„И видѣлъ слезы тѣхъ, кого угнетаютъ, а утѣшителя у нихъ нѣтъ; и въ рукѣ угнетающихъ ихъ сила, а утѣшителя у нихъ нѣтъ“.
Томъ скоро понялъ, на что можно надѣяться и чего бояться при новыхъ условіяхъ его жизни. Онъ былъ опытный и ловкій работникъ во всякомъ дѣлѣ, за какое брался; по привычкѣ и по принципу онъ всегда все дѣлалъ быстро и аккуратно. При своемъ спокойномъ, мирномъ характерѣ, онъ надѣялся неослабнымъ прилежаніемъ отвратить отъ себя хоть часть тѣхъ непріятностей, какимъ подвергались его товарищи. Онъ видѣлъ вокругъ себя массу насилій и страданій, отъ которыхъ у него болѣло сердце; но онъ рѣшилъ все переносить терпѣливо, поручивъ себя Судьѣ праведному и не отказываясь отъ надежды на избавленіе.
Легри молча слѣдилъ за Томомъ и очень скоро призналъ въ немъ первокласснаго работника; но въ то же время онъ чувствовалъ какую-то тайную непріязнь къ нему — инстинктивную антипатію зла къ добру. Онъ ясно видѣлъ, что Томъ замѣчаетъ всѣ акты насилія и жестокости надъ беззащитными, которые такъ часто совершались на его плантаціи. Всякій человѣкъ настолько дорожитъ общественнымъ мнѣніемъ, хотя бы не выраженнымъ словами, что даже молчаливое осужденіе раба можетъ раздражать господина. Томъ много разъ выказывалъ нѣжность и состраданіе къ своимъ товарищамъ по несчастію и Легри подозрительно слѣдилъ за всѣми проявленіями такихъ чувствъ, до сихъ норъ неизвѣстныхъ его неграмъ. Онъ купилъ Тома съ цѣлью сдѣлать изъ него нѣчто въ родѣ управителя, которому онъ могъ бы поручать хозяйство во время своихъ кратковременныхъ отлучекъ. Но для управителя необходимо было во первыхъ суровость, во вторыхъ и въ третьихъ суровость. Легри рѣшилъ, что Томъ слишкомъ мягокъ, и что слѣдуетъ ожесточить его. Черезъ нѣсколько недѣль по прибытіи Тома на плантацію, онъ и приступилъ къ выполненію этого плана.
Одинъ разъ утромъ, когда работники вышли въ поле, Томъ съ удивленіемъ замѣтилъ среди нихъ женщину, которую не видалъ никогда раньше, и которая невольно обратила на себя его вниманіе. Эта женщина была высокаго роста, стройная, съ замѣчательно изящными ногами и руками, одѣта опрятно и прилично. По наружности ей можно было дать отъ тридцати пяти до сорока лѣтъ; у нея было одно изъ тѣхъ лицъ, которыя, разъ увидавъ, уже не забудешь, которыя съ перваго взгляда наводятъ на мысль о какой нибудь необыкновенной несчастной и романтической исторіи. У нея былъ высокій лобъ и красиво очерченныя брови. Прямой, правильный носъ, красивый ротъ, изящная форма головы и шеи показывали, что она была когда-то красавицей, но лицо ея было изрѣзано глубокими морщинами, носило слѣды страданія, горечи и гордаго терпѣнія. Цвѣтъ лица ея былъ блѣдный и нездоровый, щеки впалыя, всѣ черты обострившіяся, тѣло исхудалое. Всего замѣчательнѣе были ея глаза, огромные, черные глаза, осѣненные длинными, также черными рѣсницами, глаза полные дикаго, мрачнаго отчаянія. Каждая черта ея лица, каждый изгибъ ея подвижнаго рта, каждое движеніе ея тѣла дышало презрѣніемъ и гордымъ вызовомъ: но въ глазахъ ея застыло выраженіе мрачной тоски и безнадежности, составлявшее страшный контрастъ съ ея гордымъ и презрительнымъ видомъ.
Томъ не зналъ, кто она и откуда явилась. Онъ увидѣлъ ее въ первый разъ, когда она стройная и гордая шла рядомъ съ мимъ, въ сѣромъ сумракѣ разсвѣта. Но прочіе рабочіе, невидимому, знали ее, многіе оборачивались и смотрѣли на нее; жалкая, оборванная, полуголодная толпа, окружавшая ее, очевидно не могла скрыть своего злорадства.
— Вотъ ужъ до чего дошла, очень радъ! — замѣтилъ одинъ изъ рабочихъ.
— Хе, хе, хе! — засмѣялся другой, — пусть узнаетъ важная барыня каково сладко работать!
— Посмотримъ, какъ-то она будетъ работать! Будетъ ли ей доставаться по вечерамъ такъ же какъ намъ!
— Хотѣлось бы мнѣ посмотрѣть, какъ ее будутъ пороть! — Женщина не обращала ни малѣйшаго вниманія на всѣ эти злобныя замѣчанія, она шла все съ тѣмъ же выраженіемъ гнѣвнаго презрѣнія, какъ будто и не слыхала ихъ. Томъ постоянно жилъ среди культурныхъ людей, онъ инстинктивно чувствовалъ по ея виду и манерамъ, что она принадлежитъ къ тому же разряду; но онъ не могъ понять, какимъ образомъ она дошла до такого унизительнаго состоянія. Женщина не смотрѣла на него и не заговаривала съ нимъ, но все время, пока они шли въ поле, она держалась около него.
Томъ по обыкновенію усердно принялся за работу, но такъ какъ незнакомая женщина была недалеко, то онъ часто поглядывалъ на нее и на ея работу. Онъ сразу замѣтилъ, что, благодаря ея ловкости и гибкости пальцевъ, работа давалась ей легче, чѣмъ многимъ другимъ. Она собирала хлопокъ быстро и чисто, все съ тѣмъ же презрительнымъ выраженіемъ лица, какъ будто презирала и работу, и ту судьбу, которая довела ее до этого унизительнаго положенія.
Въ теченіе дня Тому пришлось работать рядомъ съ мулаткой, которая была куплена вмѣстѣ съ нимъ. Ома очевидно была сильно больна, и Томъ нѣсколько разъ слышалъ, какъ она шептала молитвы, вся дрожа и шатаясь, какъ будто готовая упасть въ обморокъ. Томъ молча подошелъ къ ней и переложилъ нѣсколько горстей хлопка изъ своей корзины въ ея.
— Ахъ, не надо, не надо! — сказала женщина, съ удивленіемъ взглядывая на него, — тебѣ достанется!
Въ эту минуту подошелъ Самбо. Онъ, казалось, питалъ особую непріязнь къ мулаткѣ; и, замахнувшись бичемъ, онъ крикнулъ грубымъ, гортаннымъ голосомъ: — Ты что это, Люси, плутовать! — Онъ далъ ей пинка ногой въ тяжеломъ башмакѣ и хлестнулъ Тома бичемъ по лицу.
Томъ смолчалъ и продолжалъ работать; но женщина, и безъ того обезсиленная, упала въ обморокъ.
— Я ее сейчасъ приведу въ чувство! — вскричалъ надсмотрщикъ къ со злобнымъ смѣхомъ. — Я ее угощу кой чѣмъ, полезнѣе камфоры! — Онъ вынулъ булавку изъ-за обшлага и всунулъ ее но самую головку въ тѣло несчастной. Женщина застонала и приподнялась. — Вставай, скотина, и работай, а то я тебѣ еще не такъ задамъ!
Женщина сдѣлала надъ собой нечеловѣческое усиліе и принялась за работу съ мужествомъ отчаянія.
— Смотри же, такъ и продолжай! — приказалъ Самбо, — иначе ты вечеромъ пожалѣешь, что не умерла.
— Я и теперь жалѣю! — прошептала она. Томъ слышалъ эти слова и слышалъ какъ она шептала:
— О Господи, да скоро ли? Господи, за что ты покинулъ насъ?
Не думая о томъ, чему онъ подвергается, Томъ снова подошелъ къ ней и переложилъ весь хлопокъ изъ своей корзины въ ея.
— Ой, не надо! ты не знаешь, что они сдѣлаютъ съ тобой! — вскричала мулатка.
— Мнѣ это легче перенести, чѣмъ тебѣ, — отвѣчалъ Томъ, возвращаясь на свое мѣсто. Все это произошло въ одну минуту.
Вдругъ незнакомка, которую мы описали и которая работая подошла на столько близко къ Тому, что слышала его послѣднія слова, подняла свои мрачные, черные глаза и пристально посмотрѣла на него. Затѣмъ, взявъ нѣсколько горстей хлопка изъ своей корзины переложила въ его корзину.
— Ты не знаешь здѣшняго мѣста, — сказала она, — иначе ты этого бы не дѣлалъ. Когда ты проживешь здѣсь съ мѣсяцъ ты перестанешь помогать другимъ, ты увидишь, что тутъ надо заботиться только о томъ, чтобы свою шкуру сберечь.
— Боже меня отъ этого избави, миссисъ! — сказалъ Томъ, — инстинктивно обращаясь къ своей сосѣдкѣ съ тѣмъ словомъ, которое обыкновенно употребляется въ разговорѣ съ господами.
— Богъ никогда не посѣщаетъ здѣшнихъ мѣстъ, — съ горечью отвѣчала женщина, снова проворно принимаясь за работу; и презрительная усмѣшка опять скривила ея губы.
Но надсмотрщикъ, бывшій на другомъ концѣ поля, замѣтилъ, что она сдѣлала и подошелъ къ ней, размахивая бичемъ.
— Это что! это что! — вскричалъ онъ съ торжествующимъ видомъ, — ты плутуешь? Эй, берегись! ты теперь въ моихъ рукахъ, смотри, какъ бы тебѣ не отвѣдать плети!
Молнія сверкнула изъ черныхъ глазъ женщины, губы ея задрожали, ноздри расширились, она выпрямилась и устремила на надсмотрщика взглядъ, горѣвшій гнѣвомъ и презрѣніемъ.
— Собака! — вскричала она, — осмѣлься-ка дотронуться до меня. У меня еще достаточно власти, чтобы отдать тебя на растерзаніе псамъ, сжечь тебя живымъ, изрѣзать на куски! Мнѣ стоитъ только слово сказать!
— Чортъ возьми, зачѣмъ же вы здѣсь? — сказалъ Самбо, видимо струсивъ и мрачно отступая шага на два, — простите, пожалуйста, миссисъ Касси!
— Ну, такъ держись подальше! — приказала женщина. Самбо вдругъ понадобилось присмотрѣть за чѣмъ-то на другомъ концѣ поля, и онъ быстро отошелъ.
Женщина снова вернулась къ своей работѣ и работала такъ быстро, что приводила Тома въ изумленіе. Ея пальцы двигались съ какой-то волшебной силой. До заката солнца она биткомъ набила свою корзину, да еще нѣсколько разъ подбавляла въ корзину Тома. Было уже почти темно, когда усталые рабочіе съ корзинами на головахъ потянулись къ тому зданію, гдѣ вѣшали и складывали хлопокъ. Легри ожидалъ ихъ тамъ, разговаривая со своими двумя надсмотрщиками.
— Этотъ Томъ надѣлаетъ намъ много хлопотъ, онъ постоянно подкладывалъ хлопокъ въ корзину Люси. Онъ намъ всѣхъ негровъ взбаломутитъ, если масса не образумитъ его, — говорилъ Самбо.
— Ишь, черномазый чортъ! ну постой, мы тебя научимъ уму разуму! — вскричалъ Легри, — правда, что-ли ребята?
При этомъ вопросѣ оба негра злобно усмѣхнулись.
— Да, да, масса Легри научитъ, самъ чортъ такъ не научитъ, какъ масса Легри! сказалъ Квимбо.
— Я думаю, ребята, чтобы выбить у него дурь изъ головы, всего лучше будетъ заставлять его сѣчь другихъ. Понемножку онъ и привыкнетъ!
— Долго придется массѣ выбивать изъ него эту дурь-то.
— Все равно, когда нибудь да выбьемъ, — отвѣчалъ Легри, жуя табакъ.
— А вотъ еще Люси самая противная, дрянная баба на всей плантаціи! — продолжалъ Самбо.
— Смотри, Самбо, я начинаю догадываться, почему ты такъ бранишь Люси.
— Да что жъ, масса? Вы сами видѣли, какая она дерзкая! Вы ей велѣли взять меня въ мужья, а она не хочетъ.
— Ее бы надо хорошенько выпороть, — сказалъ Легри, сплевывая, — да не стоитъ, ужъ очень у насъ спѣшная работа, а она навѣрно заболѣетъ… Она дохлая, дохлую бабу хоть до полусмерти заколоти, она все будетъ на своемъ стоять.
— Надоѣла мнѣ сегодня эта Люси, лѣнится, ничего не дѣлаетъ, смотритъ по сторонамъ, а Томъ за нее заступается.
— Заступается? въ самомъ дѣлѣ? Ну вотъ, пускай-ка Томъ и посѣчетъ ее. Это будетъ ему наука, да и бабу онъ не такъ исколотитъ, какъ вы, дьяволы!
— Го, го, ха, ха, ха! — захохотали оба негодяя, и ихъ дьявольскій хохотъ какъ бы оправдывалъ названіе, данное имъ Легри.
— А только вотъ что, масса, Томъ да миссисъ Касси, они вдвоемъ наполнили корзину Люси. Пожалуй, вѣсъ-то будетъ какъ надо быть.
— Да вѣдь вѣшаю-то я! — выразительно отвѣчалъ Легри.
Надсмотрщики снова разразились своимъ дьявольскимъ хохотомъ.
— Такъ, значитъ, миссъ Касси сдѣлала свой урокъ? — спросилъ Легри.
— Она собираетъ хлопокъ проворнѣе дьявола и всѣхъ его чертей.
— Они, должно быть, всѣ и сидятъ въ ней! — сказалъ Легри, и, пробормотавъ какое-то грубое ругательство, прошелъ въ комнату, гдѣ были вѣсы.
Медленно входили въ эту комнату усталые, истомленные негры и смиренно подавали свои корзины для взвѣшиванья.
Легри отмѣчалъ на доскѣ противъ имени каждаго негра вѣсъ хлопка, принесеннаго имъ.
Корзина Тома оказалась надлежащаго вѣса и онъ съ тревогой ожидалъ, какою окажется корзина мулатки.
Она подошла, шатаясь отъ усталости, и подала свою корзину. Вѣсъ былъ полный, Легри сразу замѣтилъ это, но онъ притворился сердитымъ и закричалъ:
— Ахъ, ты лѣнивая скотина! опять не хватаетъ! Становись къ сторонѣ! ужо тебѣ попадетъ!
Мулатка застонала съ отчаяніемъ и присѣла на доску.
Теперь выступила впередъ женщина, которую звали миссъ Касси и съ гордымъ, пренебрежительнымъ видомъ подала свою корзину. Легри взглянулъ ей въ глаза насмѣшливо и въ то же время пытливо.
Она пристально посмотрѣла на него своими черными глазами, губы ея зашевелились, и она сказала что-то по французски. Никто не понялъ, что именно, но лицо Легри приняло поистинѣ дьявольское выраженіе. Онъ поднялъ руку, какъ бы собираясь ударить ее, она посмотрѣла на него съ гордымъ презрѣніемъ и вышла изъ комнаты.
— А теперь, — сказалъ Легри, — приди-ка сюда, Томъ! Видишь ли я говорилъ тебѣ, что купилъ тебя не для черной работы Я хочу повысить тебя, сдѣлать тебя надсмотрщикомъ. Принимайся за свою должность сегодня же. Возьми эту бабу и высѣки ее. Ты видалъ, какъ это дѣлается, сумѣешь?
— Простите меня, масса, — сказалъ Томъ, — но я надѣюсь, что вы меня не будете заставлять дѣлать это. Я къ этому не привыкъ, я никогда этого не дѣлалъ, и никакъ не могу.
— Тебѣ многому придется у меня выучиться, чего ты никогда не дѣлалъ! — закричалъ Легри, взялъ плеть, хлестнулъ ею изо всей силы Тома по лицу и продолжалъ хлестать по чемъ попало.
— Вотъ тебѣ! — проговорилъ онъ, уставши битъ; — ну-ка скажи теперь, что не можешь сѣчь!
— Не могу, масса, — отвѣчалъ Томъ, вытирая рукою кровь, которая текла по лицу его. — Я готовъ работать день и ночь, работать до послѣдняго издыханія; но этого я не могу дѣлать, потому что это нехорошо, и я, масса, никогда не буду этого дѣлать, никогда!
У Тома былъ удивительно мягкій, кроткій голосъ и почтительныя манеры, вслѣдствіе чего Легри заключилъ, что онъ трусъ, и что съ нимъ легко будетъ справиться. При послѣднихъ словахъ, произнесенныхъ имъ, трепетъ изумленія пробѣжалъ по присутствовавшимъ; бѣдная мулатка сложила руки и проговорила: О, Господи! Всѣ невольно переглянулись и затаили дыханіе, какъ бы готовясь къ бурѣ, которая должна была разразиться
Легри былъ удивленъ и смущенъ, но не надолго.
— Что! Ахъ ты проклятая, черная скотина! — закричалъ онъ, — ты смѣешь говорить мнѣ, что я тебѣ приказываю нехорошее! Да какъ ты смѣешь, мерзкая скотина, разсуждать, что хорошо, что нехорошо! Я тебя отучу отъ этихъ разсужденій! Что ты себѣ думаешь, кто ты такой? Ты воображаешь, что ты джентльменъ, смѣешь указывать своему господину, что хорошо, что нѣтъ? Такъ какъ же по вашему, мистеръ Томъ, будетъ дурно высѣчь эту бабу?
— Я думаю, масса, — отвѣчалъ Томъ. — Несчастная женщина больна и слаба, сѣчь ее будетъ прямо жестоко, и я этого никогда не сдѣлаю. Масса, если вы хотите убить меня, убейте! Но я никогда не подниму руки ни противъ кого изъ здѣшнихъ; никогда, я скорѣй самъ умру!
Томъ говорилъ мягкимъ голосомъ, но такъ рѣшительно, что нельзя было не вѣрить ему. Легри дрожалъ отъ гнѣва, его зеленоватые глаза метали искры, даже усы его какъ-то ощетинились отъ гнѣва. Но подобно нѣкоторымъ хищникамъ, которые играютъ со своей жертвой, прежде чѣмъ растерзать ее, онъ сдержалъ себя и разразился градомъ ядовитыхъ насмѣшекъ.
— Ишь ты! Подумайте! благочестивый песъ явился среди насъ, грѣшниковъ! Настоящій Святой пришелъ обличать насъ, не шутите съ нимъ! Должно быть, онъ страхъ какой праведникъ! Эй ты, негодяй, ты притворяешься святошей, а развѣ ты не Знаешь, что въ твоей Библіи сказано: Рабы, повинуйтеся господамъ вашимъ? А развѣ я нс твой господинъ? Развѣ я не заплатилъ тысячу двѣсти долларовъ за все, что сидитъ въ твоей проклятой черной шкурѣ? Развѣ ты не мой и тѣломъ, и душою? — и онъ изо всей силы толкнулъ Тома своимъ тяжелымъ сапогомъ. — Говори же!
Несмотря на сильное физическое страданіе, этотъ вопросъ заронилъ лучъ радости и торжества въ душу Тома. Онъ вдругъ выпрямился, по лицу его текли слезы, смѣшанныя съ кровью, но онъ поднялъ глаза къ небу и съ жаромъ воскликнулъ:
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ, масса! Моя душа не принадлежитъ вамъ! Вы ее не купили, вы не можете купить ее! она куплена и оплачена Тѣмъ, Кто можетъ сохранить ее. Дѣлайте, что хотите, вы не можете погубить меня!
— Я не могу? — ухмыльнулся Легри. — Это мы увидимъ! Эй, Самбо, Квимбо! выпорите этого пса такъ, чтобы онъ мѣсяцъ, не могъ стоять на ногахъ!
Два огромные негра, схватившіе Тома съ дьявольскою радостью на лицахъ, могли служить не дурнымъ олицетвореніемъ духа тьмы. Мулатка вскрикнула отъ ужаса, и всѣ по невольному побужденію встали съ мѣстъ, когда надсмотрщики потащили и не думавшаго сопротивляться Тома.