Почему лепестки опьяненному Солнцу она подставляетъ:—
Вижу, вижу, вливается золото въ алую кровь,
25 И теряется въ ней, возрождается вновь,
Взоръ глядитъ—и не знаетъ, гдѣ именно Солнце,
Гдѣ отливы и блескъ золотого червонца,
Гдѣ гвоздики дѣвически-нѣжной любовь.
О, кровь, какъ ты странно-плѣнительна, кровь!
30 Вотъ, словно во снѣ,
Почудились мнѣ
Столепестковыя розы,
Въ оттѣнкахъ, въ несчетности ихъ лепестковъ
Вновь вижу, какъ дѣвственны, женственны грезы,
35 Но знаю, что страстность доходитъ почти до угрозы,
Знаю я, какъ безконечно-богаты уста,
Поцѣлуи, сближенье, альковъ,
Какъ первозданно-богаты два рта,
Въ краснорѣчьи безъ словъ.
40 Я гляжу, и теряюсь, робѣю,
Я хочу, и не смѣю
Сорвать эту розу, сорвать, и познать упоенье, любовь.
О, кровь, сколько таинствъ и счастій скрываешь ты, кровь!
Почему лепестки опьянённому Солнцу она подставляет: —
Вижу, вижу, вливается золото в алую кровь,
25 И теряется в ней, возрождается вновь,
Взор глядит — и не знает, где именно Солнце,
Где отливы и блеск золотого червонца,
Где гвоздики девически-нежной любовь.
О, кровь, как ты странно-пленительна, кровь!
30 Вот, словно во сне,
Почудились мне
Столепестковые розы,
В оттенках, в несчётности их лепестков
Вновь вижу, как девственны, женственны грёзы,
35 Но знаю, что страстность доходит почти до угрозы,
Знаю я, как бесконечно богаты уста,
Поцелуи, сближенье, альков,
Как первозданно богаты два рта,
В красноречьи без слов.
40 Я гляжу, и теряюсь, робею,
Я хочу, и не смею
Сорвать эту розу, сорвать, и познать упоенье, любовь.
О, кровь, сколько таинств и счастий скрываешь ты, кровь!
Румянецъ яблока, на фонѣ Сентября,
Съ его травой-листвой воздушно-золотою,
Румянецъ дѣвушки, когда горитъ заря,
Румянецъ дѣвушки, идущей за водою,
5 Межь тѣмъ какъ въ серебрѣ и въ зеркалѣ рѣки
Мелькаютъ, зыбкіе, и пляшутъ огоньки.
Румянец яблока, на фоне Сентября,
С его травой-листвой воздушно-золотою,
Румянец девушки, когда горит заря,
Румянец девушки, идущей за водою,
5 Меж тем как в серебре и в зеркале реки
Мелькают, зыбкие, и пляшут огоньки.
