— Вотъ тебѣ, собака! — вскричалъ онъ, — посмотримъ, будешь ли ты веселъ послѣ этого!
Но удары падали лишь на внѣшнюю оболочку человѣка и не касались, какъ бывало прежде, его сердца. Томъ принималъ ихъ съ полною покорностью, а между тѣмъ Легри не могъ не замѣтить, что вся власть его надъ этимъ презрѣннымъ рабомъ исчезла. Когда Томъ вошелъ въ свою хижину, а онъ круто повернулъ лошадь, въ умѣ его, какъ молнія, промелькнулъ яркій свѣтъ, — проблескъ совѣсти въ мрачной, грѣшной душѣ. Онъ вдругъ ясно понялъ, что между нимъ и его жертвой стоитъ самъ Богъ и у него вырвалось богохульство. Этотъ покорный и молчаливый человѣкъ, на котораго не дѣйствовали ни насмѣшки, ни угрозы, ни побои, ни жестокости, возбуждалъ въ немъ голосъ, говорившій, такъ же какъ бѣсы, изгнанные Спасителемъ: „что тебѣ до насъ Іисусъ Назарянинъ? Зачѣмъ пришелъ ты мучить насъ до времени?“
Вся душа Тома переполнилась состраданіемъ къ несчастнымъ созданіямъ окружавшимъ его. Ему казалось, что для него лично всѣ земныя скорби уже миновали, и онъ стремился изъ той сокровищницы мира и радости, какая ниспослана ему свыше, удѣлить частицу для облегченія ихъ страданіи. Правда, случаи для этого представлялись рѣдко. Но по дорогѣ въ поле, и на возвратномъ пути домой, и во время работы ему все-таки иногда удавалось протянуть руку помощи усталому, изнемогающему, угнетенному. Несчастныя, забитыя, измученныя созданія сначала съ трудомъ понимали его; но когда онъ продолжалъ поступать такимъ образомъ цѣлыя недѣли и мѣсяцы, въ ожесточенныхъ сердцахъ пробудились мало по малу давно умолкшія струны. Постепенно и незамѣтно этотъ странный, терпѣливый, молчаливый человѣкъ, всегда готовый взять на себя чужую ношу и не просившій ни у кого помощи, приходившій къ ужину послѣднимъ и бравшій себѣ меньшую долю, всегда готовый подѣлиться своимъ немногимъ съ нуждающимся, въ холодныя ночи отдававшій свое рваное одѣяло больной, дрожавшей отъ холода женщинѣ, въ полѣ подбавлявшій хлопка въ корзину слабыхъ подъ страшнымъ рискомъ недовѣса въ своей собственной; человѣкъ, который не смотря на нещадное преслѣдованіе ихъ общаго тирана, никогда не бранилъ и не проклиналъ его вмѣстѣ съ другими, — этотъ человѣкъ началъ пріобрѣтать большое вліяніе на нихъ. Когда самая горячая страда кончилась, и невольники были избавлены отъ работы по воскресеньямъ, многіе изъ нихъ стали собираться вокругъ него, чтобы послушать его разсказы объ
— Вот тебе, собака! — вскричал он, — посмотрим, будешь ли ты весел после этого!
Но удары падали лишь на внешнюю оболочку человека и не касались, как бывало прежде, его сердца. Том принимал их с полною покорностью, а между тем Легри не мог не заметить, что вся власть его над этим презренным рабом исчезла. Когда Том вошел в свою хижину, а он круто повернул лошадь, в уме его, как молния, промелькнул яркий свет, — проблеск совести в мрачной, грешной душе. Он вдруг ясно понял, что между ним и его жертвой стоит сам Бог и у него вырвалось богохульство. Этот покорный и молчаливый человек, на которого не действовали ни насмешки, ни угрозы, ни побои, ни жестокости, возбуждал в нём голос, говоривший, так же как бесы, изгнанные Спасителем: „что тебе до нас, Иисус Назарянин? Зачем пришел ты мучить нас до времени?“
Вся душа Тома переполнилась состраданием к несчастным созданиям окружавшим его. Ему казалось, что для него лично все земные скорби уже миновали, и он стремился из той сокровищницы мира и радости, какая ниспослана ему свыше, уделить частицу для облегчения их страдании. Правда, случаи для этого представлялись редко. Но по дороге в поле, и на возвратном пути домой, и во время работы ему всё-таки иногда удавалось протянуть руку помощи усталому, изнемогающему, угнетенному. Несчастные, забитые, измученные создания сначала с трудом понимали его; но когда он продолжал поступать таким образом целые недели и месяцы, в ожесточенных сердцах пробудились мало-помалу давно умолкшие струны. Постепенно и незаметно этот странный, терпеливый, молчаливый человек, всегда готовый взять на себя чужую ношу и не просивший ни у кого помощи, приходивший к ужину последним и бравший себе меньшую долю, всегда готовый поделиться своим немногим с нуждающимся, в холодные ночи отдававший свое рваное одеяло больной, дрожавшей от холода женщине, в поле подбавлявший хлопка в корзину слабых под страшным риском недовеса в своей собственной; человек, который не смотря на нещадное преследование их общего тирана, никогда не бранил и не проклинал его вместе с другими, — этот человек начал приобретать большое влияние на них. Когда самая горячая страда кончилась, и невольники были избавлены от работы по воскресеньям, многие из них стали собираться вокруг него, чтобы послушать его рассказы об
