Мы часто слышимъ объ отчаяніи негровъ, которые теряютъ добраго господина, и это отчаяніе вполнѣ естественно, такъ какъ на всемъ свѣтѣ нѣтъ существа болѣе беззащитнаго и несчастнаго, чѣмъ негръ при подобныхъ обстоятельствахъ.
Ребенокъ, потерявшій отца, остается подъ защитой друзей и закона; онъ нѣчто, и можетъ нѣчто дѣлать, — у него есть свои, всѣми признаваемыя, права и свое положеніе въ обществѣ, у раба нѣтъ ничего подобнаго. Законъ смотритъ на него, какъ на субъекта во всѣхъ отношеніяхъ лишеннаго правъ, какъ на какой нибудь тюкъ товаровъ. Признаніе его за человѣческое существо, имѣющее человѣческія потребности и желанія, человѣческую безсмертную душу, зависитъ исключительно отъ неограниченной, безконтрольной воли его господина; и разъ онъ лишился этого господина, у него ничего не осталось.
Количество людей, которые умѣютъ гуманно и великодушно пользоваться своею безконтрольною властью, весьма ограничено. Это всѣмъ извѣстно, а рабамъ лучше, чѣмъ кому бы то ни было. Они отлично понимаютъ, что имъ гораздо больше шансовъ попасть въ руки жестокаго тирана, чѣмъ добраго и снисходительнаго господина. Вотъ почему они такъ громко и такъ долго оплакиваютъ смерть добраго массы.
Когда Сентъ-Клеръ скончался, ужасъ и уныніе овладѣли всѣми домашними. Онъ погибъ такъ внезапно во цвѣтѣ лѣтъ и силъ! Въ каждой комнатѣ, въ каждой галлереѣ лома раздавались рыданія и вопли отчаянія.
Марія, нервная система которой разстроилась вслѣдствіи ея изнѣженной жизни, не могла устоять противъ этого страшнаго удара и, пока мужъ умиралъ, переходила отъ одного обморока къ другому. Человѣкъ, съ которымъ она была связана таинственными узами брака, навсегда ушелъ отъ нея, не сказавъ ей даже прощальнаго слова.
Миссъ Офелія со своимъ обычнымъ самообладаніемъ и силою воли оставалась при умирающимъ до послѣдней минуты, внимательно, заботливо дѣлая для него все, что было нужно, и всей душой участвуя въ горячей молитвѣ, которую бѣдный рабъ возсылалъ къ Богу за душу своего умирающаго господина.
Когда убирали покойника на груди его нашли маленькій медальонъ открывавшійся посредствомъ пружинки. Въ немъ былъ портретъ благороднаго, красиваго женскаго лица, а съ противоположенной стороны его лежала подъ стекломъ прядь темныхъ волосъ. Медальонъ надѣли обратно на бездыханную грудь — прахъ къ праху — бѣдныя, грустныя реликвіи юношеской мечты, которыя когда-то заставляли такъ горячо биться это похолодѣвшее теперь сердце.
Вся душа Тома была преисполнена мыслями о вѣчности, и пока онъ отдавалъ послѣдній долгъ безжизненному тѣлу, онъ ни разу не подумалъ, что эта внезапная смерть оставляла его въ безнадежномъ рабствѣ. Онъ былъ спокоенъ за своего господина: въ то время когда онъ обращался со своей молитвой къ небесному Отцу, онъ, какъ бы въ отвѣтъ на нее, вдругъ почувствовалъ въ душѣ своей покой и увѣренность. Благодаря собственной любящей натурѣ, онъ отчасти понималъ полноту божественной любви, ибо, какъ давно сказано: „Пребывали въ любви, пребываетъ во Мнѣ, и Азъ въ немъ“. Томъ надѣялся, вѣрилъ и пребывалъ въ мирѣ.
Но вотъ миновали похороны съ обычными молитвами, чернымъ крепомъ, и торжественными лицами; снова потекли холодныя грязныя волны повседневной жизни, и снова явился вѣчный, тяжелый вопросъ: что же дѣлать теперь?
Онъ возникъ въ умѣ Маріи, когда она сидѣла въ большомъ креслѣ, одѣтая въ трауръ, окруженная боявшимися ея служанками, и разсматривала образцы крепа и бумазеи. Онъ явился и въ умѣ миссъ Офеліи, которая начинала подумывать о возвращеніи домой, къ себѣ на сѣверъ. Онъ наполнялъ безмолвнымъ ужасомъ умы слугъ, которые отлично знали безчувственный, жестокій характеръ своей госпожи. Они понимали, что та снисходительность, какою они пользовались, зависѣла отъ ихъ господина, а не отъ госпожи. И теперь, когда его не стало, имъ не будетъ никакой защиты отъ самодурныхъ причудъ женщины, ожесточенной горемъ.
Прошло недѣли двѣ послѣ похоронъ. Миссъ Офелія занималась у себя въ комнатѣ, когда кто-то слегка постучалъ въ дверь. Она открыла и увидѣла Розу, хорошенькую молодую квартеронку, уже знакомую читателю; волоса ея были въ безпорядкѣ, глаза опухли отъ слезъ.
— О, миссъ Фели, — вскричала она, падая на колѣна и хватаясь за ея платье, — подите къ миссъ Маріи, пожалуйста, подите, попросите ее за меня! Она посылаетъ меня… чтобы меня высѣкли, посмотрите! — И она подала миссъ Офеліи бумагу.
Это было приказаніе, написанное изящнымъ почеркомъ Маріи, къ завѣдующему экзекуціонной конторой дать подательницѣ пятнадцать розогъ.
— Что же ты такое сдѣлала? — спросила миссъ Офелія.
— Знаете, миссъ Фели, у меня такой гадкій характеръ, это очень дурно съ моей стороны. Я примѣряла миссъ Маріи платье, и она ударила меня по лицу; а я, не подумавши, отвѣ-
тила ей да еще дерзко. А она сказала, что собьетъ съ меня спѣсь разъ навсегда и не позволитъ мнѣ больше задирать носъ; и она написала эту бумагу и велѣла мнѣ отнести. Лучше бы ужъ она прямо убила меня!
Миссъ Офелія стояла въ раздумьѣ, съ бумагой въ рукахъ.
— Видите ли, миссъ Фели, — продолжала Роза, — что меня высѣкутъ, это еще не такая большая бѣда, если бы сѣкла миссъ Мари или вы; но вѣдь тамъ меня будетъ сѣчь мужчина, и такой ужасный мужчина! Подумайте, какой это страмъ, миссъ Фели.
Миссъ Офелія знала, что на югѣ было въ обычаѣ посылать женщинъ и дѣвушекъ невольницъ въ экзекуціонныя конторы, гдѣ ихъ подвергали унизительному наказанію мужчины, сдѣлавшіе себѣ изъ этого профессію. Она это знала теоретически, но никогда практически не представляла этого себѣ, пока не увидѣла, какъ стройное тѣло Розы судорожно корчилось отъ ужаса. Вся честная кровь женщины, вся сильная кровь уроженки Новой Англіи прилила къ ея щекамъ, сердце ея билось отъ негодованія; но съ своимъ обычнымъ благоразуміемъ и самообладаніемъ она подавила волненіе, крѣпко сжала бумагу въ рукѣ и сказала Розѣ:
— Посиди здѣсь, дѣвушка, я схожу, поговорю съ твоей госпожей.
— Позорно! чудовищно! возмутительно! — повторяла она сама про себя, проходя гостиную.
Марія была въ своей комнатѣ и сидѣла на креслѣ. Мамми стояла подлѣ и расчесывала ей волосы; Джени сидѣла на полу и растирала ей ноги.
— Какъ вы себя чувствуете сегодня? — спросила миссъ Офелія.
Вмѣсто отвѣта Марія глубоко вздохнула и закрыла глаза, затѣмъ она проговорила: — Право, не знаю, кузина; вѣроятно, я никогда не буду чувствовать себя лучше! — И она отерла глаза, батистовымъ платочкомъ съ черной каемкой.
— Я пришла, — сказала миссъ Офелія, откашлявшись, какъ обыкновенно дѣлается при началѣ щекотливаго разговора, — я пришла поговорить съ вами о бѣдной Розѣ.
Теперь глаза Маріи вполнѣ открылись, и легкая краска появилась на ея исхудалыхъ щекахъ.
— Что же съ ней такое? — рѣзкимъ голосомъ спросила она.
— Она очень раскаивается въ своемъ проступкѣ.
— Неужели, въ самомъ дѣлѣ? ну она у меня еще не такъ ласкается! Я ее проучу! Я довольно долго выносила наглость дѣвчонки; а теперь я ее смирю, она у меня будетъ тише воды, ниже травы!
— Но нельзя ли наказать ее какъ нибудь иначе? Не такъ позорно?
— Я именно и хочу опозорить ее! Мнѣ это-то и нужно! Она всю жизнь чванилась своею деликатностью, красотой и хорошими манерами такъ что забыла, кто она такая. Вотъ я и хочу сразу хорошенько проучить ее, чтобы она знала свое мѣсто.
— Но подумайте, кузина, если вы уничтожите въ молодой дѣвушкѣ стыдливость и деликатность, она очень скоро можетъ развратиться.
— Деликатность! — вскричала Марія съ презрительной усмѣшкой, — удивительно подходящее слово для такихъ тварей! Я покажу ей, что она совсѣмъ своимъ чванствомъ не лучше послѣдней оборванной дѣвчонки, шляющейся по улицѣ. Небось, больше не посмѣетъ задирать носъ!
— Вы отвѣтите передъ Богомъ за такую жестокость! — вскричала миссъ Офелія.
— Жестокость! да какая же это жестокость, хотѣла бы я знать? Я приказала дать ей всего пятнадцать розогъ и то не сильно. Никакой тутъ нѣтъ жестокости!
— Нѣтъ жестокости! — сказала миссъ Офелія, — да я увѣрена, что всякой дѣвушкѣ лучше, чтобы ее сразу убили.
— Это можетъ казаться дѣвушкѣ съ вашими чувствами, но эти твари привыкли къ подобнымъ вещамъ; безъ этого съ ними нельзя справляться. Дайте имъ только почувствовать, что они могутъ деликатничать и все такое, такъ они сядутъ вамъ на голову; я ужъ натерпѣлась этого отъ своей прислуги. Теперь я начинаю подтягивать ихъ! Я хочу чтобы они знали, что я каждаго изъ нихъ безъ разбору могу послать въ контору, за всякій проступокъ! — И Марія съ рѣшительнымъ видомъ оглядѣлась вокругъ.
Джени опустила голову и вся какъ-то сжалась: она чувствовала, что слова барыни относятся главнымъ образомъ къ ней. Миссъ Офелія посидѣла нѣсколько минутъ съ такимъ видомъ, будто проглотила гадкое лѣкарство и ее тошнитъ. Затѣмъ, вспомнивъ, насколько безполезно спорить съ такого рода особой, она крѣпко сжала губы и вышла изъ комнаты.
Ей было страшно тяжело вернуться къ Розѣ и объявить, что она ничего не могла для нея сдѣлать. Черезъ нѣсколько минутъ вошелъ слуга и сказалъ, что госпожа велѣла ему отвести Розу въ контору. Не смотря на слезы и мольбы бѣдняжки, онъ потащилъ ее туда.
Нѣсколько дней спустя, Томъ стоялъ задумавшись на балконѣ; къ нему подошелъ Адольфъ, который, послѣ смерти своего господина совершенно упалъ духомъ. Онъ зналъ, что Марія терпѣть его не можетъ, но при жизни Сентъ-Клера не обращалъ на это вниманія. Теперь, когда Септъ-Клера не стало, онъ находился въ постоянномъ страхѣ, не зная, какая судьба ждетъ его завтра. Марія нѣсколько разъ совѣщалась со своимъ повѣреннымъ. Она списалась съ братомъ Сентъ-Клера, и они рѣшили, что домъ и всѣ невольники будутъ проданы, за исключеніемъ лично ей принадлежавшихъ; этихъ она предполагала взять съ собой и вернуться на плантацію своего отца.
— Знаешь, Томъ, вѣдь насъ всѣхъ продадутъ! — сказалъ Адольфъ.
— Кто это тебѣ сказалъ? — спросилъ Томъ.
— Я стоялъ спрятавшись за занавѣской, когда миссисъ разговаривала со своимъ повѣреннымъ. Черезъ нѣсколько дней насъ всѣхъ будутъ продавать съ аукціона, Томъ.
— Да будетъ воля Господня! — проговорилъ Томъ, складывая руки и тяжело вздыхая.
— У насъ никогда ужъ не будетъ такого добраго господина, — сказалъ Адольфъ. — но мнѣ лучше, чтобы меня продали, чѣмъ оставаться у нашей миссисъ.
Томъ отвернулся. На сердцѣ его лежалъ камень. Надежда на свободу, на свиданіе съ женой и дѣтьми мелькнула въ его долготерпѣливой душѣ, какъ передъ морякомъ, потерпѣвшимъ крушеніе при самомъ входѣ въ гавань, на минуту мелькаетъ съ высоты огромной волны родная колокольня и привѣтливыя крыши родной деревни, посылающія ему послѣднее „прости“. Онъ крѣпче сложилъ руки на груди, сдержалъ горькія слезы и попробовалъ молиться. Бѣдный Томъ чувствовалъ такое странное безотчетное влеченіе къ свободѣ, что онъ чувствовалъ себя совсѣмъ несчастнымъ, и чѣмъ чаще онъ повторялъ: „Да будетъ воля Твоя“, тѣмъ тяжелѣе ему было.
Онъ обратился къ миссъ Офеліи, которая съ самой смерти Евы относилась къ нему ласково и съ уваженіемъ.
— Миссъ Фели, — сказалъ онъ, — масса Сентъ-Клеръ обѣщалъ дать мнѣ свободу. Онъ говорилъ, что уже началъ хлопотать объ этомъ. Не будете ли вы такъ добры, миссъ Фели, не скажете ли вы этого миссисъ, можетъ быть, она захочетъ исполнить желаніе массы Сентъ-Клера.
— Я поговорю о тебѣ, Томъ, я сдѣлаю все, что могу, — отвѣчала миссъ Офелія, — Но разъ это зависитъ отъ миссисъ Сентъ-Клеръ, я ни на что не надѣюсь, а все-таки я попробую.
Этотъ разговоръ происходилъ черезъ нѣсколько дней послѣ исторіи съ Розой, когда миссъ Офелія уже начала собираться домой.
Пообдумавъ хорошенько, она сказала себѣ, что, можетъ быть, высказала слишкомъ большую горячность, заступаясь за Розу, и рѣшила на этотъ разъ сдерживать себя и вести разговоръ въ самомъ миролюбивомъ тонѣ. Съ этимъ намѣреніемъ почтенная лэди взяла свое вязанье и отправилась въ комнату Маріи, собираясь быть какъ можно любезнѣе и ходатайствовать за Тома со всѣмъ дипломатическимъ искусствомъ, на которое она была способна.
Марія полулежала на кушеткѣ, опираясь локтемъ на подушки, между тѣмъ какъ Джени, которая только что вернулась изъ магазиновъ, раскладывала передъ ней образчики тонкихъ черныхъ матерій.
— Вотъ это будетъ хорошо, — сказала Марія, выбирая одинъ изъ нихъ, — Не знаю только, идетъ ли это для траурнаго платья.
— Помилуйте, миссисъ, — съ живостью заговорила Джени, — у генеральши Дербеннонъ было точь въ точь такое платье послѣ смерти генерала прошлымъ лѣтомъ; очень было красиво!
— Какъ вы думаете? — спросила Марія у миссъ Офеліи.
— Не знаю право, это зависитъ я думаю отъ моды, — отвѣчала миссъ Офелія. — Вы въ этомъ лучшій судья чѣмъ я.
— Дѣло въ томъ, — сказала Марія, — что у меня положительно нѣтъ ни одного платья; а такъ какъ я на будущей недѣлѣ оставляю домъ и уѣзжаю, то мнѣ необходимо что-нибудь себѣ сдѣлать.
— Вы такъ скоро думаете уѣхать?
— Да. Я получила письмо отъ брата Сентъ-Клера; и онъ, и повѣренный думаютъ, что всю домашнюю обстановку и негровъ лучше всего продать съ аукціона, а продажу дома предоставить нашему повѣренному.
— Мнѣ хотѣлось поговорить съ вами объ одной вещи, — сказала миссъ Офелія, — Августинъ обѣщалъ Тому отпустить его на волю и началъ оффиціальные хлопоты по этому поводу. Я надѣюсь, что вы воспользуетесь своимъ вліяніемъ и доведете это дѣло до конца.
— Ни въ какомъ случаѣ! — рѣзко отвѣчала Марія. — Томъ одинъ изъ самыхъ дорогихъ невольниковъ! Я и не подумаю отпускать его! Да и зачѣмъ нужна ему воля? Ему гораздо лучше живется въ неволѣ.
— Но ему очень хочется быть свободнымъ и Сентъ-Клеръ обѣщалъ ему.
— Понятно, хочется, — вскричала Марія, — имъ всѣмъ этого хочется, это ужъ такой ничѣмъ недовольный народъ, имъ вѣчно хочется того, чего имъ не даютъ. Но я по принципу противница эманципаціи. Пока негръ живетъ подъ присмотромъ своего господина, онъ можетъ вести себя хорошо и быть порядочнымъ человѣкомъ; но дайте ему свободу, онъ излѣнится, ничего не будетъ работать, запьетъ и превратится въ послѣдняго негодяя. Я сотни разъ видала такіе примѣры. Свобода не приноситъ имъ добра.
— Но вѣдь Томъ такой падежный человѣкъ, трудолюбивый, благочестивый.
— Ахъ, пожалуста, не говорите мнѣ этого. Я видала сотни такихъ, какъ онъ. Онъ хорошъ, пока за нимъ смотрятъ, вотъ и все.
— Но подумайте — продолжала миссъ Офелія, — если его будутъ продавать съ аукціона, онъ можетъ попасть къ дурному господину.
— Ахъ, какіе пустяки! — вскричала Марія. — Изъ сотни разъ можетъ случиться одинъ, чтобы хорошій невольникъ попалъ къ дурному господину. Большинство господъ хорошіе люди, чтобы тамъ ни говорили о нихъ. Я жила и выросла здѣсь на Югѣ, и я никогда не видала ни одного хозяина, который не обращался бы хорошо со своими невольниками, конечно, когда они этого стоили. Насчетъ этого я нисколько не безпокоюсь.
— Хорошо, — заговорила миссъ Офелія горячо, — но я знаю, что однимъ изъ послѣднихъ желаніи вашего мужа было освободить Тома; онъ обѣщалъ это дорогой маленькой Евѣ передъ самой ея смертью, неужели же вы не уважите ихъ желанія?
При этихъ словахъ Марія закрыла лицо платкомъ и начала рыдать и безпрестанно нюхать свои соли.
— Всѣ противъ меня! — вскричала она. — Всѣ безжалостны! Я никакъ не ожидала, что вы напомните мнѣ о моемъ несчастій, это такъ жестоко! Но никто меня пе жалѣетъ, никто пе понимаетъ моихъ ужасныхъ страданій! У меня была единственная дочь — и я ее лишилась! У меня былъ мужъ, съ которым мы во всемъ сходились, а мнѣ такъ трудно съ кѣмъ нибудь сойтись, — я и его лишилась! А вы нисколько меня не жалѣете, вы такъ спокойно напоминаете мнѣ о моихъ потеряхъ, когда вы знаете, что это убиваетъ меня! Можетъ быть, намѣреніе у васъ было и доброе, но это жестоко, слишкомъ жестоко! — Марія рыдала, задыхалась, приказывала Мамми открыть окошко и принести ей камфорный спиртъ, намочить ей голову и разстегнуть платье. Поднялась общая суматоха и, воспользовавшись ею, миссъ Офелія выскользнула изъ комнаты.
Она сразу увидѣла, что не стоитъ больше настаивать. Марія обладала удивительною способностью впадать въ истерику и всякій разъ, когда заходила рѣчь о намѣреніяхъ ея мужа или Евы относительно слугъ, она прибѣгала къ этому средству. Поэтому миссъ Офелія сдѣлала для Тома одно, что могла: она написала отъ его имени письмо къ миссисъ Шельби, описала его горестное положеніе и просила прислать денегъ на его выкупъ.
На слѣдующій день Томъ, Адольфъ и еще съ полдюжины слугъ были отправлены въ складъ невольниковъ, гдѣ они должны были ждать, пока торговецъ наберетъ цѣлую партію для продажи съ аукціона.