Складъ невольниковъ! Можетъ быть нѣкоторые изъ нашихъ читателей соединяютъ съ этими словами какое нибудь ужасное представленіе. Они воображаютъ себѣ сырую, мрачную пещеру какой нибудь страшный Тартаръ „informis ingens, cui lumen ademptum“.
Нѣтъ, мои наивные друзья! Въ наше время люди выучились грѣшить ловко и деликатно, такъ, чтобы не оскорбить зрѣніе и чувства порядочнаго общества. Человѣческій товаръ стоитъ въ цѣнѣ; его необходимо хорошо кормить, чистить, холить и смотрѣть за нимъ, чтобы пустить его на продажу гладкимъ, сильнымъ и здоровымъ. Домъ, гдѣ помѣщается складъ невольниковъ въ Новомъ Орлеанѣ, ничѣмъ не отличается отъ другихъ домовъ и содержится опрятно; съ наружной стороны его идетъ что-то въ родѣ навѣса, гдѣ каждый день стоятъ ряды мужчинъ и женщинъ — это вывѣска того товара, который здѣсь продается.
Васъ очень вѣжливо приглашаютъ войти и посмотрѣть. Вы войдете и увидите множество мужей, женъ, братьевъ, сестеръ, отцовъ, матерей и дѣтей, которые „продаются поштучно или партіями, по желанію покупателя“, вы увидите, что безсмертная душа, нѣкогда искупленная кровью и страданіями Сына Божія, — въ тотъ часъ, когда земля содрогалась, и камни разсѣлись, и гробы отверзлись, — эта душа можетъ быть продана, отдана въ наймы, заложена, обмѣнена на ткани или пряности, смотря по ходу торговли, или по прихоти покупателя.
Черезъ день или черезъ два послѣ разговора между Маріей и миссъ Офеліей, Томъ, Адольфъ и съ полдюжины другихъ слугъ Сентъ-Клера были поручены милостивому вниманію мистера Скеггса содержателя склада въ улицѣ ⁂, и должны были въ его помѣщеніи ожидать аукціона, назначеннаго на слѣдующій день.
У Тома, какъ и у большинства его товарищей, былъ порядочный сундучекъ съ бѣльемъ и платьемъ. Ихъ помѣстили на ночь въ длинную комнату, гдѣ было собрано много другихъ негровъ всякаго возраста, роста и оттѣнковъ кожи, и откуда слышались взрывы хохота и необыкновеннаго веселья.
— Ага! Вотъ это отлично! Такъ и надо, ребята! Такъ и надо! — сказалъ мистеръ Скеггсъ, смотритель. — Мои негры всегда веселы! Это, ужь видно, Самбо! — и онъ одобрительно кивнулъ коренастому негру, который выдѣлывалъ разныя шутовскія штуки и тѣмъ вызывалъ общій смѣхъ всей компаніи.
Легко себѣ представить, что Томъ вовсе не былъ расположенъ принимать участіе въ этой веселости; онъ поставилъ свой сундукъ какъ можно дальше отъ шумной группы, сѣлъ на него и прислонился лбомъ къ стѣнѣ.
Торговцы человѣческимъ товаромъ усердно и систематически стараются поддерживать среди невольниковъ шумное веселье, чтобы заглушить въ нихъ сознаніе ихъ положенія и притупить чувствительность. Съ той минуты, какъ негръ проданъ на сѣверномъ рынкѣ и до той, какъ онъ появляется на югѣ, все систематически направлено къ тому, чтобы сдѣлать его грубымъ, безсмысленнымъ скотомъ. Негроторговецъ закупаетъ свой товаръ въ Виргиніи или Кентукки и свозитъ его въ какое-нибудь удобное и здоровое мѣсто, очень часто на воды — чтобы откормить. Здѣсь негровъ каждый день кормятъ до сыта; а чтобы они не скучали, держатъ обыкновенно музыканта и заставляютъ нхъ каждый день плясать. Кто не веселится, потому что въ душѣ его слишкомъ сильна тоска по женѣ, или по дѣтямъ, пли по домѣ, тотъ отмѣчается, какъ человѣкъ угрюмый, опасный и подвергается всѣмъ непріятностямъ, какія можетъ изобрѣсти грубый надсмотрщикъ, безконтрольно распоряжающійся имъ. Отъ нихъ требуется проворство, живость, веселость, особенно при постороннихъ; и они подчиняются этому отчасти въ надеждѣ такимъ способомъ найти себѣ хорошаго господина, отчасти изъ страха передъ наказаніемъ, если ихъ никто не купитъ.
— Что-то дѣлаетъ тутъ этотъ негръ? — спросилъ Самбо, подходя къ Тому, — послѣ того какъ мистеръ Скеггсъ вышелъ изъ комнаты. Самбо былъ совершенно черного цвѣта, высокаго роста, чрезвычайно живой, подвижной, большой гримасникъ и фокусникъ.
— Что ты тутъ дѣлаешь? — Самбо шутливо толкнулъ Тома въ бокъ — Раздумываешь?
— Меня завтра продадутъ съ аукціона, — спокойно отвѣчалъ Томъ.
— Продадутъ съ аукціона? ха! ха! ха! ребята, вотъ такъ штука! Я бы радъ былъ, кабы и меня продавали! Я бы ихъ всѣхъ насмѣшилъ! А это что-же такое? всю кучу будутъ завтра продавать? — И Самбо фамильярно положилъ руку на плечо Адольфа.
— Пожалуйста, оставьте меня! — сказалъ Адольфъ надменно, отодвигаясь съ нескрываемымъ отвращеніемъ.
— Смотрите-ка, ребята, смотрите, это бѣлый негръ, знаете такого цвѣта, который называется кремъ. И какъ онъ пахнетъ, если бы вы знали! — Онъ подошелъ ближе и началъ обнюхивать Адольфа. — Господи, его навѣрно купятъ въ табачную лавку и будутъ держать для запаха. Отъ него будетъ большой барышъ хозяину.
— Я тебѣ сказалъ, убирайся прочь, ну, и убирайся! — сердитымъ голосомъ сказалъ Адольфъ.
— Господи, какіе мы недотроги, ну, да еще бы, вѣдь мы бѣлые негры. Смотрите, какіе мы красавцы, какія у насъ манеры! — И Самбо принялся шутовски передразнивать Адольфа. — Мы навѣрно жили въ знатномъ домѣ!
— Конечно, — отвѣчалъ Адольфъ, — у меня былъ господинъ, которому ничего не стоило скупить всѣхъ васъ.
— Подумайте только, — проговорилъ Самбо, — какіе мы важные!
— Я принадлежалъ семьѣ мистера Сентъ-Клера, — съ гордостью заявилъ Адольфъ.
— Господи, да неужели! Голову даю на отсѣченье, что эта семья рада-радехонька избавиться отъ тебя! Тебя, должно быть, продаютъ вмѣстѣ съ битой посудой и прочимъ хламомъ? — сказалъ Самбо съ вызывающей усмѣшкой.
Раздосадованный Адольфъ набросился на своего противника, ругаясь и нанося удары направо и налѣво. Остальные негры хохотали и кричали. На шумъ вошелъ смотритель.
— Что это такое, ребята? Тише, тише, перестать! — И онъ замахнулся большимъ хлыстомъ.
Всѣ разбѣжались въ разныя стороны, исключая Самбо, который, расчитывая, что смотритель благоволитъ къ нему за его шутовство, не двинулся съ мѣста, а только съ гримасой наклонялъ голову, когда хлыстъ поднимался въ его сторону.
— Господи, масса, мы не виноваты, мы ведемъ себя смирно, это вотъ тѣ новые, такіе задорные, что бѣда, все пристаютъ къ намъ.
Смотритель обратился къ Тому и Адольфу, не разбирая дѣла далъ имъ по нѣсколько пинковъ и велѣлъ всѣмъ вести себя хорошо и ложиться спать, а затѣмъ вышелъ изъ комнаты.
Пока эта сцена происходила въ комнатѣ отведенной для мужнинъ, читателю, можетъ быть, интересно заглянуть, что дѣлалось въ такомъ же помѣщеніи для женщинъ. Онъ увидитъ на полу множество фигуръ, лежащихъ въ самыхъ разнообразныхъ позахъ, фигуръ всевозможныхъ оттѣнковъ, начиная отъ цвѣта чернаго дерева до бѣлаго, разныхъ возрастовъ отъ дѣтскаго до старческаго. Всѣ онѣ спятъ. Вотъ прелестная десятилѣтняя дѣвочка: вчера продали ея мать, и сегодня, пока никто не смотрѣлъ на нее, она плакала до того, что заснула. Вотъ старая негритянка, худыя руки и грубые пальцы которой, видимо, не мало поработали на своемъ вѣку; ее продадутъ завтра какъ негодную ветошь, за что попало. Вотъ еще сорокъ или пятьдесятъ женщинъ; всѣ онѣ спятъ, закрывъ голову одѣяломъ или какимъ нибудь платьемъ. Въ углу вдали отъ другихъ, сидятъ двѣ женскія фигуры, болѣе интересныя по виду, чѣмъ большинство прочихъ. Одна изъ нихъ прилично одѣтая мулатка лѣтъ сорока или пятидесяти съ привѣтливымъ, пріятнымъ лицомъ. На головѣ у нея высокій тюрбанъ изъ краснаго индѣйскаго платка очень хорошей доброты; платье ея ловко сшито и изъ хорошей матеріи, видно что о ней заботились. Подлѣ нея, прижавшись къ ней, сидитъ молоденькая дѣвушка, лѣтъ пятнадцати. Она квартеронка, это видно по ея почти бѣлой кожѣ, но сходство ея съ матерью очень замѣтно. У нея тѣ же кроткіе, темные глаза съ длинными рѣсницами и вьющіеся волосы великолѣпнаго каштановаго цвѣта. Она тоже одѣта очень мило и ея бѣлыя, нѣжныя ручки, видимо, знали мало работы. Эти двѣ женщины будутъ проданы завтра въ одно время съ слугами Сентъ-Клера. — Тотъ джентельменъ, которому онѣ принадлежатъ, и который получитъ за нихъ деньги, членъ христіанской церкви въ Нью-Іоркѣ, онъ получитъ деньги, онъ пойдетъ причаститься Тѣла своего и ихъ Спасителя и забудетъ объ этой продажѣ.
Эти двѣ женщины, назовемъ ихъ Сусанна и Эммелина, принадлежали одной доброй и благочестивой барынѣ въ Новомъ Орлеанѣ, которая заботливо воспитывала и учила ихъ. Онѣ умѣли читать и писать, усердно учились закону Божію и жили такъ счастливо, какъ только возможно въ ихъ положеніи. Но всѣмъ имѣніемъ ихъ покровительницы завѣдывалъ ея единственный сынъ. Вслѣдствіе своей небрежности и расточительности, онъ надѣлалъ долговъ и въ концѣ концовъ обонкрутился. Однимъ изъ главныхъ кредиторовъ его была почтенная фирма Б. и К°.
На другой день послѣ того какъ это письмо пришло въ Новый Орлеанъ, Сусанна и Эммелина были отправлены въ складъ, гдѣ должны были ждать общаго аукціона. Лица ихъ слабо вырисовываются при лунномъ свѣтѣ, который проникаетъ сквозь рѣшетку окна, но мы можемъ подслушать ихъ разговоръ. Обѣ онѣ плачутъ, но каждая плачетъ тихонько, чтобы другая не слышала.
— Мама, положи голову ко мнѣ на колѣни и постарайся хоть немного поспать, — говоритъ дѣвушка, стараясь казаться спокойной.
— Я не хочу спать, Эмъ, — отвѣчала женщина, — я не могу! Вѣдь это послѣдняя ночь, что мы проводимъ вмѣстѣ.
— О, мама, не говори такъ! Можетъ быть, насъ купятъ вмѣстѣ. Кто знаетъ?
— Если бы дѣло касалось кого нибудь посторонняго, я бы также разсуждала, Эмъ, — отвѣчала женщина; — но я такъ боюсь потерять тебя, что предвижу все дурное.
— Отчего, мама? Смотритель сказалъ, что мы обѣ хорошій товаръ, и что за насъ дадутъ порядочную цѣну.
Сусанна вспомнила всѣ взгляды и слова смотрителя, съ тоской вспомнила, какъ онъ осматривалъ руки Эммелины, приподнималъ ея локоны и объявилъ, что она первый сортъ. Сусанна была воспитана въ правилахъ христіанской религіи, привыкла каждый день читать Библію; видѣть что ея дочь продаютъ на стыдъ и позоръ было для нея такъ же ужасно, какъ для всякой другой матери христіанки; но ей не на что было надѣяться, у нея не было защиты.
— Мама, какъ было бы хорошо, если бы тебя взяли въ какое нибудь семейство кухаркой, а меня горничной или швеей. Я надѣюсь, что насъ возьмутъ! Постараемся смотрѣть - веселѣе скажемъ все, что мы умѣемъ дѣлать, можетъ, насъ и купятъ вмѣстѣ.
— Пожалуйста, зачеши завтра волосы совсѣмъ гладко, назадъ, — сказала Сусанна.
— Зачѣмъ, мама? Это ко мнѣ совсѣмъ не идетъ.
— Да, но такъ ты найдешь лучшихъ покупателей.
— Почему же? — спросила дѣвочка.
— Порядочное семейство скорѣй купитъ тебя, если увидитъ, что ты скромная, простая дѣвушка, не занимаешься своей наружностью. Я лучше тебя знаю, что кому нравится, — отвѣчала Сусанна.
— Хорошо, мама, такъ я и сдѣлаю.
— И вотъ еще что, Эммелина, если мы завтра разстанемся навсегда, меня продадутъ на одну плантацію, тебя на другую, помни, чему тебя учили, что тебѣ говорила миссисъ. Возьми съ собой свою Библію и молитвенникъ. Если ты будешь помнитъ Бога, и онъ не оставитъ тебя.
Такъ говорила бѣдная мать въ тоскѣ и скорби: она знала, что завтра всякій человѣкъ, самый низкій и грубый, самый жестокій и безбожный, если только у него найдется достаточно денегъ, можетъ стать собственникомъ ея дочери, можетъ купить ея тѣло и душу. Какъ же при такихъ условіяхъ дѣвочкѣ сохранить добродѣтель? Она думаетъ эту горькую думу, и сжимаетъ дочь въ объятіяхъ, и желаетъ, чтобы она была менѣе красива, менѣе привлекательна. Ей становится какъ будто еще тяжелѣй, когда она вспоминаетъ, какъ чиста и благочестива дѣвочка, какъ она по своему воспитанію стоитъ выше обыкновенныхъ невольницъ. Одно спасеніе ея въ молитвѣ; и сколько такихъ молитвъ къ Богу возносилось изъ этихъ опрятныхъ, хорошо устроенныхъ невольничьихъ тюремъ, — молитвъ, которыя Богъ не забудетъ, — какъ мы это увидимъ, когда настанетъ страшный день суда. Въ Писаніи сказано: „Кто соблазнитъ единаго отъ малыхъ сихъ, тому лучше было бы, если бы ему повѣсили на шею жерновъ мельничный и потопили его въ пучинѣ морской“.
Кроткая, спокойная луна льетъ свой мягкій свѣтъ въ комнату, и тѣни отъ рѣшетки окна ложатся на спящихъ. Мать и дочь запѣли вмѣстѣ грустную пѣсню, которая служитъ погребальнымъ гимномъ у невольниковъ:
„О, гдѣ плачущая Марія, гдѣ плачущая Марія? Она ушла въ блаженную страну. Она умерла и ушла на небо! Она умерла и ушла на небо, ушла въ блаженную страну“!
Эти слова, пропѣтыя необыкновенно нѣжными, грустными голосами, казалось взывали отъ земного отчаянія къ небесной надеждѣ и звучали особенно трогательно въ этой мрачной тюрьмѣ. Одинъ куплетъ смѣнялъ другой: „О, гдѣ Павелъ и Силасъ, гдѣ Павелъ и Силасъ? Они ушли въ блаженную страну, они умерли и ушли на небо! Они умерли и ушли на небо, ушли въ блаженную страну“!
Пойте, несчастныя! Ночь коротка, а завтрашній день разлучитъ васъ навсегда!
Настало утро, всѣ встали, и почтенный мистеръ Скеггсъ хлопочетъ и суетится, такъ какъ ему подобно приготовить партію товара къ предстоящему аукціону. Онъ быстро оглядываетъ костюмы, велитъ каждому смотрѣть бодро и быть молодцомъ; затѣмъ ставитъ всѣхъ въ кругъ и осматриваетъ еще разъ, прежде чѣмъ вести на биржу.
Мистеръ Скеггсъ со шляпой изъ пальмоваго листа на головѣ и съ сигарой во рту, переходитъ отъ одного къ другому, чтобы убѣдиться, что товаръ имѣетъ хорошій видъ.
— Это что такое? — останавливается онъ передъ Сусанной и Эммелиной, — дѣвочка, гдѣ же твои локоны?
Дѣвушка робко посмотрѣла на мать, и та съ находчивостью, свойственною ея племени, мягко проговорила:
— Я велѣла ей вчера вечеромъ зачесать волосы поглаже, не распускать ихъ, такъ будетъ приличнѣе.
— Чортъ возьми! — вскричалъ смотритель и быстро повернулся къ дѣвушкѣ. — Иди сейчасъ же и причешись покрасивѣе, съ локонами, — онъ хлестнулъ по воздуху тростью, которую держалъ въ рукѣ. — Да не копайся у меня, живѣе! А ты, иди помоги ей! — обратился онъ къ матери. — За ея локоны можно получить лишнюю сотню долларовъ!
Подъ роскошной куполообразной крышей сновали по мраморнымъ плитамъ люди различныхъ національностей. Съ каждой стороны навѣса устроены были небольшія возвышенія для торговцевъ и аукціонистовъ. Два изъ нихъ съ противоположныхъ концовъ были въ настоящее время заняты ловкими джентльменами, которые на смѣшанномъ французскомъ и англійскомъ языкѣ восхваляли выставляемый товаръ и, какъ знатоки, надбавляли цѣну. Третья по другой сторонѣ, еще была не занята; около нея стояла группа негровъ, ожидавшихъ начала аукціона. Здѣсь мы находимъ слугъ Сентъ-Клера: Тома, Адольфа и другихъ; здѣсь же стоятъ Сусанна и Эммелина всѣ они ждутъ своей очереди, на всѣхъ лицахъ тревога и уныніе. Вокругъ нихъ собралась толпа зрителей, одни хотѣли покупать, другіе нѣтъ, какъ придется, но всѣ разсматривали, ощупывали невольниковъ и разсуждали о ихъ наружности такъ же непринужденно, какъ жокеи толкуютъ о разныхъ статьяхъ лошади.
— Э, Альфъ! какъ ты сюда попалъ? — спросилъ одинъ изящный молодой человѣкъ, хлопнувъ по плечу другого франта, разсматривавшаго Адольфа въ лорнетъ.
— Да видите ли, мнѣ нуженъ лакей, а я слышалъ что сегодня продаютъ людей Сентъ-Клера. Я вотъ и пришелъ посмотрѣть.
— Ну ужъ охота покупать людей Сентъ-Клера! У него всѣ негры страшно избалованы! Такіе нахалы, что бѣда, — замѣтилъ другой.
— Ну, этого я не боюсь — отвѣчалъ первый. — Если они попадутъ ко мнѣ въ руки, я скоро собью съ нихъ спѣсь. Они сразу увидятъ, что я господинъ не въ такомъ родѣ, какъ былъ Сентъ-Клеръ. Честное слово, я куплю этого молодца. Мнѣ нравится его фигура.
— Онъ вамъ дорого обойдется. Говорятъ, онъ ужасный мотъ.
— Ну, этотъ баринъ скоро увидитъ, что у меня мотать нельзя. Побываетъ разочка два въ тюрьмѣ, такъ исправится, научится, какъ себя вести. Ужъ я его передѣлаю на свой ладъ, увидите! Куплю его, это рѣшено!
Томъ внимательно вглядывался въ физіономіи людей, толпившихся вокругъ него, и мысленно выбиралъ, кого изъ нихъ онъ хотѣлъ бы имѣть своимъ господиномъ. Если вы, читатель, будете когда нибудь поставлены въ необходимость выбрать изъ двухъ сотъ человѣкъ того, который будетъ неограниченно владѣть вами и распоряжаться вашею судьбою, вы, можетъ быть, согласитесь съ Томомъ, что весьма мало людей, которымъ можно безъ страха отдать себя. Томъ видѣлъ множество людей большихъ, плотныхъ, угрюмыхъ, маленькихъ, сухихъ, болтливыхъ, бородатыхъ, тощихъ, злобныхъ, множество дюжихъ, грубыхъ молодцовъ, которые въ состояніи схватить своего ближняго, какъ щепку, и бросить его въ огонь или въ корзину, куда попало, — но не видѣлъ ни одного Сентъ-Клера.
Незадолго до начала аукціона сквозь толпу протискался невысокій, широкоплечій, мускулистый человѣкъ, въ клѣтчатой рубашкѣ, открывавшейся на груди, въ потертыхъ грязныхъ панталонахъ; онъ очевидно спѣшилъ приняться за дѣло, и, подойдя къ группѣ негровъ, сталъ внимательно осматривать ихъ всѣхъ поочередно. Съ перваго взгляда Томъ почувствовалъ къ нему отвращеніе, которое еще усилилось, когда онъ подошелъ ближе. Онъ очевидно былъ, хотя невысокаго роста, но гигантской силы. Его круглая, шарообразная голова, его большіе, свѣтлосѣрые глаза, съ жесткими, желтыми бровями, загорѣлое жилистое лицо, — все это, надо сознаться, не говорило въ его пользу. У него былъ большой, грубо очерченный ротъ и оттопыренныя губы вслѣдствіе постояннаго жеванья табака, сокъ котораго онъ время отъ времени выплевывалъ необыкновенно шумно и рѣшительно. Его ог-
ромныя, загорѣлыя и грязныя руки съ длинными грязными ногтями, были покрыты волосами. Этотъ человѣкъ принялся самымъ безцеремоннымъ образомъ разсматривать негровъ. Онъ хватилъ Тома за челюсть и открылъ ему ротъ, чтобы осмотрѣть зубы, заставилъ его засучить рукава, чтобы показать мускулы, перевернулъ его приказалъ ему прыгнуть и пробѣжать.
— Откуда ты? — отрывисто спросилъ онъ послѣ всѣхъ этихъ изслѣдованій.
— Изъ Кентукки, масса, — отвѣчалъ Томъ, оглядываясь кругомъ, какъ бы ища спасенія.
— Чѣмъ ты занимался?
— Я завѣдывалъ фермой массы, — отвѣчалъ Томъ.
— Вранье! — коротко отрѣзалъ тотъ и пошелъ дальше. Онъ на минуту остановился, было, передъ Дольфомъ; затѣмъ, — выплюнувъ запасъ табачнаго сока на его хорошо вычищенные сапоги и произнеся презрительное: гмъ! пошелъ дальше. Онъ снова остановился передъ Сусанной и Эммелиной. Протянувъ свою грязную руку, онъ привлекъ дѣвочку поближе къ себѣ; погладилъ ея шею и грудь, пощупалъ руки, посмотрѣлъ зубы и затѣмъ оттолкнулъ ее назадъ къ матери, по лицу которой видно было насколько она страдала при всякомъ движеніи этого человѣка.
Дѣвочка испугалась и заплакала.
— Перестать, кривляка, — прикрикнулъ на нее аукціонистъ, — здѣсь нельзя плакать, сейчасъ начинается торгъ. — Дѣйствительно, аукціонъ начался.
Адольфъ достался за порядочную сумму тому франту, который раньше высказывалъ желаніе купить его; прочіе негры Сентъ-Клера тоже были разобраны разными покупателями.
— Ну, молодецъ, теперь твоя очередь! слышишь! — закричалъ аукціонистъ Тому.
Томъ вошелъ на помостъ и съ тревогой оглядѣлся вокругъ, все сливалось въ общій, неясный гулъ: голосъ оцѣнщика, выкрикивавшаго его достоинства на французскомъ и англійскомъ языкѣ, быстрая переторжка на тѣхъ же языкахъ, и почти въ ту же минуту послѣдній ударъ молотка, при послѣднемъ слогѣ слова „далларовъ“; аукціонистъ объявилъ, за какую цѣну онъ проданъ, и Томъ пріобрѣлъ господина.
Его столкнули съ помоста; низкорослый человѣкъ съ шарообразною головою грубо схватилъ его за плечо толкнулъ въ сторону и сказалъ повелительнымъ голосомъ: — Стой здѣсь, слышишь, ты.
Томъ почти не сознавалъ, что съ нимъ дѣлается. А между тѣмъ торгъ продолжался все также шумно, то на французскомъ, то на англійскомъ языкѣ. Снова опустился молотокъ — Сусанна продана. Она сходитъ съ помоста, останавливается, оглядывается назадъ; дочь протягиваетъ къ ней руки. Она съ тоской вглядывается въ лицо человѣка, купившаго ее — почтенный господинъ среднихъ лѣтъ, съ добродушнымъ видомъ.
— О масса, прошу васъ, купите мою дочь!
— Я бы охотно купилъ, да боюсь, у меня не хватитъ денегъ, — отвѣчалъ господинъ и участливо посмотрѣлъ на молодую дѣвушку, стоявшую на помостѣ и боязливо озиравшуюся кругомъ.
Кровь прилила къ ея обыкновенно блѣднымъ щекамъ, глаза ея лихорадочно блестѣли, и мать съ ужасомъ видѣла, что она красивѣе, чѣмъ когда нибудь. Аукціонистъ тоже замѣтилъ это и краснорѣчиво распространялся на смѣшанномъ англо-французскомъ языкѣ насчетъ достоинствъ дѣвушки. Цѣна на нея быстро росла.
— Я сдѣлаю, что могу, — говоритъ добродушный джентльменъ; онъ протискивается впередъ и принимаетъ участіе въ переторжкѣ.
Черезъ нѣсколько минутъ предлагаемая цѣна оказывается ему не по средствамъ, и онъ умолкаетъ. Аукціонистъ горячится, но мало по малу торгующіеся отступаютъ. Остается только старикъ аристократическаго вида и нашъ знакомый съ шарообразной головой. Старикъ продолжаетъ надбавлять, окидывая презрительнымъ взглядомъ своего противника. Но шарообразная голова побѣждаетъ: у него и упорства больше и кошелекъ, очевидно, туже набитъ. Борьба продолжается всего минуту; молотокъ падаетъ, онъ пріобрѣлъ дѣвушку, ея душу и тѣло, спаси ее Господи!
Ея новый господинъ мистеръ Легри владѣтель хлопчатобумажной плантаціи на Красной рѣкѣ. Ее толкаютъ туда, гдѣ стоитъ Томъ и еще двое негровъ и она со слезами уходитъ вмѣстѣ съ ними.
Добродушный джентльменъ огорченъ. Но что дѣлать? — такія вещи случаются каждый день. На этихъ распродажахъ всегда можно встрѣтить плачущихъ матерей и дѣвушекъ! Этому ничѣмъ не поможешь, и проч. и проч. Онъ ушелъ въ другую сторону, уводя съ собой свою покупку.
Черезъ два дня послѣ этого представитель Христіанской фирмы Б. и К° въ Нью-Іоркѣ отправилъ ей ея деньги. На оборотѣ переводнаго бланка слѣдовало бы написать слова великаго казначея, съ которымъ придется всѣмъ сводить свои счеты въ будущей жизни: „Ибо Онъ взыскиваетъ за кровь: помнитъ ихъ, не забываетъ вопли угнетенныхъ“.