Благодарение Господу, даровавшему нам победу.
Многим из нас приходилось иногда в тяжелые минуты жизни чувствовать, что умереть было бы гораздо легче, чем жить.
Мученик даже перед лицом смерти, среди страшных телесных страданий, находит в самом ужасе своего положения подкрепление и новые силы. Сильное возбуждение, энтузиазм могут помочь человеку перенести всякие мучения, раз он знает, что они приводят к вечному покою и блаженству.
Но жить, день за днем переносить унизительное, горькое рабство, чувствовать, как первы притупляются, как самая способность чувствовать слабеет, — выносить эту долгую, томительную, сердечную пытку, это медленное час за часом, капля по капле угасание внутренней жизни, вот истинное испытание нравственных сил человека.
Когда Том стоял лицом к лицу со своим мучителем, слышал угрозы и в глубине души думал, что час его настал, сердце его билось отвагой, ему казалось, что он может перенести и пытку, и костер, и что угодно, так как вслед за ними явится Христос и небо. Но когда мучитель ушел, когда возбуждение исчезло, вернулась боль в его израненном, избитом теле, вернулось сознание его унизительного, безнадежного, беспомощного положения, и он томился весь день.
Раны его еще далеко не зажили, а Легри потребовал, чтобы он ходил на работу в поле наравне с прочими; и вот потянулись дни тяжелого, мучительного труда, всевозможных обид и притеснений, какие может изобрести злобный, низкий человек. Тот, кто испытал физическую боль, даже при всех смягчающих её условиях, знает, какое раздражение она вызывает. Том перестал удивляться постоянной угрюмости своих товарищей; ровное, благодушное настроение, обычное ему до сих пор, исчезло, нервы его были в постоянном напряжении. Он надеялся, что в свободное время будет читать Библию, но у него не было свободного времени. В страдную нору Легри, не задумываясь, заставлял своих невольников работать в воскресенье так же, как в будни. И что могло удержать его? воскресная работа увеличивала количество собранного хлопка и давала ему возможность выиграть пари; а если вследствие этого умрет несколько негров, он купит себе новых, более здоровых. Первое время Том обыкновенно прочитывал стиха два Библии при свете костра, вернувшись с работы. Но после жестокой расправы, произведенной над ним, он стал возвращаться домой до того усталым, что у него кружилась голова и темнело в глазах, как только он пытался читать; он рад был, подобно прочим, растянуться на земле в полном изнеможении.
Странно, но глубокая и спокойная вера, поддерживавшая его до сих пор, начинала уступать место сомнениям и мраку отчаяния. Перед его глазами постоянно стояла самая мрачная загадка нашей жизни: души развращаются и гибнуть, зло торжествует, а Бог безмолвствует. Целые недели и месяцы боролся Том с мраком и печалью, царившими в душе его. Он думал о том письме, которое мисс Офелия послала его друзьям в Кентукки и усердно молился, чтобы Бог послал ему избавление; а затем он ждал в смутной надежде, что кто-нибудь явится выкупить его; но никто не являлся, и в душе его зарождались горькие мысли, что бесполезно служить Богу, что Бог забыл его. Он иногда встречался с Касси, иногда, когда его призывали в господский дом, он мельком видал грустную Эммелину, но не разговаривал ни с той, ни с другой. Да по правде сказать, ему и некогда было разговаривать с кем бы то ни было.
Один раз вечером, он сидел печальный и истомленный у потухавших головней, на которых готовился его скудный ужин. Он подбросил охапку хвороста в огонь, чтобы усилить свет и вытащил из кармана свою ветхую Библию. Он перечитывал отмеченные места, которые так часто волновали его душу, слова патриархов и пророков, поэтов и мудрецов, внушавших людям мужество, голоса великого сонма спутников, невидимо окружающих нас на жизненном пути. Что это? Слова ли потеряли свою силу, или ослабевшие глаза и утомленные притупившиеся чувства перестали откликаться на мощный голос вдохновения? Тяжело вздохнув, он снова опустил Библию в карман. Грубый хохот заставил его очнуться; он поднял глаза, — Легри стоял перед ним.
— Что, дурачина, — сказал он, — ты, кажется, находишь, что твоя религия не действует? Я так и знал, что. в конце концов вобью это в твою кудластую башку.
Злая насмешка была тяжелее голода, холода и наготы. Том молчал.
— Ты был глуп, — продолжал Легри; — когда я тебя купил, я хотел тебя хорошо устроить. Тебе жилось бы даже лучше, чем Самбо и Квимбо, и работал бы ты немного; вместо того чтобы терпеть побои да розги, ты распоряжался бы другими и сам бы сек негров; а кой когда тебе пришлось бы и погреться стаканчиком доброго пунша. Ну, что, не пора ли тебе образумиться? Брось этот старый хлам в огонь и переходи в мою веру!
— Избави, Господи! — с жаром проговорил Том.
— Ты видишь, Бог вовсе не хочет помогать тебе. Если бы он хотел, он не дал бы мне купить тебя. Вся эта ваша религия вранье и обман, Том. Я это отлично знаю. Лучше держись меня! Я, как ни как, не выдумка, а настоящий человек, я могу многое сделать!
— Нет, масса, — отвечал Том. — Я буду держаться своего. Может быть, Бог поможет мне, может быть, нет, но я буду держаться Его и верить в Него до конца.
— Ну, и дурак! — вскричал Легри, плюнув на него и толкнув его ногой. — Всё равно я тебя дойму и смирю, увидишь! — и он ушел прочь.
Когда тяжелое бремя угнетает душу до последних пределов терпения, настает момент отчаянного напряжения всех физических и нравственных сил, пытающихся сбросить эту тяжесть; вследствие этого самая тяжелая скорбь часто предшествует возврату бодрости и надежды. Так было и с Томом. Безбожные слова его жестокого господина переполнили чашу его терпения; и хотя он еще цеплялся за вечную твердыню веры, но это было последнее, отчаянное усилие. Том сидел перед огнем, как окаменелый. Вдруг всё окружающее его как бы исчезло и перед ним восстало видение: Спаситель в терновом венце, избитый, истекающий кровью. В благоговейном ужасе смотрел Том на величавое терпение изображавшееся на Его лице. Глубокие страдальческие глаза проникли своим взором до глубины его сердца; душа его пробудилась, трепеща от волнения, он протянул руки и упал на колени; и вот мало-помалу видение изменилось; острые терние превратились в лучи; в непостижимом блеске тот же лик, полный сострадания, склонился к нему, и он услышал голос, говоривший: „Претерпевший до конца, воссядет со Мной на престоле Моем, как я претерпел до конца и воссел с Отцом моим на престоле Его“.
Долго ли пролежал Том, он и сам не знал. Когда он пришел в себя, огонь потух, платье его было мокро от холодной росы; но страшный душевный кризис миновал, среди охватившей его радости он не чувствовал ни голода, ни холода, ни унижения, ни отчаяния. В этот час он в глубине души отрекся от всякой надежды на земные радости и бесповоротно принес собственную волю в жертву Господу. Том поднял глаза к тихим, бессмертным звездам. Этим воплощениям ангельских духов, которые глядят с небес на человека; и ночное безмолвие огласилось торжественным гимном, который он часто певал в более счастливые дни, но никогда с таким чувством, как теперь.
„Земля растает, как снег, померкнет солнце, Бог призвавший меня к этой жизни, на веки вечные пребудет моим Богом. И когда эта земная жизнь прекратится, и плоть и чувства мои умрут, меня ждет в небесах жизнь мирная и радостная. Проживем мы там десять тысяч лет, как солнце сияя лучами, и всё столько же впереди останется нам дней петь хвалу Господу“.
Люди, близко знакомые с жизнью невольников, знают, что среди них ходит много рассказов о видениях, подобных переданному нами. Мы слышали от них самих такого рода рассказы чрезвычайно трогательные и правдивые: Психологи учат, что при известном состоянии души, ощущения и образы, возникающие в ней, приобретают такую силу, что подчиняют себе внешние чувства и заставляют их придавать осязаемые формы представлениям, созданным воображением. Кто может измерить власть всепокоряющего духа над нашею плотью, кто может указать пути, какие он изберет, чтобы вдохнуть мужество в отчаивающуюся душу страдальца? Если несчастный, всеми забытый раб верит, что Христос являлся ему и разговаривал с ним, кто решится разубеждать его? Разве Христос не говорил, что Его призванием во все века было утешать сокрушенных сердцем и исцелять страждущих?
Когда серые лучи рассвета разбудили спавших невольников, и они, дрожа от холода, побрели на работу, один среди них шел твердою поступью, ибо тверже, чем земля, на которую он ступал, была его непоколебимая вера в вечную, всемогущую любовь. Ах, Легри! попытайся опять бороться с ним! Величайшие мучения, горе, унижение и лишения лишь ускорят тот час, когда он войдет в царствие Божие.
С этих пор ненарушимый мир воцарился в сердце бедного невольника, Спаситель избрал его своим храмом. Исчезли все земные сожаления, исчезли приливы надежды, страха и желаний, человеческая воля так долго боровшаяся и страдавшая, расплылась в божественной воле. Остающийся жизненный путь казался ему настолько коротким, так живо чувствовалась близость вечного блаженства, что самые тяжелые испытания не задевали его.
Все заметили происшедшую в нём перемену. К нему как будто вернулась прежние веселость и живость, никакие насмешки, никакие обиды не нарушали его спокойного расположения духа.
— Чёрт возьми! Что такое сделалось с Томом? — заметил Легри, обращаясь к Самбо. — Всё последнее время он ходил повеся нос, а теперь скачет, как кузнечик.
— Не знаю, масса! Не задумал ли он бежать?
— Пусть бы попробовал, — сказал Легри со зверской усмешкой, — это была бы забавная штука, как ты думаешь, Самбо?
— Еще бы! Ха, хо, хо! — захохотал подобострастно низкий гном. — Господи, вот то будет потеха, как он пойдет скакать по грязи да пробираться через кусты, а собаки то за ним! Я чуть не лопнул со смеху, когда мы ловили Молли. Я думал, они ее на клочки растерзают, пока я успею подойти. У неё до сих пор не сошли знаки на теле.
— И не сойдут до самой смерти, — сказал Легри. — А всё-таки, Самбо, ты за ним присматривай хорошенько! Если он в самом деле задумал что-нибудь такое, подстереги его.
— Масса, положитесь на меня! — вскричал Самбо, — от меня зверь не уйдет! Хо, хо, хо!
Этот разговор происходил в то время, когда Легри садился на лошадь, чтобы ехать в соседний город. Возвращаясь домой ночью, он вздумал повернуть лошадь и проехать по поселку невольников посмотреть, всё ли там благополучно.
Была чудная лунная ночь. Тени грациозных китайских деревьев отчетливо вырисовывались на дерне; в воздухе стояла та прозрачная тишина, которую, кажется, как будто грешно нарушить. Легри был недалеко от поселка, когда он услышал пение. Это было что-то необычное он остановился и прислушался.
Когда я ясно вижу мне уготованную обитель в небесах,
Я прощаюсь со всяким страхом, и отираю слезы с своих заплаканных глаз.
Пусть вся земля восстанет против моей души,
Пусть духи адские ревут,
Я лишь смеюсь над гневом сатаны и над враждою всего света.
Пусть заботы, как потока, на меня нахлынут,
Пусть словно буря меня разит печаль,
Мне всё равно, лишь бы мне скорей достичь моего дома, моего Бога, моего неба, моего блаженства!
— Го, го! — сказал Легри сам про себя. — Вот как он рассуждает! Ненавижу я эти проклятые методистские гимны! Эй, ты, черномазый! — крикнул он, вдруг наезжая на Тома и замахиваясь хлыстом, — как ты смеешь орать здесь, когда ты должен лежать в постели? Заткни свою черную глотку и убирайся спать!
Легри был страшно раздражен радостным настроением Тома; он подъехал к нему, на голову и на плечи негра по сыпался град ударов.
— Вот тебе, собака! — вскричал он, — посмотрим, будешь ли ты весел после этого!
Но удары падали лишь на внешнюю оболочку человека и не касались, как бывало прежде, его сердца. Том принимал их с полною покорностью, а между тем Легри не мог не заметить, что вся власть его над этим презренным рабом исчезла. Когда Том вошел в свою хижину, а он круто повернул лошадь, в уме его, как молния, промелькнул яркий свет, — проблеск совести в мрачной, грешной душе. Он вдруг ясно понял, что между ним и его жертвой стоит сам Бог и у него вырвалось богохульство. Этот покорный и молчаливый человек, на которого не действовали ни насмешки, ни угрозы, ни побои, ни жестокости, возбуждал в нём голос, говоривший, так же как бесы, изгнанные Спасителем: „что тебе до нас, Иисус Назарянин? Зачем пришел ты мучить нас до времени?“
Вся душа Тома переполнилась состраданием к несчастным созданиям окружавшим его. Ему казалось, что для него лично все земные скорби уже миновали, и он стремился из той сокровищницы мира и радости, какая ниспослана ему свыше, уделить частицу для облегчения их страдании. Правда, случаи для этого представлялись редко. Но по дороге в поле, и на возвратном пути домой, и во время работы ему всё-таки иногда удавалось протянуть руку помощи усталому, изнемогающему, угнетенному. Несчастные, забитые, измученные создания сначала с трудом понимали его; но когда он продолжал поступать таким образом целые недели и месяцы, в ожесточенных сердцах пробудились мало-помалу давно умолкшие струны. Постепенно и незаметно этот странный, терпеливый, молчаливый человек, всегда готовый взять на себя чужую ношу и не просивший ни у кого помощи, приходивший к ужину последним и бравший себе меньшую долю, всегда готовый поделиться своим немногим с нуждающимся, в холодные ночи отдававший свое рваное одеяло больной, дрожавшей от холода женщине, в поле подбавлявший хлопка в корзину слабых под страшным риском недовеса в своей собственной; человек, который не смотря на нещадное преследование их общего тирана, никогда не бранил и не проклинал его вместе с другими, — этот человек начал приобретать большое влияние на них. Когда самая горячая страда кончилась, и невольники были избавлены от работы по воскресеньям, многие из них стали собираться вокруг него, чтобы послушать его рассказы об Иисусе Христе. Им очень хотелось собираться вместе слушать св. Писание, молиться, петь; но Легри запрещал это и не раз с руганью и проклятиями разгонял такие молитвенные собрания, так что благая весть передавалась наедине, от одного к другому. Но кто может описать простодушную радость этих несчастных отверженцев, для которых жизнь была безрадостным странствием к мрачному неизвестному, когда они услышали о всеблагом Спасителе и о царствии небесном. Миссионеры единогласно признают, что из всех племен земных ни одна не принимает евангелия так охотно, как негры. Доверие и безусловная вера, положенные в основу христианства, составляют врожденное свойство этой расы; нередко бывает, что семя истины, случайно запавшее в сердце невежественного негра, приносит плоды более обильные, чем то же семя в душе человека более образованного и развитого.
Несчастная мулатка, простодушная вера которой была почти подавлена и уничтожена гнетом обрушившихся на нее бедствий, ободрилась слушая гимны и наречения из Священного писания, которые этот смиренный проповедник нашептывал ей по дороге на работу и с работы; и даже мятежная душа полупомешанной Касси смягчалась и успокаивалась под влиянием его простых, незлобивых речей.
Доведенная до безумия отчаяния своею несчастною жизнью, Касси часто мечтала в душе о часе возмездия, когда её рука отмстит тирану за все те несправедливости и жестокости, свидетельницей которых она была или которые она на себе испытала.
Однажды ночью, когда все в хижине Тома крепко спали, он вдруг проснулся и увидел её лицо в отверстии вырубленном в бревне и заменявшем окно. Она, молча, сделала ему знак, чтобы он вышел.
Том вышел в дверь. Был второй час; ночь стояла тихая, лунная. Когда свет луны упал на большие, черные глаза Касси, Том заметил в них какой-то особенный дикий блеск, не походивший на их обычное выражение тупого отчаяния.
— Приди сюда, отец Том, — сказала она, положив свою маленькую ручку на его руку и потащила его за собой с такой силой, точно эта рука была стальная; — иди скорей, я скажу тебе новость.
— Что такое, мисс Касси? — тревожно спросил Том.
— Том, хочешь ты быть свободным?
— Я получу свободу, когда будет угодно Богу, — отвечал Том.
— Но ты можешь получить ее сегодня же ночью! — проговорила Касси энергично. — Идем!
Том колебался.
— Идем! — повторила она шёпотом, устремляя на него свои черные глаза. — Идем! Он спит, спит крепко. Я подсыпала ему кой чего в водку, чтобы он не проснулся. Жаль у меня было мало, а то я обошлась бы и без тебя. Но всё равно, иди, задняя дверь отперта. Там лежит топор, я его положила — дверь в его комнату отворена, я проведу тебя. Я бы и сама это сделала, да у меня рука слаба. Идем скорей!
— Ни за что на свете, миссис! — твердым голосом проговорил Том, останавливаясь и удерживая ее.
— Но подумай обо всех этих несчастных невольниках, — сказала Касси. — Мы освободим их, уйдем куда-нибудь в болота, найдем там островок и будем жить сами по себе. Я слыхала, такие вещи бывают. Всякая жизнь лучше здешней!
— Нет! — решительно сказал Том. — Нет, грех никогда не может привести к добру. Я скорей готов отрубить себе правую руку.
— Ну, так я сама сделаю! — и она повернулась, чтобы уйти.
— О, миссис Касси, — вскричал Том, загораживая ей дорогу, — ради Христа Спасителя, умершего за нас, не отдавайте вашу драгоценную душу дьяволу! Кроме зла это ничего не принесет. Господь не призвал нас к мщению. Мы должны терпеть и ждать, пока придет час Его воли.
— Ждать! — вскричала Касси. — Точно я не ждала! я ждала, пока у меня голова стала кружиться, и сердце изныло! За что мучил он меня? За что мучил он сотни несчастных созданий? Ведь он сосет из тебя кровь капля по капле! Я призвана отомстить! Я слышу голоса, они зовут меня! Его час настал, я хочу упиться кровью его сердца]
— Нет, нет, нет! — говорил Том, держа её маленькие, судорожно сжимавшиеся ручки, — нет, бедная, заблудшая душа, вы этого не сделаете! Иисус Христос не проливал ничьей кропи, кроме своей собственной, и ту он пролил за своих врагов. Господи! помоги нам идти по стопам Его и любить наших врагов!
— Любить! — вскричала Касси, сверкнув глазами, — любить таких врагов! Это противно человеческой природе.
— Да, миссис, — возразил Том, — но Бог дает нам силу и в этом наша победа. Если мы можем всех любить, за всех молиться, битва кончена, мы победили! Хвала Господу! — Слезы текли по щекам негра, голос его дрожал, он поднял глаза к небу.
О Африка! призванная последней из стран земных, — призванная к терновому венцу, к бичу, к кровавому поту, к крестным мукам, — такова будет твоя победа! но зато, когда царство Христа водворится на земле, ты будешь царствовать вместе с ним.
Глубокое, искреннее чувство, с каким говорил Том, его мягкий голос, его слезы — всё это падало освежающей росой на ожесточенную, метущуюся душу несчастной. Огонь в глазах её потух; она опустила голову и Том чувствовал, как разжимались её руки.
— Я ведь говорила тебе, что меня преследуют злые духи! О, отец Том, я не могу молиться! Я не молилась с тех пор, как продали моих детей! То, что ты говоришь, должно быть правда, я знаю, что это правда; но когда я пробую молиться, я не могу! Я могу только ненавидеть и проклинать!
— Несчастная! — с состраданием проговорил Том. — Сатана ищет вашу душу, как бы погубить ее. Я молюсь за вас Богу. О, миссис Касси! Обратитесь ко всеблагому Христу Спасителю! Он приходил на землю исцелять сокрушенных сердцем и утешать скорбящих!
Касси молчала; крупные, тяжелые капли падали из её опущенных глаз. Том молча смотрел на нее несколько секунд-
— Миссис Касси, — нерешительным тоном начал он, — нельзя ли бы вам уйти отсюда? если бы это только было возможно, я бы посоветовал и вам, и Эммелине уйти, конечно, без кровопролития, не иначе.
— А ты уйдешь с нами, отец Том?
— Нет, — отвечал Том; — было время, когда я готов был уйти; но Бог поручил мне этих несчастных, я должен остаться с ними и нести свой крест до конца. Вы — другое дело. Здесь вашей душе искушение, вы не выдержите его, вам лучше уйти, если возможно.
— Я могу уйти только в могилу! — проговорила Касси. — Каждый зверь имеет нору, каждая птица гнездо, даже змеи и крокодилы находят места, куда они ложатся отдыхать; но для нас нет такого места! В самых глухих болотах собаки выследят нас. Все и всё против нас, даже животные; куда нам идти?
Том молчал; затем он заговорил:
— Тот, кто спас Даниила во рве львином, кто спас отроков в пещи огненной, Тот, кто ходил по морю и повелевал ветрам, Тот жив и ныне. Я верю в Него, я надеюсь, что Он спасет вас. Попробуйте, а я буду всей душой молиться за вас.
По какому странному закону ума мысль, давно оставленная, брошенная, как ненужный камень, вдруг представляется нам в совершенно новом свете, сверкает перед нами, словно алмаз?
Касси часто по целым часам перебирала в уме всевозможные планы бегства и отвергала их, как безнадежные и неосуществимые; но в зту минуту в душе её мелькнул план такой простой и удобоисполнимый, что в ней внезапно проснулась надежда.
— Отец Том, я попробую! — сказала она.
— Аминь! И да поможет вам Бог! — отозвался Том.