ не исполнилъ его предложенія въ тоже самое мгновеніе. За этимъ онъ упалъ, и, когда опять пришолъ въ себя, заговорилъ: что если сдѣлалъ, или сказалъ что нибудь неприличное, то проситъ высокопочтенное собраніе приписать это только болѣзни его. Три или четыре женщины, стоявшія подлѣ меня, воскликнули: «о, добрая душа!» и тутъ же простили ему все. Но это не имѣетъ никакого значенія: еслибъ Цезарь умертвилъ и матерей ихъ — онѣ и этимъ умилились бы не менѣе.
БРУТ. И за тѣмъ онъ, съ неудовольствіемъ, оставилъ игры?
КАСК. Да.
КАСС. Не говорилъ ли чего Цицеронъ?
КАСК. Какже, говорилъ — только по Гречески.
КАСС. Что же?
КАСК. Вотъ ужъ этого-то я и не могу сказать тебѣ. Понимавшіе его поглядывали другъ на друга, улыбаясь и покачивая головами; для меня же все это было рѣшительно греческимъ. Могу только сообщить вамъ въ добавокъ, что Маруллу и Флавію зажали рты за то, что срывали украшенія со статуи Цезаря. Прощайте! Было, впрочемъ, еще много глупостей, да кто ихъ всѣ упомнитъ.
КАСС. Не отужинаешь ли ты нынче со мною, у меня?
КАСК. Не могу, я далъ уже слово.
КАСС. Такъ приходи завтра обѣдать.
КАСК. Пожалуй, если буду живъ, а ты не забудешь приглашенія и приготовишь обѣдъ, стоющій заняться имъ.
КАСС. Такъ я жду тебя завтра?
КАСК. Жди. Прощайте! (Уходитъ).
БРУТ. Какимъ онъ сталъ увальнемъ, тогда-какъ въ школѣ былъ такъ живъ, такъ полонъ огня.
КАСС. Таковъ онъ и теперь во всякомъ смѣломъ и благородномъ предпріятіи, не смотря на эту неповоротливость, которую только накидываетъ на себя. Грубая неуклюжесть — приправа его здраваго смысла; съ нею большинство перевариваетъ слова его и охотнѣе и легче.
БРУТ. Можетъ быть. Прощай, однакожь; завтра, если хочешь говорить со мной, я приду къ тебѣ, или ты приходи ко мнѣ — я буду ждать тебя.
КАСС. Я приду къ тебѣ; а между тѣмъ подумай о томъ, что дѣлается. (Брутъ уходитъ). Да, Брутъ, ты благороденъ, но и твой благородный металъ можно отклонить отъ настоящаго назначенія; поэтому и благороднымъ людямъ лучше сближаться только съ подобными себѣ. Кто же такъ твердъ, что никогда не поддастся никакому обольщенію? Цезарь нетерпитъ меня, Брута — любитъ; но будь я теперь Брутомъ, а Брутъ Кассіемъ — онъ и тутъ не настроилъ бы меня на свой ладъ. Брошу, въ эту же ночь, въ окно Брута нѣсколько записокъ, написанныхъ разными почерками, какъ будто отъ разныхъ гражданъ; во всѣхъ будетъ изложеніе надеждъ, какія полагаетъ на него Римъ, съ темными намеками на честолюбіе Цезаря. — За симъ, садись Цезарь на престолъ — мы свергнемъ тебя, или подвергнемся еще тягчайшему гнету!
СЦЕНА 3.
правитьЦИЦ. Добраго вечера, Каска. Ты до дома проводилъ Цезаря? — Но отчегожь ты такъ запыхался? что смотришь такъ дико?
КАСК. А ты развѣ можешь оставаться спокойнымъ, когда вся земная твердь колеблется, какъ слабая былинка? О, Цицеронъ, видалъ я бури: видалъ, какъ ярые вихри расщепляли сучковатые дубы, — видалъ, какъ гордый океанъ вздымался, неистовствовалъ, пѣнился, силясь досягнуть до грозныхъ тучь; но никогда, до этой ночи, до этого часа, не видалъ я бури дождившей огнемъ. Или на небесахъ междоусобная война, или міръ до того раздражилъ боговъ своей кичливостью, что они рѣшили разгромить его.
ЦИЦ. Развѣ ты видѣлъ еще что нибудь, чудеснѣйшее?
КАСК. Простой рабъ, котораго ты знаешь — видалъ покрайней мѣрѣ — поднялъ вверхъ лѣвую руку и она запылала ярче двадцати факеловъ; и, не смотря на то, рука его, нечувствительная къ пламени, осталась невредимой. Близь Капитолія я встрѣтилъ льва — съ тѣхъ поръ я не вкладывалъ уже меча въ ножны, — онъ поглядѣлъ на меня и прошолъ мимо, не тронувъ. За тѣмъ я наткнулся, я думаю, на сотню блѣдныхъ, обезображенныхъ ужасомъ женщинъ, столпившихся въ кучу; онѣ клялись, что видѣли людей, облитыхъ отъ головы до ногъ пламенемъ, ходившихъ взадъ и впередъ по улицамъ. А вчера — птица ночи въ самый полдень усѣлась на площади и долго оглашала ее зловѣщимъ крикомъ своимъ. Когда столько чудесъ стекается вдругъ — не говорите: «вотъ причина этому, все это совершенно естественно». Я убѣжденъ, что не добро предвѣщаютъ они странѣ, въ которой появляются.
ЦИЦ. Дѣйствительно, наше время какъ-то странно; но люди, объясняя вещи по своему, часто придаютъ имъ значеніе, котораго онѣ не имѣютъ. Что Цезарь — придетъ завтра въ Капитолій?
КАСК. Какже; онъ поручилъ Антонію извѣстить тебя, что будетъ.
ЦИЦ. Такъ доброй ночи, Каска. Не время прогуливаться, когда небеса возмущены.
КАСК. Прощай, Цицеронъ. (Цицеронъ уходить),
КАСС. Кто здѣсь?
КАСК. Римлянинъ.
КАСС. Судя по голосу — Каска.
КАСК. Твой слухъ вѣренъ. Что это за ночь, Кассій?
КАСС. Препріятная для людей честныхъ.
КАСК. Видалъ ли кто небо такъ грознымъ?
КАСС. Тотъ, кто видалъ землю такъ переполненной зломъ. Что до меня — я ходилъ по улицамъ, подвергая себя всѣмъ опасностямъ этой ночи; обнаживъ — какъ видишь — грудь, я подставлялъ ее громовымъ стрѣламъ, когда синяя, извивистая молнія разверзала небеса.
КАСК. Зачѣмъ же такъ испытывать небеса? Людямъ остается только трепетать и ужасаться, когда всемогущіе боги предостерегаютъ ихъ грозными знаменіями.
КАСС. Ты одурѣлъ, Каска; въ тебѣ или совсѣмъ нѣтъ жизненныхъ искръ истиннаго Римлянина, или ты подавляешь ихъ съ намѣреніемъ. Ты поблѣднѣлъ, трепещешь, ужасается, внѣ себя отъ удивленія, созерцая это странное негодованіе небесъ. Но, еслибъ ты захотѣлъ добраться до настоящей причины этихъ огненныхъ явленій, бродящихъ призраковъ, — этой перемѣны въ правахъ и свойствахъ птицъ и звѣрей, — отчего старики, безумцы и дѣти предсказываютъ, — отчего все, противъ природы, свойствъ и предназначенія, преобразуется въ чудовищное — ты понялъ бы, что небо вдохнуло это побужденіе во все, чтобы все содѣлалось орудіемъ устрашенія и предостереженія какого нибудь не менѣе чудовищнаго государства. Я могъ бы назвать тебѣ даже и человѣка, совершенно подобнаго этой страшной ночи, — человѣка, который рокочетъ громами, сверкаетъ молніей, разверзаетъ могилы, рычитъ подобно льву въ Капитоліѣ, — человѣка, который, лично нисколько не превосходя мощью ни тебя, ни меня, сдѣлался, однакожъ, страшно могущественнымъ; грознымъ, какъ всѣ эти странныя явленія.
КАСК. Ты говоришь о Цезарѣ, Кассій; не такъ ли?
КАСС. О комъ бы то ни было. У Римлянъ и теперь такіе же члены и мышцы, какъ и у предковъ ихъ; но — о, горе — духъ отцовъ угасъ, замѣнился духомъ матерей! Гнетъ и терпѣніе наше показываютъ достаточно какъ мы женоподобны.
КАСК. Въ самомъ дѣлѣ говорятъ, что завтра сенаторы провозгласятъ Цезаря царемъ. Чтожъ, пусть щеголяетъ въ коронѣ на сушѣ и на морѣ — вездѣ, кромѣ Италіи.
КАСС. О, я знаю, гдѣ будетъ тогда кинжалъ мой: Кассій избавитъ Кассія отъ рабства. Этимъ — о, боги! — вы и слабаго дѣлаете сильнѣйшимъ; этимъ вы обуздываете и тирановъ. Ни каменныя башни, ни чугунныя стѣны, ни душныя темницы, ни тяжкія цѣпи — ничто не въ состояніи сдержать силъ духа. Жизнь, утомившаяся земными оковами, всегда имѣетъ возможность освободить себя. И если я знаю — знай же и цѣлый міръ, что мою долю рабства я всегда, какъ только захочу, могу свергнуть съ себя.
КАСК. Точно также и я. Точно также и каждый рабъ въ собственной рукѣ имѣетъ мощь уничтожить свое рабство.
КАСС. Въ такомъ случаѣ для чегожъ-бы Цезарю и дѣлаться тираномъ? Бѣдный! я знаю, онъ не былъ бы волкомъ, еслибъ не видалъ, что Римляне бараны; не былъ бы львомъ, еслибъ Римляне не были сернами! Кто хочетъ скорѣй развести огромный огонь — зажигаетъ прежде солому: какой же дрянью, рухлядью долженъ быть Римъ, если служитъ подлымъ матеріяломъ для озаренія такой ничтожности, какъ Цезарь? — Но — О, скорбь, куда завлекла ты меня? Можетъ быть все это я говорю добровольному рабу; тогда, конечно, не миновать мнѣ позыва къ отвѣту. Чтожъ — вѣдь я вооруженъ, равнодушенъ къ опасностямъ.
КАСК. Ты говоришь это Каскѣ, человѣку, который никогда небывалъ безсовѣстнымъ переносчикомъ. Вотъ рука моя; собирай людей для отвращенія всѣхъ этихъ золъ, и ничья нога не шагнетъ дальше моей.
КАСС. Союзъ заключенъ. Знай же, Каска, многіе изъ благородно-мыслящихъ Римлянъ склонены уже мною на предпріятіе столь же славное, сколько и опасное. Они ждутъ меня теперь въ портикѣ Помпея, потому что невозможно оставаться на улицѣ въ такую страшную ночь, когда всѣ стихіи кровавы, пламенны, грозны, какъ нашъ замыселъ.
КАСК. Тише; кто-то спѣшитъ сюда.
КАСС. Это Цинна; я узнаю его по походкѣ. Онъ изъ нашихъ. Куда спѣшишь ты такъ, Цинна?
ЦИН. Ищу тебя. Кто это съ тобой? Метеллъ Цимберъ?
КАСС. Нѣтъ — Каска; и онъ примкнулъ къ намъ. Развѣ ждутъ меня?
ЦИН. Очень радъ. Что это за ночь! двое или трое изъ насъ видѣли престранныя явленія.
КАСС. Скажи, ждутъ меня?
ЦИН. Ждутъ. О, Кассій, еслибъ ты и благороднаго Брута скопилъ на нашу сторону.
КАСС. Не безпокойся. Положи вотъ эту записку на преторское кресло, такъ чтобъ Брутъ могъ найти ее; эту брось въ его окно, а эту прилепи воскомъ къ изваянію стараго Брута, и за тѣмъ приходи къ намъ, въ портикъ Помпея. Тамъ ли Децій Брутъ и Требоній?
ЦИН. Всѣ тамъ, за исключеніемъ Цимбера, который пошолъ за тобою въ домъ твой. Я сейчасъ же исполню твое порученіе.
КАСС. Исполнивъ, спѣши въ театръ Помпея. (Цинна уходитъ). Идемъ, Каска; прежде чѣмъ разсвѣтетъ мы побываемъ съ тобою и у Брута. Три четверти его принадлежатъ уже намъ; еще свиданіе — и онъ весь нашъ.
КАСК. Онъ удивительно любимъ и уважаемъ народомъ. Его соучастіе, какъ всемогущая алхимія, превратитъ въ добродѣтель и то, что въ насъ показалось бы преступленіемъ.
КАСС. Ты прекрасно понялъ его значеніе, и какъ онъ необходимъ для насъ. Идемъ же: ужь за полночь. Мы разбудимъ его до свѣта, чтобъ вполнѣ увѣриться въ немъ.
ДѢЙСТВІЕ II.
правитьСЦЕНА 1.
правитьБРУТ. Луцій! — И по звѣздамъ не могу угадать какъ близокъ день. Луцій! Луцій! — Зачѣмъ же и я не могу быть такъ сонливымъ? — Да проснись же, Луцій!
ЛУЦ. Ты, кажется, звалъ меня?
БРУТ. Принеси въ мою рабочую комнату свѣчу и когда зажжешь — скажи.
ЛУЦ. Слушаю. (Уходитъ).
БРУТ. Смерть его необходима, и не для меня — для себя мнѣ не къ чему искать его гибели, — а для общественнаго блага. Ему хочется короны; тутъ весь вопросъ въ томъ: какъ она измѣнитъ его? Вѣдь именно лучезарные дни и выводятъ ехиднъ, и это заставляетъ ходить осторожно. Коронуемъ его — тогда — тогда, конечно, снабдимъ жаломъ, дадимъ возможность вредить, когда вздумается. Но вѣдь величіе дѣлается злоупотребленіемъ тогда только, когда отдѣляетъ милосердіе отъ власти; Цезарь же, если говорить правду, никогда не подчинялъ еще разсудка страстямъ своимъ. Но вѣдь извѣстно уже и то, что смиреніе лѣстница юныхъ честолюбіи, — что на нее посматриваетъ только взбирающійся; что взобравшійся обращается къ ней спиною и смотритъ въ облака, презирая нижними ступенями, по которымъ взбирался. Тоже можетъ и Цезарь; а чтобъ не могъ — необходимо предотвратить это. Если то, что онъ теперь и не оправдываетъ еще такой враждебности — она оправдывается тѣмъ, что всякое новое возвеличеніе его неминуемо приведетъ къ той, или къ другой крайности. А потому, будемъ смотрѣть на него, какъ на змѣю въ яйцѣ, которая, когда вылупится, сдѣлается также зловредной, какъ и весь змѣиный родъ, и умертвимъ въ скорлупѣ еще.
ЛУЦ. Свѣча зазжена. Но вотъ, отыскивая кремень, я нашелъ на окнѣ эту запечатанную бумагу; я знаю вѣрно, что ея не было на немъ, когда я пошелъ спать.
БРУТ. Ступай, спи: ночь не миновала еще. Вѣдь завтра, кажется, иды марта?
ЛУЦ. Не знаю.
БРУТ. Поди взгляни въ календарь и скажи мнѣ.
ЛУЦ. Сей-часъ. (Уходить).
БРУТ. Огненныя испаренія вспыхиваютъ въ воздухѣ такъ часто, что можно прочесть и здѣсь. (Развертываетъ письмо и читаетъ). «Ты спишь, Брутъ! проснись, и сознай себя. Неужели Римъ… Говори, рази, спасай! Ты спишь, Брутъ, проснись!» — Съ нѣкотораго времени часто подбрасываютъ мнѣ такія письма. «Неужели Римъ…» — я долженъ пополнить это такъ: неужели Римъ склонитъ выю подъ гнетъ одного человѣка? Какъ, Римъ? Мои предки выгнали Тарквинія изъ Рима, только что его провозгласили царемъ. — «Говори, рази, спасай!» — Меня просятъ говорить, разить. О, Римъ! придется спасать тебя — клянусь, ты будешь вполнѣ удовлетворенъ рукой Брута!
ЛУЦ. Четырнадцать дней марта миновало уже. (Стучатся).
БРУТ. Хорошо; посмотри кто тамъ стучится. (Луцій уходитъ). Съ первой попытки Кассія возстановить меня противъ Цезаря — я рѣшителыю не сплю. Промежутокъ между свершеніемъ страшнаго дѣла и первымъ побужденіемъ къ нему подобенъ чудовищному призраку, или страшному сновидѣнію. Въ это время духъ и смертныя орудія его держатъ совѣтъ, и весь организмъ человѣка, какъ маленькое государство, въ возмущеніи.
ЛУЦ. Это твой братъ Кассій[6]; онъ желаетъ видѣть тебя.
БРУТ. Онъ одинъ?
ЛУЦ. Нѣтъ, съ нимъ нѣсколько человѣкъ.
БРУТ. Знакомыхъ?
ЛУЦ. Не знаю. Я никакъ не могъ разглядѣть лицъ ихъ, потому что они совершенно скрыты надвинутыми на глаза шапками и приподнятыми тогами.
БРУТ. Впусти ихъ. (Луцій уходить). Это соумышленники. О, заговоръ, если тебѣ и ночью — когда злу наибольшая свобода — стыдно показывать опасное чело свое, гдѣ же найдешь ты днемъ трущобу, достаточно мрачную, чтобъ скрыть чудовищное лицо твое? И не ищи никакой! прикройся лучше улыбкой и дружелюбіемъ, потому что, выступишь въ настоящемъ. видѣ, и самый Эребъ не будетъ на столько мраченъ, чтобъ обезопасить тебя отъ предупрежденія.
КАСС. Кажется, мы слишкомъ уже дерзко нарушаемъ покой твой? Добраго утра, Брутъ. Скажи, мы обезпокоили тебя?
БРУТ. Я всталъ, покрайней мѣрѣ, съ часъ тому назадъ; не спалъ и всю ночь. Знакомы мнѣ, пришедшіе съ тобой?
КАСС. Всѣ до единаго, и нѣтъ между ними ни одного, который не питалъ бы глубочайшаго къ тебѣ уваженія, — не желалъ бы, чтобъ и ты имѣлъ такое же о себѣ мнѣніе, какое имѣетъ о тебѣ каждый благородный Римлянинъ. Это Требоній.
БРУТ. Я радъ ему.
КАСС. Это Децій Брутъ.
БРУТ. И ему также.
КАСС. Это Каска, это Цинна, а это Метеллъ Цимберъ.
БРУТ. Радъ всѣмъ. Какія бдительныя заботы стали между вашими глазами и ночью?
КАСС. Позволь сказать тебѣ нѣсколько словъ. (Отходятъ въ сторону).
ДЕЦ. Востокъ вѣдь здѣсь; начинаетъ, кажется, свѣтать?
КАСК. Нѣтъ.
ЦИН. Извини — свѣтаетъ. Эти сѣдыя полосы, вгрызающіяся въ облака — предвѣстники дня.
КАСК. Вы согласитесь, что оба ошибаетесь. Солнце, если возмете въ расчетъ юность года, восходитъ вонъ тамъ, куда указываетъ мой мечь, а это гораздо южнѣе. Мѣсяца черезъ два — оно будетъ восходить ближе къ сѣверу; самый же востокъ вотъ здѣсь, за Капитоліемъ.
БРУТ. (Подходя къ заговорщикамъ). Ваши руки.
КАСС. Скрѣпимъ же наше рѣшеніе клятвою.
БРУТ. Нѣтъ, безъ клятвъ. Если положенія народа, собственнаго душевнаго страданія, гнусностей настоящаго времени недостаточно еще — разойдемся сейчасъ же; ступай каждый на праздное ложе свое, и пусть свирѣпствуетъ высокомѣрное тиранство, пока не падемъ всѣ по жребію! Но если во всемъ этомъ — въ чемъ вполнѣ увѣренъ — достаточно огня, чтобъ воспламенить и трусовъ, чтобъ закалить мужествомъ и плавкій духъ женъ, то къ чему же намъ, сограждане, какія нибудь другія шпоры, кромѣ самаго дѣла нашего, для побужденія насъ къ возстанію? къ чему намъ какое нибудь другое поручительство, кромѣ молчанія Римлянъ, которые, давъ слово, не отступятся уже отъ него? къ чему какія нибудь другія клятвы, кромѣ, даннаго честью чести обязательства свершить задуманное, или погибнуть, свершая его? Заставляйте клясться жрецовъ, трусовъ, людей осторожныхъ, старые, слабые остовы, слабодушныхъ привѣтствующихъ несправедливости, людей, которыхъ самая неправота дѣла дѣлаетъ подозрительными; но не пятнайте чистоты нашего предпріятія, нашего ничѣмъ неподавимаго духа предположеніемъ, что паша рѣшимость, наше дѣло нуждаются въ клятвѣ, когда каждая капля крови, движущейся въ каждомъ Римлянинѣ, и движущейся благородно, отзовется незаконнорожденностью, если онъ нарушитъ хоть самомалѣйшую частичку однажды обѣщаннаго.
КАСС. А какъ вы думаете на счетъ Цицерона? не попытать ли и его? Я полагаю, онъ охотно примкнетъ къ намъ.
КАСК. Мы не должны пренебрегать имъ.
ЦИН. Ни въ какомъ случаѣ.
МЕТ. Онъ необходимъ. Серебристые волосы его пріобретутъ намъ доброе мнѣніе, увеличатъ число голосовъ въ пользу нашего дѣла. Скажутъ, что его сужденіе управляло нашими руками, и наша юность и пылкость, прикрытыя его почтеннымъ видомъ, нисколько не бросятся въ глаза.
БРУТ. О, нѣтъ, не надѣйтесь на него. Не открывайте ему ничего: онъ никогда не приметъ участія въ томъ, что задумано другими.
КАСС. Такъ нечего и думать о немъ.
КАСК. Въ самомъ дѣлѣ, онъ неспособенъ.
ДЕЦ. А пасть долженъ только Цезарь?
КАСС. Децій, ты предложилъ этотъ вопросъ какъ нельзя кстати. По моему мнѣнію: не хорошо, если Маркъ Антоній, такъ любимый Цезаремъ, переживетъ его. Въ немъ мы найдемъ опаснаго противника; вы знаете — средства его такъ велики, что онъ легко можетъ повредить всѣмъ намъ, если только вздумаетъ воспользоваться ими. Для предотвращенія этого, необходимо, чтобъ онъ палъ вмѣстѣ съ Цезаремъ.
БРУТ. Нѣтъ, Кассій, если мы, снесши голову, примемся отсѣкать и члены, потому что Антоній все-таки не больше, какъ членъ Цезаря — дѣйствія наши покажутся слишкомъ уже кровожадными: бѣшенымъ неистовствомъ. Будемъ жертвоприносителями, Кассій, а не мясниками. Вѣдьмы возстаемъ противъ духа Цезаря, а духъ человѣка не имѣетъ крови. О, еслибъ мы могли добраться до духа Цезаря, не убивая Цезаря! Къ несчастію, безъ пролитія крови Цезаря, это невозможно; и потому, друзья мои, сразимъ его смѣло, по не звѣрски; низложимъ его, какъ жертву достойную боговъ, не терзая, какъ трупъ, годный только для собакъ. Пусть сердца наши, подобно хитрымъ господамъ, возбудятъ служителей своихъ на кровавое дѣло и за тѣмъ, для виду, негодуютъ на нихъ. Такимъ образомъ, мы содѣлаемъ нашъ замыселъ не ненавистнымъ, а необходимымъ, и народъ, увидавъ его въ такомъ свѣтѣ, назоветъ насъ не убійцами, а избавителями. Чтожъ касается до Марка Антонія, о немъ нечего и думать; онъ также опасенъ, какъ опасна рука Цезаря, когда падетъ голова Цезаря.
КАСС. И все-таки я опасаюсь его. Глубоко укоренившаяся любовь къ Цезарю —
БРУТ. Полно, Кассій; не хлопочи о немъ. Если онъ и любитъ Цезаря — все, что онъ можетъ сдѣлать коснется только его самого: онъ можетъ впасть въ тоску и умереть отъ грусти по Цезарѣ. Да и этого едвали можно ожидать отъ него, потому что онъ любитъ еще болѣе веселье, игры и шумныя общества.
ТРЕБ. Онъ не страшенъ, зачѣмъ же и умерщвлять его? Пусть живетъ; въ послѣдствіи онъ самъ же насмѣется надъ всѣмъ этимъ. (Бьютъ часы).
БРУТ. Постоите — считайте часы.
КАСС. Три.
ТРЕБ. Время разойтись.
КАСК. Но неизвѣстно еще — выдетъ ли Цезарь сегодня изъ дома. Съ нѣкотораго времени, наперекоръ прежнему мнѣнію о предчувствіяхъ, снахъ, предсказаніяхъ, онъ сдѣлался удивительно суевѣренъ. Очень можетъ быть, что странныя явленія, необыкновенные ужасы этой ночи, убѣжденія аугуровъ помѣшаютъ ему придти сегодня въ Капитолій.
ДЕЦ. На этотъ счетъ вы можете быть покойны. Если онъ и вздумаетъ остаться дома, я заставлю его перемѣнить это рѣшеніе. Онъ любитъ толковать о томъ, какъ надуваютъ единороговъ деревьями, медвѣдей — зеркалами[7], слоновъ — ямами, львовъ — сѣтями, а людей — лестью; но скажи я ему, что онъ ненавидитъ льстецовъ — онъ тотчасъ же согласится и не замѣтитъ, что я и этимъ самымъ льщу ему, какъ нельзя болѣе. Положитесь на меня; я знаю какъ взяться за него: я приведу его въ Капитолій.
КАСС. Мы всѣ зайдемъ за нимъ.
БРУТ. Въ восемь часовъ; никакъ не позже?
ЦИН. Никакъ не позже; прошу не опаздывать.
МЕТ. Кай Лигарій страшно золъ на Цезаря за выговоръ, который онъ сдѣлалъ ему за похвалы Помпею. Я удивляюсь, какъ никто не подумалъ о немъ.
БРУТ. Зайди къ нему теперь же, любезный Метеллъ. Онъ любитъ меня, и не безъ причины; пришли его ко мнѣ, и я уговорю его.
КАСС. Свѣтаетъ — мы оставляемъ тебя, Брутъ. Разойдемся, друзья; помни каждый что говорилъ: докажемъ, что мы истинные Римляне.
БРУТ. Смотрите бодро и весело, чтобъ и взорами не обнаружить нашего замысла; не сбивайтесь и не смущайтесь ничѣмъ, какъ наши актеры. Прощайте! (Всѣ уходить).-- Луцій! — Спитъ! И прекрасно; наслаждайся медвяной росой сна[8]: у тебя нѣтъ ни призраковъ, ни грезъ, порождаемыхъ въ мозгу человѣка тяжелыми заботами — оттого-то ты и спишь такъ крѣпко.
ПОРЦ. Брутъ!
БРУТ. Что это значитъ, Порція? Зачѣмъ встала ты такъ рано? — При слабости твоего здоровья, тебѣ вредно подвергать себя вліянію холоднаго утренняго воздуха.
ПОРЦ. Но вѣдь это и тебѣ вредно. Зачѣмъ оставилъ ты ложе мое украдкой? И вчера, за ужиномъ, ты вдругъ вскочилъ и, въ раздумьи, скрестивъ руки, вздыхая, началъ ходить по комнатѣ. А когда я спросила: «что съ тобою?» — ты взглянулъ на меня такъ сердито; когда же я повторила вопросъ мой — ты провелъ рукою по лбу и нетерпѣливо топнулъ ногою. Сколько я ни приставала — ты не сказалъ мнѣ ни слова, и только, съ досадою, показалъ движеніемъ руки, чтобъ я оставила тебя. И я оставила тебя, чтобъ не раздражить еще болѣе и безъ того уже слишкомъ раздраженной нетерпѣливости, полагая, что это только слѣдствіе дурнаго расположенія, которому, временами, подвергается всякой. Но ты не ѣшь, не говоришь, не спишь; и еслибъ и твои черты измѣнились такъ же, какъ твой характеръ — я не узнала бы тебя, Брутъ. Прошу, скажи мнѣ причину твоей печали.
БРУТ. Мнѣ нездоровится, и только.
ПОРЦ. Брутъ благоразуменъ; еслибъ онъ былъ нездоровъ, онъ принялъ бы мѣры, чтобъ избавиться отъ нездоровья.
БРУТ. И и принимаю ихъ, любезная Порція. Ступай, спи покойно.
ПОРЦ. Брутъ нездоровъ, и думаетъ, что полезно ходить полуодѣтымъ и всасывать въ себя пары туманнаго утра? Брутъ боленъ, и оставляетъ здоровое ложе, чтобъ подвергнуть себя опасной заразѣ ночи, чтобъ усилить болѣзнь сырымъ, не очистившимся еще воздухомъ? Нѣтъ, Брутъ, ты страждешь какимъ нибудь душевнымъ недугомъ, и я, какъ жена твоя, должна знать его. На колѣняхъ заклинаю я тебя нѣкогда славившеюся красотой моей, всѣми твоими клятвами любви, великой клятвою, которая, сочетавъ насъ, слила въ одно существо — открой мнѣ, тебѣ же самому, твоей половинѣ: отчего ты такъ печаленъ и что за люди приходили къ тебѣ ночью. Ихъ было шестеро или семеро, и они закрывали свои лица даже отъ мрака ночи.
БРУТ. Полно — не преклоняй колѣнъ, добрая Порція.
ПОРЦ. Я не преклоняла бы ихъ, еслибъ ты былъ добрый Брутъ. Скажи, развѣ въ нашемъ брачномъ условіи было выговорено, что я не должна знать тайнъ твоихъ? Развѣ я — другое ты только въ нѣкоторыхъ, ограниченныхъ случаяхъ только для того, чтобъ раздѣлять съ тобою твою трапезу, твое ложе, быть иногда твоей собесѣдницей? Живу я только въ предмѣстіяхъ твоего расположенія? Если такъ, то Порція не жена, а наложница Брута.
БРУТ. Ты моя добрая, вѣрная жена, также для меня драгоцѣнная, какъ и красныя капли движущіяся въ моемъ грустномъ сердцѣ.
ПОРЦ. Еслибъ это было такъ — я знала бы твою тайну. Я, конечно, женщина, но женщина, которую Брутъ сдѣлалъ женой своей; да, я женщина, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, и всѣми уважаемая дочь Катона. Неужели ты думаешь, что, имѣя такого отца, такого мужа, я не тверже моего пола? Скажи, что рѣшили вы — я никому не открою. Чтобъ испытать мою твердость — я, нарочно, нанесла себѣ рану вотъ сюда, въ бедро. Имѣя силу переносить это безмолвно, неужели я не съумѣю сохранить тайнъ моего мужа?
БРУТ. О, боги, содѣлайте меня достойнымъ такой благородной жены! (Стучатся). Кто-то стучится. Ступай въ свою комнату, Порція. Скоро всѣ тайны моего сердца будутъ и твоими; я выскажу тебѣ всѣ мои заботы, объясню всѣ письмена мрачнаго чела моего. Ступай же, скорѣе. (Порція уходитъ).
Кто тамъ стучится, Луцій?
ЛУЦ. Да вотъ, какой-то больной хочетъ говорить съ тобой.
БРУТ. Кай Лигарій. — Оставь насъ, Луцій. (Луцій уходитъ). Что съ тобою, Лигарій?
ЛИГ. Позволь слабому языку моему пожелать тебѣ добраго утра.
БРУТ. Выбралъ же ты время носить повязку, любезный Лигарій. Ты не повѣришь какъ мнѣ досадно, что ты болѣнъ.
ЛИГ. Я здоровъ, если у Брута есть какое нибудь благородное предпріятіе.
БРУТ. Есть, Лигарій, и я сообщилъ бы тебѣ, еслибъ твои уши были хоть на столько здоровы, чтобъ выслушать его.
ЛИГ. Клянусь всѣми богами, которымъ покланяются Римляне, я тугъ же сбрасываю съ себя болѣзнь мою. (Сбрасывая повязку), Душа Рима, доблестный потомокъ славнаго предка, ты, какъ мощный заклинатель, изцѣлилъ захирѣвшій духъ мой. Теперь скажи только, и я бѣгу, пущусь на невозможное и добьюсь его. Говори — что дѣлать?
БРУТ. То, что возвратитъ здоровье больнымъ.
ЛИГ. Нѣтъ ли здоровыхъ, которыхъ нужно сдѣлать больными?
БРУТ. Займемся и этимъ, любезный Лигарій. Я объясню тебѣ все на дорогѣ къ тому до кого дѣло.
ЛИГ. Идижь, и съ сердцемъ вновь воспламененнымъ, я послѣдую за тобой на свершеніе даже неизвѣстнаго мнѣ дѣла. Достаточно и того, что Брутъ ведетъ меня.
БРУТ. Идемъ.
СЦЕНА 2.
правитьЦЕЗ. Ни небо, ни земля не имѣли въ эту ночь покоя. Три раза вскрикивала Кальфурнія во снѣ: «помогите! они умерщвляютъ Цезаря!» — Эй! кто тамъ есть?
СЛУЖ. Что угодно?
ЦЕЗ. Поди, скажи жрецамъ, чтобъ они сейчасъ принесли жертву и тотчасъ же сообщили мнѣ, что окажется.
СЛУЖ. Слушаю. (Уходитъ).
КАЛ. Ты, кажется, куда-то собираешься, Цезарь? Нынче ты не выйдешь изъ дома.
ЦЕЗ. Выйду. Опасности, грозящія мнѣ, видѣли только тылъ мой; увидятъ лицо Цезаря — исчезнутъ.
КАЛ. Цезарь, я никогда не обращала большаго вниманія на чудеса; но теперь они ужасаютъ меня. Кромѣ того, что мы сами видѣли и слышали, сейчасъ разсказывали мнѣ о явленіяхъ еще ужаснѣйшихъ, видѣнныхъ стражами. Львица окотилась на улицѣ; могилы разверзались и выпускали мертвыхъ своихъ; огненные воины, построясь въ ряды и легіоны по правиламъ военнаго искуства, яростно сшибались въ облакахъ, и кровь ихъ дождила на Капитолій; шумъ битвы гремѣлъ въ воздухѣ, кони ржали, умирающіе стонали; съ крикомъ и воемъ сновали по улицамъ привидѣнія. Все это рѣшительно неслыханно, и я не могу не страшиться.
ЦЕЗ. Предопредѣленнаго всемогущими богами не избѣгнешь. Цезарь пойдетъ, потому что всѣ эти предзнаменованія грозятъ и всему міру столько же, сколько и Цезарю.
КАЛ. Но когда умираютъ нищіе не бываетъ даже и кометъ; само пламенѣющее небо возвѣщаетъ смерть государей.
ЦЕЗ. Трусы умираютъ много разъ и до смерти; мужественный извѣдываетъ смерть только разъ. Изъ всѣхъ, доселѣ слышанныхъ чудесъ самое странное, по моему мнѣнію, то, что люди могутъ бояться смерти, зная, что неизбѣжный конецъ этотъ всегда придетъ, когда придти долженъ.
Что говорятъ аугуры?
СЛУЖ. Что нынче ты не долженъ выходить изъ дома. Вынувъ внутренности изъ жертвы — они не нашли сердца.
ЦЕЗ. Боги хотятъ пристыдить этимъ трусовъ, и Цезарь былъ бы именно животнымъ безъ сердца, еслибъ, изъ боязни, остался сегодня дома. Нѣтъ, Цезарь не останется; опасность знаетъ очень хорошо, что Цезарь опаснѣе ее самой. Мы два льва, рожденные въ одинъ день: я старшій и страшнѣйшій. Цезарь выйдетъ изъ дома.
КАЛ. Ты губишь благоразуміе такой самоувѣренностью. Не выходи нынче! скажи, что не твоя, а моя боязливость удерживаетъ тебя дома. Мы пошлемъ въ сенатъ Марка Антонія: онъ скажетъ, что ты нездоровъ. На колѣняхъ умоляю тебя объ этомъ!
ЦЕЗ. Маркъ Антоній скажетъ, что я нездоровъ. Въ угожденіе тебѣ я остаюсь дома.
Да вотъ Децій Брутъ — онъ передастъ имъ это.
ДЕЦ. Добраго утра, доблестному Цезарю! Я зашолъ за тобою, чтобъ идти въ сенатъ вмѣстѣ.
ЦЕЗ. И пришолъ какъ нельзя кстати, чтобъ отнести мой привѣтъ сенаторамъ и сказать имъ, что сегодня я не приду. Что не могу — это ложь, что не смѣю — ложь еще большая; скажи имъ просто, что не приду.
КАЛ. Скажи, что онъ болѣнъ.
ЦЕЗ. И Цезарь прибѣгнетъ ко лжи? Развѣ я для того простеръ такъ далеко побѣдоносную руку, чтобъ не посмѣть сказать сѣдо-бородымъ правду? Ступай, Децій, скажи имъ просто, что Цезарь не придетъ.
ДЕЦ. Но все таки, могущественный Цезарь, скажи какую-нибудь причину, чтобъ надо мной не насмѣялись, когда передамъ имъ твое порученіе.
ЦЕЗ. Причина — моя воля. Не хочу — и для сената этого вполнѣ достаточно; но собственно Децію, потому что люблю его, скажу и настоящую. Меня удерживаетъ дома Кальфурнія. Нынче ночью ей приснилось, что изъ моей статуи, какъ изъ фонтана, била кровь сотнею отверстій, — что множество веселыхъ Римлянъ, смѣясь, омывали ею руки свои. Въ этомъ она видитъ предостереженіе, предвѣстіе какихъ-то страшныхъ бѣдъ, и потому, на колѣняхъ, умоляла меня остаться дома.
ДЕЦ. Совершенно ложное толкованіе. Сонъ этотъ, напротивъ, прекрасенъ, предвѣщаетъ счастіе. Твое изваяніе, источающее многими отверстіями кровь, которой множество смѣющихся Римлянъ омывали свои руки — означаетъ, что изъ тебя великій Римъ всосетъ въ себя свѣжую, живительную кровь, — что знаменитѣйшіе люди ринутся, чтобъ воспріять цвѣта и знаки отличія, почета. Вотъ настоящее значеніе сна Кальфурніи.
ЦЕЗ. Твое истолкованіе не дурно.
ДЕЦ. Ты вполнѣ убѣдишься въ справедливости его, когда узнаешь что имѣю сообщить тебѣ. Знай, что Сенатъ рѣшилъ предложить нынче же великому Цезарю корону. Теперь, если ты велишь сказать имъ, что не придешь — они могутъ передумать, измѣнить свое рѣшеніе. Кромѣ того, пожалуй, кто нибудь скажетъ еще въ насмѣшку: «отложите засѣданіе до другаго времени, до лучшихъ сновъ жены Цезаря». Станетъ Цезарь прятаться — начнутъ перешептываться: «видите, Цезарь труситъ!» — Извини, Цезарь, только заботливость о твоемъ благѣ заставляетъ меня говорить такимъ образомъ: приличіе уступаетъ любви.
ЦЕЗ. Какъ же глупыми кажутся мнѣ теперь твои опасенія, Кальфурнія! я стыжусь, что уступилъ тебѣ. Давайте одѣваться — я пойду!
Посмотрите, и Публій идетъ за мною.
ПУБ. Добраго утра, Цезарь.
ЦЕЗ. Здравствуй, Публій. — Какъ? и ты, Брутъ, всталъ такъ рано? — Здравствуй Каска. — Кай Лигарій, Цезарь никогда не былъ такъ враждебенъ тебѣ, какъ лихорадка изсушившая тебя. — Который теперь часъ?
БРУТ. Било восемь.
ЦЕЗ. Благодарю всѣхъ за трудъ и почетъ —
Прошу покорно! и Антоній, прогуливающій на пролетъ ночи, поднялся уже. — Добраго утра, Антоній.
АНТ. Того же и благороднѣйшему Цезарю.
ЦЕЗ. Скажите служителямъ, чтобъ все приготовили. Мнѣ совѣстно, что заставляю ждать себя. — Какъ поживаешь Цинна? — И ты здѣсь Метеллъ? — Требоній мнѣ нужно поговорить съ тобой: не забудь извѣстить меня нынче; да будь ко мнѣ поближе, чтобъ и я не забылъ.
ТРЕБ. Буду, Цезарь — (Про себя) — и такъ близко, что лучшіе друзья твои пожалѣютъ, что не былъ дальше.
ЦЕЗ. Войдите въ столовую; выпьемъ и потомъ, пойдемъ вмѣстѣ, какъ друзья.
БРУТ. (Про себя). Не совсѣмъ такъ, о, Цезарь! И отъ одной уже мысли объ этотъ сердце Брута обливается кровью. (Уходятъ).
СЦЕНА 3.
правитьАРТ. (Читаетъ записку). «Цезарь, берегись Брута, остерегайся Кассія, не подходи близко къ Каскѣ, не выпускай изъ глазъ Цинны, не вѣрь Требонію, наблюдай за Метелломъ Цимберомъ; Децій Брутъ не любитъ тебя, ты оскорбилъ Кая Лигарія. У всѣхъ этихъ людей одна мысль, и эта мысль враждебна Цезарю. Если ты не безсмертенъ — берегись; безпечность благопріятствуетъ заговору. Да защитятъ тебя всемогущіе боги! Твой другъ, Артемидоръ». — Стану на дорогѣ Цезаря и, какъ проситель, подамъ ему эту записку. Сердце мое скорбитъ, что доблесть должна жить постоянно промежъ зубовъ зависти. Прочтешь эту записку, Цезарь — будешь живъ; не прочтешь — судьбы за одно съ измѣнниками!
СЦЕНА 4.
правитьПОРЦ. Прошу, бѣги скорѣй въ Сенатъ; ни слова — бѣги! Чтожъ ты стоишь?
ЛУЦ. Жду, чтобъ ты сказала: зачѣмъ?
ПОРЦ. Я желала бы, чтобъ ты сбѣгалъ туда и воротился прежде, чѣмъ успѣю сказать зачѣмъ. — О, не измѣняй мнѣ твердость; воздвигни громадную гору между сердцемъ и языкомъ моимъ! Духъ у меня мужской, но силы женскія. Какъ трудно женщинѣ хранить тайну! — Ты здѣсь еще?
ЛУЦ. Да что же мнѣ дѣлать? бѣжать въ Капитолій ни зачѣмъ, возвратиться ни съ чѣмъ?
ПОРЦ. Посмотри здоровъ ли твой господинъ: онъ чувствовалъ себя не такъ здоровымъ. Замѣть, въ тоже время, что дѣлаетъ Цезарь и какіе просители тѣснятся къ нему — Слышишь — что это за шумъ?
ЛУЦ. Я ничего не слышу.
ПОРЦ. Прислушайся хорошенько, прошу тебя. Мнѣ послышался какъ бы шумъ битвы, и вѣтеръ несъ его прямо отъ Капитолія.
ЛУЦ. Я, право, ничего не слышу.
ПОРЦ. Скажи, любезный, откуда ты?
ПРЕД. Изъ дому, почтенная госпожа.
ПОРЦ. Который теперь часъ?
ПРЕД. Около девяти.
ПОРЦ. Цезарь отправился уже въ Капитолій?
ПРЕД. Нѣтъ еще. Я для того и вышелъ, чтобъ посмотрѣть его шествіе въ Капитолій.
ПОРЦ. У тебя какая нибудь просьба до Цезаря?
ПРЕД. Да, если Цезарь будетъ на столько расположенъ къ Цезарю, что выслушаетъ меня — я попрошу его быть позаботливѣе о самомъ себѣ.
ПОРЦ. Какъ? развѣ ты знаешь какой нибудь злой противъ него умыселъ?
ПРЕД. Не знаю никакого, но страшусь многихъ. — Прощайте! здѣсь улица слишкомъ узка: толпа сенаторовъ, преторовъ, просителей, слѣдующихъ всегда за Цезаремъ, задавитъ слабаго старика. Поищу мѣста попросторнѣе, чтобъ сказать слова два Цезарю, когда онъ пойдетъ мимо меня. (Уходитъ).
ПОРЦ. Возвращусь домой. — Какъ же слабо сердце женщины! О, Брутъ, да помогутъ тебѣ боги въ твоемъ предпріятіи! — Луцій навѣрное слышалъ это: — у Брута есть просьба, на которую Цезарь не соглашается. — О, боги, я совсѣмъ растерялась! — Бѣги, Луцій, и поклонись отъ меня твоему господину, скажи что я весела, и тотчасъ же возвратись, чтобъ пересказать мнѣ, что онъ тебѣ скажетъ.
ДѢЙСТВІЕ III.
правитьСЦЕНА 1.
правитьЦЕЗ. Ну вотъ и иды марта наступили.
ПРЕД. Наступили, но не прошли еще, Цезарь.
АРТ. Да здравствуетъ Цезарь! Прочти эту бумагу.
ДЕЦ. Требоній проситъ тебя прочесть, въ свободное время, и его покорнѣйшую просьбу.
АРТ. Прочти прежде мою; моя касается тебя самого. Прочти ее, великій Цезарь!
ЦЕЗ. Касающееся до насъ самихъ можно прочесть и послѣ.
АРТ. Не откладывай, Цезарь; прочти сейчасъ же.
ЦЕЗ. Что онъ, съ ума что ли сошолъ?
ПУБ. Прочь съ дороги!
КАСС. Къ чему приступаете вы съ просьбами на улицѣ. Ступайте въ Капитолій. (Цезарь входить въ Капитолій; прочіе слѣдуютъ за нимъ. Сенаторы встаютъ).
ПОП. Желаю успѣха вашему предпріятію.
КАСС. Какому предпріятію, Попилій?
ПОП. Прощай! (Продвигается къ Цезарю).
БРУТ. Что сказалъ тебѣ Попилій Лена?
КАСС. Пожелалъ нашему предпріятію успѣха. Боюсь, ужъ не открытъ ли нашъ замыселъ.
БРУТ. Посмотри, какъ онъ продирается къ Цезарю. Наблюдай за нимъ.
КАСС. Не задерживай, Каска; мы боимся предупрежденія. — Что тогда дѣлать, Брутъ? Откроютъ — не возвращаться домой или Цезарю, или Кассію: я самъ умерщвлю себя.
БРУТ. Успокойся; Попилій Лена говоритъ не о нашемъ замыслѣ. Видишь, онъ улыбается, и Цезарь не измѣняется въ лицѣ.
КАСС. Требоній не зѣваетъ. Посмотри, онъ уводитъ Марка Антонія. (Антоній уходитъ съ Требоніемъ. Цезарь и Сенаторы садятся).
ДЕЦ. Гдѣ же Метеллъ Цимберъ? Пора ему подавать просьбу.
БРУТ. Онъ подходитъ; придвигайтесь и помогайте ему.
ЦИН. Каска, ты первый поднимешь руку.
КАСК. Всѣ ли готовы[9]?
ЦЕЗ. Теперь говорите, какія несправедливости долженъ уничтожить Цезарь и Сенатъ его?
МЕТ. (Преклоняя предъ нимъ колѣну). Высочайшій, могущественнѣйшій Цезарь, Метеллъ Цимберъ повергаетъ къ ногамъ твоимъ смиренное сердце —
ЦЕЗ. Я долженъ предупредить тебя, Цимберъ. Этимъ ползаньемъ, этимъ низкимъ ласкательствомъ можно воспламенить кровь развѣ только обыкновеннаго человѣка, — только его первое, обдуманное рѣшеніе можно измѣнить, обратить этимъ въ дѣтскую прихоть[10]. Не будь такъ безуменъ — не воображай, что и кровь Цезаря такъ взбалмошна, что и ее можно измѣнить средствами, которыми смягчаютъ глупцовъ — разумѣю: сладкими рѣчами, низкими поклонами, собачьимъ ласкательствомъ. Твой братъ изгнанъ по приговору; если ты преклоняешь колѣна, льстишь и просишь за него — я отталкиваю тебя, какъ собаченку. Знай, что Цезарь не дѣлаетъ несправедливостей, убѣждается только достаточными причинами.
МЕТ. Нѣтъ ли здѣсь голоса уважительнѣе моего, болѣе пріятнаго для слуха великаго Цезаря, чтобъ испросить возвращеніе моего изгнаннаго брата?
БРУТ. Я цѣлую твою руку, Цезарь; но не изъ лести. Прошу — возврати Публія Цимбера изъ изгнанія.
ЦЕЗ. Какъ, и Брутъ?
КАСС. Прощеніе, Цезарь! прощеніе! И Кассій падаетъ къ твоимъ ногамъ, умоляя возвратить Публія Цпмбера.
ЦЕЗ. Меня можно было бы упросить, еслибъ я былъ подобенъ вамъ. Еслибъ я могъ просить смягчиться — и меня могли бы смягчить просьбами; но я постояненъ, какъ полярная звѣзда, въ отношеніи неизмѣнности и недвижности не имѣющая подобной себѣ. Небо усѣяно безчисленными звѣздами; всѣ онѣ огонь, всѣ блестятъ, но между ними одна только никогда не измѣняетъ своему мѣсту. Такъ и на землѣ: она населена людьми, людьми составленными изъ тѣла и крови: слѣдовательно воспріимчивыми; но и между ними я знаю одного ничѣмъ не колеблемаго, и потому постоянно вѣрнаго своему мѣсту и значенію; а что этотъ человѣкъ я — я отчасти докажу вамъ и тѣмъ, что, рѣшивъ однажды изгнаніе Цимбера, не измѣню этого рѣшенія, не смотря ни на что.
ЦИН. О, Цезарь —
ЦЕЗ. Перестань! ты хочешь сдвинуть Олимпъ.
ДЕЦ. Великій Цезарь —
ЦЕЗ. Ты видѣлъ, что и Брутъ тщетно преклонялъ колѣна —
КАСК. Такъ говоритежь за меня руки! (Вонзаетъ кинжалъ въ выю Цезаря. Цезарь схватываетъ его за руку; въ это самое время въ него вонзаютъ кинжалы и прочіе заговорщики и наконецъ Брутъ).
ЦЕЗ. Et tu, Brute[11]? — Умри же, Цезарь! (Умираетъ. Сенаторы и народъ спѣшатъ вонъ въ ужасѣ).
ЦИН. Свобода! вольность! тиранъ мертвъ! — Бѣгите, провозглашайте, кричите это по всѣмъ улицамъ.
КАСС. Спѣшите на трибуны, взывайте: свобода, вольность, освобожденье!
БРУГ. Народъ и сенаторы, не пугайтесь, не бѣгите, остановитесь — долгъ властолюбію выплаченъ.
КАСК. На трибуну, Брутъ!
ДЕЦ. И Кассій!
БРУТ. Гдѣ Публій?
ЦИН. Здѣсь; онъ совершенно растерялся отъ этого возстанія.
МЕТ. Сомкнемся тѣснѣе, чтобъ друзья Цезаря —
БРУТ. Не толкуй о смыканьи! — Успокойся, Публій; мы ничего не имѣемъ противъ тебя, да и ни противъ кого изъ Римлянъ. Объяви это имъ, Публій.
КАСС. И оставь насъ, чтобы народъ, ринувшись на насъ, не оскорбилъ какъ нибудь и твоей старости.
БРУТ. Да, удались — чтобы никому не пришлось отвѣчать за это дѣло, кромѣ насъ, его свершителей.
КАСС. Гдѣ Антоній?
ТРЕБ. Бѣжалъ домой въ ужасѣ. Мущины, женщины, дѣти вопятъ и мечутся, какъ будто пришолъ конецъ міру.
БРУТ. Судьбы, увидимъ что предопредѣлили вы! — Что мы умремъ — мы знаемъ это; только объ отсрочкѣ, о выигрышѣ времени могутъ хлопотать люди.
КАСК. Къ чему и это? Кто похищаетъ у жизни двадцать лѣтъ — похищаетъ столько же у боязни смерти.
БРУТ. Допустимъ это — и смерть благодѣяніе, и мы друзья Цезаря, потому что сократили для него время страха смерти. — Выкупаемъ же наши руки въ крови его по самые локти, обагримъ ею мечи и пойдемъ на площадь, потрясая краснымъ оружіемъ надъ головами, восклицая: миръ, свобода, вольность!
КАСС. Да, омоемся кровью его. — Пройдутъ вѣка, и сколько еще разъ повторится страшная сцена эта въ государствахъ еще не рожденныхъ, на языкахъ невѣдомыхъ еще.
БРУТ. И сколько еще разъ падетъ, для праздной потѣхи, Цезарь, лежащій теперь ничтожной перстью у подножія Помпея!
КАСС. И каждый разъ почтятъ насъ, какъ людей даровавшихъ свободу отчизнѣ.
ДЕЦ. Чтожъ, пойдемъ мы?
КАСС. Идемъ, идемъ всѣ. Впередъ, Брутъ! смѣлѣйшіе, лучшіе изъ Римлянъ пойдутъ за тобою.
БРУТ. Постойте; кто это спѣшитъ сюда?
Приверженецъ Антонія.
СЛУЖ. (Преклоняя колѣна передъ Брутомъ). Такъ, приказалъ мнѣ господинъ мой, склонить предъ тобою колѣна; такъ, велѣлъ мнѣ Маркъ Антоній, пасть къ твоимъ ногамъ и, такъ распростершись, просилъ сказать тебѣ: Брутъ благороденъ, мудръ, храбръ и честенъ; Цезарь былъ могущественъ, неустрашимъ, великодушенъ и любящь. Я люблю и уважаю Брута; я боялся, уважалъ и любилъ Цезаря. Если Брутъ скажетъ, что Антоній безопасно можетъ придти къ нему, чтобъ убѣдиться, что Цезарь заслужилъ смерть — Маркъ Антоній не будетъ любить мертваго Цезаря такъ сильно, какъ живаго Брута; приметъ искренно сторону благороднаго Брута и послѣдуетъ за нимъ чрезъ всѣ опасности новаго, неизвѣданнаго еще пути. Такъ говоритъ мой господинъ, Маркъ Антоній.
БРУТ. Твой господинъ умный, благородный Римлянинъ; я никогда и не думалъ о немъ иначе. Скажи ему, что если онъ придетъ сюда — онъ будетъ удовлетворенъ, и что я обезпечиваю свободное возвращеніе его моимъ честнымъ словомъ.
СЛУЖ. Онъ сейчасъ же явится сюда. (Уходитъ).
БРУТ. Я знаю, что онъ будетъ другомъ намъ.
КАСС. Желаю этого, и все-таки сильно боюсь его. Мои предчувствія никогда еще не обманывали меня.
БРУТ. Вотъ и онъ. — Милости просимъ, Маркъ Антоній.
АНТ. О, мощный Цезарь, и ты во прахѣ! (Преклоняя предъ нимъ колѣна). И всѣ твои завоеванія, побѣды, трофеи стянулись въ такую малость! Прости! — (Вставая). Я не знаю, благородные патриціи, что вы замышляете, кто еще долженъ облиться кровью, кто еще кажется вамъ опаснымъ; если я — нѣтъ часа приличнѣе часа смерти Цезаря, нѣтъ орудія достойнѣе мечей обагренныхъ благороднѣйшею кровью цѣлаго міра. Прошу васъ, если имѣете что нибудь противъ меня — свершайте, пока еще дымятся кровавыя ваши руки. Проживи я и тысячу лѣтъ — я никогда не приготовился бы къ смерти такъ, какъ теперь; и гдѣ же лучше пасть мнѣ, какъ не здѣсь, подлѣ Цезаря, и отъ рукъ доблестнѣйшихъ мужей настоящаго времени?
БРУТ. Нѣтъ, Антоній, не требуй отъ насъ своей смерти. По рукамъ и но свершенному, мы должны, конечно, казаться жестокими, кровожадными; но ты видишь только наши руки и кровавое дѣло ихъ — ты не видишь сердецъ нашихъ, а они сострадательны, и состраданіе къ бѣдствіямъ Рима сразило Цезаря, потому что и состраданіе уничтожается состраданіемъ, какъ огонь огнемъ. Для тебя же, Маркъ Антоній, острія мечей нашихъ свинцовыя, и мы простираемъ къ тебѣ дружественныя руки[12], отверзаемъ тебѣ братски соединенныя сердца наши съ любовью и уваженіемъ.
КАСС. И въ раздѣлѣ новыхъ почестей твой голосъ будетъ столько же значителенъ, какъ и голосъ каждаго изъ насъ
БРУТ. Дай только успокоить народъ, вышедшій изъ себя отъ страха, и мы повѣдаемъ тебѣ, почему и я, любившій Цезаря и въ то самое мгновеніе, когда наносилъ ему смертельный ударъ — полагалъ это необходимымъ.
АНТ. Я не сомнѣваюсь въ вашей мудрости. Пусть каждый изъ-васъ подастъ мнѣ кровавую руку свою. Сперва пожму твою, Маркъ Брутъ, — за тѣмъ твою, Кай Кассій; теперь давай же и твою, Децій Брутъ, — и твою, Метеллъ, — и твою, Цинна, — и твою, доблестный Каска, и наконецъ, твою, добрый Требоній, послѣдній по рукожатію, но не послѣдній по любви. Друзья мои — о, что же скажу я вамъ? Значеніе мое на такой теперь скользкой почвѣ, что я поневолѣ покажусь вамъ или трусомъ, или льстецомъ. — (Обращаясь къ трупу Цезаря). Что я любилъ тебя, Цезарь — это истина; если твой духъ взираетъ теперь на насъ — не больнѣе ли самой смерти будетъ для тебя зрѣлище, какъ Антоній заключаетъ миръ съ твоими врагами, какъ пожимаетъ кровавыя руки ихъ, и передъ твоимъ трупомъ, о, великій! Еслибъ у меня было столько глазъ, сколько у тебя ранъ, и изъ нихъ текло столько же слезъ, сколько изъ тебя крови — это было бы для меня лучше дружественнаго союза съ твоими врагами. Прости мнѣ, о, Юлій! Здѣсь настигли тебя, олень неустрашимый, здѣсь палъ ты; здѣсь же стоятъ и твои преслѣдователи, заклейменные добычей, обагренные твоей смертью[13]! О, міръ, ты былъ лѣсомъ этого оленя, и онъ былъ — о, міръ, — красой твоей! Точь въ точь, какъ благородный звѣрь, сраженный сборищемъ властителей, лежишь ты теперь здѣсь!
КАСС. Антоній —
АНТ. Извини, Кай Кассій; это скажутъ и враги Цезаря, это наималѣйшая часть того, что можетъ сказать другъ.
КАСС. Я и не охуждаю тебя за хвалы Цезарю — я желалъ бы только знать: въ какое отношеніе вступаешь ты съ нами. Хочешь, чтобъ мы включили тебя въ число друзей, или намъ идти своимъ путемъ, не разсчитывая на тебя?
АНТ. Для чегожъ протянулъ я вамъ руку? Только взглядъ на Цезаря отвлекъ меня на мгновеніе. Я другъ вамъ всѣмъ, люблю васъ всѣхъ, въ надеждѣ, что вы объясните мнѣ почему и чѣмъ былъ опасенъ Цезарь.
БРУТ. Безъ достаточныхъ причинъ нашъ поступокъ былъ бы просто звѣрствомъ, а онѣ такъ достаточны, что — будь ты даже сыномъ Цезаря — ты и тогда удовлетворился бы ими.
АНТ. Я только этого и желаю. Теперь еще одна просьба: позволь мнѣ перенести трупъ его на площадь и, какъ слѣдуетъ другу, отдать ему послѣднюю дань надгробнымъ словомъ съ трибуны.
БРУТ. Можешь, Антоній.
КАСС. На одно слово, Брутъ. — (Тихо). Ты не знаешь, что дѣлаешь; не позволяй ему говорить надгробное слово. Извѣстно тебѣ, какъ подѣйствуетъ онъ на народъ тѣмъ, что скажетъ?
БРУТ. Не безпокойся; я прежде его взойду на трибуну и изложу причины умерщвленія Цезаря. Прибавлю, что Антоній будетъ говорить съ нашего согласія и позволенія, и что мы сами не желаемъ, чтобы Цезарь былъ лишенъ обычныхъ посмертныхъ почестей. Повѣрь, это будетъ скорѣе полезно, чѣмъ вредно для насъ.
КАСС. Я незнаю что будетъ — только мнѣ сильно не нравится это.
БРУТ. Возьми трупъ Цезаря, Маркъ Антоній. Въ рѣчи своей ты не долженъ, однакожъ, хулить насъ — хвалить же Цезаря можешь сколько угодно, замѣтивъ, впрочемъ, что это дѣлается съ нашего согласія. Иначе мы не позволяемъ тебѣ участвовать въ его погребеніи. Кромѣ того, ты долженъ говорить съ той же трибуны, на которую сейчасъ отправляюсь, и только по окончаніи моей рѣчи.
АНТ. Да будетъ такъ; я ничего болѣе не желаю.
БРУТ. Приготовь же тѣло и слѣдуй за нами. (Уходятъ.)
АНТ. О, прости мнѣ, кровоточивая частица земли, что я ласковъ и вѣжливъ съ этими мясниками! Ты развалина благороднѣйшаго изъ людей, когда либо существовавшихъ! Горе рукѣ, пролившей драгоцѣнную кровь эту! Надъ твоими ранами, которыя, разверзши, подобно онѣмѣвшимъ устамъ, багровыя губы, просятъ голоса и слова у языка моего — вотъ что предвѣщаю я: Проклятіе разразится надъ человѣческимъ родомъ; домашніе раздоры и свирѣпыя междоусобныя войны возмутятъ всѣ части Италіи; кровь и разрушеніе будутъ такъ обыденны, и самое ужасное будетъ такъ обыкновенно, что даже матери, улыбаясь, будутъ взирать на четвертованіе дѣтей своихъ. Привычка къ звѣрскимъ дѣламъ задушитъ всякое состраданіе, и жаждущій мщенія духъ Цезаря будетъ носиться, съ вырвавшейся прямо изъ ада Гекатой, царственнымъ голосомъ призывая на убійство, спуская псовъ войны, чтобы гнусное дѣло это разнеслось по всей землѣ смрадомъ отъ труповъ, стенающихъ о погребеніи!
Ты, кажется, служишь Октавію Цезарю?
СЛУЖ. Такъ точно, благородный Антоній.
АНТ. Цезарь писалъ ему, чтобъ онъ прибылъ въ Римъ.
СЛУЖ. Онъ получилъ письмо это, и теперь въ дорогѣ. Онъ поручилъ мнѣ передать тебѣ изустно — (Увидавъ трупъ Цезаря). О, Цезарь!
АНТ. Твое сердце переполнилось; отойди же къ сторонѣ и плачь. Теперь я вижу, что скорбь заразительна; и мои глаза, только что увидали на твоихъ жемчужины грусти, готовы залиться. Скоро ли будетъ сюда господинъ твой?
СЛУЖ. Эту ночь онъ располагалъ провести въ семи миляхъ отъ Рима.
АНТ. Такъ спѣши назадъ и передай ему что здѣсь свершилось. — Римъ въ горѣ, Римъ чреватъ бѣдами, опасенъ теперь для Октавія. Спѣши, скажи ему это — или нѣтъ, подожди; перенесемъ прежде трупъ на площадь: рѣчь моя покажетъ, какъ народъ принимаетъ гнусный поступокъ кровопійцъ, и тогда ты передашь юному Октавію настоящее положеніе дѣлъ. Помоги же. (Уносятъ трупъ Цезаря).
СЦЕНА 2.
правитьГРАЖДАНЕ. Мы требуемъ отчета, объясненія! Давайте отчетъ намъ!
БРУТ. Такъ слѣдуйте же за мною и выслушайте меня, друзья мои. — Ты, Кассій, ступай на другую площадь; раздѣлимъ толпу. — Кто хочетъ слушать меня — пусть остается здѣсь; кто хочетъ идти за Кассіемъ — пусть идетъ за нимъ. Такимъ образомъ причина смерти Цезаря обвѣстигея всему народу.
1. гр. Я послушаю Брута.
2. гр. Я — Кассія. Выслушавъ того и другаго, можно будетъ сравнить причины каждаго. (Кассій уходитъ съ нѣкоторыми изъ гражданъ. Брутъ всходитъ на трибуну).
3. гр. Благородный Брутъ на трибунѣ ужъ. Молчаніе!
БРУТ. Будьте только до конца терпѣливы. — Римляне, сограждане, друзья! слушайте мое оправданіе и не нарушайте молчанія, чтобъ могли слышать; вѣрьте мнѣ ради чести моей и не откажите въ должномъ уваженіи моей чести, чтобъ могли вѣрить; судите меня но вашему разумѣнію и напрягите все ваше вниманіе, чтобъ могли судить справедливо. Если между вами есть хоть одинъ искренній другъ Цезаря — я скажу ему, что Брутъ любилъ Цезаря не меньше его. Если затѣмъ этотъ другъ спроситъ: отчегожь возсталъ Прутъ противъ Цезари — я отвѣчу ему: не отъ того, чтобы я меньше любилъ Цезаря, а отъ того, что любилъ Римъ больше. Что было бы для васъ лучше: видѣть ли Цезаря живымъ, и умереть всѣмъ рабами, или видѣть его мертвымъ, чтобъ всѣмъ жить людьми свободными? Цезарь любилъ меня — и я оплакиваю его; онъ былъ счастливъ — и я радовался этому; онъ былъ доблестенъ — и я уважалъ его; но онъ былъ властолюбивъ — и я убилъ его. Тутъ все — и слезы за любовь, и радость счастію, и уваженіе за доблести, и смерть за властолюбіе. Есть между вами хоть одинъ человѣкъ столь подлый, что желаетъ быть рабомъ? Есть — пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мной. Есть между вами человѣкъ столь глупый, что не желаетъ быть Римляниномъ? Есть — пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мной. Есть между вами человѣкъ столь гнусный, что не любитъ своего отечества? Есть — пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мной. Я жду отвѣта.
ГРАЖДАНЕ. Нѣтъ, Брутъ, нѣтъ между нами такого!
БРУТ. А когда такъ, то никто и не оскорбленъ мной. Я поступилъ съ Цезаремъ, какъ вы поступили бы и съ Брутомъ. Причины смерти его вписаны въ Капитоліѣ безъ всякаго умаленія его достоинствъ, безъ всякаго преувеличенія вины, за которую умеръ.
Вотъ и трупъ его, провожаемый Маркомъ Антоніемъ, который, хотя и не участвовалъ въ умерщвленіи его — воспользуется, однакожъ, плодами его смерти, займетъ мѣсто въ республикѣ, какъ и каждый изъ васъ. Вотъ мое послѣднее слово: для блага Рима я убилъ человѣка, котораго любилъ наиболѣе — сражу и себя тѣмъ же самымъ кинжаломъ, если смерть моя понадобится отечеству.
ГРАЖДАНЕ. Живи, Брутъ! живи! живи!
1. гр. Проводимъ его домой съ тріумфомъ.
2. гр. Поставимъ ему статую подлѣ его предковъ.
3. гр. Пусть онъ будетъ Цезаремъ!
4. гр. Увѣнчаемъ въ немъ лучшее Цезаря!
1. гр. Проводимъ его домой, оглашая воздухъ радостными кликами.
БРУТ. Сограждане —
2. гр. Тише! молчите! Брутъ говоритъ.
1. гр. Молчаніе!
БРУТ. Любезные сограждане, позвольте мнѣ удалиться одному; изъ любви ко мнѣ останьтесь здѣсь съ Антоніемъ. Окажите послѣднюю честь трупу Цезаря и выслушайте похвальное ему слово, которое Маркъ Антоній произнесетъ съ нашего разрѣшенія. Прошу васъ, не уходите, пока Антоній не кончитъ своей рѣчи. (Уходитъ).
1. гр. Останемся — послушаемъ Марка Антонія.
3. гр. Пусть взойдетъ на трибуну; послушаемъ и его. Всходи, благородный Антоній.
АНТ. Благодарю васъ ради Брута.
4. гр. Что онъ тамъ говоритъ о Брутѣ?
3. гр. Онъ говоритъ, что благодаритъ насъ всѣхъ ради Брута.
4-. гр. Не совѣтовалъ бы ему говорить что нибудь дурное о Брутѣ.
1. гр. Цезарь былъ просто тиранъ.
2. гр. Что и говорить объ этомъ. Счастье наше, что Римъ избавился отъ него.
3. гр. Молчите! послушаемъ, что-то скажетъ Маркъ Антоній.
АНТ. Благородные Римляне —
ГРАЖДАНЕ. Молчите — послушаемъ его.
АНТ. Друзья, Римляне, сограждане, удостойте меня вашего вниманія. Не восхвалять, а отдать послѣдній долгъ хочу я Цезарю. Дурныя дѣла людей переживаютъ ихъ; хорошія — погребаются часто вмѣстѣ съ ихъ костями. Пусть будетъ тоже и съ Цезаремъ! Благородный Брутъ сказалъ вамъ, что Цезарь былъ властолюбивъ; если это справедливо — это важный недостатокъ, и Цезарь жестоко поплатился за него. Я пришолъ сюда съ позволенія Брута и прочихъ — потому что Брутъ благороденъ, таковы и всѣ они: всѣ они благородные люди, — чтобъ сказать надгробное слово Цезарю. Онъ былъ мнѣ другъ, добръ и справедливъ въ отношеніи ко мнѣ; но Брутъ говоритъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ благородный человѣкъ. Онъ привелъ въ Римъ толпы плѣнныхъ, и сундуки общественнаго казнохранилища наполнились выкупными деньгами; ужъ не это ли заставило почитать его властолюбивымъ? Когда бѣдные вопіяли — онъ плакалъ. Властолюбіе составляется изъ вещества болѣе жесткаго; но Брутъ говоритъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ благородный человѣкъ. Вы всѣ видѣли, что на праздникѣ Луперкалій я три раза подносилъ ему корону и что онъ три раза отвергалъ ее. Неужели и это властолюбіе? Но Брутъ говоритъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ, нѣтъ никакого сомнѣнія, благородный человѣкъ. Я говорю все это не для опроверженія словъ Брута; я здѣсь только для того, чтобъ высказать что знаю. Нѣкогда вы всѣ любили его, и не безъ причины; какая же причина удерживаетъ васъ теперь отъ соболѣзнованія о немъ? О, гдѣ же здравый смыслъ? Бѣжалъ къ безумнымъ звѣрямъ, и люди лишились разсудка! Извините — сердце мое въ этомъ гробу съ Цезаремъ: я не могу продолжать, пока оно не возвратится ко мнѣ.
1. гр. Мнѣ кажется, въ его словахъ много справедливаго.
2. гр. Да, какъ хорошенько пообсудишь, такъ и увидишь, что съ Цезаремъ поступили не совсѣмъ справедливо.
3. гр. Ты думаешь? Я и самъ боюсь, что мѣсто его займетъ еще худшій.
4. гр. Слышали: онъ не принялъ короны — стало быть онъ нисколько не былъ властолюбивъ.
1. гр. Окажется такъ — кой кому плохо будетъ.
2. гр. Бѣдный! глаза его краснехоньки отъ слезъ.
3. гр. Въ цѣломъ Римѣ нѣтъ человѣка благороднѣе Марка Антонія.
4. гр. Молчите! онъ опять собирается говорить.
АНТ. Еще вчера и цѣлый міръ не могъ противостать слову Цезаря; теперь онъ лежитъ здѣсь, и послѣдній изъ людей не удостоиваетъ его даже поклономъ. О, Римляне, еслибъ я хотѣлъ возбудить умы и сердца ваши къ возстанію и мщенію — я сдѣлалъ бы зло Бруту и Кассію, людямъ, какъ вамъ извѣстно, почтеннымъ. Я не желаю имъ зла; я скорѣй буду несправедливъ къ покойному, къ себѣ, къ вамъ, чѣмъ рѣшусь повредить людямъ такъ благороднымъ. Но вотъ пергаменъ съ печатью Цезаря, найденный мною въ его рабочей комнатѣ: это послѣдняя его воля. Еслибъ вы узнали, что написано въ этомъ завѣщаніи — котораго, извините, не прочту теперь — вы всѣ бросились бы лобызать раны мертваго Цезаря, обмакивать платки въ священную кровь его; каждый изъ васъ молилъ бы даровать хоть волосокъ его на память о немъ и, умирая, завѣщалъ бы этотъ волосокъ своему потомству, какъ богатѣйшее наслѣдіе.
1. гр. Мы хотимъ слышать завѣщаніе! Читай его, Маркъ Антоній!
ВСѢ. Читай! читай! Мы хотимъ слышать завѣщаніе Цезаря.
АНТ. Успокойтесь, друзья мои; я не долженъ читать его вамъ; вамъ не слѣдуетъ знать, какъ любилъ васъ Цезарь. Вы вѣдь не дерево, не камень — вы люди; какъ людей, завѣщаніе Цезаря воспламенитъ васъ, приведетъ въ изступленіе. Лучше не знать вамъ, что вы его наслѣдники, потому что, узнай вы это — что тогда будетъ!
ГРАЖДАНЕ. Читай! Мы хотимъ знать завѣщаніе Цезаря! Хотимъ!
АНТ. Потерпите, повремените немного. Я сдѣлалъ большую неосторожность, проговорившись о немъ. Я боюсь, что повредилъ благороднымъ людямъ, умертвившимъ Цезаря. Да, боюсь!
4 гр. Они измѣнники, эти благородные люди!
ВСѢ. Читай, читай завѣщаніе!
2 гр. Они злодѣи, убійцы! Завѣщаніе! читай завѣщаніе!
АНТ. Вы приневоливаете меня прочесть его? Станьте же вокругъ трупа Цезаря, и я покажу вамъ, писавшаго это завѣщаніе. Позвольте мнѣ сойти съ трибуны. Позволяете?
ВСѢ. Сходи.
2 гр. Можешь.
3 гр. Позволяемъ. (Антоній сходить съ трибуны).
4 гр. Становитесь въ кружокъ.
1 гр. Подальше отъ гроба! подальше отъ трупа!
2 гр. Мѣсто Антонію, благородному Антонію!
АНТ. Прошу, не тѣснитесь такъ. Отодвиньтесь немного.
ВСѢ. Мѣсто! Отодвиньтесь! Назадъ!
АНТ. Если у васъ есть слезы — приготовьтесь лить ихъ рѣкою. Вы всѣ знаете эту тогу. Я помню даже время, когда Цезарь впервые надѣлъ ее; это было лѣтнимъ вечеромъ, въ его ставкѣ, послѣ побѣды надъ Нервіенцами. Смотрите, вотъ здѣсь проникъ кинжалъ Кассія. Посмотрите, какую прорѣху сдѣлалъ завистливый Каска. Сквозь эту пронзилъ его такъ любимый имъ Брутъ; видите ли какъ хлынула кровь Цезаря вслѣдъ за его рукой, когда онъ извлекъ назадъ проклятое желѣзо; точно, какъ будто она бросилась въ двери, чтобъ удостовѣриться дѣйствительно ли Брутъ постучался въ нихъ такъ непріязненно. Брутъ, вы знаете, былъ любимецъ Цезаря. Вы — о, боги — свидѣтели какъ сильно любилъ онъ его! Это былъ жесточайшій изъ всѣхъ ударовъ, потому что, когда благородный Цезарь увидалъ, что и Брутъ разитъ его — неблагодарность, сильнѣйшая рукъ измѣнниковъ, превозмогла: надорвалось доблестное сердце, онъ закрылъ лицо тогою и палъ къ подножію Помпеевой статуи, съ которой ручьями струилась кровь его. И какъ же гибельно это паденіе, сограждане! И я, и вы — всѣ мы пали, и торжествуетъ надъ нами кровавая измѣна! Вы плачете? Вижу, пробудилось состраданіе въ сердцахъ вашихъ; прекрасны эти слезы. О, добрыя души, вы видѣли раны только Цезаревой тоги — и плачете. Смотрите, вотъ онъ самъ, изколотый, какъ видите, измѣнниками!
1 гр. Ужасный видъ!
2 гр. О, благородный Цезарь!
3 гр. О, день злощастный!
4 гр. О, измѣнники! злодѣи!
1 гр. Страшно!
ВСѢ. Мы хотимъ мести. Мести! Идемъ — отыщемъ — созжемъ — убьемъ — не оставимъ въ живыхъ ни одного измѣнника!
АНТ. Постойте, сограждане!
1 гр. Постойте! послушаемъ что еще скажетъ Антоній!
2 гр. Мы готовы слушать его! Мы всюду за нимъ! умремъ съ нимъ!
АНТ. Любезные, достойные друзья мои, я совсѣмъ не думалъ возбуждать васъ на такое необдуманное возстаніе. Свершившіе это дѣло — люди почтенные. Какія личныя неудовольствія подвигли ихъ — я не знаю; но они умны и благородны и, безъ всякаго сомнѣнія, приведутъ вамъ достаточныя причины. Я говорилъ не для того, чтобъ отвратить отъ нихъ сердца ваши. Я не ораторъ, какъ Брутъ; я, какъ всѣ вы знаете, простой, добрый малый, искренно любящій друга своего; это знаютъ и дозволившіе мнѣ говорить о немъ всенародно. У меня нѣтъ ни ума, ни искуства, ни изложенія, ни краснорѣчивыхъ движеній, ни дара слова на столько, чтобъ я могъ воспламенять кровь людей; я говорю только правду, говорю то, что и вы сами знаете, показываю вамъ раны Цезаря — бѣдныя, нѣмыя уста, и прошу ихъ говорить за меня. О, будь я Брутомъ, а Брутъ Антоніемъ — Антоній разжогъ бы тогда сердца ваши, вложилъ бы въ каждую изъ ранъ Цезаря языкъ, который и самые камни Рима подвигъ бы къ возстанію!
ГРАЖДАНЕ. Мы возстанемъ!
1 гр. Мы созжемъ домъ Брута!
3 гр. Идемъ! отыщемъ заговорщиковъ!
АНТ. Погодите! послушайте меня, сограждане!
Граждане. Стойте! Слушайте благороднаго Антонія!
АНТ. Друзья мои, вы возстаете, не зная изъ чего и для чего. Чѣмъ заслужилъ Цезарь такое проявленіе любви вашей? Вы главнаго-то и не знаете еще; приходится сказать вамъ. Вы забыли завѣщаніе, о которомъ говорилъ я.
ГРАЖДАНЕ. Да! да! Завѣщаніе! Подождемъ, выслушаемъ завѣщаніе!
АНТ. Вотъ оно, и съ печатью Цезаря. Каждому гражданину Рима, каждому, онъ отказываетъ по семидесяти пяти драхмъ.
2 гр. Благородный Цезарь! Мы отомстимъ смерть его.
3 гр. Царственный Цезарь!
АНТ. Дослушайте до конца.
ГРАЖДАНЕ. Молчаніе! молчаніе!
АНТ. Сверхъ того, онъ отказываетъ вамъ всѣ свои гульбища, рощи и сады, вновь разведенные по сю сторону Тибра. Онъ передаетъ ихъ вамъ и вашему потомству навсегда, чтобъ гуляли и забавлялись въ нихъ всѣ, безъ изключенія. Вотъ каковъ былъ Цезарь; когда-то дождетесь вы другаго подобнаго.
1 гр. Никогда! никогда! — Идемъ, созжемъ трупъ его въ освященномъ мѣстѣ, и затѣмъ — зазжемъ, оставшимися головнями, домы измѣнниковъ. Поднимайте трупъ его.
2 гр. Ступайте за огнемъ.
3 гр. Ломайте скамьи!
4 гр. Ломайте скамьи, двери, окна, все! (Граждане уходитъ съ трупомъ),
АНТ. Теперь пойдетъ! Мятежъ, ты на ногахъ — принимай теперь какое хочешь направленіе —
Что скажешь?
СЛУЖ. Октавій въ Римѣ ужъ.
АНТ. Гдѣжъ остановился?
СЛУЖ. Въ домѣ Цезаря; съ нимъ и Лепидъ.
АНТ. Я сейчасъ явлюсь къ нему. Онъ прибылъ какъ нельзя кстати. Счастіе въ веселомъ расположеніи; теперь оно все даруетъ намъ.
СЛУЖ. Я слышалъ они говорили, что Брутъ и Кассій, какъ безумные, проскакали за ворота Рима.
АНТ. Вѣрно узнали какъ я возстановилъ противъ нихъ народъ. Веди меня къ Октавію.
СЦЕНА 3.
правитьЦИН. Ночью мнѣ снилось, что я пировалъ съ Цезаремъ, и голова моя полна какихъ-то мрачныхъ фантазій. Мнѣ не хотѣлось выходить изъ дома; но что-то такъ вотъ и вытолкало вонъ.
1 гр. Твое имя?
2 гр. Куда идешь?
3 гр. Гдѣ живешь?
1 гр. Женатъ или холостъ?
2 гр. Отвѣчай каждому прямо, безъ обиняковъ.
1 гр. Да короче.
2 гр. Да толкомъ.
3 гр. И безъ обмана.
ЦИН. Мое имя? куда я иду? гдѣ живу? женатъ, или холостъ? Чтобъ отвѣтить каждому прямо, коротко, толкомъ и безъ обмана, скажу вамъ съ толкомъ я — я холостъ.
2 гр. Это все равно, что сказать: кто женится тотъ безъ всякаго толка. Смотри, чтобъ за такой отвѣтъ не надавали треуховъ. Кудажь ты идешь? Отвѣчай прямо.
ЦИН. Прямо на погребеніе Цезаря.
1 гр. Какъ другъ, или врагъ?
ЦИН. Какъ другъ.
2 гр. Ну, это прямой отвѣтъ.
1 гр. А гдѣ живешь? Короче.
ЦИН. Подлѣ Капитолія.
3 гр. Твое имя? Безъ обмана.
ЦИН. Цинна.
1 гр. Разорвемъ его на части; онъ заговорщикъ!
ЦИН. Я поэтъ Циина! я поэтъ Цинна!
1 гр. Разорвемъ его за его скверные стихи!
ЦИН. Я не заговорщикъ Цинна!
2 гр. Все равно, его имя Цинна; вырвемъ это имя изъ его сердца, и затѣмъ пусть его идетъ куда хочетъ.
3 гр. Разорвемъ, разорвемъ его! Гдѣжь головня? Къ Бруту! къ Кассію! Жги все! Одна часть ступай къ дому Деція, другая — къ Каскѣ, третья — къ Лигарію. Идемъ! идемъ! —
ДѢЙСТВІЕ IV.
правитьСЦЕНА 1.
правитьАНТ. И такъ, всѣ отмеченные здѣсь умрутъ?
ОКТ. И твой братъ, Лепидъ? соглашается?
ЛЕП. Соглашаюсь.
ОКТ. Отмѣть же и его, Антоній.
ЛЕП. Но съ условіемъ, чтобъ не оставаться въ живыхъ и Публію, сыну сестры твоей, Маркъ Антоній.
АНТ. Не оставаться; смотри, этой чертой я осуждаю и его. Теперь, Лепидъ, я попросилъ бы тебя сходить въ домъ Цезаря за его завѣщаніемъ; мы рѣшили бы что выбросить изъ него.
ЛЕП. Гдѣжъ найду я васъ?
ОКТ. Здѣсь, или въ Капитоліѣ. (Лепидъ уходитъ).
АНТ. Слабый, ничтожный человѣкъ, годный только на посылки! И онъ будетъ участникомъ въ тройственномъ раздѣлѣ міра?
ОКТ. Разумѣя о немъ такъ, зачѣмъ же пригласилъ ты его на обсужденіе: кого отмѣтить на смерть, кого на изгнаніе?
АНТ. Я долѣе тебя живу на свѣтѣ, Октавій. Мы сваливаемъ съ себя порядочное бремя укоровъ, взваливая на него долю почестей. Пусть несетъ ее, какъ оселъ золото, крехтя и потея, управляемый и погоняемый нами; принесетъ куда намъ нужно — мы снимемъ съ него наше сокровище и пустимъ его, какъ развьюченнаго осла, хлопать ушами, пастись на лугахъ общественныхъ.
ОКТ. Какъ бы то ни было — онъ все таки испытанный, храбрый воинъ.
АНТ. Да вѣдь таковъ же и конь мой, за что онъ и получаетъ отъ меня достаточное количество корма. Я учу его напирать, поворачивать, останавливаться, скакать прямо впередъ: мой духъ управляетъ всѣми его движеніями. Почти то же и съ Лепидомъ: его надо учить, наталкивать, пихать впередъ; умъ безплодный, питающійся предметами, науками, подражаніями давно уже состарѣвшимися, брошенными другими. Смотри на него просто, какъ на орудіе. Но перейдемъ къ предмету болѣе важному. Брутъ и Кассій собираютъ войска: намъ необходимо выступить противъ нихъ какъ можно скорѣе. Созовемъ же, не теряя времени, всѣхъ нашихъ друзей и приверженцевъ на совѣтъ: какъ лучше предотвратить скрытое еще, какъ вѣрнѣе превозмочь видимыя уже опасности.
ОКТ. Да, созовемъ. Мы окружены врагами; боюсь, что даже многіе изъ тѣхъ, которые теперь улыбаются намъ, таятъ въ душѣ милліоны гибельныхъ для насъ замысловъ.
СЦЕНА 2.
правитьБРУТ. Стой!
ЛУЦ. Стойте — лозунгъ!
БРУТ. Что новаго, Луцилій? близко ли Кассій?
ЛУЦ. Близко. Онъ прислалъ къ тебѣ Пиндара съ привѣтомъ.
БРУТ. (Прочитавъ письмо поданное Пиндаромъ), Привѣтъ его дружественъ. — Твой господинъ, Пиндаръ — измѣнился ли онъ самъ собою, или въ слѣдствіе наговоровъ, — заставилъ меня сильно жалѣть, что многое изъ свершившагося свершилось. Но если онъ близко — мы объяснимся.
ПИН. Я увѣренъ, что господинъ мой окажется именно тѣмъ, что онъ есть: мужемъ преисполненнымъ чести и благоразумія.
БРУТ. Не сомнѣваюсь. (Отводя Луцилія въ сторону). Скажи, Луцилій, какъ онъ принялъ тебя?
ЛУЦ. Очень вѣжливо и съ большимъ почетомъ; но далеко не съ прежней искренностью, не съ прежней дружественной короткостью.
БРУТ. Ты высказалъ охлажденіе прежде пламеннаго друга. Замѣть, Луцилій: когда дружба начинаетъ слабѣть и охлаждаться — она всегда прибѣгаетъ къ усиленной вѣжливости. Люди прямые, чистосердечные незнаютъ никакихъ продѣлокъ; лицемѣры — какъ заносчивыя лошади, горячатся, обѣщаютъ много, а почувствуютъ кровавыя шпоры — опускаютъ гриву и падаютъ при первомъ же испытаніи, какъ клячи. Онъ идетъ сюда со всѣмъ войскомъ?
ЛУЦ. Войско переночуетъ въ Сардахъ. Впрочемъ, большая часть, почти вся конница, идетъ сюда съ Кассіемъ. (За сценой маршъ),
БРУТ. Это онъ. Впередъ — навстрѣчу ему!
КАСС. Стой!
БРУТ. Стой! Передайте эту команду далѣе. (За сценой: Стой! стой! стой!)
КАСС. Ты оскорбилъ меня, благородный братъ мой!
БРУТ. Да судятъ меня боги! Если я не оскорбляю даже и враговъ моихъ — какъ же оскорблю я брата?
КАСС. Брутъ, этимъ спокойствіемъ ты думаешь прикрыть неправоту свою. Поступая такъ —
БРУТ. Позволь, Кассій: высказывай свое неудовольствіе тише. Я знаю тебя. Зачѣмъ считаться намъ передъ лицомъ войска, которое должно видѣть только нашу дружбу? Вели ему отступить и тогда, въ моей палаткѣ, я выслушаю всѣ твои обвиненія.
КАСС. Пиндаръ, скажи нашимъ вождямъ, чтобъ они отодвинули свои отряды нѣсколько назадъ.
БРУТ. Луцилій, передай тоже и нашимъ, и чтобы никто, до окончанія нашего разговора, не приближался къ моей ставкѣ. Титиній и Луцій станутъ на стражу у входа.
СЦЕНА 3.
правитьКАСС. Ты оскорбилъ меня тѣмъ, что жестоко осудилъ Луція Пеллу за взятки отъ Сардійцевъ, — что пренебрегъ письмами, которыми я ходатайствовалъ о немъ, потому что хорошо зналъ его.
БРУТ. Ты самъ оскорбилъ себя, ходатайствомъ въ такомъ дѣлѣ.
КАСС. Въ такое смутное время, какъ наше, безразсудно преслѣдовать каждый ничтожный проступокъ.
БРУТ. Позволь же сказать тебѣ, Кассій, что и о самомъ тебѣ носятся слухи будто ты не совсѣмъ чистъ на руку, — будто за золото продаешь мѣста недостойнымъ.
КАСС. Я нечистъ на руку? Не будь ты Брутъ — клянусь богами — не говорить бы тебѣ болѣе.
БРУТ. Имя Кассія облагороживаегъ лихоимство, и потому карающее правосудіе прячетъ голову.
КАСС. Правосудіе?
БРУТ. Вспомни мартъ, вспомни иды марта! Развѣ не во имя правосудія палъ великій Цезарь? Назови хоть одного негодяя поднявшаго на него руку, вонзившаго въ него кинжалъ не ради правосудія. И кто нибудь изъ насъ, умертвившихъ первѣйшаго человѣка въ мірѣ за то только, что онъ покровительствовалъ ворамъ — осквернитъ затѣмъ руки подлыми взятками, продастъ громадное поприще чести и славы за пригоршень какой нибудь дряни? По мнѣ, лучше быть собакой и лаять на мѣсяцъ, чѣмъ такимъ Римляниномъ.
КАСС. Не лай на меня, Брутъ — я не потерплю этого. Ты забываешьея, такъ унижая меня. Я солдатъ, я старше службой, опытнѣй тебя въ раздачѣ мѣстъ.
БРУТ. Нѣтъ, Кассій.
КАСС. Да.
БРУТ. Нѣтъ, говорю я.
КАСС. Перестань, или я забудусь. Побереги себя — не раздражай меня болѣе.
БРУТ. Ты жалокъ.
КАСС. Возможно ли!
БРУТ. Слушай меня, потому что я хочу высказать все. Неужели ты думаешь, что я уступлю твоей запальчивости, испугаюсь яростныхъ взглядовъ безумца?
КАСС. О, боги, боги! И я долженъ сносить все это?
БРУТ. Все это? — еще болѣе. Бѣснуйся пока надорвется твое гордое сердце; поди, показывай рабамъ своимъ какъ ты гнѣвенъ, заставляй трепетать подчиненныхъ тебѣ! Я не обязанъ уступать, не обязанъ переносить, не обязанъ ползать передъ твоимъ сумазбродствомъ. Клянусь богами, ты самъ же и переваришь ядъ своей желчи, хоть бы пришлось треснуть отъ этого, потому что отнынѣ твоя запальчивость будетъ для меня забавой, предметомъ смѣха.
КАСС. Неужели дошло до этого?
БРУТ. Ты говоришь, что ты лучшій воинъ — докажи, оправдай похвальбу самымъ дѣломъ, и ты доставишь мнѣ величайшее удовольствіе. Я радъ поучиться у знающихъ болѣе меня[14].
КАСС. Ты несправедливъ ко мнѣ, Брутъ; несправедливъ во всѣхъ отношеніяхъ. Я сказалъ, что я старшій, а не лучшій. Развѣ я сказалъ лучшій?
БРУТ. Еслибъ и сказалъ — мнѣ все равно.
КАСС. Самъ Цезарь — будь онъ живъ — не посмѣлъ бы такъ оскорбить меня.
БРУТ. Полно! ты и самъ не посмѣлъ бы такъ раздражить его.
КАСС. Я не посмѣлъ бы?
БРУТ. Да.
КАСС. Не посмѣлъ бы раздражить его?
БРУТ. Поостерегся бы.
КАСС. Не полагайся слишкомъ уже на любовь мою; я могу сдѣлать и то, о чемъ страшно буду жалѣть послѣ.
БРУТ. То, о чемъ долженъ жалѣть, ты сдѣлалъ уже. Всѣ твои угрозы, Кассій, нисколько не страшны, потому что облекающая меня броня честности такъ крѣпка, что онѣ проносятся мимо, какъ легкій вѣтерокъ, на который не обращаю ни малѣйшаго вниманія. — Я посылалъ къ тебѣ за деньгами, и ты отказалъ мнѣ. Я не могу добывать ихъ низкими средствами; клянусь небомъ, я скорѣй соглашусь вычеканить мое сердце, выкапать всю кровь на драхмы, чѣмъ беззаконно вырвать изъ мозолистыхъ рукъ селянина послѣднія крохи его. Я посылалъ къ тебѣ за деньгами на жалованье моимъ легіонамъ, и ты отказалъ. Такъ ли слѣдовало поступить Кассію? отвѣтилъ ли бы я такъ Каю Кассію? Если когда нибудь Маркъ Брутъ сдѣлается такимъ скрягой, что замкнетъ презрѣнную монету отъ друзей своихъ — соберите, о, боги, всѣ громовыя стрѣлы ваши и разразите его на части!
КАСС. Я не отказывалъ тебѣ.
БРУТ. Отказалъ.
КАСС. Нѣтъ; передавшій тебѣ мой отвѣтъ былъ просто дуракъ. — Брутъ растерзалъ мое сердце; другу слѣдовало бы переносить недостатки друга, а Брутъ преувеличиваетъ еще мои.
БРУТ. Не преувеличиваю, а испытываю ихъ на себѣ.
КАСС. Ты не любишь меня.
БРУТ. Не люблю твои недостатки.
КАСС. Глазъ друга никогда не увидалъ бы подобныхъ недостатковъ.
БРУТ. Ихъ не увидалъ бы глазъ льстеца, хотя бъ они были такъ велики, какъ Олимпъ.
КАСС. Приди же, Маркъ Антоній, приди, юный Октавій, вымещайте все на одномъ Кассіѣ, потому что Кассію наскучила уже жизнь. Ненавидимый тѣмъ кого любитъ, — презираемый братомъ, — поносимый какъ рабъ, — всѣ недостатки его замѣчены, внесены въ памятную книжку, выучены наизусть, чтобъ тыкать ими прямо въ глаза мои — о, я могъ бы выплакать душу изъ глазъ моихъ! — Вотъ мой мечь, вотъ обнаженная грудь и въ ней сердце богатѣйшее рудниковъ Плутуса, драгоцѣннѣйшее золота — вырви его, если ты Римлянинъ; я, отказавшій тебѣ въ золотѣ, готовъ отдать мое сердце. Рази, какъ поразилъ Цезаря: вѣдь я знаю, что и въ то время, когда ты наиболѣе ненавидѣлъ его, ты любилъ его все-таки болѣе, чѣмъ когда нибудь Кассія.
БРУТ. Вложи мечь въ ножны. Сердись когда вздумается — имѣешь полную свободу; дѣлай что хочешь — и оскорбленіе примется за шутку. О, Кассій, ты связанъ съ ягненкомъ, въ которомъ гнѣвъ точно, какъ огонь въ кремнѣ, издающемъ летучія искры, когда сильно ударятъ, и затѣмъ тотчасъ же снова холодномъ.
КАСС. И Кассій жилъ только для того, чтобъ, въ минуты скорби, дурнаго расположенія — дѣлаться посмѣшищемъ для Брута?
БРУТ. Когда я сказалъ это, я самъ былъ въ дурномъ расположеніи.
КАСС. Ты сознается въ этомъ? Дай же руку.
БРУТ. Возьми съ нею и сердце.
КАСС. О, Брутъ!
БРУТ. Что еще?
КАСС. Неужели въ тебѣ нѣтъ на столько любви, чтобъ быть снисходительнымъ ко мнѣ, когда унаслѣдованная отъ матери вспыльчивость заставляетъ меня забываться?
БРУТ. Есть, Кассій; съ этого мгновенія, когда ты слишкомъ уже вспылишь на Брута — Брутъ вообразитъ, что это горячится твоя мать, и не оскорбится нисколько.
ПОЭТ. (За сценой) Нѣтъ, впустите! Полководцы въ размолвкѣ — не слѣдуетъ оставлять ихъ однихъ.
ЛУЦ. (За сценой). Не пустимъ! невелѣно!
ПОЭТ. (За сценой). Одна только смерть удержитъ меня!
КАСС. Ты зачѣмъ? что тебѣ надобно?
ПОЭТ. Стыдитесь, полководцы! что вы затѣваете?
Не ссорьтесь, будьте друзьями — такъ подобаетъ;
Прожилъ я больше: старость больше васъ знаетъ!
КАСС. Какъ гадко риѳмоплетствуетъ этотъ циникъ!
БРУТ. Вонъ, негодяй! вонъ, дерзкій болтунъ!
КАСС. Не сердись, Брутъ; таковъ ужъ обычай его.
БРУТ. Не сердился бы, еслибъ онъ зналъ время и мѣсто. Къ чему эти шуты на войнѣ! Вонъ, глупецъ!
КАСС. Ступай! ступай! (Поэтъ уходитъ).
БРУТ. Луцилій, Титиній, скажите вождямъ, чтобъ они разбили палатки для своихъ отрядовъ.
КАСС. И затѣмъ возвращайтесь къ намъ; да приведите съ собой и Мессалу. (Луцилій и Титиній уходятъ).
БРУТ. Подай вина, Луцій.
КАСС. Я не воображалъ, чтобъ ты могъ такъ разсердиться.
БРУТ. О, Кассій, у меня столько скорбей.
КАСС. Ты измѣняешь своей философіи, подаваясь случайнымъ непріятностямъ.
БРУТ. Лучше меня никто не переноситъ горя. — Порція умерла.
КАСС. Какъ? Порція?
БРУТ. Умерла.
КАСС. Какъ же не убилъ ты меня, когда я такъ безумно перечилъ тебѣ? Страшная, невознаградимая потеря! — Отъ какой же болѣзни?
БРУТ. Отъ разлуки со мной и сокрушенія, что Маркъ Антоній и юный Октавій страшно усилились, — вѣсть о послѣднемъ пришла въ одно время съ вѣстію о ея смерти. — Это лишило ее разсудка, и она, въ отсутствіи прислужницъ, проглотила нѣсколько раскаленныхъ углей.
КАСС. И умерла?
БРУТ. Да.
КАСС. О, боги!
БРУТ. Не говори болѣе о ней. — (Луцію). Дай чашу. Въ ней я утоплю всѣ непріятности, Кассій. (Пьетъ).
КАСС. Сердце мое жаждетъ отвѣтить на такой благородный тостъ. — Лей полнѣе, Луцій, лей черезъ край — любви Брута никогда не будетъ слишкомъ уже много. (Пьетъ).
БРУТ. Войди, Титиній. — Здравствуй, добрый Мессала. — Сядемъ вокругъ свѣчи и поговоримъ о нашихъ дѣлахъ. КАСС. И ты умерла Порція!
БРУТ. Прошу ни слова о ней. — Мессала, мнѣ пишутъ, что юный Октавій и Маркъ Антоній собрали противъ насъ сильное войско и идутъ къ Филиппи.
МЕСС. Объ этомъ писали и ко мнѣ.
БРУТ. И ничего болѣе?
МЕСС. Пишутъ еще, что Октавій, Антоній и Лепидъ объявили внѣ закона и предали смерти сто сенаторовъ.
БРУТ. Въ этомъ наши письма немного разногласятъ. По моимъ, преданы смерти только семьдесятъ и въ томъ числѣ Цицеронъ.
КАСС. Какъ, и Цицеронъ?
МЕСС. Да, и Цицеронъ. — А отъ жены ты не получалъ писемъ?
БРУТ. Нѣтъ.
МЕСС. И въ другихъ ничего не говорится о ней?
БРУТ. Ничего, Мессала.
МЕСС. Странно.
БРУТ. Къ чему ты это спрашиваешь? Развѣ въ твоихъ говорится что нибудь о ней?
МЕСС. Ничего, Брутъ.
БРУТ. Говори правду, какъ Римлянинъ.
МЕСС. Перенеси же и ты мою правду, какъ Римлянинъ; она умерла, и страннымъ образомъ.
БРУТ. Если такъ — прости Порція! — Вѣдь мы всѣ должны умереть, Мессала. Мысль о томъ, что и она должна же была умереть когда нибудь — даетъ мнѣ теперь силу переносить эту утрату терпѣливо.
МЕСС. Великіе люди именно такъ и должны переносить великія утраты.
КАСС. Все это я знаю не хуже васъ; но я не перенесъ бы такъ.
БРУТ. Приступимъ къ живому дѣлу. — Какъ вы думаете — не двинуться ли и намъ, не теряя времени, къ Филиппи?
КАСС. Не совѣтовалъ бы,
БРУТ. Почему?
КАСС. Потому что лучше, если непріятель самъ примется отыскивать насъ. Такимъ образомъ онъ истощитъ свои средства, утомитъ войско, повредитъ только себѣ, тогда какъ мы, спокойно оставаясь здѣсь, сохранимъ и силы и бодрость.
БРУТ. И хорошіе доводы должны уступать лучшимъ. Вся страна, отсюда до Филиппи, раздраженная военными поборами, оказываетъ только вынужденное расположеніе къ намъ; пойдетъ непріятель черезъ эти области — недовольные примкнутъ къ нему, и онъ явится передъ нами усиленный, ободренный. Выступивъ къ Филиппи, оставивъ почти враждебное населеніе за собою — мы лишимъ его всѣхъ этихъ выгодъ.
КАСС. Послушай меня, добрый братъ мой.
БРУТ. Извини. Необходимо, сверхъ того, взять въ расчетъ, что всѣ наши приверженцы собраны уже, легіоны полны, дѣло наше созрѣло, — что непріятель усиливается съ каждымъ днемъ, а мы, достигшіе вершины, близки къ склону. Въ дѣлахъ человѣческихъ бываетъ также свой приливъ и отливъ: воспользуются первымъ — достигаютъ счастія; прозѣваютъ его — все плаваніе обращается въ борьбу съ отдѣлами и бѣдствіями. Теперь для насъ именно пора прилива, и мы должны воспользоваться имъ, чтобъ не лишиться всего груза.
КАСС. Если такъ — пусть будетъ по твоему: выступимъ, встрѣтимъ его близь Филиппи.
БРУТ. Глубокая ночь подкралась, пока мы разговаривали, и природа должна покориться необходимости — удовлетворимъ ее краткимъ отдыхомъ. Не имѣете ли вы еще что сказать?
КАСС. Нѣтъ. — Покойной ночи! Поднимемся завтра чѣмъ свѣтъ, и въ походъ.
БРУТ. Луцій, подай мою спальную одежду. (Луцій уходитъ).-- Прощай, добрый Мессала; покойной ночи, Титиній. Прощай, благородный Кассій, покойной ночи, покойнаго сна!
КАСС. О, братъ, дурно началась для насъ ночь эта! Но вѣдь до такой размолвки мы ужъ никогда не дойдемъ, Брутъ? —
БРУТ. Теперь все уладилось.
КАСС. Прощай же!
БРУТ. Прощай, добрый братъ мой!
ТИТ. и МЕСС. Покойной ночи, Брутъ.
БРУТ. Прощайте, друзья. (Кассій, Титиній и Мессала уходитъ).
Подай! — Гдѣ твоя лютня?
ЛУЦ. Здѣсь, въ палаткѣ.
БРУТ. Ты совсѣмъ спишь. Бѣдный, я не виню тебя — ты истомился бдѣніемъ. Позови Клавдія и еще кого нибудь изъ служителей; пусть они лягутъ въ моей палаткѣ.
ЛУЦ. Варронъ! Клавдій!
ВАР. Ты звалъ насъ, добрый господинъ?
БРУТ. Лягте пожалуста здѣсь, въ моей палаткѣ, и спите. Можетъ быть я скоро разбужу васъ, пошлю за чѣмъ нибудь къ брату Кассію.
ВАР. Мы подождемъ, если тебѣ угодно.
БРУТ. Нѣтъ, нѣтъ, ложитесь — можетъ быть я и передумаю. Посмотри, Луцій, вотъ книга, которую я такъ искалъ; я самъ положилъ ее въ карманъ этой одежды. (Варронъ и Клавдій ложатся).
ЛУЦ. Я зналъ, что ты не отдавалъ ее мнѣ.
БРУТ. Извини, добрый Луцій — я сталъ какъ-то забывчивъ. Можешь ты воздержаться отъ сна еще нѣсколько минутъ и съиграть мнѣ что нибудь на лютнѣ?
ЛУЦ. Если тебѣ угодно —
БРУТ. Угодно, мой добрый. Я слишкомъ уже утомляю тебя, слишкомъ пользуюсь твоей готовностью.
ЛУЦ. Это долгъ мой.
БРУТ. Но я не долженъ требовать отъ тебя свыше силъ твоихъ. Я вѣдь знаю — юность нуждается въ отдыхѣ.
ЛУЦ. Я спалъ —
БРУТ. И прекрасно сдѣлалъ; соснешь и еще — я не задержу тебя. Останусь живъ — тебѣ будетъ хорошо. (Луцій начинаетъ пѣть, играя на лютнѣ).-- Нѣтъ, это какая то сонная мелодія. (Луцій засыпаетъ).-- О, сонъ убійственный, ты опустилъ уже на него свою свинцовую палицу. — Спи покойно, добрый юноша; я не разбужу тебя. Но ты разобьешь лютню, качаясь такъ — возьму ее. Теперь спи, покойной ночи! (Садится и развертываетъ книгу). Посмотримъ — я и не замѣтилъ гдѣ остановился — здѣсь кажется?
Какъ тускло горитъ свѣча! — А! это кто тамъ? Вѣрно слабость моихъ глазъ создаетъ этотъ страшный призракъ. Онъ приближается ко мнѣ. — Если ты что нибудь — говори: богъ, геній, или демонъ ты, что леденишь кровь, становишь дыбомъ мои волосы? Говори: что ты такое?
ДУХЪ. Злой духъ твой, Брутъ.
БРУТ. Зачѣмъ же явился ты?
ДУХЪ. Сказать, что увидимся еще близь Филиппи.
БРУТ. Такъ я увижу еще тебя?
ДУХЪ. Близь Филиппи. (Исчезаетъ).
БРУТ. Чтожъ — свидимся и близь Филиппи! — Зачѣмъ же исчезъ ты, только что я собрался съ силами? Я поговорилъ бы еще съ тобой. — Проснись, Луцій! — Клавдій, Варронъ, проснитесь! — Клавдій!
ЛУЦ. Лютня разстроилась —
БРУТ. Ему кажется, что онъ играетъ еще. — Проснись, Луцій!
ЛУЦ. Мой повелитель —
БРУТ. Отчего ты такъ кричалъ во снѣ?
ЛУЦ. Развѣ я кричалъ?
БРУТ. Да. Привидѣлось тебѣ что нибудь?
ЛУЦ. Ничего.
БРУТ. Засни опять. — Эй, Клавдій, проснись! Проснись и ты, соня!
КЛАВ. и ВАР. Что тебѣ угодно?
БРУТ. Что вы такъ кричите во снѣ?
КЛАВ. и ВАР. Развѣ мы кричали?
БРУТ. Вы что нибудь видѣли?
ВАР. Я ничего не видалъ.
КЛАВ. И я также.
БРУТ. Ступайте же, поклонитесь отъ меня брату Кассію и скажите, чтобъ онъ выступилъ съ своимъ войскомъ пораньше, — что мы выступимъ вслѣдъ за нимъ.
ВАР. и КЛАВ. Слушаемъ.
ДѢЙСТВІЕ V.
правитьСЦЕНА 1.
правитьОКТ. Мои предположенія оправдались, Антоній. Ты говорилъ, что непріятель низачто не сойдетъ на равнину, не оставитъ высотъ и холмовъ; выходитъ иначе: войска ихъ близехонько, и они готовы сразиться съ нами здѣсь, близь Филшши, не дожидаясь вызова.
АНТ. Все это ничего не значитъ; я проникаю въ самыя сердца ихъ, понимаю для чего это дѣлается. Имъ было бы пріятнѣе идти во всякое другое мѣсто, но сходятъ сюда, съ храброваніемъ страха, въ надеждѣ убѣдить этимъ, что не утратили еще мужества. А оно утрачено ужъ.
ВѢСТ. Готовьтесь, полководцы! непріятель приближается въ стройномъ порядкѣ, съ развѣвающимися знаменами. Принимайте скорѣе ваши мѣры.
АНТ. Октавій, веди свои войска, не спѣша, по лѣвой сторонѣ равнины.
ОКТ. Я пойду по правой; ступай ты по лѣвой.
АНТ. Къ чему перечишь ты мнѣ въ рѣшительную минуту?
ОКТ. Я не перечу — я хочу такъ.
БРУТ. Они стоятъ, желаютъ вступить въ переговоры.
КАСС. Стой, Титиній! Мы выдемъ впередъ и поговоримъ съ ними.
ОКТ. Не подать ли знакъ къ битвѣ, Маркъ Антоній?
АНТ. Нѣтъ, Цезарь, подождемъ ихъ нападенія. — Выйдемъ впередъ: вождямъ хочется перемолвить съ нами.
ОКТ. Не трогаться, пока не подадимъ знака.
БРУТ. Сперва слова, потомъ удары — не такъ ли соотечественники?
ОКТ. Но не потому, чтобъ мы, какъ вы, любили слова больше.
БРУТ. Хорошее слово лучше дурнаго удара, Октавій.
АНТ. Ты, Брутъ, и сквернѣйшій ударъ сопровождаешь хорошимъ словомъ. Доказательство — отверстіе, сдѣланное тобою въ сердцѣ Цезаря, восклицая: да здравствуетъ Цезарь!
КАСС. Твоихъ ударовъ, Антоній, мы не знаемъ еще; но что до словъ — они грабятъ пчелъ Гиблы, оставляютъ ихъ совершенно безъ меда.
АНТ. Не безъ жалъ, однакожъ?
БРУТ. И безъ жалъ, и безъ голоса. Ты похитилъ и жужжанье ихъ, и потому — что весьма, впрочемъ, благоразумно — грозишь, собираясь ужалить.
АНТ. Но вы, подлыя души, не грозили, когда ваши гнусные кинжалы зубрились одинъ о другой въ груди Цезаря. Вы щерили зубы какъ обезьяны, ластились какъ собачонки, ползали какъ рабы, лобызая ноги Цезаря, между тѣмъ какъ проклятый Каска, какъ песъ, сзади наносилъ ударъ въ выю Цезаря. О, льстецы!
КАСС. Льстецы! — Ну, Брутъ, благодари самого себя; языкъ этотъ не поносилъ бы сегодня, еслибъ ты послушался Кассія.
ОКТ. Къ дѣлу, къ дѣлу! Словопрѣніе бросаетъ насъ въ потъ — заключеніе выжметъ капли покраснѣе. Смотрите, я извлекаю мочь противъ заговорщиковъ; когда же, думаете вы, возвратится онъ въ ножны свои? Когда сторицей отомститъ тридцать три раны Цезаря, если только другой Цезарь не обогатитъ меча измѣнниковъ новымъ убійствомъ[15].
БРУТ. Цезарь, тебѣ не умереть отъ рукъ измѣнниковъ, если не привелъ ихъ съ собою.
ОКТ. Надѣюсь. Я не для того рожденъ, чтобъ умереть отъ руки Брута.
БРУТ. О, юноша! еслибъ ты былъ и благороднѣйшій изъ всего рода своего — ты и тогда не нашолъ бы смерти почетнѣе.
КАСС. Заносчивый школьникъ, товарищи разгульнаго шута — не стоитъ такой чести.
АНТ. Все тотъ же, старый Кассій, окъ Идемъ, Ліггоній, идемъ! — Мы бросаемъ нашъ вызовъ прямо вамъ въ зубы, измѣнники. Осмѣлитесь сразиться нынче же — выходите на поле; не осмѣлитесь — выходите, когда соберетесь съ духомъ. (Уходитъ съ Антоніемъ и своими войсками).
КАСС. Дуй же вѣтеръ, вздымайтесь волны, плыви ладья! Буря разъигрывается, и все пущено на удачу.
БРУТ. Луцилій, на одно слово. (Отходитъ съ Луциліемъ въ сторону и говоритъ съ нимъ тихо).
КАСС. Мессала.
МЕСС. Что, Кассій?
КАСС. Нынче день моего рожденія; въ этотъ самый день родился Кассій. — Дай мнѣ твою руку, Мессала; будь свидѣтелемъ, что и я, какъ нѣкогда Помпей, противъ моей воли, вынужденъ поставить нашу свободу и все въ зависимость отъ одного сраженія. Ты знаешь, я всегда держался Эпикура и его ученія; теперь я измѣняю прежній образъ мыслей: начинаю отчасти вѣрить въ предзнаменованія. Когда мы выступили изъ Сардъ, два огромные орла опустились на передовое наше знамя[16] и усѣлись на немъ; они ѣли съ жадностью изъ рукъ солдатъ и провожали насъ до Филиппи. Нынче утромъ они улетѣли, и, вмѣсто ихъ, коршуны и враны стаями носятся надъ нами, поглядывая на насъ, какъ на вѣрную добычу. Тѣнь, отбрасываемая ими, кажется роковымъ покровомъ, подъ которымъ войско наше лежитъ какъ бы готовое испустить духъ.
МЕСС. Не вѣрь этому.
КАСС. Вѣрю только отчасти, потому что бодръ духомъ, готовъ на всѣ опасности.
БРУТ. Именно такъ, Луцилій.
КАСС. Ну, благородный Брутъ, да будутъ и нынче благосклонны къ намъ боги, чтобы дружба наша могла дожить до старости. Но такъ какъ судьбы людей всегда невѣрны — пообсудимъ и худшее, что можетъ случиться. Проиграемъ сраженіе — это послѣдній разговоръ нашъ. Что предпримешь ты въ такомъ случаѣ?
БРУТ. Останусь вѣренъ философіи, заставляющей меня охуждать Катона за то, что умертвилъ себя. Не знаю почему, но мнѣ кажется трусостью, униженіемъ, ускорять такимъ образомъ конецъ жизни изъ боязни того, что еще только можетъ случиться. Вооружусь терпѣніемъ и буду ждать рѣшенія силъ высшихъ[17], управляющихъ смертными.
КАСС. Стало быть, когда проиграемъ сраженіе, ты допустишь, чтобъ тебя, въ тріумфѣ, повели по улицамъ Рима.
БРУТ. Нѣтъ, Кассій, нѣтъ! Не думай, благородный Римлянинъ, чтобы Брутъ когда нибудь пошолъ въ Римъ связанный: онъ слишкомъ гордъ для этого. Во всякомъ случаѣ день этотъ долженъ кончить начатое въ иды марта, и я незнаю — придется ли намъ еще разъ свидѣться, а потому прими мое послѣднее прощаніе: прощай, Кассій, и навсегда, навсегда! Свидимся еще — улыбнемся; нѣтъ — хорошо сдѣлали, что теперь простились.
КАСС. Прощай, Брутъ, и навсегда! Свидимся еще — улыбнемся въ самомъ дѣлѣ; нѣтъ — дѣйствительно хорошо сдѣлали, что теперь простились.
БРУТ. Веди же войска. — О, еслибъ можно было знать конецъ трудовъ этого дня прежде, чѣмъ они кончатся! А впрочемъ, довольно и того, что день этотъ кончится же: узнаемъ тогда и какъ. — Впередъ! Впередъ!
СЦЕНА 2.
правитьБРУТ. Скачи, скачи, Мессала; отдай этотъ приказъ легіонамъ той стороны. (Шумъ битвы усиливается). — Пусть ударятъ разомъ — я вижу, крыло Октавія колеблется; одинъ быстрый напоръ, и мы рѣшительно опрокинемъ его. Проворнѣй, Мессала! скачи, своди всѣ!
СЦЕНА 3.
правитьКАСС. О, посмотри, Титиній, посмотри! бѣгутъ, бездѣльники! Я сдѣлался врагомъ даже своихъ. И это знаме показало тылъ, и я убилъ подлаго ношатая его.
ТИТ. О, Кассій, Брутъ слишкомъ поторопился. Увлекшись незначительнымъ перевѣсомъ надъ Октавіемъ, онъ ринулся за нимъ слишкомъ безоглядно; войска его принялись грабить, а между тѣмъ Антоній окружилъ насъ совершенно.
ПИНД. Бѣги далѣе, благородный вождь! бѣги далѣе! Маркъ Антоній въ твоихъ уже палаткахъ. Бѣги далѣе, доблестный Кассій!
КАСС. Холмъ этотъ довольно далекъ. Посмотри, Титиній, я вижу тамъ огонь — вѣдь это горятъ мои палатки?
ТИТ. Твои.
КАСС. Если ты меня любишь, Титиній, сядь на моего коня, вонзай въ него шпоры, пока онъ не примчитъ тебя вонъ къ тѣмъ толпамъ, и тотчасъ же назадъ, чтобъ я зналъ вѣрно: враги или друзья это.
ТИТ. Возвращусь съ быстротою мысли. (Уходитъ).
КАСС. Пиндаръ, взлезь на вершину холма — мое зрѣніе всегда было слабо — и не спускай глазъ съ Титинія; передавай мнѣ все, что увидишь. — (Пиндаръ уходитъ). Въ этотъ день я дохнулъ впервые — время повернуло, и я кончу, гдѣ началъ. Жизнь моя свершила круговоротъ свой. — Что, Пиндаръ?
ПИНД. (За сценою). О, мой повелитель —
КАСС. Что тамъ?
ПИНД. Титинія окружаютъ скачущіе къ нему конники, но онъ не перестаетъ пришпоривать. — Вотъ они близехонько ужъ. — Чтожъ это такое?? — Нѣкоторые соскакиваютъ съ коней. — И онъ слезаетъ — онъ взятъ! — (За сценой крики). Слышишь, какъ они кричатъ отъ радости?
КАСС. Сойди; нечего смотрѣть болѣе. — О, трусъ! дожить до того, что передъ глазами берутъ лучшаго изъ друзей твоихъ!
Поди сюда, Пиндаръ. Когда я взялъ тебя въ плѣнъ, въ Парѳіи, я даровалъ тебѣ жизнь, заставивъ поклясться, что исполнишь чтобы я ни приказалъ тебѣ. Исполнижь теперь клятву свою. Будь свободенъ, и этимъ мечемъ, пронзившимъ грудь Цезаря, пронзи и мою. Безъ возраженій; вотъ рукоять: закрою лицо, какъ закрылъ уже — рази! — Ты отомщенъ, Цезарь, и тѣмъ же самымъ мечемъ, который убилъ тебя. (Умираетъ).
ПИНД. Вотъ я и свободенъ; но завись это отъ меня — никогда не пожелалъ бы я освободиться такимъ образомъ. О, Кассій! Пиндаръ бѣжитъ этихъ странъ, бѣжитъ такъ далеко, что ни одинъ Римлянинъ не услышитъ уже о немъ! (Уходитъ).
МЕСС. Это просто плата тою же монетой, Титиній; потому что и Октавій разбитъ благороднымъ Брутомъ точно также, какъ легіоны Кассія — Антоніемъ.
ТИТ. Какъ обрадуетъ эта вѣсть Кассія.
МЕСС. Гдѣжъ ты оставилъ его?
ТИТ. На этомъ холмѣ, съ его рабомъ Пиндаромъ, и въ совершенномъ уныніи.
МЕСС. Да ужъ не онъ ли это лежитъ на землѣ?
ТИТ. Такъ не лежатъ живые. — О, боги!
МЕСС. Онъ?
ТИТ. Былъ онъ, Мессала: — Кассія нѣтъ уже! — О, солнце, какъ ты закатываешься теперь въ багрянцѣ лучей своихъ, такъ и день Кассія угасъ въ багрянцѣ его крови. Угасло солнце Рима! конченъ день нашъ! Тучи, росы, опасности близятся — намъ нечего болѣе дѣлать! Его умертвило сомнѣніе въ успѣхѣ моей поѣздки.
МЕСС. Сомнѣніе въ успѣхѣ? О, ненавистное заблужденіе, дитя горя, зачѣмъ представляешь ты живому уму человѣка чего нѣтъ? Ты зачинаешься такъ быстро и никогда не разрождаешься счастливо — всегда убиваешь мать зачавшую тебя!
ТИТ. Пиндаръ! Гдѣ же ты, Пиндаръ!
МЕСС. Отыщи его, Титиній, а я, между тѣмъ, пойду и вонжу эту вѣсть въ уши благороднаго Брута; да, вонжу, потому что для Брута она будетъ жесточѣе остраго желѣза и стрѣлъ ядовитыхъ.
ТИТ. Ступай Мессала; я поищу Пиндара. (Мессала уходитъ).-- Зачѣмъ посылалъ ты меня, благородный Кассій? Развѣ не друзей твоихъ встрѣтилъ я? Развѣ не возложили они на меня вѣнца побѣды, съ тѣмъ чтобъ я передалъ его тебѣ? Развѣ ты не слыхалъ радостныхъ кликовъ ихъ? Увы! ты все перетолковалъ въ дурное! Но я все-таки украшу твое чело этимъ вѣнцомъ; твой Брутъ велѣлъ передать его тебѣ, и я исполняю приказъ его. — Спѣши же сюда, Брутъ: посмотри какъ я любилъ Кая Кассія. — Простите, о, боги — таковъ ужъ обычай Римлянъ — приди мечь Кассія, отыщи сердце Титинія. (Умираетъ).
БРУТ. Гдѣ же онъ, Мессала? Гдѣ трупъ его?
МЕСС. Вонъ, и подлѣ оплакивающій его Титиній.
БРУТ. Титиній лежитъ лицомъ вверхъ.
КАТ. Онъ убитъ.
БРУТ. О, Юлій Цезарь, ты и теперь могущь еще! Твой духъ бродитъ здѣсь и устремляетъ наши мечи въ наши собственныя груди. (Громкій шумъ битвы).
КАТ. Благородный Титиній! Посмотрите, онъ увѣнчалъ мертваго Кассія.
БРУТ. Найдутся ли изъ живыхъ еще два Римлянина подобные этимъ? Прощай послѣдній изъ Римлянъ! невозможно, чтобъ Римъ когда нибудь родилъ другаго, тебѣ подобнаго. — Друзья, теперь я не могу оплакивать этого человѣка такъ, какъ слѣдовало бы; но я найду время, Кассій, найду! — Отправьте трупъ его въ Ѳассосъ; похороны въ лагерѣ слишкомъ удручили бы насъ. — Идемъ, Луцилій! идемъ, Катонъ, назадъ — на поле битвы! — Лабео и Флавій! выводите войска наши. — Теперь три часа, Римляне — до наступленія ночи попытаемъ еще счастія во второмъ сраженіи.
СЦЕНА 4.
правитьБРУТ. Не теряйте мужества, сограждане! не теряйте мужества!
КАТ. Какой же незаконнорожденный теряетъ его? Кто за мной? Я громко провозглашу мое имя. — (Устремляется на враговъ). Эй, вы — я сынъ Марка Катона! врагъ тирановъ, другъ отечества! Я сынъ Марка Катона — слышите ли?
БРУТ. А я Брутъ, Маркъ Брутъ! Брутъ, другъ отечества — да знаетъ это каждый! (Удаляется сражаясь. Катонъ, пересиленный, падаетъ.)
ЛУЦ. О, палъ и ты, юный, доблестный Катонъ! Чтожъ — ты умеръ также благородно, какъ Титиній; ты доказалъ, что ты сынъ Катона.
1 сол. Сдайся, или умри!
ЛУЦ. Сдаюсь, чтобъ умереть. (Давая ему золото). Вотъ тебѣ въ награду, если умертвишь сейчасъ же. Рази Брута — прославься смертью его.
1 сол. Нѣтъ. — Важный плѣнникъ, ребята!
2 сол. Назадъ! Увѣдомьте Антонія, что Брутъ взятъ.
1 сол. Я скажу ему — да вотъ и онъ.
Брутъ взятъ, доблестный полководецъ! взятъ въ плѣнъ!
АНТ. Гдѣ же онъ?
ЛУЦ. Въ безопасности, Антоній; въ совершенной безопасности. Повѣрь, врагу никогда не взять Брута живымъ, боги хранятъ его отъ такого позора. Найдешь его — живаго или мертваго, все равно — найдешь всегда Брутомъ, всегда вѣрнымъ самому себѣ.
АНТ. Любезные, это не Брутъ; и все-таки не менѣе важный плѣнникъ. Стерегите его хорошенько, но съ уваженіемъ. Такихъ людей мнѣ хотѣлось бы имѣть друзьями, а не врагами. Ступайте, развѣдайте живъ Брутъ, или мертвъ, и дайте мнѣ знать въ палатку Октавія.
СЦЕНА 5.
правитьБРУТ. Сюда, бѣдный остатокъ друзей моихъ; отдохнемъ на этихъ камняхъ.
КЛИТ. Статилій поднялъ факелъ вверхъ, но не возвращается; вѣрно взятъ, или убитъ.
БРУТ. Садись, Клитъ. Убитъ — это настоящее слово, оно въ ходу нынче. Послушай, Клитъ. (Шепчетъ ему на ухо.)
КЛИТ. Какъ, я? ни за какія блага въ мірѣ!
БРУТ. Такъ молчи же; ни слова объ этомъ.
КЛИТ. Да я скорѣй убью себя.
БРУТ. Послушай, Дарданій. (Шепчетъ ему.)
ДАРД. И я рѣшусь на это?
КЛИТ. О, Дарданій!
ДАРД. О, Клитъ!
КЛИТ. Чего требовалъ отъ тебя Брутъ?
ДАРД. Чтобъ я умертвилъ его. Посмотри, онъ задумался.
КЛИТ. Благородный сосудъ этотъ такъ переполнился грустью, что она приливаетъ даже къ глазамъ его.
БРУТ. Поди сюда, добрый Волюмній; на одно слово.
ВОЛ. Что угодно Бруту?
БРУТ. Послушай, Волюмній; вотъ ужъ дважды являлся мнѣ духъ Цезаря въ ночное время. Въ первый разъ близь Сардъ; во второй — прошедшей ночью, здѣсь, на филиппійскихъ равнинахъ. Я знаю — пришолъ часъ мой.
ВОЛ. О, нѣтъ!
БРУТ. Это вѣрно, Волюмній. Ты видишь какъ все идетъ въ мірѣ; враги пригнали насъ къ самому краю бездны: лучше самимъ спрыгнуть въ нее, чѣмъ ждать, пока столкнутъ другіе. Волюмній, вспомни — мы вмѣстѣ ходили въ школу; ради старой дружбы, прошу, подержи мой мечь, чтобъ я могъ ринуться на него.
ВОЛ. О, нѣтъ, Брутъ! друга ли это дѣло? (Шумъ битвы усиливается).
КЛИТ. Бѣги, бѣги, мой повелитель! Здѣсь нельзя медлить.
БРУТ. (Пожимая руку каждаго). Прощай — прощай и ты — и ты, Волюмній — и ты, Стратонъ: ты дремалъ все это время. Отрадно моему сердцу, сограждане, что въ цѣлую жизнь я не встрѣтилъ ни одного невѣрнаго мнѣ человѣка. И этотъ гибельный день прославитъ меня болѣе, чѣмъ Октавія и Марка Антонія ихъ гнусная побѣда. Прощайте же всѣ разомъ, потому что языкъ Брута почти кончилъ уже исторію его жизни; ночь опускается на глаза, и кости мои, работавшія только для этого часа — жаждутъ отдыха. (Шумъ битвы возрастаетъ. За сценой слышны крики: Бѣгите! спасайтесь, спасайтесь!)
КЛИТ. Бѣги, бѣги, мой повелитель!
БРУТ. Спасайтесь — я за вами. (Клитъ, Дарданій и Волюмній уходятъ).-- Стратонъ, прошу, останься съ своимъ господиномъ. Ты добрый человѣкъ, въ твоей жизни были проблески благородства; подержи мой мечь и отврати лицо, пока я ринусь на него. Ты не откажешь мнѣ въ этомъ, Стратонъ?
СТР. Дай прежде твою руку. Прощай, мои повелитель.
БРУТ. Прощай, добрый Стратонъ! — Успокойся теперь, Цезарь — я умертвилъ тебя и въ половину не такъ охотно. (Бросается на мечь и умираетъ).
ОКТ. Что это за человѣкъ?
МЕСС. Слуга моего полководца. — Стратонъ, гдѣ господинъ твой?
СТР. На свободѣ, въ безопасности отъ рабства, постигшаго тебя, Мессала. Побѣдители могутъ только сжечь трупъ его, потому что одинъ Брутъ превозмогъ Брута и, кромѣ его, никому не прославиться его смертью.
ЛУЦ. Только такъ могли вы найти его. Благодарю Брутъ, что оправдалъ слова Луцилія.
ОКТ. Всѣхъ служившихъ Бруту я беру къ себѣ. Послушай, любезный, согласенъ ты поступить ко мнѣ?
СТР. Согласенъ, если Мессала уступитъ меня.
ОКТ. Уступи, добрый Мессала.
МЕСС. Скажи, какъ умеръ вождь мой?
СТР. Я держалъ мечь, и онъ ринулся на него.
МЕСС. Октавій, возьми оказавшаго послѣднюю услугу моему полководцу.
АНТ. Изъ всѣхъ заговорщиковъ онъ былъ благороднѣйшій. Всѣ они совершили свершенное ими изъ ненависти къ Цезарю; только онъ одинъ — изъ благородной ревности къ общественному благу[18]. Жизнь его была такъ прекрасна; всѣ начала соединялись въ немъ такъ дивно, что и сама природа могла бы выступить и сказать всему міру: да, это былъ человѣкъ!
ОКТ. Почтимъ же его погребеніемъ достойнымъ его добродѣтелей. Эту ночь онъ будетъ лежать въ моей палаткѣ въ полномъ блескѣ и убранствѣ вождя. — Теперь, пусть войска отдыхаютъ, а мы — идемъ дѣлить трофеи этого счастливаго дня.
- ↑ A mender of bad soles — исправитель дурныхъ подошвъ. Тутъ непереводимая игра созвучіемъ словъ: sole — подошва и soul — душа.
- ↑ 15 марта.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: That her wide walks… По экземпляру Колльера: That her wide walls…
- ↑ Луцій Юній Брутъ, выгнавшій Тарквиніевъ.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Under these hard conditions… По экземпляру Колльера: Under such hard conditions…
- ↑ Кассій былъ женатъ на Юніѣ, сестрѣ Брута.
- ↑ По древнимъ разсказамъ объ охотѣ за единорогами: охотникъ, раздраживъ его, бросался вдругъ за дерево, и единорогъ, принимая дерево за охотника, вонзалъ въ него рогъ свой такъ глубоко, что уже не могъ вытащить и такимъ образомъ попадался. — Разсказывали также, что и на медвѣдя выходили съ зеркаломъ, которое, обращая на себя его вниманіе, давало охотнику время прицѣлиться.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Enjoy the honey-heavy dew of slumber. — По экземпляру Колльера: Enjoy the heavy honey-dew of slumber.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: этотъ вопросъ приписывается Цезарю.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: These couchings and these lowly courtcsies… Into tho laue of children… По экземпляру Колльера: These crouchings and these lowly courtesies… Into the law of children…
- ↑ И ты, Брутъ?
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Our arms, in strength of malice… Въ изданіи Колльера: Our arms, in strength of welcome…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: and crimson’d in thy lethe.-- Въ изданіи Колльера: and crimson’d in thy death.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: I shall be glad to learn of noble men. Въ экземплярѣ Колльера: I shall be glad to learn of abler men.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: Have added slaughter to the sword of traitors. По экземпляру Колльера: Have added slaughter to the word of traitor. Эта поправка не совсѣмъ согласуется съ слѣдующей затѣмъ фразой Брута, и я не воспользовался ею.
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: on our former ensign… По экземпляру Колльера: on our forward ensign…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: to prevent the time of life… the providence of some high powers… По экземпляру Колльера: to prevent the term of lile… the providence of those high powers…
- ↑ Въ прежнихъ изданіяхъ: He only, in а general honest thoгght, And common good to all… По экземпляру Колльера: He only in а generous honest thought Of common good to all…