Фата Моргана,
Замки, узоры, цвѣты, и цвѣта,
Сказка, гдѣ каждая краска, черта
Съ каждой секундой—не та, 5 Фата Моргана
Явственно свѣтитъ лишь тѣмъ, кто, внимательный, рано,
Утромъ, едва только Солнце взойдетъ,
Глянетъ съ высокаго камня на Море,
Къ солнцу спиной надъ безгранностью водъ, 10 Съ блескомъ во взорѣ,
Кораллы, рубины, гранаты,
Вы страннымъ внушеньемъ богаты:—
На васъ поглядишь—и живешь,
Какъ будто кого обнимаешь,— 5 На васъ поглядѣвъ, понимаешь,
Что красная краска не ложь.
О, кровь, много таинствъ ты знаешь!
Когда по равнинѣ пустынной-сѣдой
Скользишь утомленно чуть зрячей мечтой, 10 Лишь встрѣтишь ты красный какой лоскутокъ,—
Вмигъ въ сердцѣ—рожденіе строкъ,
Какъ будто бы что-то толкнуло мечту,
И любишь опять горячо Красоту
И красочный ловишь намекъ.
15 О, кровь, я намековъ твоихъ не сочту!
Когда, какъ безгласно-цвѣточные крики,
Увижу я вдругъ на іюльскихъ лугахъ
Капли крови въ гвоздикѣ,
Внутри, въ лепесткахъ, 20 Капли алыя крови живой,
Юной, страстной, желающей ласкъ, и дѣленія чуждой на „мой“ или „твой“,—
Мнѣ понятно, о чемъ такъ гвоздика мечтаетъ,
Почему лепестки опьяненному Солнцу она подставляетъ:—
Вижу, вижу, вливается золото въ алую кровь, 25 И теряется въ ней, возрождается вновь,
Взоръ глядитъ—и не знаетъ, гдѣ именно Солнце,
Гдѣ отливы и блескъ золотого червонца,
Гдѣ гвоздики дѣвически-нѣжной любовь.
О, кровь, какъ ты странно-плѣнительна, кровь!
30 Вотъ, словно во снѣ,
Почудились мнѣ
Столепестковыя розы,
Въ оттѣнкахъ, въ несчетности ихъ лепестковъ
Вновь вижу, какъ дѣвственны, женственны грезы, 35 Но знаю, что страстность доходитъ почти до угрозы,
Знаю я, какъ безконечно-богаты уста,
Поцѣлуи, сближенье, альковъ,
Какъ первозданно-богаты два рта,
Въ краснорѣчьи безъ словъ. 40 Я гляжу, и теряюсь, робѣю,
Я хочу, и не смѣю
Сорвать эту розу, сорвать, и познать упоенье, любовь.
О, кровь, сколько таинствъ и счастій скрываешь ты, кровь!
2. РОЗОВЫЙ.
Румянецъ яблока, на фонѣ Сентября,
Съ его травой-листвой воздушно-золотою,
Румянецъ дѣвушки, когда горитъ заря,
Румянецъ дѣвушки, идущей за водою, 5 Межь тѣмъ какъ въ серебрѣ и въ зеркалѣ рѣки
Мелькаютъ, зыбкіе, и пляшутъ огоньки.
Румянецъ сладостно-стыдливаго незнанья,
Когда услышитъ вдругъ она
Ее смутившее признанье, 10 И онъ, сдержавъ свое дыханье,
Безмолвно чувствуетъ, что радость—суждена.
И наконецъ еще, румянецъ тотъ, предѣльный,
Когда они вдвоемъ сливаются въ одно,
И чашей полной, чашей цѣльной 15 Пьютъ сладко-пьяное вино,
И въ этой нѣгѣ безпредѣльной,
Въ предвѣстьи сказки колыбельной,
Разбиться чашѣ суждено.
3. ПРЕДРАЗСВѢТНО-ЛЕПЕСТКОВЫЙ.
Неназываемый цвѣтокъ,
Который нѣженъ и прелестенъ,
И каждой дѣвушкѣ извѣстенъ,
Какъ всѣмъ пѣвцамъ рожденье строкъ. 5 Неназываемый цвѣтокъ,
Что только разъ одинъ алѣетъ,
И повторяться не умѣетъ,
Но все вложилъ въ одинъ намекъ.
Неназываемый цвѣтокъ.
4. ГОРИЦВѢТНЫЙ.
Лепестки горицвѣта, оранжево-огненно-красные,
При основаніи—съ чернымъ пятномъ.
Не сокрыты ли здѣсь указанья, хотя и неясныя,—
Какъ и въ сосудѣ съ пурпурнымъ виномъ? 5 Веселимся, пьянимся мы, любимся, жаркіе, страстные,—
Темный отстой неразлученъ со дномъ.
10 Гдѣ всюду черный цвѣтъ волосъ,—
Въ сіяньи бѣлокурыхъ грезъ,
Испанка-нимфа, одиноко,
Порой возникнетъ—и на васъ
Струитъ огонь зеленыхъ глазъ.
15 Всего красивѣй черный цвѣтъ
Въ зрачкахъ зеленыхъ глазъ.
Гдѣ водный свѣтъ? Его ужь нѣтъ.
Лишь черный есть алмазъ!
Зелено-блѣдная вода, 20 Русалочій затонъ,—
О, не одна здѣсь спитъ бѣда,
И чутокъ этотъ сонъ.
И каждый мигъ, и каждый часъ
Воздушный изумрудъ, 25 Воздушный цвѣтъ зеленыхъ глазъ
Поетъ мечтѣ: „Я тутъ!“
Зрачекъ ростетъ, и жадный свѣтъ
Зоветъ, беретъ, свѣтясь.
Гдѣ цѣлый міръ? Его ужь нѣтъ, 30 Лишь черный есть алмазъ!
14. СИНІЙ.
Пустынями эѳирными, эѳирными-сапфирными,
Скитается безчисленность различно-свѣтлыхъ звѣздъ.
Надъ этими пространствами, то бурными, то мирными,
Душою ощущается въ Эдемъ ведущій мостъ.
5 Зовется ли онъ Радугой, навѣкъ тысячецвѣтною,
Зовется ли иначе какъ, значенія въ томъ нѣтъ.
Но синій цвѣтъ—небесный цвѣтъ, и грезою отвѣтною
Просящему сознанію даетъ онъ рядъ примѣтъ.
Примѣтъ лазурно-радостныхъ намъ въ будняхъ много свѣтится, 10 И пусть, какъ Море синее, дороги далеки,
„Дойдешь“, тебѣ вѣщаетъ ленъ, тамъ въ Небѣ все отмѣтится,
„Дойдешь“, твердятъ глаза дѣтей, и шепчутъ васильки.
15. НѢЖНО-ЛИЛОВЫЙ.
Колокольчикъ на опушкѣ лѣса,
Съ звонами, что внятны слуху фей,
Бархатисто-пышная завѣса,
Возлѣ лиловатыхъ орхидей.
5 Въ лепетѣ романса—цвѣтъ сирени,
Садъ мечты, и въ немъ упавшій листъ,
Въ красочномъ контрастѣ—свѣтъ и тѣни,
На рукѣ лилейной—аметистъ.
16. ФІОЛЕТОВЫЙ.
Мнѣ снилось множество цвѣтовъ,
Багряныхъ, алыхъ, золотистыхъ,
Сафирно-синихъ лепестковъ,
И сновъ, застывшихъ въ аметистахъ.
5 Но между всѣхъ цвѣточныхъ силъ,
Я видѣлъ, въ призрачной картинѣ,
Что красный цвѣтъ внизу застылъ,
А цвѣтъ зеленый—посрединѣ.
Но выше—выше, въ синеву, 10 Восходитъ множество фіалокъ,
И въ сновидѣньи наяву
Я вижу бѣлый храмъ Весталокъ.
Голубовато-бѣлый и красновато-сѣрый,
Въ дворцѣ людского мозга два цвѣта-вещества.
Безъ нихъ мы не имѣли бъ ни знанія, ни вѣры,
Лишь съ ними область чувства и наша мысль жива.
5 Чрезъ нихъ намъ ярко свѣтятъ душевные эѳиры,
Напѣвность ощущеній слагается въ узоръ.
Въ дворцѣ людского мозга играютъ скрипки, лиры,
И чудо-панорама струитъ просвѣтъ во взоръ.
Во внутреннихъ чертогахъ сокровища безъ мѣры, 10 Цвѣтутъ, пьянятъ, чаруютъ—не день, не часъ, вѣка—
Голубовато-бѣлый и красновато-сѣрый,
Въ дворцѣ людского мозга два странные цвѣтка.
20. БѢЛЫЙ.
Нарциссъ, восторгъ самовлюбленности,
До боли сладостные сны,
Любовь—до смерти, до бездонности,
Всевластность чистой Бѣлизны.
5 Нарциссъ, забвенье жизни, жалости,
Желанье, страстность—до того,
Что въ бѣломъ—въ бѣломъ!—вспышка алости,
Забвенье лика своего.
Нарциссъ, туманъ самовнушенія, 10 Любовь къ любви, вопросъ-отвѣтъ,
Загадка Жизни, отраженіе,
Вѣнчальный саванъ, бѣлый цвѣтъ.
К. Д. Бальмонтъ. Полное собраніе стиховъ. Томъ пятый. Изданіе второе — М.: Изд. Скорпіонъ, 1911