Были уже сумерки, когда Элиза совершила свою отчаянную переправу черезъ рѣку. Сѣроватый вечерній туманъ, медленно поднимавшійся съ рѣки, окуталъ ее, когда она шла по берегу, а вздувшаяся рѣка и движущіяся массы льда положили непреодолимую преграду между нею и ея преслѣдователями. Поэтому Гэлей медленно и угрюмо вернулся въ трактирчикъ, обдумывая, что предпринять дальше. Хозяйка открыла ему дверь въ маленькую гостиную, со старымъ ковромъ на полу, со столомъ покрытымъ блестящею черною клеенкой и съ нѣсколькими стульями съ высокими деревянными спинками. На полупотухшемъ каминѣ стояли ярко раскрашенныя гипсовыя фигурки; передъ каминомъ тянулась длинная деревянная скамья. Гэлей опустился на нее и сталъ размышлять о непрочности человѣческихъ надеждъ и земного счастья вообще.
— И зачѣмъ мнѣ, — говорилъ онъ самому себѣ, — такъ понадобился мальчишка, чтобы изъ-за него я до того опростоволосился? — И онъ облегчилъ себѣ душу, повторивъ по собственному адресу цѣлый рядъ отборныхъ ругательствъ, которыя были вполнѣ заслужены, но которыя мы ради приличія не беремся повторять.
Вдругъ его заставилъ вздрогнуть громкій непріятный голосъ человѣка, очевидно, слѣзавшаго съ лошади передъ подъѣздомъ. Онъ подбѣжалъ къ окну.
— Чортъ возьми! Да это прямо то, что люди называютъ Провидѣніемъ! Кажется, я не ошибся: это Томъ Локеръ.
Гэлей поспѣшилъ въ буфетъ. У самаго прилавка, въ уйду комнаты, стоялъ плотный мускулистый человѣкъ футовъ шести ростомъ и соотвѣтственной полноты. На немъ было пальто изъ буйволовой кожи шерстью наружу, что придавало ему грубый и свирѣпый видъ, вполнѣ соотвѣтствовавшій всему характеру его физіономіи. Всякая черта его лица и головы выражала грубую, необузданную жестокость, развитую до послѣдней степени. Если бы читатель могъ представить себѣ бульдога въ образѣ человѣка, одѣтаго въ шляпу и пальто, онъ имѣлъ бы довольно ясное представленіе объ общемъ впечатлѣніи, производимомъ этой физіономіей. Его сопровождалъ спутникъ, который составлялъ во многихъ отношеніяхъ полную противоположность ему. Онъ былъ маленькаго роста, худощавъ, съ кошачьими движеніями, съ острыми черными глазками, которые безпокойно бѣгали, что-то высматривая, съ заостренными чертами лица и длиннымъ, тонкимъ носомъ, выдвигавшимся впередъ, какъ будто стараясь проникнутъ въ самую суть вещей; его жидкіе черные волосы были тщательно начесаны впередъ, во всей его манерѣ сказывалась сухая, осторожная разсчетливость. Высокій налилъ себѣ полстакана водки и выпилъ ее не говоря ни слова. Маленькій привсталъ на ципочки, наклонилъ голову сначала на одну сторону, потомъ на другую, понюхалъ воздухъ по направленію къ различнымъ бутылкамъ, и. наконецъ, тонкимъ, дребезжавшимъ голосомъ заказалъ себѣ мятной настойки. Когда ему налили стаканъ, онъ осмотрѣлъ его внимательнымъ, довольнымъ взглядомъ, какъ человѣкъ, который сознаетъ, что поступилъ правильно и попалъ въ самую точку, затѣмъ онъ началъ прихлебывать короткими, разсчитанными глотками.
— Вотъ ужъ не думалъ, что мнѣ посчастливится встрѣтить васъ! Здравствуйте, Локеръ! Каково поживаете? — сказалъ Гэлей, выступая впередъ и протягивая руку высокому человѣку.
— Чорть возьми! — былъ вѣжливый отвѣтъ. — Какъ вы сюда попали, Гэлей?
Маленькій человѣкъ, имя котораго было Марксъ, тотчасъ же пересталъ смаковать свою настойку и, вытянувъ впередъ шею, съ любопытствомъ всматривался въ новаго знакомаго, точно кошка, которая всматривается въ сухой листъ, или какой либо другой предметъ, готовясь броситься на нихъ.
— Право, Томъ, это удивительное счастье! Я попалъ въ чертовски скверное положеніе, вы должны помочь мнѣ.
— Уфъ! Афъ! Какъ же! — проворчалъ его услужливый знакомецъ. — Ужъ если вы рады кого нибудь видѣть, значитъ, вамъ что нибудь отъ него нужно. Ну, валяйте, въ чемъ дѣло.
— Съ вами, кажется, пріятель? — спросилъ Гэлей, подозрительно поглядывая на Маркса. — Не компаніонъ ли?
— Да, компаніонъ! Марксъ, слушайте, вотъ тотъ человѣкъ, съ которымъ мы вмѣстѣ работали въ Натчезѣ.
— Очень пріятно познакомиться, — сказалъ Марксъ, протягивая длинную, тонкую руку, очень похожую на воронью лапу. — Мистеръ Гэлей, если не ошибаюсь?
— Точно такъ, — сказалъ Гэлей. — А теперь, джентльмены по случаю нашей счастливой встрѣчи я позволю себѣ предложить вамъ маленькое угощеніе здѣсь, въ этой самой гостиной. Ну, ты, старина! — обратился онъ къ человѣку за прилавкомъ — подай-ка намъ горячей воды, сахару, сигаръ, да побольше „существеннаго“, мы тутъ и попируемъ.
Свѣчи были зажжены, огонь въ каминѣ запылалъ, и три почтенные джентльмена усѣлись вокругъ стола, на которомъ появились всѣ вышеупомянутыя принадлежности дружественной бесѣды. Гэлей началъ трогательный разсказъ о постигшихъ его неудачахъ. Локеръ молчалъ и слушалъ его съ мрачнымъ вниманіемъ. Марксъ, который старательно приготовлялъ пуншъ по собственному вкусу, временами отрывался отъ своего занятія и, приближая свой острый носъ и подбородокъ къ самому лицу Гэлея, съ большимъ интересомъ слѣдилъ за его разсказомъ. Конецъ исторіи сильно разсмѣшилъ его, онъ беззвучно хохоталъ до того, что у него тряслись плечи и бока, а тонкія губы его раздвигались съ выраженіемъ полнѣйшаго удовольствія.
— Такъ! Знатно вы попались! — сказалъ онъ; — Хе! Хе! Хе! Ловко обдѣлано.
— Съ этими ребятишками масса хлопотъ въ нашемъ дѣлѣ, — сказалъ Гэлей грустно.
— Да, если бы намъ удалось развести такую породу бабъ, которыя не думали бы о своихъ ребятишкахъ, это я вамъ скажу было бы величайшее изобрѣтеніе нашего времени, — и Марксъ самодовольно усмѣхнулся собственной остротѣ.
— Да, это вѣрно, — сказалъ Гэлей; — я этого никакъ не могу понять. Ребята доставляютъ имъ страшно много хлопотъ, кажется, онѣ должны бы радоваться, когда избавляются отъ нихъ, а онѣ совсѣмъ наоборотъ. И обыкновенно, чѣмъ больше хлопотъ съ какимъ нибудь дѣтенышемъ, чѣмъ они плоше, тѣмъ онѣ больше къ нему привязываются.
— Такъ-съ, мистеръ Гэлей, — заговорилъ Марксъ, — будьте добры, сэръ, передайте мнѣ горячую воду, — такъ-съ, сэръ, вы высказали именно то, что я чувствую и всегда чувствовалъ. Когда я еще занимался этимъ дѣломъ, я разъ купилъ бабенку. Славная была бабенка, хорошенькая, бойкая такая. У нея былъ сынишка слабый, больной мальчишка. У него кажется расъ горбъ на спинѣ, или что-то въ этомъ родѣ. Я взялъ да и продалъ его одному человѣку; а тотъ думалъ: вотъ выращу такъ можетъ и получу за него что нибудь, благо дешево пришелся. Мнѣ, знаете, и въ голову не пришло, что моя бабенка приметъ это къ сердцу, а она… Господи, чего она только не выдѣлывала! Оказывается, она особенно сильно любила этого ребенка именно за то, что онъ былъ больной, горбатый и мучилъ ее. Просто ничѣмъ нельзя было ее утѣшить: плачетъ, мечется изъ угла въ уголъ, точно у нея на всемъ свѣтѣ ничего больше не осталось. Даже смѣшно вспомнить. Господи! Чего только не заберутъ себѣ въ голову женщины!
— Да, со мной было то же самое, — сказалъ Гэлей. — Прошлымъ лѣтомъ на Красной рѣкѣ я купилъ женщину съ мальчикомъ. Мальчишка былъ прехорошенькій и глазки у него были такіе яркіе, не хуже вашихъ. Только сталъ я его ближе разсматривать, оказывается — слѣпой, такъ таки слѣпой. Ну, думаю, не бѣда, если мнѣ, не говоря худого слова, удастся кому нибудь спустить его, и тутъ же я вымѣнялъ его за боченокъ виски. Но вотъ стали мы его отбирать у матери, она разсвирѣпѣла, словно тигрица. Мы еще не выходили тогда изъ гавани, такъ что на моихъ невольникахъ и оковъ не было, и что же бы вы думали она сдѣлала? Какъ кошка влѣзла на тюкъ съ хлопчатой бумагой, выхватила ножъ у одного изъ матросовъ и давай размахивать имъ такъ, что сразу всѣхъ разогнала, потомъ видитъ, что это ни къ чему, повернулась да и бултыхъ въ воду вмѣстѣ со своимъ дѣтенышемъ, пошла прямо ко дну, такъ и пропала.
— Ба! — вскричалъ Томъ Локеръ, который слушалъ всѣ эти исторіи съ дурно скрываемымъ неудовольствіемъ. — Вы оба не умѣете вести дѣла. Мои бабы никогда не выкидываютъ со мною такихъ штукъ, смѣю васъ увѣрить!
— Неужели! А что же вы съ ними дѣлаете?
— Что дѣлаю? Если я покупаю бабу и у нея есть ребенокъ, котораго я хочу продать, я подхожу къ ней, приставляю кулакъ ей къ лицу и говорю: Слушай, если ты осмѣлишься сказать мнѣ хоть слово поперекъ, я размозжу тебѣ все лицо. Не смѣй говорить мнѣ ни слова, ни полслова. А этотъ мальчишка, говорю я, мой, а не твой, и тебѣ нечего о немъ думать. Я продамъ его, когда подвернется случай, и, пожалуйста, никакихъ штукъ не выкидывай, или я такое надъ тобой сдѣлаю, что ты будешь жалѣть, зачѣмъ на свѣтъ родилась. Увѣряю васъ они сразу видятъ, что со мною шутки плохи и дѣлаются тихими, какъ рыбы. А если которая вздумаетъ выть, я — мистеръ Локеръ съ такою силою ударилъ кулакомъ по столу, что недосказанное имъ стало вполнѣ ясно.
— Это можно сказать выразительно, — замѣтилъ Марксъ, хихикая и толкая Гэлея въ бокъ. — У Тома на все свои порядки! Хе, хе, хе! Я увѣренъ, Томъ, вы умѣете втолковать имъ, что нужно, хотя у негровъ и бараньи головы. Они, конечно, отлично понимаютъ васъ. Если вы не самъ чортъ, Томъ, то навѣрно его родной братъ, право слово.
Томъ принялъ этотъ комплиментъ съ подобающею скромностью и сдѣлался настолько любезенъ, насколько это было совмѣстимо „съ его собачьей натурой“, какъ говорить Джонъ Буніанъ.
Гэлей, оказавшій полную честь угощенію, почувствовалъ значительный подъемъ его нравственнаго настроенія, явленіе довольно обычное при подобныхъ обстоятельствахъ у джентльменовъ съ серьезнымъ и глубокомысленнымъ складомъ ума.
— Нѣтъ, Томъ, — сказалъ онъ, — вы по правдѣ сказать, слишкомъ жестоки, я это всегда вамъ говорилъ. Помните, мы съ вами часто разсуждали объ этомъ въ Натчезѣ, я доказывалъ вамъ, что мы и на этомъ свѣтѣ ничего не теряемъ, когда обращаемся съ ними хорошо, да и на томъ намъ прибавится лишній шансъ попасть въ царство небесное. А умирать всякому придется, сами знаете.
— Ба! — вскричалъ Томъ, — точно я этого не понимаю. Оставь ты свои разсужденія, меня отъ нихъ тошнитъ! У меня и безъ того желудокъ немного разстроенъ, — и онъ выпилъ полстакана голой водки.
— Я вотъ что вамъ скажу, — заговорилъ Гэлей, отклонившись на спинку стула и усиленно жестикулируя, — я всегда хотѣлъ вести торговлю до тѣхъ поръ, пока наживу денегъ, много денегъ, но я никогда не забываю, что торговля не все, и деньги не все, что у человѣка есть душа. Мнѣ все равно, кто меня слышитъ, я объ этомъ чертовски много думалъ, надо же мнѣ когда нибудь высказаться. Я вѣрю въ Бога и, какъ только покончу свои дѣла, сведу всѣ счеты, такъ стану заботиться о своей душѣ и все-такое. Зачѣмъ быть болѣе жестокимъ, чѣмъ необходимо? Это по моему совсѣмъ неразсчетливо!
— Заботиться о своей душѣ! — повторилъ Томъ презрительно, — да ты прежде сообрази, есть ли у тебя душа-то! Если чортъ протретъ тебя черезъ волосяное сито, онъ и то не найдетъ ее.
— Полно, Томъ, — замѣтилъ Гэлей, — вы не въ духѣ! Отчего вы не можете быть вѣжливымъ, когда человѣкъ говоритъ для вашего же добра?
— Придержи ты свой языкъ! — сказалъ Томъ угрюмо. — Я могу вести съ тобой какой угодно разговоръ, но твои набожныя разглагольствованія нестерпимы. Въ концѣ концовъ, какая разница между тобой и мной? Точно и вправду у тебя больше жалости или какого нибудь чувства, пустяки, просто все это чисто собачья низость, тебѣ хочется надуть чорта и спасти свою шкуру! Я тебя насквозь вижу. Что ты говоришь о Богѣ да о вѣрѣ, такъ это одна подлость. Всю жизнь принималъ услуги отъ чорта, а какъ пришло время расплаты, такъ и увильнулъ! Фу, ты!
— Полноте, полноте, господа! — сказалъ Марксъ, — такъ дѣла не дѣлаются. На всякую вещь можно смотрѣть съ разныхъ точекъ зрѣнія. Мистеръ Гэлей очень почтенный человѣкъ, несомнѣнно, онъ судитъ по совѣсти. А у васъ, Томъ, свои взгляды, тоже прекрасные взгляды, Томъ; и ссориться вамъ совершенно не къ чему. Перейдемъ лучше къ дѣлу. Вы чего собственно желаете, мистеръ Гэлей? Вы хотите поручить намъ поймать эту бѣглую бабу?
— Бабы мнѣ не нужно, она не моя, а Шельби; мой только мальчишка. Я былъ дуракъ, что купилъ эту обезьяну.
— Ты вообще дуракъ! — угрюмо проворчалъ Томъ.
— Перестаньте, Локеръ, не задирайте! — сказалъ Марксъ облизываясь; вы видите, что мистеръ Гэлей хочетъ поручить намъ хорошенькое дѣльце: помолчите немножко. Этого рода сдѣлки по моей части. Ну-съ мистеръ Гэлей, что же это за женщина? Какова она изъ себя?
— Она бѣлая, красивая, хорошо воспитанная. Я давалъ за нее Шельби 800, даже тысячу долларовъ, и разсчитывалъ остаться въ барышахъ.
— Бѣлая, красивая, хорошо воспитанная! — повторилъ Марксъ его острые глаза, носъ, ротъ все задвигалось, почуявъ поживу. — Видите, Локеръ, начало не дурно. Мы можемъ тутъ и для себя обдѣлать дѣльце; мы ихъ поймаемъ, мальчишку, понятно, отдадимъ мистеру Гэлею, а женщину свеземъ въ Орлеанъ и тамъ продадимъ. Развѣ это не хорошо?
Томъ слушалъ его, разинувъ свой огромный ротъ, а теперь сразу закрылъ его, какъ собака, которая схватила кусокъ мяса; онъ какъ будто хотѣлъ на свободѣ переварить слышанное.
— Видите ли, — обратился Марксъ къ Гэлею, помѣшивая свой пуншъ, — у насъ въ разныхъ пунктахъ по берегу рѣки есть знакомые судьи, хорошіе, покладистые люди, которые всегда готовы помочь намъ обдѣлать мелкое дѣлишко. Томъ больше по части мордобитія и тому подобное, а я являюсь, когда надобно давать присягу, — сапоги вычищены, платье отъ перваго портного, — Марксъ сіялъ профессіональною гордостью, — жаль что вы не видали, какъ я умѣю задавать тонъ. Сегодня я мистеръ Твикемъ изъ Новаго Орлеана; завтра я помѣщикъ, только что пріѣхалъ изъ своего имѣнія на Жемчужной рѣкѣ, гдѣ у меня работаетъ 700 негровъ; въ другой разъ я дальній родственникъ Генри Клея или какой нибудь важный гусь изъ Кентукки. У всякаго свои способности, сами знаете. Томъ первый сортъ, когда надо съ кѣмъ нибудь биться, кого нибудь поколотить; а врать онъ не умѣетъ, нѣтъ, это не дѣло Тома, у него выходитъ какъ-то неестественно! Но за то хотѣлъ бы я видѣть человѣка, который лучше меня сумѣетъ присягать, когда угодно и въ чемъ угодно, сумѣетъ такъ разсказать и прикрасить всѣ обстоятельства дѣла! Правду сказать, мнѣ кажется, я сумѣлъ бы провести всякаго судью, даже болѣе придирчиваго, чѣмъ наши. Иногда мнѣ даже хочется, чтобы они были попридирчивѣе, интереснѣе было бы вести съ ними дѣло, веселѣе, знаете ли.
При этихъ словахъ Томъ Локеръ, медлительный въ своихъ мысляхъ и движеніяхъ, прервалъ Маркса стукнувъ по столу своимъ тяжелымъ кулакомъ такъ, что вся посуда зазвенѣла. — Согласенъ! — проговорилъ онъ.
— Господи помилуй, Томъ, для чего же стаканы-то бить, — замѣтилъ Марксъ, — поберегите свои кулаки для болѣе подходящаго случая.
— Позвольте, господа, а развѣ я не буду имѣть своей доли въ барышахъ? — спросилъ Гэлей.
— Да вѣдь мы же поймаемъ для тебя мальчика, — отвѣчалъ Локеръ. — Чего тебѣ еще?
— Какъ чего? Я вамъ дѣло доставилъ, это чего нибудь да стоитъ! Ужь никакъ не меньше десяти процентовъ за покрытіемъ издержекъ.
— Да, вотъ оно что! — закричалъ Локеръ, ударивъ по столу со страшнымъ ругательствомъ, — ты думаешь, я тебя не знаю, Дэнъ Гэлей? Ты думаешь провести меня? Что же мы съ Марксомъ будемъ ловить бѣглыхъ негровъ для удовольствія такихъ джентльменовъ, какъ ты, и ничего за это не получать? Какъ бы не такъ! мы заберемъ себѣ бабу, а ты молчи, не то мы прихватимъ и мальчишку, кто намъ помѣшаетъ? Ты самъ указалъ намъ дичинку. Если ты или Шельби вздумаете гоняться за нами, сдѣлайте милость! Ищите куропатокъ, гдѣ онѣ сидѣли въ прошломъ году!
— Ну полно, полно, пусть будетъ по твоему, — сказалъ встревоженный Гэлей, — поймайте мнѣ мальчишку за то, что я указалъ вамъ дѣло, и больше ничего не надо; ты всегда поступалъ со мной честно, Томъ, и всегда держалъ слово.
— Ты, небось, знаешь это, — отвѣтилъ Томъ, — я не стану подъѣзжать, какъ ты, но и не хочу никого надувать, даже чорта. Что я сказалъ, то сдѣлаю, непремѣнно сдѣлаю, тебѣ это извѣстно. Дэнъ Гэлей.
— Да, да, конечно, я тоже говорю, Томъ, — поспѣшилъ согласиться Гэлей; — обѣщай только доставить мнѣ мальчика черезъ недѣлю въ какое самъ назначишь мѣсто, и больше мнѣ ничего не надо.
— А мнѣ даже очень надо, — возразилъ Томъ, — Неужели ты думаешь, я ничему не научился, пока велъ дѣла съ тобой вмѣстѣ въ Натчезѣ? Небось, я теперь умѣю удержать угря, когда онъ мнѣ попадетъ въ руки. Давай намъ пятьдесятъ долларовъ, не то не видать тебѣ мальчишку, какъ своихъ ушей. Я знаю, каковъ ты!
— Господи! Когда у васъ въ рукахъ дѣло, которое можетъ дать вамъ барыша отъ тысячи до тысячи шести сотъ долларовъ. Полно, Томъ, это не по-божески.
— Да, но вѣдь у насъ набрано работы на цѣлыхъ пять недѣль, ты какъ думаешь? Мы должны все бросить и гоняться за твоимъ мальчишкой, и вдругъ въ концѣ концовъ мы не поймаемъ бабы, — ихъ вѣдь чертовски трудно ловить, — заплатишь ты намъ хоть одинъ центъ, заплатишь? Небось, не таковскій! Нѣтъ, нѣтъ, выкладывай всѣ пятьдесятъ. Если дѣло удастся и мы получимъ барышъ, я возвращу ихъ тебѣ; если нѣтъ, это пойдетъ намъ за труды. Такъ будетъ правильно, не правда ли, Марксъ?
— Да, конечно, конечно, — сказалъ Марксъ примирительнымъ тономъ. — Мы просто только удерживаемъ залогъ, видите ли, хе, хе, хе! Мы вѣдь законники, какъ вамъ извѣстно! Мы уладимъ все дѣло мирно, безъ ссоръ, по-товарищески. Томъ представитъ вамъ мальчика, куда вы назначите. Вѣдь представите, Томъ?
— Если я найду мальчишку, я его свезу въ Цинциннати и оставлю у Грани Бельчера на пристани.
Марксъ досталъ изъ кармана засаленную записную книжку, взялъ оттуда продолговатый листокъ бумаги и, устремивъ на него свои острые черные глазки, началъ читать въ полголоса: Барнсъ — округъ Шельби, — пальчикъ Джимъ, триста долларовъ за него живого или мертваго. Эдвардсъ — Дикъ и Люси, мужъ и жена, шестьсотъ долларовъ; дѣвка Полли съ двумя дѣтьми, шестьсотъ долларовъ за нее, или за ея голову. Я просматриваю списокъ нашихъ заказовъ, чтобы знать, можемъ ли мы сейчасъ же взяться за это дѣло. Локеръ, — сказалъ онъ немного погодя. — намъ придется послать по слѣдамъ вотъ этихъ Адамса и Шпрингера; они уже давно у насъ записаны.
— Сдерутъ они съ насъ въ три-дорога — замѣтилъ Томъ.
— Не сдерутъ, я ужъ это устрою. Они недавно работаютъ и должны брать подешевле, — возразилъ Марксъ, продолжая читать. — Три дѣла у насъ пустыя, надобно или пристрѣлить, или поклясться, что пристрѣлимъ. За это не стоитъ много брать. Остальныя дѣла — онъ сложилъ бумагу — придется отложить. Ну-съ а теперь перейдемъ къ подробностямъ. Мистеръ Гэлей, вы видѣли, какъ эта ваша баба перешла на другой берегъ?
— Конечно, видѣлъ. Такъ же ясно, какъ васъ вижу.
— И видѣли, что какой-то мущина помогалъ ей взойти на берегъ? — спросилъ Локеръ.
— Видѣлъ.
— Очень возможно, что она спрятана гдѣ нибудь по близости, но гдѣ, вотъ вопросъ. Томъ, вы какъ думаете?
— Намъ надо сегодня же ночью переправиться на тотъ берегъ, — отвѣчалъ Томъ.
— Да вѣдь лодки не ходятъ, — сказалъ Марксъ. — Страшный ледоходъ, Томъ, это опасно.
— Объ этомъ я ничего не говорю, я говорю только, что это должно быть сдѣлано во всякомъ случаѣ, — проговорилъ Томъ рѣшительно.
— Ахъ ты Господи! — суетился Марксъ, — конечно, это будетъ сдѣлано, я ничего не говорю, — онъ подошелъ къ окну, — какъ темно, зги не видать и…
— Однимъ словомъ, вы трусите, Марксъ; но все равно вы обязаны ѣхать. Вы будете здѣсь отдыхать дня два, а въ это время женщину перевезутъ въ Сандуски или куда нибудь въ другое мѣсто…
— Ахъ, нѣтъ, я нисколько не трушу, — сказалъ Марксъ, — только…
— Только что? — спросилъ Томъ.
— Да на счетъ лодки, вѣдь лодки не ходятъ.
— Я слышалъ, хозяйка говорила, что одна лодка пойдетъ сегодня вечеромъ, и какой-то человѣкъ переправится на ней. Мы должны ѣхать съ нимъ, — объявилъ Томъ.
— У васъ навѣрно есть хорошія собаки? — спросилъ Гэлей.
— Первый сортъ, — отвѣчалъ Марксъ. — Но какой въ томъ толкъ? Вѣдь у васъ нѣтъ ни одной ея вещи, чтобы дать имъ понюхать.
— Есть, — съ торжествомъ отвѣчалъ Гэлей. — Вотъ ея платокъ, который она второпяхъ оставила на постели и ея чепчикъ.
— Вотъ это хорошо! — сказалъ Локеръ — Давайте ихъ мнѣ.
— Какъ бы только собаки не попортили женщину, если неожиданно набросятся на нее, — замѣтилъ Гэлей.
— Объ этомъ стоитъ подумать, — сказалъ Марксъ. — Въ Мобилѣ наши собаки чуть не разорвали на части одного бѣлаго, Прежде чѣмъ мы успѣли отогнать ихъ.
— Для такого товару, который цѣнится за красоту, собаки не годятся, — замѣтилъ Гэлей.
— Понятно, подтвердилъ Марксъ. — Кромѣ того, если она упрятана въ домѣ, собаки ничего не могутъ сдѣлать. Собаки ни къ чему въ этихъ штатахъ, гдѣ негровъ перевозятъ въ повозкахъ, онѣ не могутъ выслѣживать ихъ. Онѣ хороши только въ плантаціяхъ, гдѣ бѣглый негръ дѣйствительно бѣжитъ и ни отъ кого не получаетъ помощи.
— Ну вотъ, — проговорилъ Локеръ, который наводилъ справки въ буфетѣ, — они говорятъ, что человѣкъ съ лодкой пріѣхалъ. Идемъ, Марксъ!
Почтенный Марксъ обвелъ грустнымъ взглядомъ уютную комнату, которую покидалъ и медленно поднялся вслѣдъ за Томомъ. Обмѣнявшись нѣсколькими словами относительно дальнѣйшихъ плановъ, Гэлей съ видимой неохотой передалъ Тому пятьдесятъ долларовъ, и почтенная троица распрощалась на ночь.
Если кто нибудь изъ нашихъ утонченныхъ читателей-христіанъ недоволенъ тѣмъ обществомъ, въ которое мы ввели его въ этой сценѣ, мы просимъ его поскорѣй избавиться отъ этихъ предразсудковъ. Пусть онъ помнитъ, что поимка бѣглыхъ считается въ наше время совершенно законною и патріотичною профессіей. Разъ вся громадная страна между Миссисипи и Тихимъ океаномъ превратилась въ большой рынокъ для купли продажи тѣлъ и душъ и разъ человѣческая собственность сохранитъ стремленіе къ передвиженію, характеризующее XIX вѣкъ, работорговцы и охотники за бѣглыми легко могутъ попасть въ ряды кашей аристократіи.
Пока эта сцена происходила въ гостиницѣ, Сэмъ и Анди ѣхали домой въ самомъ веселомъ настроеніи. Сэмъ былъ, что называется, въ дикомъ восторгѣ и выражалъ свою радость всевозможными неестественными криками и возгласами разными странными тѣлодвиженіями и кривляньями всего тѣла. Онъ то садился задомъ напередъ, обернувшись лицомъ къ хвосту лошади, то съ громкимъ крикомъ, однимъ смѣлымъ прыжкомъ пересаживался на прежнее мѣсто и, состроивъ серьезную физіономію, начиналъ самымъ высокопарнымъ слогомъ упрекать Анди за то, что онъ смѣется и дурачится. Вслѣдъ за тѣмъ, ударивъ себя руками по бокамъ, онъ разражался такимъ хохотомъ, что этотъ хохотъ раз-
носился по всему лѣсу. Не смотря на всѣ эти штуки, онъ подгонялъ лошадей во всю прыть, и въ одиннадцатомъ часу копыта ихъ застучали по песку площадки передъ балкономъ. Миссисъ Шельби подбѣжала къ периламъ.
— Это, ты, Сэмъ? А гдѣ же они?
— Масса Гэлей остался въ гостиницѣ, миссисъ; онъ ужасно утомился, миссисъ.
— А Элиза, Сэмъ?
— Она на томъ берегу Іордана, какъ говорится, въ землѣ Ханаанской.
— Что такое, Сэмъ? Что ты хочешь сказать? — вскричала миссисъ Шельби прерывающимся голосомъ: она чуть не лишилась чувствъ, придавая его словамъ ужасное значеніе.
— Да, миссисъ, Господь заботится о своихъ избранныхъ, Лиззи перешла черезъ рѣку въ Гайо такъ необычайно, какъ будто Богъ перенесъ ее въ огненной колесницѣ, запряженной парой лошадей.
Въ присутствіи госпожи Сэмъ всегда чувствовалъ необыкновенный приливъ религіознаго настроенія и щедро вставлялъ въ свою рѣчь образы и сравненія изъ священнаго писанія.
— Приди сюда, Сэмъ, — сказалъ мистеръ Шельби, который тоже вышелъ на веранду, — и разскажи все, какъ слѣдуетъ, госпожѣ. Полно, полно, Эмили, — онъ обнялъ жену одной рукой, — ты вся холодная и дрожишь. Ты слишкомъ принимаешь къ сердцу все это!
— Слишкомъ принимаю! Да развѣ я не женщина, не мать? Развѣ мы оба не отвѣтимъ передъ Богомъ за эту несчастную? Господи! не дай чтобы еще этотъ грѣхъ палъ на насъ!
— Да какой же грѣхъ, Эмили? Ты сама видишь, что мы сдѣлали только то, что должны были сдѣлать.
— И все-таки я чувствую себя глубоко виноватой; никакими разсужденіями не могу я побѣдить этого чувства.
— Эй, Анди, черномазый, пошевеливайся! — распоряжался Сэмъ подъ верандой. — Сведи лошадей въ конюшню! Ты слышишь, господинъ зоветъ меня. — И Сэмъ вскорѣ появился со своимъ пальмовымъ листомъ въ рукахъ.
— Ну, Сэмъ, разскажи теперь толкомъ, какъ было дѣло, — сказалъ мистеръ Шельби. — Гдѣ Элиза? знаешь ты?
— Да, масса, я своими собственными-глазами видѣлъ, какъ она переходила рѣку по плавающимъ льдинамъ. Удивительно, какъ она могла перейти! Это просто чудо, другого ничего нельзя сказать. И я видѣлъ, какъ на томъ берегу какой-то человѣкъ помогъ ей взойти, она пошла и скрылась въ туманѣ.
— Сэмъ, это что-то невѣроятію! Перейти рѣку по плавающимъ льдинамъ не легкое дѣло, — замѣтилъ мистеръ Шельби.
— Не легкое! Безъ помощи Божіей никому не перейти! Вотъ какъ было дѣло, разсказывалъ Сэмъ: масса Гэлей, и я, и Анди мы подъѣзжали къ маленькой гостиницѣ на берегу рѣки, я обогналъ ихъ немножко: мнѣ такъ хотѣлось поймать Лиззи, что я не могъ усидѣть на мѣстѣ. Только подъѣзжаю къ гостиницѣ, смотрю, она тутъ какъ тутъ, стоитъ себѣ у окна, а они-то совсѣмъ близехонько. Вдругъ, у меня свалилась шляпа, я закричалъ такъ, что мертвый бы проснулся. Лиззи, должно быть, услышала и отошла отъ окна, а масса Гэлей проѣхалъ мимо, прямо къ двери; а она-то тѣмъ временемъ вышла боковою дверью да прямо къ рѣкѣ. Масса Гэлей увидѣлъ ее да какъ закричитъ, и побѣжали мы всѣ — и онъ, и я, и Анди догонять ее. Она подбѣжала къ рѣкѣ, а тамъ около берега вода течетъ футовъ на десять ширины, а дальше все льдины плывутъ, качаются, огромныя точно какіе острова. Мы за ней гонимся по пятамъ, я думаю, ну пропала головушка, захватитъ онъ ее, какъ Богъ святъ, а она какъ закричитъ, — никогда въ жизни не слыхалъ я такого крика! — дай перемахнула прямо на ледъ и пошла скакать съ одной льдины на другую; ледъ трещитъ, колыхается, кракъ, шлепъ, а она-то скачетъ, словно коза! Этакую силищу далъ Богъ женщинѣ, даже удивительно!
Миссисъ Шельби слушала разсказъ Сэма молча, блѣдная отъ волненія.
— Славу Богу, она жива! — проговорила она. — Но гдѣ же теперь бѣдняжка?
— Господь Богъ позаботится о ней! — отвѣчалъ Сэмъ, набожно поднимая глаза къ небу. — Я опять скажу — все это дѣло промысла Божія, тутъ сомнѣваться нельзя, это совсѣмъ какъ миссисъ учила насъ. Господь выбираетъ разныя орудія для исполненія своей воли. Да вотъ, къ примѣру сказать, не будь меня сегодня, ее десять разъ могли бы словить. Вѣдь это я выпустилъ лошадей утромъ и гонялъ ихъ чуть не до обѣда. А если бы я не заставилъ массу Гэлея сдѣлать пять миль въ сторону, онъ бы догналъ Лиззи, какъ собака голубка. Все это промыслы!
— Ну я бы тебя попросилъ, мастеръ Сэмъ, не заниматься такими промыслами. Я не позволяю продѣлывать такихъ штукъ съ джентльменами въ моемъ домѣ, — проговорилъ мистеръ Шельби, стараясь сдержать улыбку и говорить строгимъ голосомъ.
Но притворяться сердитымъ на негра такъ же безполезно, какъ на ребенка; и тотъ и другой инстинктивно чувствуютъ дѣйствительное настроеніе говорящаго и не дадутся въ обманъ.
Сэмъ нисколько не огорчился строгимъ замѣчаніемъ своего господина, хотя скорчилъ грустно-серьезное лицо и опустилъ углы рта, какъ кающійся грѣшникъ.
— Масса правъ, совершенно правъ. Это было очень гадко съ моей стороны, говорить нечего; конечно, ни масса, ни миссисъ не могутъ хвалить за такія дѣла. Я это очень хорошо понимаю. Но такому бѣдному негру, какъ я, бываетъ иногда большое искушеніе подгадить такому дурному человѣку, какъ этотъ масса Гэлей. Онъ вѣдь вовсе не джентльменъ! Всякій кто, какъ я, росъ въ господскомъ домѣ, сразу замѣтитъ это.
— Хорошо, Сэмъ, — сказала миссисъ Шельби, — я вижу, что ты раскаиваешься въ своемъ проступкѣ! Сходи къ тетушкѣ Хлоѣ, скажи, чтобы она дала вамъ холодной баранины, которая осталась отъ обѣда. Вы съ Анди, должно быть, сильно проголодались.
— Миссисъ слишкомъ добра къ намъ, — сказалъ Сэмъ, откланиваясь и быстро выходя изъ комнаты.
Читатель, вѣроятно, замѣтилъ, что Сэмъ, какъ мы говорили выше, обладалъ однимъ природнымъ талантомъ, который несомнѣнно доставилъ бы ему видное положеніе въ политической жизни — талантомъ извлекать выгоду изъ всякой перемѣны обстоятельствъ и пользоваться ею для восхваленія и прославленія своей особы. Увѣренный въ томъ, что онъ въ достаточной мѣрѣ выказалъ свою набожность и смиреніе въ гостиной, онъ нахлобучилъ на голову свой пальмовый листъ съ самымъ ухарскимъ видомъ и отправился во владѣнія тетушки Хлои, съ намѣреніемъ произвести эффектъ на кухнѣ.
— Я скажу рѣчь неграмъ, — говорилъ Сэмъ самому себѣ: — теперь самый подходящій случай. Я имъ того наговорю, что они глаза выпучатъ отъ удивленія.
Надобно замѣтить, что однимъ изъ величайшихъ удовольствій для Сэма было сопровождать своего господина на всевозможныя политическія собранія. Повиснувъ на какомъ нибудь заборѣ или взобравшись на дерево, онъ наблюдалъ за ораторами съ величайшимъ вниманіемъ и затѣмъ, спустившись къ своимъ чернымъ собратьямъ, явившимся туда также со своими господами, онъ удивлялъ и восхищалъ ихъ, передавая слышанное съ шутовскимъ передразниваньемъ ораторовъ и съ самою невозмутимою серьезностью; обыкновенно его слушателями были негры, но иногда къ нимъ присоединялись бѣлые, которые тоже слушали, смѣялись и подмигивали къ великому удовольствію Сэма. Въ сущности, Сэмъ считалъ ораторское искусство своимъ призваніемъ и никогда не упускалъ случая блеснуть имъ.
Между Сэмомъ и тетушкой Хлоей существовала съ давнихъ поръ скрытая вражда или лучше сказать явная холодность отношеній; но теперь Сэмъ питалъ нѣкіе замыслы насчетъ съѣстныхъ припасовъ, какъ необходимаго фундамента для своихъ дальнѣйшихъ дѣйствіи, и потому онъ рѣшилъ быть въ высшей степени миролюбивымъ: онъ очень хорошо зналъ, что приказанія госпожи будутъ буквально исполнены, но зналъ также, что много выиграетъ, если они будутъ исполнены съ охотой. Поэтому онъ явился передъ тетушкой Хлоей съ выраженіемъ трогательнаго смиренія и покорности, какъ человѣкъ, перенесшій громадныя страданія ради преслѣдуемаго ближняго, и заявилъ, что миссисъ прислала его къ тетушкѣ Хлоѣ, чтобы та была такъ добра покормить и напоить его, въ чемъ онъ сильно нуждается; этими словами онъ ясно призналъ ея права и власть надъ кухоннымъ департаментомъ и всѣмъ принадлежащимъ къ нему.
Разсчетъ не обманулъ его. Ни одинъ опытный кандидатъ на выборахъ не успѣвалъ такъ легко склонить на свою сторону бѣдныхъ, простодушныхъ и добродѣтельныхъ избирателей, какъ склонилъ Сэмъ тетушку Хлою. Если бы онъ былъ самъ блудный сынъ, его не угощали бы съ болѣе материнскою щедростью. Черезъ нѣсколько минутъ онъ съ радостнымъ, самодовольнымъ видомъ сидѣлъ за столомъ передъ огромнымъ оловяннымъ блюдомъ, на которомъ сложены были остатки всего, что подавалось на столъ за послѣдніе два, три дня. Сочные кусочки ведчины, золотистыя корочки пирога, кусочки паштета всевозможной математической формы, косточки цыплятъ, потроха, лапки разныхъ птицъ — все перемѣшивалось въ живописномъ безпорядкѣ, и Сэмъ, неограниченный властелинъ надъ всѣмъ этимъ, сидѣлъ, весело сдвинувъ свой пальмовый листъ набекрень и покровительственно угощалъ Андн, сидѣвшаго по его правую руку.
Кухня была биткомъ набита неграми, сбѣжавшимися изъ разныхъ хижинъ, чтобы узнать чѣмъ кончились событія этого дня Насталъ часъ торжества для Сэма! Онъ разсказалъ исторію своихъ приключеній со всѣми прикрасами, которыя могли усилить ея эффектъ: Сэмъ никогда не допускалъ, чтобы разсказъ въ его передачѣ утратилъ хоть часть своего блеска. Взрывы хохота безпрестанно прерывали разсказчика и этотъ хохотъ подхватывала мелюзга, ребятишки, которые валялись кучами на полу или прятались по угламъ. Сэмъ сохранялъ все время невозмутимую серьезность и лишь иногда закатывалъ глаза и кидалъ на своихъ слушателей невѣроятно смѣшные взгляды, ни на минуту не покидая наставительнаго приподнятаго тона рѣчи.
— Видите, любезные граждане, — говорилъ Сэмъ, энергично размахивая ножкой индѣйки, — спасая этого ребенка, я боролся за всѣхъ васъ, да, за всѣхъ. Потому что тотъ, кто хочетъ наложить руку на одного изъ нашихъ, накладываетъ ее на всѣхъ. Въ основѣ это одно и то же, — ясное дѣло. Пусть-ка явится одинъ изъ этихъ торгашей, которые высматриваютъ да вынюхиваютъ нашего брата, онъ будетъ имѣть дѣло со мною! Я готовъ стоять за всѣхъ васъ, братья, за ваши права, готовъ защищать ихъ до послѣдняго издыханія!
— А какъ же, Сэмъ, ты говорилъ мнѣ сегодня утромъ, что поможешь этому чужому господину поймать Элизу, а теперь говоришь что-то совсѣмъ другое.
— А теперь я тебѣ говорю, Анди, — отвѣчалъ Сэмъ тономъ подавляющаго превосходства, — не толкуй ты никогда о томъ, чего не понимаешь; у такихъ молокососовъ какъ ты, Анди, бываютъ очень хорошія намѣренія, но они не могутъ осмыслить основныхъ причинъ нашихъ поступковъ.
— Это съ моей стороны была добросовѣстность, Анди. Когда я сбирался изловить Лиззи, я думалъ, что господинъ этого хочетъ. Когда я увидѣлъ, что миссисъ хочетъ совсѣмъ другого, я поступилъ еще болѣе добросовѣстно, — потому что намъ, слугамъ, всегда выгоднѣе держать сторону госпожи — и такъ, ты видишь, я былъ и въ томъ, и въ другомъ случаѣ послѣдователенъ и добросовѣстенъ, я поступалъ на основаніи правилъ. Да, правилъ, — повторилъ Сэмъ съ жаромъ, разгрызая цыплячью шейку, — а для чего же правила, если у насъ нѣтъ стойкости слѣдовать имъ? Спрашиваю васъ для чего? Анди, возьми эту кость, на ней еще осталось немножко мяса.
Слушатели съ разинутыми ртами ловили каждое слово Сэма, и онъ продолжалъ тономъ человѣка, приступающаго къ разрѣшенію сложнаго вопроса:
— Кстати о стойкости, товарищи негры; многіе не совсѣмъ ясно понимаютъ, что такое стойкость и постоянство. Когда случается, что человѣкъ одинъ день и ночь стоитъ за одно, на другой день за противоположное, люди говорятъ (и это довольно естественно) онъ не стойкій.
— Передай-ка мнѣ, Анди, этотъ кусочекъ пирога. — Но разсмотримъ дѣло поглубже. Я надѣюсь, что джентльмены и прекрасный полъ извинятъ меня за сравненіе, взятое изъ обыденной жизни. Возьмемъ для примѣра, что я хочу влѣзть на стогъ съ сѣномъ. Я приставляю лѣстницу съ этой стороны, нѣтъ, не влѣзть. Неужели же вы меня назовете непостояннымъ, если я не буду лазить безъ конца съ этой стороны и переставлю свою лѣстницу на противоположную сторону? Нѣтъ, я постояненъ потому, что я хочу влѣзть наверхъ во что бы то ни стало, съ какой бы то ни было стороны. Понятно вамъ это?
— Это единственное въ чемъ ты былъ всегда постояненъ, — проворчала тетушка Хлоя, которая начинала раздражаться. Веселье въ такой вечеръ дѣйствовало на нее какъ „уксусъ на селитру“ по словамъ Писанія.
— Да, — вскричалъ Сэмъ, вполнѣ насытившись и ужиномъ, и славою, — да, мои сограждане и дамы, и вообще весь женскій полъ, у меня свои убѣжденія, я этимъ горжусь, они всегда принесутъ мнѣ пользу и теперь, и послѣ. — Онъ всталъ, чтобы съ большимъ эффектомъ закончить свою рѣчь.
— У меня есть убѣжденія, и я крѣпко держусь за нихъ. Если я думаю, что надобно сдѣлать что нибудь на основаніи моего убѣжденія, я это сдѣлаю, хотя бы меня сожгли живымъ. Я смѣло пойду на костеръ и скажу: Вотъ я пришелъ пролить свою кровь до послѣдней капли за свои убѣжденія, за свою родину, за благо всего общества!
— Хорошо, вмѣшалась тетушка Хлоя, — надѣюсь, которое нибудь изъ твоихъ убѣжденій заставитъ тебя наконецъ идти спать и не задерживать народъ до утра. А вы, дѣтвора, — обратилась она къ ребятишкамъ, — если не хотите попробовать кнута, убирайтесь какъ можно скорѣй домой!
— Негры! — воскликнулъ Сэмъ, благосклонно помахивая своей шляпой, пальмовымъ листомъ, — даю вамъ мое благословеніе! Идите спать и ведите себя умно!
Послѣ этого трогательнаго напутствія собраніе разошлось.