я еще занимался этимъ дѣломъ, я разъ купилъ бабенку. Славная была бабенка, хорошенькая, бойкая такая. У нея былъ сынишка слабый, больной мальчишка. У него кажется расъ горбъ на спинѣ, или что-то въ этомъ родѣ. Я взялъ да и продалъ его одному человѣку; а тотъ думалъ: вотъ выращу такъ можетъ и получу за него что нибудь, благо дешево пришелся. Мнѣ, знаете, и въ голову не пришло, что моя бабенка приметъ это къ сердцу, а она… Господи, чего она только не выдѣлывала! Оказывается, она особенно сильно любила этого ребенка именно за то, что онъ былъ больной, горбатый и мучилъ ее. Просто ничѣмъ нельзя было ее утѣшить: плачетъ, мечется изъ угла въ уголъ, точно у нея на всемъ свѣтѣ ничего больше не осталось. Даже смѣшно вспомнить. Господи! Чего только не заберутъ себѣ въ голову женщины!
— Да, со мной было то же самое, — сказалъ Гэлей. — Прошлымъ лѣтомъ на Красной рѣкѣ я купилъ женщину съ мальчикомъ. Мальчишка былъ прехорошенькій и глазки у него были такіе яркіе, не хуже вашихъ. Только сталъ я его ближе разсматривать, оказывается — слѣпой, такъ таки слѣпой. Ну, думаю, не бѣда, если мнѣ, не говоря худого слова, удастся кому нибудь спустить его, и тутъ же я вымѣнялъ его за боченокъ виски. Но вотъ стали мы его отбирать у матери, она разсвирѣпѣла, словно тигрица. Мы еще не выходили тогда изъ гавани, такъ что на моихъ невольникахъ и оковъ не было, и что же бы вы думали она сдѣлала? Какъ кошка влѣзла на тюкъ съ хлопчатой бумагой, выхватила ножъ у одного изъ матросовъ и давай размахивать имъ такъ, что сразу всѣхъ разогнала, потомъ видитъ, что это ни къ чему, повернулась да и бултыхъ въ воду вмѣстѣ со своимъ дѣтенышемъ, пошла прямо ко дну, такъ и пропала.
— Ба! — вскричалъ Томъ Локеръ, который слушалъ всѣ эти исторіи съ дурно скрываемымъ неудовольствіемъ. — Вы оба не умѣете вести дѣла. Мои бабы никогда не выкидываютъ со мною такихъ штукъ, смѣю васъ увѣрить!
— Неужели! А что же вы съ ними дѣлаете?
— Что дѣлаю? Если я покупаю бабу и у нея есть ребенокъ, котораго я хочу продать, я подхожу къ ней, приставляю кулакъ ей къ лицу и говорю: Слушай, если ты осмѣлишься сказать мнѣ хоть слово поперекъ, я размозжу тебѣ все лицо. Не смѣй говорить мнѣ ни слова, ни полслова. А этотъ мальчишка, говорю я, мой, а не твой, и тебѣ нечего о немъ думать. Я продамъ его, когда подвернется случай, и, пожалуйста, никакихъ штукъ не выкидывай, или я такое надъ тобой сдѣлаю, что ты будешь жа-
я еще занимался этим делом, я раз купил бабенку. Славная была бабенка, хорошенькая, бойкая такая. У неё был сынишка слабый, больной мальчишка. У него кажется рас горб на спине, или что-то в этом роде. Я взял да и продал его одному человеку; а тот думал: вот выращу так может и получу за него что-нибудь, благо дешево пришелся. Мне, знаете, и в голову не пришло, что моя бабенка примет это к сердцу, а она… Господи, чего она только не выделывала! Оказывается, она особенно сильно любила этого ребенка именно за то, что он был больной, горбатый и мучил ее. Просто ничем нельзя было ее утешить: плачет, мечется из угла в угол, точно у неё на всём свете ничего больше не осталось. Даже смешно вспомнить. Господи! Чего только не заберут себе в голову женщины!
— Да, со мной было то же самое, — сказал Гэлей. — Прошлым летом на Красной реке я купил женщину с мальчиком. Мальчишка был прехорошенький и глазки у него были такие яркие, не хуже ваших. Только стал я его ближе рассматривать, оказывается — слепой, так таки слепой. Ну, думаю, не беда, если мне, не говоря худого слова, удастся кому-нибудь спустить его, и тут же я выменял его за бочонок виски. Но вот стали мы его отбирать у матери, она рассвирепела, словно тигрица. Мы еще не выходили тогда из гавани, так что на моих невольниках и оков не было, и что же бы вы думали она сделала? Как кошка влезла на тюк с хлопчатой бумагой, выхватила нож у одного из матросов и давай размахивать им так, что сразу всех разогнала, потом видит, что это ни к чему, повернулась да и бултых в воду вместе со своим детенышем, пошла прямо ко дну, так и пропала.
— Ба! — вскричал Том Локер, который слушал все эти истории с дурно скрываемым неудовольствием. — Вы оба не умеете вести дела. Мои бабы никогда не выкидывают со мною таких штук, смею вас уверить!
— Неужели! А что же вы с ними делаете?
— Что делаю? Если я покупаю бабу и у неё есть ребенок, которого я хочу продать, я подхожу к ней, приставляю кулак ей к лицу и говорю: Слушай, если ты осмелишься сказать мне хоть слово поперек, я размозжу тебе всё лицо. Не смей говорить мне ни слова, ни полслова. А этот мальчишка, говорю я, мой, а не твой, и тебе нечего о нём думать. Я продам его, когда подвернется случай, и, пожалуйста, никаких штук не выкидывай, или я такое над тобой сделаю, что ты будешь жа-
