опустивъ свои серьезные глазки, питала ему Библію. И вотъ что она прочла: „Когда ты будешь на водахъ, я буду съ тобою; и когда ты будешь переправляться черезъ рѣки, онѣ тебя не потопятъ; когда ты будешь переходить черезъ огонь, ты не сгоришь, и пламя тебя не охватитъ, потому что я вѣчный, Богъ твой, святой во Израилѣ и Спаситель твой“.
Мало по малу слова замирали и таяли, какъ какая-то небесная музыка; дѣвочка подняла свои глубокіе глаза, и съ любовью смотрѣла на него, а лучи тепла и успокоенія, казалось, шли отъ нея и проникали до самой глубины его сердца. Потомъ, какъ бы уносимая музыкой, Ева поднялась на блестящихъ крыльяхъ съ которыхъ, точно звѣзды, падали золотыя искры и исчезла.
Томъ проснулся. Былъ ли это сонъ? Можетъ быть. Но кто можетъ утверждать, что этой любящей маленькой душѣ, которая при жизни такъ стремилась утѣшать и облегчать всякое горе, Богъ запретилъ послѣ смерти исполнять ея святое призваніе?
Есть чудное повѣріе, что на крыльяхъ ангеловъ, надъ нашими главами вѣчно носятся души умершихъ.
опустив свои серьезные глазки, питала ему Библию. И вот что она прочла: „Когда ты будешь на водах, я буду с тобою; и когда ты будешь переправляться через реки, они тебя не потопят; когда ты будешь переходить через огонь, ты не сгоришь, и пламя тебя не охватит, потому что я вечный, Бог твой, святой во Израиле и Спаситель твой“.
Мало-помалу слова замирали и таяли, как какая-то небесная музыка; девочка подняла свои глубокие глаза, и с любовью смотрела на него, а лучи тепла и успокоения, казалось, шли от неё и проникали до самой глубины его сердца. Потом, как бы уносимая музыкой, Ева поднялась на блестящих крыльях с которых, точно звезды, падали золотые искры и исчезла.
Том проснулся. Был ли это сон? Может быть. Но кто может утверждать, что этой любящей маленькой душе, которая при жизни так стремилась утешать и облегчать всякое горе, Бог запретил после смерти исполнять её святое призвание?
Есть чудное поверие, что на крыльях ангелов, над нашими главами вечно носятся души умерших.
„И видѣлъ слезы тѣхъ, кого угнетаютъ, а утѣшителя у нихъ нѣтъ; и въ рукѣ угнетающихъ ихъ сила, а утѣшителя у нихъ нѣтъ“.
Томъ скоро понялъ, на что можно надѣяться и чего бояться при новыхъ условіяхъ его жизни. Онъ былъ опытный и ловкій работникъ во всякомъ дѣлѣ, за какое брался; по привычкѣ и по принципу онъ всегда все дѣлалъ быстро и аккуратно. При своемъ спокойномъ, мирномъ характерѣ, онъ надѣялся неослабнымъ прилежаніемъ отвратить отъ себя хоть часть тѣхъ непріятностей, какимъ подвергались его товарищи. Онъ видѣлъ вокругъ себя массу насилій и страданій, отъ которыхъ у него болѣло сердце; но онъ рѣшилъ все переносить терпѣливо, поручивъ себя Судьѣ праведному и не отказываясь отъ надежды на избавленіе.
Легри молча слѣдилъ за Томомъ и очень скоро призналъ въ немъ первокласснаго работника; но въ то же время онъ чувствовалъ какую-то тайную непріязнь къ нему — инстинктивную антипатію зла къ добру. Онъ ясно видѣлъ, что Томъ замѣчаетъ
„И видел слезы тех, кого угнетают, а утешителя у них нет; и в руке угнетающих их сила, а утешителя у них нет“.
Том скоро понял, на что можно надеяться и чего бояться при новых условиях его жизни. Он был опытный и ловкий работник во всяком деле, за какое брался; по привычке и по принципу он всегда всё делал быстро и аккуратно. При своем спокойном, мирном характере, он надеялся неослабным прилежанием отвратить от себя хоть часть тех неприятностей, каким подвергались его товарищи. Он видел вокруг себя массу насилий и страданий, от которых у него болело сердце; но он решил всё переносить терпеливо, поручив себя Судье праведному и не отказываясь от надежды на избавление.
Легри молча следил за Томом и очень скоро признал в нём первоклассного работника; но в то же время он чувствовал какую-то тайную неприязнь к нему — инстинктивную антипатию зла к добру. Он ясно видел, что Том замечает
